скачать книгу бесплатно
– Девушке уже двадцать два года, чего не женишься?
– Не могу.
– Во как! Аргументируй.
– Как дела ваши обстряпывал, ещё четыре года назад, с купцом Завидякиным что лесом торгует, слово я дал купеческое, хоть купцом и не являюсь. Только слово моё коммерческое, куда выше купеческого будет. С этого слова и дела наши с вами в гору пошли. Без доверия в нашем деле никак нельзя, сплошной обман. Шибко понравился я купцу Завидякину, он мне дочку свою младшею и про сватал. – Пётр заметно побледнев замолчал.
– А ты что ж, выходит согласился.
– Выходит так. Больно уж во мне алчность взыграла. Смерть как захотелось хорошее приданное за женой взять. Вот я слово своё и дал, что женюсь на купеческой дочке.
– И какое приданное?
– Сто тысяч.
Владимирский засвистел:
– Чего ж не женился до сих пор?
– В малых летах, тогда купеческая дочка прибывала. В этом году семнадцать будет, пора жениться.
– Я одного не пойму, ты зачем мозги Марии поласкаешь, надежду даёшь?
– Грешен я! Отцу Аресту каялся, только не помогает! Сам не ведал, что так бывает, втрескался я Марию Фёдоровну по уши! Чем дальше тем хуже! Она с каждым годом, все желаннее и желаннее становится, безумие какое-то! – Пётр говорил все это, словно одержимый: – Одно только утешает и силы придаёт, приданное за купеческой дочкой. Мы теперь с ней помолвлены. Об этом и хотел сказать Марии Фёдоровне, да вот не случилось.
– Мда. Но выбор сделан. Сегодня же объявишь о своей помолвке. Видишь как все просто. – Владимирский протянул Петру свою руку, для рукопожатия: – Поздравляю.
Они вошли через заднюю дверь в столовую и присоединились к завтраку. Аким ел уху, только приготовленную из наловленной им рыбы. Инженер Подшивалов пил кофе, глаза его блестели не здоровым блеском, ему даже не помогла расслабиться выпитая водка.
– Ну вот господа, давайте решать наши производственные проблемы. – Владимирский выбрал из блюда яблоко и смачно откусил, так что Подшивалов поморщился. Он сразу же язвительно заметил:
– Яблоки среди весны, а знаете сколько яблок может купить рабочий за свою зарплату? Нисколько. Вы думаете рабочие менее нуждаются в витаминах? Вы меня, Владимир Владимирович убеждали в своё время, что на ваших предприятиях будет все для блага рабочих, и я вам поверил.
– Разве у вас Сергей Родионович есть претензии к кирпичному заводу? Девяносто процентов рабочих живут в своих домах и квартирах, открыли школу, баню, детский сад, храм строим, вы же сами знаете план застройки. А начинали с палаток. – Наш герой пытался аргументировать примирительным тоном.
– Речь идёт о цементном заводе. Народ живёт впроголодь, многие забыли вкус мяса, народ нервничает.
– Вам Сергей Родионович, самому бы по спокойней быть и рабочие глядишь роптать перестали бы. И потом, сейчас строгий пост, никто мяса не ест и даже рыбы. – После этих слов Петра, Аким отложил в сторону свою уху.
– Да вы со своей патриархальной стариной когда-нибудь всё профукаете. – Не унимался инженер: – Заморозьте строительство церкви вот и деньги найдутся! Я обещал рабочим цементного улучить их тяжкое положение. Как я им в глаза смотреть буду, если ничего не изменится?
– Значит вы обещали. – Начал Пётр: – А вы думаете мы храм рабочим построить не обещали. Мы в отличии от вас Сергей Родионович, слов на ветер не бросаем. И денег у нас лишних нет. Пароход нам предлагают в пол цены. Дела у промышленника Лаптева слегка пошатнулись, нужно брать. Простите нас неучей, однако мы с Акимом Ивановичем два года в коммерческом учились и видим где выгодная сделка. Ишь придумал, строительство храма заморозить, давайте тогда цементный заморозим, до лучших времён.
