скачать книгу бесплатно
– К полудню.
– А что за портсигар? – Спросил Владимирский размышляя: – К полудню, а ведь похоже журналист братьев прячет. Братья утром сбежали, он к полудню доложился. Сам на квартире своей не появляется. И тут до него дошла фраза сказанная кухаркой: – Что вы сказали?
– А то, подсигар красивый, серебро такое, будто почернело от старости, а с низу написано что-то. Мы грамоте необучены. Уверял два червонца стоит. Врал може.
– А продай его мне за червонец.
– Что вы барин, как можно за червонец, дайте хоть рублев пятнадцать.
– По рукам. Я за тобой поеду, а как домой вернёшься, в окошко его мне отдашь. И что бы никому.
– Ни гугу барин, только уж и вы, не обманите сироту.
– Владимирский вытащил из бочки кухарку и та купив кусок свинины направилась к коляске. Англичанин погрозил ей хлыстом, молвив:
– Тура нерасторопный.
– Я за каждую копейку трясусь, как же сэкономишь не торговавшись. – Оправдывалась кухарка.
Коляска покатила по мокрой мостовой, за ней жандарм на извозчике, а уж сзади наш герой, что бы не привлекать внимания. Так они доехали до дома купца Лисицина. И после ещё целых пол часа Владимирский месил грязь под окнами, с задней части дома. Наконец одно из окошек открылось и появилась голова кухарки в белом колпаке. Подскочивший жандарм зашептал:
– Принесли?
– Как же, денюшки наперёд давайте.
– Владимирский сунул ей приготовленные пятнадцать рублей и в замен получил портсигар чернённого серебра, где со обратной стороны была выгравирована фраза: – «Милому другу в знак примирения, от твоей Ларисы Дмитриевны».
– Что же это за Лариса Дмитриевна такая? – Рассуждал наш герой, спустившись в подвальную квартиру дворника, где был секретный центр наблюдения за домом Лисицина. Портсигар взял в руки вахмистр Кузнецов:
– Знатная штуковина, Велико Устюжское чернение по серебру. Вещь не дешёвая, рубликов двенадцать стоит, да прибавь сюды гравировку.
– Хорошо бы нам этого гравировщика найти, может он нас просветит, кто такая эта Лариса Дмитриевна и где её искать. А через неё может и Бжезинского найдём, что это он взял моду прятаться. – Размышлял наш герой.
– Так, ваше высокоблагородие, здесь совсем не далече, в пяти минутах ходьбы, жид один гравирует. Тот ещё типус, потихоньку скупает краденное золотишко и серебро.
– Нельзя ли поточней Кирилл Матвеевич. – Обратился с почтением к Кузнецову наш герой.
– Как вышли, направо и на следующем перекрёстке ещё направо, напротив театральной тумбы. – Рассказывая загибал руку Кузницов.
Владимирский живо заскочил в свою коляску и поехал по указанному маршруту. Перед вывеской, – «ломбард», – он остановился. Ломбард был величиной с небольшую комнату, с обнесённым прилавком с трёх сторон от витрины. Чего здесь только не было, от хрустальных люстр, до старинных икон, которыми наш герой сразу же и заинтересовался. Хозяин лавки еврейской наружности, был ниже среднего роста, лет шестидесяти. Спереди лоб его оголяла до затылка лысина. Одет он был темных брюках, темной сорочке и атласной жилетке, настороженно косился на нашего жандарма в штатском. Молодой парень разбитного вида, в хромовых сапогах, предлагал хозяину ломбарда какой-то товар, судя по всему краденный:
– Моисей Абрамыч, мы цены знаем. Я ведь могу обидеться и уйти к Аграфене процентщице.
– Скатертью дорога молодой человек. И хотел бы я посмотреть на ваше печальное лицо, когда процентщица вам с половину меньше даст, того что я вам предлагаю.
– Абрамыч, мне сей минут деньги нужны. Накинь хоть (синенькую).
– Ты явился не запылился, я тебе в миг денюшки отслюнявил, а твоё барахло, поди знай кто и когда возьмёт. Пять рубликов таки много, а два целковых добавлю и это последнее моё слово молодой человек.
