Зелёный луч

Ещё в полёте Игорь рассказал Уткину о том, что познакомился с Людмилой, и в нескольких словах рассказал об их первой и единственной пока встрече. «Не надо было говорить об одиночестве», – заметил Вадик. «Но если это самая важная правда обо мне!» – возразил Игорь неуверенно. «Не надо правды», – улыбнулся Вадик жалостно-снисходительно.

Уткин должен был вскоре жениться, будущая жена писала ему довольно часто. Гуляя вместе по городу, Вадик и Игорь, заходили порой на почту, спрашивали письма до востребования – Уткину подавали, как правило, письмо или два. Игорь на его месте тут же нетерпеливо вскрыл бы конверт и прочитал письмо, а Уткин, не торопясь открыть и прочесть, улыбаясь, холодной рукой отправлял письма в карман, демонстрируя на глазах у товарища то ли завидную выдержку, то ли холодную же пресыщенность успехом у женщин. Он и здесь на Севере пользовался успехом у известной их части.

Одним субботним вечером Вадик и Игорь сидели вдвоём в ресторане, когда к ним подсели две местные. Одна, постарше, она работала посудомойкой в кафе «Волна», с грубым, простоватым лицом и мощным торсом, сидевшая напротив Вадика и ставшая объектом его знаменитого гипноза, также не сводила с него глаз.

– Красивые губы. Такие губы хорошо целовать, – объяснила она молодой соседке свой интерес и облизнулась плотоядно.

Контакт был установлен, интерес был взаимный – Вадику срочно потребовалась койка в одноместном номере. Удалось уговорить одного сослуживца уступить ему на одну ночь свой номер, тот потребовал только сменить постельное бельё. Игорь встретил Вадика на лестничной площадке в тот момент, когда тот скрытно от администрации гостиницы переносил простыни и наволочки с одного этажа на другой, и по-дружески, сочувственно ему улыбнулся – ответом был холодный, почти враждебный взгляд, взгляд хищника, занятого преследованием своей добычи. Рано утром Уткин вернулся в их общий номер усталый и, ложась отсыпаться, сообщил Игорю, что отблагодарил «даму» десятью рублями. Через несколько дней от общего их знакомого Игорь услышал о другой цифре, пять рублей, – он промолчал, не стал выдавать товарища и ловить его на мелком вранье.

Первые месяцы неразлучные, позже они охладели друг к другу, у Вадика появился свой круг общения.

5

– Остаток этой командировки и следующую будешь работать на Лумберском маяке, – объявил Игорю бригадир.

– Профилактика?

– Да. И частичная замена оборудования. Работы немного, но связь с Большой землёй плохая – придётся поскучать. Как обычно, – прибавил он доверительно, положив пухлую ладонь Игорю на плечо, – справишься с работой раньше – неделя отгула за мной.

Бригадир Николай Викторович был толстый жизнерадостный человек. Он был уже давно разведён и только недавно перестал платить алименты – отметил это событие как большой праздник. Иногда он заходил в гостиницу проведать подчинённых. «Неважно вы живёте», – говорил он, имея в виду гостиничные, казённые условия проживания и естественное отсутствие домашних удобств. Сам он жил не в гостинице, а на квартире. Игорь знал его хозяйку: Раиса работала в гостинице дежурной по этажу. Старообразная, с поблекшим лицом женщина, она, когда у неё появился квартирант, стала подкрашивать губы и повязывать голову пёстрым шёлковым платочком. В её отношении к молодым членам бригады, проживавшим в гостинице, с этих же пор стали заметны назойливые, назидательно-воспитательные нотки. Бригадир, впрочем, откровенно похвалялся, что имеет «крышу» также и в других северных городках и посёлках, где приходилось трудиться его бригаде, и наставлял молодёжь бригады почти по-отечески: «Впереди долгая полярная ночь, так что устраивайтесь поудобнее, ищите тепла, лучше всего семейного».

– Съезди сначала дней на десять, – продолжал Николай Викторович, – посмотри что к чему и быстро возвращайся. Посмотрим потом, какими силами и в какие сроки сможем выполнить работу.

Бригадир и товарищи по бригаде сочувствовали Игорю, отправлявшемуся на край света, а он рад был отъезду: ему казалось, что он уж слишком обращает на себя внимание жителей городка своими одинокими вечерними прогулками на почту.