– Да ты что!? Людей на улицу выбросить решил!? – Задыхаясь от гнева прокричал инженер.
И что бы он не наговорил лишнего, Владимирский обратился к тихо сидящему Акиму:
– Что скажете Аким Иванович? Вы же у нас по профсоюзной линии.
– Сам я кумекал, так и так, нет пока на цементном нужной прибыли, а следовательно и денег взять неоткуда. Только разнорабочим хорошо бы помочь чем. Может новых людей не брать, жёнам бедствующим предложить какую работу.
– Дело говоришь Аким Иванович. А люди они ради дела потерпят. Вы бы господин ведущий инженер народ не будоражили, а разъясняли бы им, ради чего, им терпеть лишения терпеть нужно.
– И то правду говорит Пётр Владимирович. Вам как никому известны идеи о светлом будущем Сергей Родионович. – Обратился к инженеру Владимирский намекая на его революционное прошлое. Далее нашего героя осенила идея и он обратился к Петру: – Пётр Владимирович, а почему бы вам не стать совладельцем цементного завода. А что, дело выгодное и нам в нужный момент с деньгами поможете. Господа, Пётр Владимирович помолвлен и за невестой хорошее приданное берет, сто тысяч.
Глашка лично прислуживая за столом даже чуть поднос не уронила с посудой.
В этот самый миг объявился запыхавшийся староста и сообщил:
– Здравствовать желаем. Людишки и лодка готовы Владимир Владимирович.
– Так когда же ждать повышения оплаты рабочим? – Не унимался инженер.
– У нас квалифицированные рабочие до восьмидесяти рублей получают в месяц, вдвое больше начинающего службу офицера. Потому как офицер не за деньги служит, а за честь. – Желая отвязаться от назойливого инженера, проинформировал Владимирский.
– Но подёнщики тоже люди, в конце концов! – Начал горячиться Инженер, но его прервал Аким, значительно повеселевший после сообщения о помолвке Петра:
– Ты Сергей Родионович в перед батьки в пекло не лезь. У Шуленберга подёнщики не более получают, а у Брауна и Бронштейна и того менее. У наших трудяг всё же есть впереди перспектива, да и Пётр Владимирович помощь обещал.
Владимирский спустился вниз по реке, покрытой ещё толстым слоем льда, к раз лившейся на той стороне водной глади, талого снега. Там его поджидали два мужика в кафтанах и сапогах с лодкой, а так же урядник, крепкий мужик лет сорока. Внезапно из-за туч на небе выглянуло солнце и кругом веселее зажурчали ручьи и защебетали птицы. Староста внимательно оглядел низину, где скопилось целое озерце талой воды и с сомненьем заметил:
– Благодать-то какая. Ничего не видно отселе. Може и нету никакой утопленницы. Все ж таки в округе не слыхать, что бы кто-нибудь сгинул.
– Это верно ваше высокоблагородие, в нашем околотке утопленников не числиться. Давайте ближе подплывём, може это просто одёжа. – Согласился со старостой урядник.
Они забрались в лодку и два мужика столкнув посудину в воду, заскочили в неё, обрызгав всех холодной водой. Мужики стали грести в том направлении, куда указывал наш жандармский чин. Наконец они увидели белую нижнею рубаху и приблизились к ней. Сомнения разом закончились, перед ними плавало лицом вниз, женское тело.
– Ктож энта такая, по одеже вроде из господ? Вон кружева и чулки бесовские. – Дёрнув кадыком произнёс староста.
– Переверните её на спину. – Дал распоряжение Владимирский.
– Подол её за корягу зацепился, нужно сначала отцепить. – И сидевший на носу лодки урядник, порвав подол отцепил его, спокойно перевернув застывшее тело утопленницы. От увиденного зрелища мужики чуть не перевернули лодку. На них смотрела посиневшая, жутко опухшая физиономия, чьи веки и губы были объедены речными тварями. Урядник спокойно закурил: – Энто она, пожалуй уж с прошлого года тута ныряет, вона как рыбы обсосали. Место здесь тихое, заводь и кручина в стремнину впадающая леском покрыта. Люд православный что вдоль берега ходит, поверху кручу обходит, от того и не видел утопленницы. И с речки её не видно тута, в заводи под корягой. А Тяперича оттаяла и всплыла.
