скачать книгу бесплатно
– Мама, а почему меня нельзя трогать? – спросила Вера, запинаясь. – Я что, такая плохая?
– Сейчас я тебе всё по порядку объясню. Ты уже достаточно взрослая, чтобы знать всё, что знают взрослые люди!
Так начала Римма беседу с дочерью о половом воспитании, не обращая внимания на вопросы дочери, перед которой на столе были разложены пластилиновые изделия.
Римма взяла двумя пальцами самый большой коричневый шарик, приплюснутый по бокам, приложила к нему два шарика поменьше и сказала строгим тоном:
– Смотри, это то, что есть у мужчин… между ног, в трусах. Это называется мужскими половыми органами.
Вера внимательно смотрела на пластилиновые шарики, и её глаза округлились в удивлении. Сочувствие к мужчинам переполнило её всю, от макушки до самых пяток. Какие безобразные «какашки» висели у них впереди уже с рождения!
– Ох, как, наверное, неловко ходить с этими мужскими п-п-половыми шариками, – доверчиво прошептала Вера маме, но мама не собиралась сочувствовать ни мужчинам, ни дочери, она продолжала вести познавательную беседу.
Указывая на хлебные крошки, прилепленные на кончике самого большого пластилинового изделия, мама ввела дочь в изумление. Оказалось, что эти зёрнышки попадают в живот к женщине, когда к её телу прикасаются мужчины, и из них внутри живота появляются детки.
Всё, что потом говорила мама, говорилось впустую, потому что все умственные усилия девочки сконцентрировались на этих зёрнышках, которые всё-таки больше напоминали хлебные крошки, чем маленьких человечков.
«Саша меня касался этими противными колбасками с зёрнышками? – размышляла она серьёзно. – Касался, касался, ведь он сам в этом признался перед тем, как папа его увёз в деревню к бабушке. …Брр, как это, должно быть, противно. Конечно, теперь понятно, почему у меня болит живот, потому что у меня в животе ворочается мой ребёночек. Ему у меня в животе очень темно и страшно».
В конце беседы девочка с нежностью обхватила свой животик и обратилась к маме, которая с чувством исполненного долга уже готовилась ко сну:
– Мама, я теперь стала беременная. У меня скоро родится ребёнок. …И это будет мальчик. Давай назовём его Сашей?
Вера говорила очень убеждённо, и настала мамина очередь удивляться, но это замешательство длилось недолго.
– Так, – сказала она строго, – ты эту глупость выбрось из головы, потому что это не твоё дело. Ты девочка, которая потеряла честь, и ты за это будешь наказана папой, когда он приедет домой. А теперь без лишних слов иди спать в Сашину кровать.
Папа приехал на следующий день после этого разговора о половом воспитании. Перед ужином Вера добровольно легла на ковёр и приготовилась перенести десять положенных ударов ремнём за потерю девичьей чести. Папа бил её не пряжкой, как брата, а ремнём, но бил с силой. Вера не плакала и не стонала, она хотела лишь одного – прощения и возврата к прежней жизни, возврата в своё детство, но детство к ней так и не вернулось.
Теперь Римма постоянно находилась рядом с дочерью. Она взяла отпуск на работе, чтобы оберегать Веру круглосуточно, но ей это не удавалось, дочь разочаровывала её всё больше и больше. Страх опять вернулся к Римме, и он оказался сильнее, чем любая надежда на благополучный исход исправления её испорченных детей.
Ровно через две недели после приезда папы домашнее спокойствие взорвалось от её истошного крика.
– С кем ты ходила за угол школы? Или это случилось с тобой в туалете? – выпытывала мама ужасную «правду» у дочери.
Вера не понимала, как ей надо ответить правильно, и отвечала невпопад, за это она была избита уже мамой, от ударов палкой на её теле появились болючие кровоподтёки. Потом мама успокоилась, положила палку на видное место и выключила телевизор, по которому шла развлекательная программа.
– Что разлеглась на полу? Не хочешь признаваться, будешь битой! А теперь сядь на стул и говори мне правду. Ты убегала с мальчиком за угол!
Девочка послушно кивнула.
– Он тебя трогал и надругался над тобой!
Вера опять послушно кивнула головой.
– Завтра мы пойдём в милицию, и ты там расскажешь свой позор.
– Хорошо, мама, – прошептала девочка вспухшими губами.