Вечером, накануне дня отплытия на маяк Игорь пошёл в ресторан при гостинице, уселся за столик, с которого хорошо были видны зал и танцевальная площадка. К обычному своему, довольно скромному рациону заказал двести граммов водки. К большему не привык и не хотелось, а расчёт был таким общепринятым способом несколько поднять настроение. Собственно, он был уже не здесь, уже в пути. Спешить ему было некуда, он сидел, потихоньку принимал в себя алкоголь, равнодушным взглядом смотрел в зал. Видно, алкоголя этого было всё-таки недостаточно, настроение оставалось всё равно скверным, таким же, как до него, даже хуже: впервые он пил водку в одиночестве – неудобно было перед официантками, которые, конечно, хорошо знали его привычки.

День был будний, но часам к девяти вечера свободных столиков уже не было. Около этого времени к Игорю подошёл прилично одетый седовласый мужчина. У него был узкий, необычной формы покатый лоб, седой ёжик волос, маленькие, несколько выцветшие голубые глазки и смуглое каким-то нездешним загаром лицо.

– Не возражаете? – спросил он.

Игорь жестом пригласил его сесть.

– В командировке? – спросил мужчина.

Игорь кивнул.

– Я встречал вас в городе.

Игорь тоже много раз видел мужчину. Он уже где-то выпил, но подозвал официантку Валю и, обняв её по-свойски за талию, заказал бутылку водки и закуску.

– У меня сегодня мрачный юбилей, – объяснил он Игорю, – но я не буду вам мешать.

В ресторане было шумно и весело, гости развлекались, как умели. Мужчина смотрел на это веселье отсутствующим взглядом. Официантка принесла соседу заказ.

– И больше не проси, – сказала она, уходя, – тебе и этого уже много.

– Сегодня ж год! – с мягкой укоризной в голосе ей вдогонку возразил мужчина.

– Ах, Лёшенька, извини! – Валя вернулась и, положив руки ему на плечи, сочувственно вздохнула. – Да-да, бедная Маша! Ну сиди, сиди.

– Может, выпьешь со мной, помянешь? – спросил у неё мужчина.

– Извини, Лёшенька, не могу – я ж на работе.

Мужчина кивнул, и Валя ушла. Он налил себе рюмку водки и выпил, не закусывая.

– Я смотрю, вы тоже не веселы, – обратился он к Игорю. – Не пишут?

– Вроде того.

– Письма из дому – это у командированных главная радость. Женаты?

– Нет.

– Подружка не пишет?

– Да, если так можно выразиться. – Игорь покраснел и смешался. – Теперь вы всё обо мне знаете.

– Положим, не всё – всё даже вы не знаете, но кое-что. Я ведь сам долго ездил, пока не осел здесь. Женщину я здесь нашёл, женился на ней, прожил семь лет, а сегодня год, как её не стало…

Зажав в кулаке полную рюмку, мужчина напряжённо смотрел на неё, словно силился разглядеть что-то сквозь прозрачный напиток. Игорь подумал, что ещё немного и он раздавит хрупкое стекло, но тот одним глотком опустошил рюмку, крякнул то ли от горечи напитка, то ли от боли утраты, подцепил вилкой кружок солёного огурца с тарелки и отправил его в рот.

– Вот так! Да, семь лет, семь лет, ни больше, ни меньше было нам отпущено, а кажется, вся её жизнь прошла на моих глазах: встретился с девчонкой – простился со зрелой женщиной. Да и для меня это была целая жизнь: не было бы их, этих семи лет с ней, пустая была бы моя жизнь, пустая как есть. Прожил бы и такую, ничего страшного не случилось бы. Сейчас, вот, страшно подумать об этом. – Мужчина наполнил свою рюмку. – Не надоел я вам? Вы ведь в ресторан не за тем пришли, чтоб выслушивать такие истории.

– Нет-нет, что вы, говорите, – возразил Игорь.

– Хотя где и поговорить, как не здесь.

– Говорите, – повторил Игорь. – И я вам скажу, откровенность за откровенность. Завтра в полдень я уплываю на Лумберский маяк, работать там буду. Все у нас думают, что я должен быть огорчён этим: сообщение плохое, край света, так сказать… А я хочу туда, на край. Я думаю, мне хорошо там будет, легче. Мне, вообще говоря, везде хорошо, потому что… Потому что везде плохо. Парадокс. Понимаете?

– Ещё как понимаю! Я знаю это настроение, – задумчиво сказал мужчина. – Женщину вам нужно, без женщины здесь пропадёшь. Без женщины везде плохо, а с женщиной везде хорошо. Простая истина. – Он взялся за рюмку. – Давайте за знакомство. Алексей меня зовут, и за женщин, за семью.