– Ктож такая, не узнать вовсе, не уж-то не наша? – Крестясь спросил Староста.
– Наша это, по всей видимости Зинаида Ивановна Федькина. – Печальным голосом произнёс Владимирский.
– Так вы её признали, ваше высокоблагородие? – Удивлённо спросил урядник.
– Нет. Только госпожа Федькина с осени прошлого года в усадьбе не появлялась. Выходит что утопленница она.
– Только она, ваше высокородие, на утопленницу не похожа. – Заметил урядник: – Я энтих утопленников повидал на своём веку. Хорошо бы узнать, ваше высокоблагородие, в каком месяце она пропала? – Почитай пол годика минуло, неужто никто и не хватился?
Владимирский с любопытством смотрел на урядника:
– Так вы что же, можете утопленника по месяцу распознать?
– Не то что так, однако к примеру в опрошлом годе мужик осенью на речке утоп. Ехал с ярмарки накушавшись так, знамо дело оторвался от забот. Энто он удачно продал поросят. Подарков всем накупил, жене и деткам и на радостях четверть приговорил, которую с города вёз домой. Лёд ещё тонкий был, вот его кобылка и провалилась под лёд, а он сердечный распластался на санях и ничего не чует. Лошадёнка тварь Божия, беду чует, все на лёд выбраться пыталась, да только где там, копыта выставит, а подними лёд и подламывается. Животина умная, всё к берегу скочит сердешная, а за ней сани, так в пробитую полынью и ушли, а с ними и мужик. Коли принял бы в меру и сам спасся и лошадь из беды може вытянул. Так энтот бедолага, перед смертью воды нахлебавшись, весь скрюченный был, как застывшей.
– Бры, страсти какие рассказываешь Силантий Петрович. – Староста брезгливо потряс своими плечами на бабский манер: – Поганая смерть утопленника. Раз так Господь решил, может и к лучшему, что утопленник нажрался до беспамятства. Я припоминаю ентот случай и кумекаю, чем то он прогневил Бога. – Рассуждал как бы сам с собой староста.
– Прогневил. Бог милостив, как говорится из огня, да в полымя. – Только там наоборот было, закоченел в проруби грешник, да его и в ад, к чертям на сковородку. – И урядник засмеялся своей шутке, остальные перекрестились.
– Так что вы скажете про нашу покойницу, Силантий Петрович? – Вернул разговор в нужное русло наш жандармский подполковник.
– Ну что тут скажешь, она хош бы и задеревенела, только положение рук говорит о её расслабленности на момент смерти. Вот извольте видеть ссадину в волосах, из под сбившегося чепца видно. Може кто её огрел вначале, а уж за тем в воду кинул. – Довольно разумно рассуждал урядник.
– Может она просто гулять пошла, да поскользнувшись упала с утёса. Может она и не в воде зиму пролежала, а только теперь при паводке в воду попала. – Высказывал предположение староста.
– Не, коли по вашему рыбы её не поели бы, скорее дикие звери растерзали бы. – резонно заметил урядник.
– Тело погрузили в лодку и поплыли в сторону бывшей усадьбы Федькиных.
Выбравшись из лодки, Владимирский скорым шагом зашагал по раскисшей тропинке, любуясь силуэтами лошадей, выпущенных на весеннее солнышко в огороженные загоны. За загонами красовалось новое здание конюшни, выложенное из красного кирпича, изготовленного на заводе Владимирского, как впрочем и все остальное, двери, окна и даже черепица все производилось у нашего героя. Туда-то к конюшне, наш герой и направлялся. На ногах его были хромовые сапоги, буквально отсыревшие от мокрого снега, а на плечах бушлат морского образца, но не морской, пошит по заказу, на голове офицерский кепи, старого образца. Владимирский вдруг застыл как вкопанный, сердце его замерло, когда он услышал знакомое до боли ржание Янычара. Арабский скакун пасшийся среди кобыл, побежал ему на встречу иноходью, выгнув шею, перемахнув через ограждения упёрся своей мордой в грудь хозяина. Владимирский не сдерживая чувств, целовал и гладил умнейшее из животных, приговаривая:
– Ну что соскучился? Я по тебе тоже скучал. Ты настоящий друг, друзья не продают за бабский горем, пусть даже самых прекрасных кобыл.