Довольная признанием дочери, Римма отправила её в ванну, чтобы девочка могла привести себя в божеский вид, а потом стала готовить ужин. Умытая Вера покорно сидела на стульчике рядом, хотя от запахов еды у неё ещё больше болела голова. Пришедшему с работы Володе очень не понравился несчастный вид ребёнка, и после ужина он сразу отправился спать. Вера видела, что папа устал и был рад, что её воспитанием занялась мама. Она сочувствовала своим родителям, ведь они считали её очень плохой девочкой без чести, а любить такую нехорошую девочку им было трудно. Когда и папа перестал её любить, то он уже не рассказывал ей о звёздах, о притяжении Солнца и Луны, а только вздыхал и проходил мимо.
В милицию мама привела Веру ранним утром следующего дня. На девочке было одето школьное платье, закрывающее её руки и шею, на голове до самых ушей была натянута вязаная шапочка, из-под которой торчали две длинные косички. Каждое движение вызывало боль во всём теле, но Вера терпела, как того хотела мама.
У женщины-милиционера, с которой мама вела беседу, были добрые светло-зелёные глаза. Эта доброта совсем не сочеталась с её тёмно-синей строгой милицейской формой. Милиционерша смотрела на маму с явным неодобрением, но вежливо слушала и что-то записывала на листок. Вере так хотелось довериться этой женщине и рассказать всю правду, которую она знала, но тогда бы она предала свою родную маму, поэтому она молчала и смотрела в окно, за которым пели птицы. Втайне девочка гордилась своей мамой, сильной и умной, которая обведёт вокруг пальца любого милиционера.
Неожиданно тётя-милиционер обратилась к самой Вере с вопросом, который та проворонила.
– Всё правильно. Всё так и было! – с готовностью ответила она на всякий случай.
– Что правильно? – милиционерша вдруг улыбнулась девочке и повторила свой вопрос: – Ты готова завтра пойти со мной в школу и показать нам мальчика, который трогал тебя в туалете?
Тут Вера растерянно посмотрела на маму.
– Конечно, она покажет нам этого малолетнего развратника! – ответила Римма за дочь, а та утвердительно кивнула головой.
Вера была в замешательстве и замолчала, теперь умела молчать, в молчании ей хорошо думалось, а думать девочке было необходимо. Октябрёнок не может предать невинного, даже под угрозой смерти! Нет, Вера не станет искать несуществующего мальчика, которого можно обвинить только в том, что у него впереди висят три «коричневые колбаски».
Настало утро.
– Мама, я не пойду в школу. Я не знаю того мальчика, о котором ты говорила в милиции. Я не могу его выдумать.
Уверенный отказ дочери остановил Римму, которая была готова перешагнуть порог дома. Девочка упрямо стояла у тумбочки с телефоном, спрятав руки за спиной, и спокойно смотрела перед собой. Такое сопротивление дочери надо было сломить во что бы то ни стало, потому что ребёнок не может знать той беды, от которой её уберегают родители, а Римма ради спасения Веры жертвует всем, своей работой, своей репутацией!
– О, это отцовское упрямство я в тебе переборю!
Бросив на тумбочку ключи от квартиры, Римма зашла в дом и закрыла за собой дверь.
– Раздевайся! – приказала она, а сама стала звонить в милицию, чтобы сообщить, что опознания преступника не будет, так как её дочь заболела.
Раздевалась девочка медленно. Как только она натянула на себя домашний халатик, Римма повела её в свою спальню, в её руках был кухонный нож и бельевая верёвка.
– Вытяни руки! – потребовала мама, и Вера послушно вытянула руки перед собой. Римма с силой завела руки дочери за спину и связала верёвкой. Девочка в испуге повернула голову назад, чтобы понять, что с ней будет дальше, и тут-то она поняла правду: её родную маму погубила злая колдунья, которая приняла мамино обличие и обманула папу, став ему женой, а его детям – мачехой! Горько стало на душе у Веры, слёзы посыпались из глаз девочки от жалости к своей настоящей маме, которая сейчас замерзает на дне пруда, опутанная сине-зелёной тиной, как об этом писалось в сказках со счастливым концом. Жаль, что сказки не сбываются в жизни.
Из печальных раздумий её вывел резкий толчок в грудь, она неуклюже упала на пол, оказалось, что и её ноги тоже были связаны бельевой верёвкой.
– Если ты живёшь, как собака, своим телом развлекаешь других собак, то и живи по-собачьи.