Игорь тоже назвал себя. Они выпили.

– Да, признаться, хочется уже семью, своего угла, детей, – сказал Игорь.

– Это же естественно! Через женщину жизнь найдёшь, только через женщину, через жену. – Алексей тяжело вздохнул. – Носился перекати-полем по свету и жизни не видел, а она меня к земле притянула – через неё пил силу земли, вкушал радость бытия. Вы мне простите высокий слог, я ведь журналист, газетчик, в местной газете работаю. Но она стоит этих слов. – Он вытер кулаком слёзы, стоявшие в глазах. – Вначале-то было трудно, всё тянуло куда-то. И сколько раз хотелось тогда кричать ей: держи меня! замани, приворожи, обвей, оплети и держи! ты ведь женщина, ты всё можешь. Но я не вполне себе доверяю, если мне чего-то очень хочется. И тогда вначале я и не думал относиться всерьёз к нашим отношениям, к тому, что с моей проклятой кочевой жизнью покончено навсегда. Но увидел, что относится всерьёз она, и так это было ново и хорошо, что не посмел ей перечить, – ведь она спасала меня!

Алексей опустил голову и замолчал, словно собирался с силами, чтобы продолжать свой рассказ.

– Когда она сказала, что будет ребёнок, сначала испугался. Всё, думаю, теперь уж всё кончено, пути назад нет. Промучился всю ночь. Но когда легла на сохранение, мучился уже другим страхом. Теперь-то что же: ведь если не станет этого звена, что нас свяжет? Так будет хоть долг, а тогда, не дай господи, что будет!.. Не верил я в своё чувство. Глядел на себя как бы со стороны, и казалось мне, что играю в увлечение, в любовь. Тогда только одно и укрепляло – её серьёзность, она одна хоть ненадолго вселяла уверенность. И я держался за неё, за её веру. Я верил в свою любовь её уверенностью. Такое было начало. Потом уже стала налаживаться жизнь, ростки пустил: трёх ребят она мне родила. Всё бы хорошо, живи да радуйся, так вот…

Хотя Игорь не собирался засиживаться, выходили они из ресторана последними. Он рассказал Алексею о своём знакомстве с Людмилой:

– Написал ей письмо, а она не пишет.

– Мало ли что. Может, письмо пропало, может, ещё что-нибудь. Нет, пишите снова. И убедите, что вы лучше всех.

– А если я так не считаю?

– Считать можете, что угодно, а убедить надо в обратном.

Они расставались большими друзьями. Так бывало всегда: самые лучшие отношения у Игоря устанавливались с теми, с кем он должен был вскоре расстаться.

6

Если б и меня кто-то так же приворожил и обвился вокруг, думал Игорь, возвращаясь в гостиничный номер, я бы согласился на всё, даже на пять лет такой жизни, лишь бы увидеть вблизи посвящённое мне чувство. Пока же надо привораживать самому. Конечно, не по правилам это: тот, кто хочет покорить хорошенькую девушку, не станет много рассказывать о себе. Но за правилами прячутся те, кому нечего о себе сказать.

Придя в номер, он сразу же, несмотря на поздний час, сел за письмо.

«Что же вы не пишете, Людочка? Своё письмо я отправил сразу, как приехал сюда, а от вас ни слуху, ни духу. Дело ясное, у вас диплом, хлопот по горло. Я, конечно, свободнее, мне и писать. Я и пишу.

У нас здесь разгар полярной ночи, самая глухая пора. К тому же, и командировка моя нынешняя кажется мне особенно тягостной. Может, устал ездить и от Севера устал? А может, и тут влияние полярной ночи? – она ведь не всегда действует на людей явным образом.

Завтра я ухожу-уплываю на Лумберский маяк. Если хотите знать, где это, возьмите карту. Видите мысок возле того места, где в море впадает большая река? На самом кончике этого мыса и стоит маяк. Это так далеко от нашего городка, не километрами, скорее, а психологически, что даже отсюда он кажется краем земли. Каким же далёким и недоступным он должен казаться оттуда, где вы сейчас! Почты там нет, конечно, и письма ваши, если они придут, я получу только через месяц, вернувшись в городок.