– Эх Моисей Абрамыч, – парень взял лежащие на прилавке двадцать два рубля и только тогда выказал обиду, – кровосос Христопродавец.
– Моисей Абрамович завернул в тряпицу серебряные и золотые столовые приборы, принесённые клиентом, и сунул их под прилавок. Затем обратился к нашему герою:
– Я вижу, таки вам приглянулась эта икона чудной работы, семнадцатого века. Умели таки раньше творить мастера, где уж нынешним…
Владимирский повернулся к хозяину лавки и тот увидев его шрам запнулся.
– Икона чудесная, не скрою. – Тихо произнёс жандарм: – Но меня интересует другое.
– Клянусь мамой, я этого босяка в первые видел. – Было ясно что нашего героя узнали по шраму, поэтому он не дал времени объяснится скупщику краденного и сразу же предъявил портсигар.
– Что можете сказать о гравировке?
– Шо таки тут скажешь, гравировка вензелевым шрифтом.
– Ваша работа?
– Моя, а што не так, таки?
– Хозяйку этой вещицы помните?
– О! А как же! Это такая роскошная дама, скажу я вам. – И Моисей Абрамович закатил глаза.
– Опишите, какая она.
– Дама в теле. Лет тридцати. Холеная. И що вы думаете себе на щеках? Ямочки, когда улыбается. Вот тут приютилась маленькая родинка, – и Моисей Абрамович указал пальцем рядом с переносицей.
– Как звать величать? Где живёт?
– Нам ваше высокоблагородие таких подробностей знать ни к чему. Вы поймите таки меня правильно, Моисей Абрамыч доверяет людям, вот люди ко мне и тянуться. А пачпорта, что бы надпись накропать, нам не к чему.
– А как же насчёт скупки, краденного? – Припугнул Владимирский, что бы перейти к делу.
– Ваше высокоблагородие, у нас с этим строго, разве што пожалеешь какого сироту, себе же в убыток.
– Разве мы с вами знакомы?
– Мир слухом полнится. Кто ж не знает такого человека. Клянусь таки жизнью любимой мамы, покойной жены, про эту даму добавить ни плохого, ни хорошего не могу. Таки вы поверьте, я с утра до вечера здесь. Где мне быть?
– Значит не хочешь по хорошему. Знаешь сколько за скупку краденного огребёшь? – Владимирский откинул прилавок.
– Шо вы меня пугаете. Я таки пуганный, ещё когда служил в Одессе, у дяди Бени на побегушках. Таки я вам замечу, мне контрабандисты, в зад тарань засунули, у них там были с дядей Беней, какие-то недопонимания.
– И что тарань? – Машинально спросил Владимирский отодвигая в сторону хозяина ломбарда.
– Не знаю, может ещё там. Туда зашла хорошо, а обратно иглы раскорячила. – Моисей Абрамович дёрнул за шнурок, отойдя от нашего героя, который достал из под прилавка свёрток и уже начинал его разворачивать. Где-то в соседней комнате послышался звонок. И через мгновение оттуда выскочила ошалелая, худенькая девчонка, на вид лет тринадцать и направила на нашего жандарма дробовик. Глядя в её круглые, очумелые глаза, Владимирский произнёс себе под нос:
– С дуру сейчас шмальнет. – Девчонка закрыла глаза, этого хватило нашему жандарму, что бы переместиться в сторону. Грохнул выстрел.
– Маруся, деточка моя! Чем ты думаешь? Я таки просил тебя, без моего знака не стрелять. – Лавочник выскочив из-за прилавка подбежал к дырке в стекле, образовавшейся после выстрела, и заглянул на улицу: – Из-за твоей неосторожности, таки могли пострадать не в чём невинные люди.