Это было последнее, что слышала Вера. Дверь за мамой закрылась на замок, и девочка осталась лежать на полу одна-одинёшенька. Горькие рыдания сотрясли её, и душа безропотно приняла долю сироты.
Вера уже теряла счёт дням и ночам. Наверное, прошла неделя с тех пор, как её бросили на пол в маминой спальне. Если папа днём был дома, значит, наступили выходные дни. Папу она видела мельком, когда ходила в туалет. Он сидел обычно на кухне и даже украдкой не смотрел на Веру, так она была ему противна. Девочку никто теперь не расчёсывал и не умывал. В каждой комнате были вставлены замки, чтобы никто-никто в мире больше не надругался над ней.
Володя пытался заступиться за дочь, и тогда Римма перестала развязывать руки дочери перед едой. Оказывается, кушать без рук очень трудно для человека. Девочке приходилось лизать языком кашу с блюдца, поставленного перед её носом, как собачонка. Это у неё получилось, но пить языком она так и не смогла.
У Веры было много времени думать и о своей собачьей жизни. Раньше она жалела собак, но теперь девочка поняла, что собачья жизнь совсем не такая уж плохая. Они бегают по городу, кусаются, если их обижают, и у них очень ловкий сильный язык, которым можно хорошо лакать воду или молоко. Веру мучила жажда, но пить она боялась, потому что для неё стало пыткой терпеть до того времени, когда мама поведёт её в туалет. Онемевшие руки не могли быстро двигаться после освобождения от верёвки. Нужно было какое-то время переждать, чтобы они опять начали подчиняться воле девочки, и капли мочи непроизвольно стекали по её ногам ещё до того, как она садилась на унитаз. Конечно, это очень не нравилось маме.
Когда Вера впервые пописала в трусы прямо на полу в маминой спальне, а потом долго лежала сначала в тёплой луже, а потом в холодной, то она уже не сомневалась, что для неё уготовлена самая настоящая собачья жизнь. Конечно, она была не милым белым пуделем, а жалкой побитой дворняжкой, которая виляет хвостом и ползает на своём брюшке, выпрашивая у прохожих обглоданную косточку или маленький кусочек хлеба. Чтобы совсем не сделаться собакой, девочка решила пойти в школу и указать на какого-нибудь мальчишку, который разделит с ней несправедливость собачьей жизни.
Веру водили по классам. Она стояла перед старшеклассниками, ребята старших классов сидели за своими партами и внимательно смотрели на незнакомую маленькую девочку, на её маму, на женщину в милицейской форме и на директора школы, которого все знали в лицо.
Вера выбрала для мамы жертву в виде высокого рыжего мальчика, и ей было уже совершенно всё равно, что теперь с ним станет, потому что её собственная жизнь закончилась. Школьники смеялись над ней, когда её за руку по коридору водила мама то в класс, то в туалет, потому что они не знали того, что знала одна она.
Во-первых, они не знали, что у неё есть внутреннее сердце, которое никто не сможет обидеть, это внутреннее сердце могло говорить и утешать.
Во-вторых, никто из школьников не догадывался о том, что это счастье, просто ходить в школу. Многие из них приходили в школу недовольными, учились из-под палки, а Вера отдыхала в школе от домашнего кошмара.
Незаметно наступила зима с морозами и снегами. Теперь мама боролась с теми негодными дяденьками, которым дочь без чести давала себя трогать в тёплом подвале. Тогда мама била Веру под громкую музыку радио, применяя для битья старый шланг от стиральной машины, который не оставлял синих пятен на её теле. Иногда девочка сутками сидела закрытой в комнате, она не могла видеть через замёрзшее стекло улицу, но весёлые голоса идущих в школу детей радовали её, эти голоса напоминали ей о детстве, из которого она так быстро выросла.
Уже то, что руки её были не связаны верёвкой, было для девочки, если не счастьем, то большим облегчением в жизни. Самым мучительным испытанием для девочки, привязанной к стулу бельевой верёвкой, было по-прежнему ожидание прихода мамы, чтобы та повела её в туалет.
В канун Нового года Римме самой надоела эта борьба с невидимым врагом, и она решила сберечь «остаток» девичьей чести дочери операционным путём.
Это был обычный зимний вечер, за окном трещал мороз, Веру положили на спину на стол в детской спальне, её ноги были широко раздвинуты и привязаны к столу. Настольная лампа освещала промежность девочки и нежное тепло исходило от неё. Потом мама что-то сшивала у Веры внизу живота, сидя между её бёдрами. Когда игла прокалывала кожу, было больно, но стыд лежать в таком положении был гораздо сильнее этой боли, и у девочки кружилась голова от отвращения к самой себе.