Разумеется, я не раз уже бывал в таких уголках и не мог прежде не задумываться со страхом, а есть ли выход оттуда. Теперь я знаю, выход есть: дороги и тропинки, воздушные, морские и сухопутные, связывают любую, невообразимо далёкую точку земли с Большой землёй. Это поразительно, учитывая то, как непохожи ни на что известное условия жизни и природа там, как порой фантастично, почти нереально то, что окружает тебя там. Только ты сам со своими мыслями и чувствами тот же, всё остальное – новое, чужое. И это, возможность исхода откуда бы ни было – радость и надежда. Значит, нет безвыходных положений, значит, куда бы ни забросила судьба, какому бы испытанию ни подвергла – отчаиваться не нужно.

Из прошлого письма, если бы вы прочитали его, вы могли бы подумать, что я доволен своей жизнью на Севере. На самом деле, это не так, не совсем так. Я стал кочевником, даже дома меня называют квартирантом. Моя жизнь неустроена и беспорядочна, а главное, она одинока. Но я верю, есть выход и из неё, выход в другую, более счастливую жизнь. Помните, я просил вас познакомить меня с вашими друзьями – это я просил впустить меня в другую жизнь. Знайте, Люда, вы для меня точно зелёный луч. Зелёный луч – это оптическое явление в земной атмосфере, мгновение, отделяющее день от ночи, свет от тьмы. Это и память о ясном дне, о солнце, и его затмение, угасание.

Зелёный луч, вы для меня связь, чуть не последняя, с людьми, с миром и с жизнью. Да, с жизнью! – ведь тут угасаю я… Порой мне кажется, жизнь уходит из меня. Вы не могли не заметить этого во время нашей встречи. И всё же не судите обо мне только по ней. Наверное, я немного болен: не простуда, но и не опухоль. Побудьте со мной, и болезнь пройдёт. Не уходите, прошу вас. Я не боюсь просить и даже умолять, потому что не Христа ради прошу и умоляю».

7

На воде лежала плёнка нефти, у берега плавали щепки и доски разбитой тары и большие размокшие куски буханок хлеба. В порту шла погрузка: беззаботные молодые матросы, словно играя в мяч, забрасывали в бездонный трюм корабля ящики почтовых посылок, мешки с письменной корреспонденцией, продукты. Что-то не долетало – у борта корабля плавала на воде половина мороженой свиной туши и рядом с ней картонная коробка с мороженой сельдью.

Лишь в два часа пополудни корабль отошёл от причала порта. Погода была пасмурная, туман стоял над заливом, шёл густой снег. Часть пассажиров, человек десять, среди которых был и Игорь, расположилась в кормовом салоне. Двигатели корабля работали на полную мощность, и всё вибрировало и стучало в салоне – в зависимости оттого, как и с каким качеством было прикреплено к полу, к стене или к потолку. Внизу в трюме корабля, непосредственно под салоном, работала рулевая машина: всякий раз, когда рулевой поворачивал штурвал, меняя курс корабля, там внизу слышен был громкий, невыносимый для ушей скрежет, наверху в салоне при этом всё тем или иным образом прикреплённое сотрясалось с дополнительной силой и так, словно грозило вот-вот открутиться, отломаться или отвалиться.

Иллюминаторы были уже по-ночному черны, слабый свет приходил от трёх плоских электрических светильников, вмонтированных в низкий потолок. Видимо, помещение это служило на корабле красным уголком: к стене на кронштейне был прикреплён телевизор, на стенах же висели похвальные грамоты моряков и их коллективные обязательства, одно – торжественное клятвенное и другое – социалистическое. Салон имел в плане форму трапеции, вдоль боковых её сторон и меньшего основания стояли столы, кожаный диван и кресла. Двое солдат спали, улёгшись «валетом» на диване, четверо полусонных гражданских постукивали без всякого азарта костяшками домино, остальные спали или дремали, сидя в высоких вертящихся креслах и положив голову на стол. Одно пустующее кресло напротив Игоря вращалось от вибрации само по себе – как если бы кресло это не было пустым, а кто-то в шапке-невидимке крутился в нём, забавляясь впечатлением, которое этакое «живое» кресло должно было производить на постороннего наблюдателя.

От стука двигателей и скрежета рулевой машины Игорь ушёл из салона, поднялся на палубу и вышел на нос корабля – здесь было ветренно, холодно, но гораздо тише. Судно шло, покачиваясь на волнах. Над головой на верхушке мачты горел белый топовый фонарь, слабым призрачным светом он освещал запорошенную снегом палубу. По бокам высокой капитанской рубки горели габаритные огни, красный и зелёный, из дымовой трубы редкими золотистыми светляками летели искры. В капитанской рубке было темно, казалось, там никого нет, и корабль, глухой ночью никем не управляемый, подобно мифическому «Летучему Голландцу», идёт-летит сам по себе. Но вдруг в темноте рубки что-то ослепительно вспыхнуло – видно, там зажигали спичку, чтобы закурить. Это означало, что корабль и судьбы людей, плывших на нём, находились в надёжных руках капитана и его команды, а не были предоставлены сами себе или отданы во власть случайных стихий.