– Хорошее самообладание Моисей Абрамович, значит попади она в меня и люди на улице не пострадали бы. – Скептическим тоном произнёс Владимир, забирая дробовик у девчонки: – Заботливый вы наш. – Девчонка мёртвой хваткой держащая охотничий обрез, заскользила за Владимирским. И тому пришлось, только резким рывком, оцепить девчонку от грозного оружия. Малолетняя воительница была в шоке, в следствии этого настырно тянула руки к дробовику, который жандарм положил на верхнюю полку. Владимирский легонько шлёпнув её по рукам, молвил флегматичным тоном: – Не бабское дело с волыной играться, патроны переводить. – И далее его реплика предназначалась хозяину ломбарда: – Да уж влип ты Моисей Абрамович.
– Ваше высокоблагородие, я ж тольки папужать хотел. Кто ж знал что эта малахольная пальнёт.
– И тем не менее, я проведу этот случай в своём донесении, как нападение на исполняющего обязанности. Закрывай контору. А что это девчушка на тебя не похожая, никак ещё и беременная, да ты у нас педофил.
– А я смотрю вы у нас благородный. Только учтите что такой благородный и совратил её в одиннадцать лет. А я таки негодяй её с улицы полудохлую подобрал. Я старый еврей, хочу умереть в своей постели и что бы было кому глаза закрыть. Грешил таки скажу я вам много, детей Бог не дал, шесть лет назад супруга умерла. Мне самому уже скоро шестьдесят, а на мне мама и тёща.
– Сейчас заплачу. – Владимирский развернул тряпицу: – А приборы то с вензелями, это мы враз установим их владельца.
– Ну клянусь, я про эту фифу больше ничего таки не знаю.
– А про того, кто столовые приборы принёс? Колись, если хочешь умереть в своей постели.
– Я вам замечу, был он один раз, его Федька косой приводил. И кличут этого босяка Ванька щербатый, он кистень под полой всегда держит, от такого поди не возьми.
– Ты мне мозги не пудри, испугался он видишь ли. Выйди на улицу, я с Марусей непонятки перетру.
– Могу я одеть пальто?
– Одевайте. – И когда дверь за Моисеем Абрамовичем закрылась, Владимирский обратился к худенькой девчонке: – Я командир Новгородской жандармерии, Владимирский. Сейчас мы здесь одни, ты можешь не бояться и говорить только правду.
– Правда? Ой мамочки ноги подкосились. – Наш герой подставил ей стул: – Как же это, я вас чуток не подстрелила?
– Чего пальнула-то?
– С испугу. Вот те крест барин с испугу! Как вас увидела, так сердце враз и зашлось, страшный вы зраком, как есть думаю тать, обнести Моисея Абрамовича явился.
– Ты понимаешь, коли в меня не промахнулась бы, теперь на каторгу как милая пошла?
– А хоть и на каторгу, все лучше чем раньше жила.
– Лет-то тебе сколько?
– Перед Рождеством шешнадцать стукнет.
– Ты мне врать не моги, Моисей Абрамович велел годков прибавить?
– Что вы барин! Моисей Абрамович он добрый и ласковый.
– Ещё бы что бы педофил и не ласковый. Старый тебе пузо накачал?
– Акстись барин. Вот и его мамка, тётя Циля меня к лекарю водила, тоже думала, что я за брюхатила. Неа, фельдшер глянул, – сказал у меня это ди…,
– Дистрофия.
– Аха, она энта самая. Только не кака у меня дистрия, это я с голодухи у Моисея Абрамыча отъедаюсь от пуза. Голодали мы с мамкой. Она как запила, неделями к нам носа не казала.
– Ну а отец твой где?
– Тятька-то? Тятька сгинул энто когда мы ещё при барине жили. Мамка у меня дюже красивая была, вот и старому барину и приглянулась. Тогда мы недалече от Тихвина жили, барин нас с мамкой к себе в усадьбу взял. А тятьку стало быть извозом отправил заниматься, там он и сгинул. Он все хотел денюшек заработать, что бы от барина уйтить, мамка то у барина в любовницах ходила. Старый такой, седой весь, но добрый был барин, Ершов Афанасий Николаевич, може слыхали.
– Ершов, Ершов, это тот что в губернской управе сидит?
– Неа, то сынок их Валерий Афанасьевич. Афанасий Николаевич давно уж не служит.