Когда всё закончилось, Римма уложила дочь на диване, где мирно мигал в углу чёрно-белый телевизор, потом укрывала её одеяльцем и кормила с ложечки куриным супом.
Это было давно забытое удовольствие, которое вместе с супом разливалось по всему телу Веры и проникало так глубоко, что достигало даже её внутреннего сердца. Как же она соскучилась по заботливой маме. Это был самый прекрасный вечер, вечер её мечты.
После Нового года Римма стала работать врачом в детском саду и после школы забирала Веру к себе на работу, где девочка играла среди детей и на какое-то время забывала свою настоящую жизнь. Иногда Римма опять начинала мучить дочь подозрениями, а после допроса била всё тем же шлангом от стиральной машинки, от ударов которого не возникало синяков. Постепенно Вера стала привыкать к жизни в маминых застенках, зато теперь она с большей силой научилась ценить минуты затишья в своей жизни. Друзей у неё не стало, а гуляла девочка только с папой.
Наступила весна, стало пригревать солнце и чувствовалось, как в природе зарождалась радость от пробуждения от сна. Сугробы таяли, превращаясь в прекрасные ледяные замки, и Вера могла часами любоваться их острыми башенками, резными балкончиками и узорчатыми окошечками, но с наступлением весеннего тепла ледяные замки проседали и в них появлялись угольные камушки.
Когда вовсю зажурчали весенние ручьи, то Вера очень боялась пропустить появление первой травинки, которая неожиданно выпрыгнет из-под земли, такая нежная и такая зелёная, потом зажмурится от солнца и улыбнётся ей и всему миру.
Был радостный погожий денёк, когда Вера с папой пошли гулять к старому дому, где когда-то жила она и её друг Булат. У Веры появилось странное чувство потери, когда она увидела, как весело играют незнакомые дети в её старом дворе. Вера не была на них в обиде, только её внутреннее сердце очень затосковало.
Потом в скверике она качалась на качелях и слышала тихое пение ветерка. Когда папа вёл её домой, то говорил больше он сам, а Вера с удовольствием слушала его рассказы о звёздах и вулканах, о морях и океанах. Когда они, довольные прогулкой, пришли домой, их встретила у порога мама, глаза которой светились холодно-синим светом. «Сейчас начнется…» – только и успела подумать девочка, приготовившись к обвинению, но папа загородил её от мамы.
– Римма, успокойся. Я сам свидетель! Никто не прикасался к Вере!
– Тебе нельзя доверять ребёнка, простофиля! – набросилась она на него с кулаками, но папа поймал мамины руки в свои руки и ещё раз спокойно проговорил:
– Никто не прикасался к Вере. Она невиновна.
– Ах так! – закричала на весь дом мама. – Я вам устрою гуляние!
Высвободив свои руки, она толкнула дочь в комнату и закрыла дверь изнутри. Папа остался по другую сторону двери. В этот день мама била Веру особенно жестоко, и одним из ударов сломала её мизинец, а папа что-то кричал и кричал за дверью. Необычная злость с головой охватила девочку, стонущую от боли. Это была ненависть к своему отцу. Он хотел правды! Кому нужна была его правда, когда у Веры не было силы жить! От боли потемнело в глазах, боль становилась невыносимой, а мама продолжала бить и бить её несчастное тело, потом Веру вырвало прямо на пол. Поскользнувшись на блевотине, она упала и осталась лежать, покорно скрестив избитые руки на груди.
– Да, да! Мама, всё было, как ты говоришь! Всё было, как ты говоришь! – быстро-быстро забормотала Вера. – А ты, там за дверью, ты замолчи! Замолчи, это я приказываю тебе! Ты для меня – никто!
Володя растерялся и притих, притихла и Римма. Это был самый страшный день в Вериной жизни. День, когда она поняла, что никто, никто на свете не может её защитить! Папа перестал быть героем её жизни, теперь надеяться было не на кого.
«Ленину тоже не нужны такие вруньи, как я», – подумала она, и последняя надежда на радость погасла в ее жизни.
Глава 4
Вот уже несколько месяцев Римма с дочерью жили в сибирском городе Барнауле, где никто не знал, что Вера потеряла «девичью честь», и это успокаивало обеих.