По часам было ещё далеко до полуночи, но сумерки, которые формально назывались днём, давно закончились, и наступила тёмная ночь. Звёзды лишь иногда показывались на мутном небосводе. Одну такую звезду, маленькую, неяркую звёздочку, Игорь обнаружил у себя над головой: казалось, она запуталась в корабельных снастях и, цепляясь за них, никак не выберется на волю. Он вспомнил, что где-то уже читал подобное описание звезды и поразился точности того описания.

Южнее, справа по курсу находился материк, Игорь это точно знал, потому воздух по эту сторону корабля казался светлее, прозрачнее; казалось даже, что глаз различает тёмные и неровные очертания прибрежных скал, – конечно, это был всего лишь плод воображения. Игорь поворачивал голову в другую сторону, на север – взгляд упирался в белесую, густую, совершенно непроницаемую мглу. Ощущение было такое, что стена стояла перед самыми глазами, казалось, это и есть пресловутый край света и дальше в той стороне ничего нет, совсем ничего. Больно глазам и жутко было не только смотреть туда, но находиться у этой черты. Наверное, такое же чувство возникало у людей на фронте на передовой, подумал Игорь, обстреливаемый окоп представлялся им краем жизни: поднимешься, сделаешь шаг из окопа – и дальше небытие, конец всему.

Лишь когда глаза привыкли к темноте, он стал замечать красные и зелёные огни шедших вдали других кораблей. Обозначив глубину пространства, эти спасительные огни словно раздвинули его, отнесли корабль от опасного края вглубь земли. Мысленным взором Игорь представил теперь, как долго-долго ещё будут катиться в ту сторону волны, всё дальше на север, прежде чем где-то, в тысячах километров отсюда, ударить в чёрные и холодные, голые камни северных островов, где тоже живут люди и ходят корабли.

8

Маяк стоял на скалистом мысу, с трёх сторон которого плескалось холодное бурливое море, а с четвёртой стороны стеной громоздилась высокая крутая сопка. Тропинками здесь служили деревянные сходни, брошенные с одного валуна на другой. Они соединяли здания маяка и нескольких хозяйственных и жилых построек в маленький посёлок, население которого насчитывало около сотни человек: пограничников, военных строителей, военный и гражданский персонал маяка. Ближайшим жильём был старинный рыбацкий посёлок Дальний, расположенный в глубине бухты, там, где в море впадала большая река. Маяк и посёлок разделяли тридцать километров сопок, сейчас зимой совершенно непроходимых.

Игорь поселился в двухэтажном кирпичном доме, выстроенном для служащих маяка: одна из восьми квартир в нём была выделена под общежитие для командированных. На этот раз, кроме него, приехали несколько строителей из монтажной организации и морские офицеры из Гидрометеослужбы. Соседи с утра до вечера спорили об объёмах работ, запланированных и выполненных, и о порядке, в котором будут подписываться акты приёмки, – каждый старался сложить с себя максимум ответственности и переложить её на другого, поэтому споры бывали весьма горячие. Работа, действительно, была тяжёлая, не всё ладилось. Какого труда стоила, например, доставка на маяк материалов и оборудования! Но в конце каждого вечера спорщики, как ни в чём не бывало, садились в соседней комнате к столу и, забыв о спорах, играли до полуночи в преферанс. Это было хорошо, потому что тогда их почти не было слышно. Курить, к сожалению, они не прекращали.