Во время общения старых друзей, к ним подскакал конюх, выписанный из Москвы для тренировки лошадей:
– Владимир Владимирович, я так и подумал что это вы. Гляжу Янычар шею лебедем выгнул, хвост распушил веером, соскучился по хозяину. А я как раз Бешеным занимался, чуть руку мне не откусил Ирод. Вон бельмы кровью налились, никакого почтения к родителю. – Говорил конюх-жокей ловко управляясь с трёх летним жеребцом, потомком Янычара.
– Вы господин Манэ пошлите упряжку с санями к лодке. Сам же я в усадебный дом, вы мне седло туда доставьте. – И Владимирский, обнимая морду коня, пошёл к барскому дому. Дом был большой, но деревянный. Возле дома копался старый садовник и дворник в одном лице.
– Наше почтение вам барин. – Сняв шапку стал он кланяться, косясь на жеребца, выглядывающего из-за спины Владимирского.
– Здравствуй Михалыч. Пусть он здесь попасётся. – Сообщил Владимирский направляясь в дом. Янычару это не понравилось, он недовольно за фырчал и обильно удобрил дорожку. Не успел наш герой войти во внутрь, как перед ним очутилась ключница, высокая, круглолицая, тридцатилетняя девка Татьяна. Одета была явно не как крестьянка, в костюме из зелёного и голубого фуляра, который вышел уж из моды, но в который ещё любили рядиться зажиточные мещанки, и купчихи средней руки. Владимирский не раздеваясь, прошёл в пространную гостиную, за ним молча как тень проследовала и ключница. Усевшись в старинное, но очень удобное кресло, он положил своё кепи на карточный столик тёмного дерева, где хозяйка дома любила раскладывать пасьянс. На столике лежала колода карт, на серебряном блюде и бронзовый ножик для резки бумаги. Что-то было не так, чувствовал наш герой, разглядывая выгорелые обои в весенних, солнечных лучах. Он провёл указательным пальцем по столику, стало очевидно присутствие пыли на столешнице:
– Так вы Татьяна что же, все сама в доме управляетесь? – Беззаботно спросил Владимирский, будто бы разглядывая грязь на пальце, сам же подумал: – Она со мной не поздоровалась, а я с ней. – Татьяна молча следила за пальцем Владимирского и тогда он добавил: – Вы сегодня подозрительная какая то.
– Это почему!? – Выпалила ключница.
– Потому что здравствуй Татьяна.
– А! Закрутилась. Здравствовать желаем, господин Владимирский. – И Татьяна вроде как успокоилась, затем её руки стали безжалостно теребить накинутую на плечи шаль: – Вы как имение выкупили, одной приходиться справляться. А я и не жалуюсь, только что собиралась прибраться. Она подхватила висящий на стуле передник и смахнув им со столика пыль, надела на себя.
– А скажите мне Татьяна, когда вы в последний раз видели дочь хозяйки дома, Зинаиду Ивановну?
– Когда? – Руки Татьяны вновь стали теребить, только теперь передник.
– Да, когда? – Спросил Владимирский, сам же подумал, – что-то она темнит, коли так нервничает.
– Тык когда, аж в прошлом году на Покрова Святой Богородицы. Она недели три гостила у матери, апосля уж съехала.
– Значит это в конце октября было? – Задумчиво, как будто ему не интересно, спросил наш жандарм.
– Где-то так.
– А куда она направилась?
– Дык кто ж их знает, господ, чай нам-то ни докладают. Небось к жениху поехали. – Руки Татьяны по прежнему не знали покоя.