Перед отъездом в Россию Римма во второй раз положила дочь на стол в детской комнате и под светом той же настольной лампы расшила промежность девочки, но на этот раз после операции несчастная Верочка не получила причитающуюся ей порцию ласки. Зато она была рада-радёшенька, что могла ходить в туалет, как все нормальные дети, и от неё больше не исходил противный запах застоявшейся мочи.
В Барнауле Веру с мамой приютила семья дядя Лёни, его жену ласково звали Арочка, хотя она была совсем не ласковой, а очень строгой и неулыбчивой тётей.
Тётя Арочка была вторым маминым кумиром после Джейн Эйр, которой девочка искренне сочувствовала. Отрывки из книги о судьбе этой сиротки Джейн мама читала дочери ещё в поезде, когда они ехали в чужой край, чтобы начинать вдали от дома жизнь заново, но уже без папы и без Саши. Вообще-то, Вере было безразлично, где ей и с кем предстоит жить. Если честно сказать, не интересовал её ни незнакомый город, ни её близкая родня, ни какая-то книжная Джейн Эйр. Она не нуждалась в дружбе с одноклассниками и не хотела ни с кем говорить ни по душам, ни по пустякам. Девочка уже научилась хорошо жить в самой себе и хорошо общаться со своим верным внутренним сердцем. Только две вещи сохранила её память из череды этих чёрных дней.
На первом месте была сосиска. Сосиска, которую подавали на обед в школьной столовой, была нежной и очень тоненькой. Она аппетитной короной украшала горку жёлтого картофельного пюре. Об этом лакомстве Вера мечтала уже с самого рассвета, ещё перед уходом в школу. На большой перемене она бежала в столовую, там стояла в очереди за обедом, ни с кем не говорила и по сторонам не глядела. Когда подходила её очередь получить тарелку с дымящимся картофельным пюре и отварной сосиской, девочка уже не успевала сглатывать слюну.
Сначала Вера быстро съедала недосоленное картофельное пюре, не отводя взгляда от сосиски, потом брала сосиску двумя пальчиками и её мизинец сам по себе оттопыривался в сторону, это происходило от важности момента. Потом она любовалась сосиской, держа её на расстоянии, вдыхая аппетитнейший мясной запах. Прокалывать сосиску вилкой девочке казалось кощунством, ведь сосиска представлялась ей диковинкой, привезённой из заморских стран, а потом начинался самый замечательный момент, когда сосиска отправлялась в рот. Капли чудесного мясного сока, попадая на язык, вводили девочку во вкусовой трепет, только кушать сосиску медленно, смакуя каждый кусочек, у Веры не получалось. В какой-то момент сосиска быстро проглатывалась, совершенно не утоляя голод девочки, и оставалась одна шкурка, которую можно было жевать долго-долго.
Уже вечером, когда Вера с мамой читали по переменке книгу об одиноком и голодном Робинзоне Крузо, девочка каждый раз обещала самой себе не быть больше такой легкомысленной, а жевать сосиску как можно дольше, но каждый раз сосиска проглатывалась в один присест и только шкурка напоминала Вере об аппетитной сосиске.
На втором месте по значимости её воспоминаний о жизни в Барнауле было сливочное масло. Одно созерцание комочка сливочного масла в двести граммов, лежавшего на блюдце посередине кухонного стола, являлось для Веры невероятным наслаждением. Этот комочек масла, имеющий жёлтый цвет, как маленькое солнышко на тарелочке, озарял холодную и большую кухню тёти Арочки. На масло можно было только смотреть, потому что этого масла на всех не хватало, и его катастрофически не хватало самой Вере.
Два раза в месяц Вера поднималась в шесть часов утра, очень тепло одевалась и вместе со взрослыми отправлялась в продуктовый магазин, что располагался в конце улицы. К закрытым дверям магазина уже с полночи один за другим подходили люди и занимали очередь, где каждый очередник имел свой номер. Систематически проводилась перекличка, тех, кто не отзывался на номер, из списков покупателей масла вычёркивали.
Надо сказать, что стоять в этой тесной очереди за маслом было интересно. Люди жались друг к другу от холода. Они притоптывали ногами в валенках, похлопывая себя разноцветными рукавицами, специально связанными для таких случаев из толстых шерстяных ниток, то есть никто не стоял на месте, и в результате длинная очередь незаметно закручивалась в клубок, словно в русском хороводе «Берёзка». Стоять в таком «клубке» было теплее и уютнее, чем в очереди, выстроенной в ряд.