Вечером дня приезда Игорь вышел из дому пройтись и после прокуренного воздуха общежития подышать свежим морским воздухом. В седьмом часу вечера было уже темно, как ночью. Днём шёл сильный снег, было ветренно, к вечеру ветер стих, небо очистилось и на нём ярко заблестела белая полная луна. Она осветила половину небосвода, и на этой половине видны стали пушистые белые облачка. Облачка медленно плыли под луной, но казалось, не они плывут, а плывёт, парит в вышине окружённый радужным ореолом, сияющий и пятнистый, огромный лунный шар. На другой половине небосвода, нисколько не умерив своего блеска от соседства с ночным светилом, сияли звёзды. Знакомые созвездия Близнецов, Кассиопеи и Большой Медведицы казались детскими игрушками из проволоки и ваты, подвешенными так низко над землёй, что их, казалось, легко было достать рукой. Высокая сопка, запирающая мыс, была окаймлена поверху светлым сиянием. По её белому заснеженному склону через равные промежутки времени зелёной изломанной тенью снизу вверх пробегал луч маяка. Покидая гребень сопки, луч на мгновение упирался в небо, пропадал там… и вот уж вновь снизу вверх бежал по склону. Край бухточки серебрился в лунном свете и отливал зеленью. Море темнело, шумело волнами.

Игорь пришёл к узкой щели между скалами. Здесь была выстроена маленькая гавань, обслуживающая маяк, площадка в несколько квадратных метров забетонированной, относительно ровной поверхности. Сюда приставали понтоны и шлюпки с грузами и людьми с подходящих кораблей, которые сами из-за тесноты и волнения в щели не могли подойти ближе и становились на якорь в нескольких сотнях метров от берега. Стройматериалы и электрооборудование, различные конструкции и дорогая аппаратура для маяка – всё прошло через эту гавань. Неимоверных усилий стоило вытянуть их на берег из качающихся на волнах шлюпок и понтонов, используя примитивную лебёдку, а ещё чаще голые руки людей. Глубина в щели была изрядная, говорили, что около десяти метров. Кое-что и, по слухам, немало навечно легло здесь на морское дно. Игорь сам видел, как оборвалась и ушла под воду тяжёлая бочка с краской, которую верёвками изо всех сил тянули из шлюпки несколько военных строителей. Это случилось при относительно спокойной воде, когда только и возможны были какие-либо работы по погрузке-выгрузке.

Сейчас в гавани было тихо, не слышно было команд и ругательств. Под луной на воде бегали, скользили серебряные блёстки, шипела, словно колдовское варево, вода, шуршала пена, бесшумно плескались и булькали мелкие волны. Когда в щель проникала с моря очередная волна, хотя не сильная и не высокая, тогда закипало варево, устремляясь к луне, дыбилось могучей чёрной лавой, но в следующий миг, обессиленное, опадало, утекало бесчисленными журчащими ручейками сквозь расщелины в скале. Казалось, будто огромное, в блестящей серебряной чешуе морское чудовище ворочается шумно и никак не уляжется в своей тесной норе.

Игорь вернулся к жилому дому и несколько раз прошёлся вокруг него. Почти во всех окнах горел свет. Сквозь форточки, из-за красивых тюлевых занавесок слышались смех, женские и мужские голоса, звон посуды, зарубежная эстрадная музыка. Непохоже было на край земли. К тому же, дети! Игорь очень удивился и обрадовался, узнав, что в семье начальника маяка зимуют двое ребятишек. Днём мать вывела-вынесла их на прогулку, закутав платками до самых глаз. Младшего, грудного, она держала на руках, а старший, худенький, бледный мальчик лет пяти, побегал вначале раз и другой туда и обратно по коротенькой, очищенной от снега дорожке перед домом, потом, не найдя другого развлечения, застыл неподвижной маленькой статуэткой возле своей крупногабаритной матери, стоял и дрожал всем телом. Через полчаса мать и дети ушли в дом.

9

Каждый день около восьми утра Игорь уходил из общежития, шёл завтракать в казарменную столовую, потом шёл на работу. Ночная мгла ещё стояла в воздухе, и линия горизонта, та линия, где вода соединяется с небом, была пока неразличима, только намечалась. Редкие тусклые огни маячных строений мерцали сквозь мглу, как далёкие звёздочки, дул слабый ветерок, гул прибоя стоял в воздухе. Было время отлива: у северного берега мыска обнажились огромные чёрные камни с белыми шапками уцелевшего на них снега; когда вода стояла высоко, только белые шапки оставались над водой.

Именно у моря могла зародиться у человека мысль о бесконечности мира и цикличности жизненных процессов, думал Игорь. Приливы и отливы и неостановимый, всё вновь повторяющийся бег зелёного маячного луча… Вот бы и жить так! Утром идти на работу, поднимаясь не с одинокой койки в общежитии, а после ночи, проведённой возле любимой женщины. Днём работать с увлечением. Вечером возвращаться домой, где тебя ждут дети и опять она, твоя женщина. Надоело бы ему это? Кажется, что нет, – только бы любимая была, а не какая-нибудь на одну полярную ночь.