– Десять лет и все к жениху? – Строя удивление, спросил Владимирский.
– Ну, уж этого нам не известно. Они, девушка свободных нравов были.
– То есть вы хотите сказать, что у Зинаиды Ивановны помимо её вечного жениха Бжезинского, ещё кто-то был?
– Не знаю я барин. – Взгляд ключницы заметно потемнел.
– А скажите Татьяна, при вас приезжал ещё кто-нибудь к Зинаиде Ивановне из знакомых, за последний год, или на кануне её отъезда?
– Не было никого, кроме пана Бжезинского, да и тот, как у Зинаиды Ивановны деньги кончились, больше к нам ни ногой.
– Так значит она с ним разорвала свои отношения?
– Как разорвала? – Ключница вновь лишила покоя свой фартук, затем спрятала под ним свои руки: – Простите барин, мне это не известно.
– Ну а когда она отправлялась в последний раз, в чем она одета была?
– В чем? В юбке вздёрнутой на шнурке…
– Какого цвета?
– Синей. И пальто чёрное.
– Она утопленница, – подумал Владимирский и далее уже произнося в слух: – Как чувствует себя хозяйка Наталия Фоминична?
– Её лучше не тревожить, у них нервы.
– Да ты что? И сколько она приняла рюмок успокоительного?
– Почитай бутылку настойки на апельсиновой корочке.
– Послушайте Татьяна, я вас просил как-то это регулировать с алкоголем. – Татьяна молчала, Владимирский поднялся с кресла и направился к спальням бывших хозяек дома: – Так значит эта комната Зинаиды Ивановны?
– Господин Владимирский! Вам туда нельзя! – Услышал наш герой за спиной встревоженный голос Татьяны и распахивая дверь в спальню покойницы, машинально спросил:
– Почему же? – Внутри него зазвонил тревожный звонок. Движение воздуха за его спиной в этот солнечный день, морозом царапнул его позвоночник и он резко обернулся. На него чуть ни налетела ключница, с каким-то полу умным взглядом, пытающееся заглянуть сквозь него в спальню.
Владимирский оглядел пустую, просторную комнату. Комод красного дерева, на окнах драповые гардины плотно задвинуты, из-за чего в спальне был полумрак. На стене большой персидский ковёр, к нему прижимается кровать красного дерева, с такой же тумбочкой, на которой стоит резная шкатулка и подсвечник. Старинный платяной шкаф и на стене портрет написанный маслом, с парой фотографий. Вдруг, в комнате стала слышна тишина и в этой необычайной тишине, послышался шлепок, это капля крови разбилась о пол, за ней другая, третья. Наш жандарм посмотрел на ключницу, которая остолбенела, судорожно сжимая в своей руке бронзовый нож, для резки бумаги, вовсе не замечающей, что порезалась. На фотографиях, вставленных в рамку, красовалась наша ключница, практически в обнажённом виде:
– Осторожно. – Произнёс наш герой, доставая носовой платок из кармана: – Пальчики порежешь. – И он протянул платок Татьяне. И намекая на фото добавил: – Смелости как я вижу, вам не занимать.
– Хотите сказать вам не нравиться!? – Как-то уж неестественно, вызывающе произнесла фотомодель, деревенского подиума.
– Ни скажу – Владимирский приблизился к фотографиям и стал как бы в слух рассуждать: – Одна из них запечатлела Татьяну абсолютно нагую, со стороны спины, сидящую лицом к спинке стула. Другая на этом же стуле лицом в кадр, с широко расставленными коленями, где все бесстыдство прикрывает передник, теперь надетый по верх платья, на нашей ключнице. – И уже мысленно, – пожалуй фотографиям позавидовал бы плейбой, работа художника. А что, пожалуй портрет маслом и снимки делал один и тот же ценитель, женской красоты. – Наш герой внимательно рассматривающий творчество Эроса, наконец произнёс в слух: – Чувствуется рука мастера эротического стиля. Это у нас кто ж такой будет?
– Знакомец барышни Зинаиды Ивановны, мисьё Стас, настоящий художник.