– И что было дальше?
– Ну, как нашу мамку на барских харчах разнесло, барин её и бросил. Тогда уж меня сделал любовницей, мне тогда одиннадцать исполнилось.
– Я смотрю ты не смущаешься, неужели не стыдно было?
– За мамку стыдно было. Видать и ей, с того она и пить взялась. Не, барин добрый был не обижал, всегда гостинцы были, или там лента, даже раз мне сарафан новый справил. Это когда барыня про все прознала, тут нас и на улицу выгнали. Ох и по сиротствовали мы, упаси Господь. Мамка по рукам пошла, да и мне не сладко пришлось. Сестрёнка моя Катька, с голодухи умом тронулась. У аптекаря, того что мы в подвале угол снимали, нашла соду, и давай радоваться, дескать сахар, натрескалась и околела. Братишка у меня остался, так Моисей Абрамович и его к себе взял, к делу приучает. Пропадём мы на улице барин, не чини зла против Моисеюшки.
– Нда. Вон они благородные господа, растлевают Россию. – Владимирский не подымая глаз смотрел в пол.
– Вы скажите хозяину, може он на мне женится. Больно на улицу страшно.
– Так Абрамычу лет семьдесят.
– Поди не семьдесят, Циля говорила ему в этом году шестьдесят будет.
– Сорок пять лет разница, закон запрещает такие браки.
– Ну что ж, авось и так не выгонит.
Владимирский сидел на облупившимся стуле положив ноги на подставку. Он измазал свои сапоги когда ходил под окнами кухарки и теперь молодой, конопатый паренёк усердно чистил их ваксой. От хозяина ломбарда ничего больше узнать не удалось, по поводу Ларисы Дмитриевны, но зато он банально его завербовал и обязал регулярно стучать на приносящих подозрительный товар. Взгляд нашего жандарма блуждал по праздному и деловому люду, идущему в разных направлениях по улице. Рядом какой-то важный господин, ругал хозяина сапожной мастерской. И тут его взгляд остановился на театральной тумбе, где афиша гласила: – В роли Ларисы Дмитриевны – Анфиса Кузякина.
– А что малой, давно у нас «Бесприданница» Островского идёт? – Поинтересовался Владимирский глядя на плакат.
– А кто его ведает барин, афиши второй месяц налеплены. С вас гривенник барин.
Владимирский не желая что называется светиться перед публикой, сидел на галёрке, в обществе гимназистов и скромно одетых молодых людей. Он заскочил в свой цветочный магазин и купил огромный букет роз, выращенных в его теплицах, и отправил с запиской к главной героине спектакля Анфисе Кузякиной. В букете была записка: – «Восхищён вашим талантом, прошу позволить видеть вас лично». – Кузякина действительно играла не плохо, но самое главное то, что она подходила на неизвестную, заказавшую гравировку у антиквара Моисея Абрамовича. Ближе к антракту Владимир тихо встал и стал извиняясь, пропихиваться к выходу что бы незамеченным просочиться за кулисы.
Наш герой протиснулся сквозь актёров, толпившихся за сценой, продолжив свой путь вдоль дверей гримёрных комнат и остановился услышав женский шёпот из-за не плотно прикрытой двери:
– Слушайте! Слушайте, что вы!? Что вы!? Вы не смеете! Вы гнусный человек! Вы меня прошлый раз обманули! Вы обещали мне роль со словами… – Владимирский заглянул в щёлку и увидел как мужчина во фраке средних лет, привалил девушку на столе гримёрной в откровенной позе, дав волю своим рукам и губам.
– Глупенькая, разве я не дал роль Огудаловой твоей матери. Летом будем ставить Леди Магбет и тебе роль найдётся, если будешь со мной по ласковее.
– Ну сударь! Пустите же!
– Боже сколько страсти. Непременно найду для вас роль со словами.
– Сударь. – Когда наша молодая особа уже готова была сдаться настойчивому господину, наш жандарм постучал в дверь и через мгновение очутился внутри обшарпанной комнатушки:
– Прошу прощения, мне показалось здесь кто-то звал на помощь.