Сначала все желающие получить 200 граммов сливочного масла молча ждали открытия продовольственного магазина, ёжась от трескучего мороза, но проходили часы и начиналось самое интересное для Веры время. Люди знакомились друг с другом, и у каждого из очередников имелось, о чем поведать другим любителям масла. Истории были самые разные, как говорится, выбирай – не хочу.
За десять минут до открытия магазина настроение выстоявших очередь резко менялось, и из приятно-общительного становилось военно-агрессивным. Мысленно каждый из очереди готовился к атаке, чтобы прорваться в магазин, захватить свои двести граммов сливочного масла и унести его домой.
Масло выдавали в руки только присутствующим в очереди людям. Когда завёрнутый в пергаментную бумагу кусочек масла попадал Вере в руки, она сгорала от нестерпимого желания съесть это масло прямо в магазине, без хлеба и ложки. Съесть и опять встать в очередь.
Но и эта скудная на радости жизнь на чужбине оборвалась, и тоже в одну из вьюжных ночей.
Вера и мама укладывались на ночь на пружинной кровати, стоящей в зале. Девочка спала у стенки, упираясь носом в плюшевый темно-зелёный ковер, а мама лежала на другом краю кровати. Вере не разрешалось шевелиться и ворочаться в постели, и она старалась лежать как мышка-норушка.
Когда Веру разбудил яркий электрический свет, бивший ей прямо в глаза, то не свет ослепил девочку, а её ослепил пронзительный злобный взгляд маминых синих глаз. Спокойный мир, которым она так дорожила, рухнул в один миг. Вера уже не слышала, что ей говорила мама, потому что страх больше не властвовал над ней, он сменился несоразмерным с жизнью горем. Девочку стало колотить от отчаяния, и, чтобы её внутреннее сердце не взорвалось от горя, она истошно закричала.
– Ну что?.. Ну что тебе ещё надо от меня?.. Не мучь меня!.. Пожалуйста, не мучь меня! Я больше не могу так жить!.. Убей меня, прошу, лучше убей меня сразу! …Я не хочу больше жить!.. У меня просто нет больше сил жить!
Вера ещё не слышала о том, что существует ад, она жила в аду, но у неё была уверенность, что со смертью к человеку приходит покой, который был ей так необходим.
– Не подходи ко мне! – строго предупредила она маму. – Не подходи!.. Я… я укушу тебя! Я буду кусать тебя до крови, как злая собака!
Вере вдруг захотелось даже рычать и скалить зубы. Она готова была напасть на обидчика и погибнуть в схватке. Ожидая нападения, девочка забилась в угол кровати и ощетинилась.
Римма испугалась и стала оглядываться по сторонам, ища помощи. Из других спален стали выходить мамины родственники с сонными и недовольными лицами, но Вера их не узнавала. Девочка смотрела исподлобья на людей, окруживших её кровать, но видела только свою маму. Держа маму под прицелом своих колких чёрных глаз, она немного утихла и стала что-то причитать себе под нос, захлёбываясь слезами. Её слезы и сопли одним потоком текли по щекам. Как только мама опять протягивала к ней свои руки и делала шаг вперёд, истерика начинала биться в девочке страшным зверем, и маме приходилось отступать. Вдруг Веру скрутили судороги. Яркий свет поразил её глаза, и она ослепла от дикой пляски света в её голове, а потом всё погасло. Мир поглотила тьма…
Покой. Пустота. Тишина. Потом из темноты протянулись к ней женские руки со стаканом воды. Во рту у Веры уже лежала маленькая таблетка, и спокойный голос тёти Арочки просил эту таблетку проглотить. Девочка покорилась этому голосу, и потом наступил глубокий сон. Сквозь дремоту принимала она питьё и опять проваливалась в этот целебный сон. Вере показалось, что прошла целая вечность, когда она вновь могла смотреть и окружавший её мир не расплылся перед ней, как акварельный рисунок под потоками влаги.
Мама сидела на стуле, и в её глазах не было больше зла. В её глазах девочка увидела какую-то предрассветную растерянность. Конечно, она не доверяла ей себя и, как только мама тянулась в её сторону, паника вновь овладевала её сердцем и рука непроизвольно вытягивалась вперёд, чтобы остановить врага.
– Не подходи!
Были, наверное, уже сумерки, а может быть, просто лампочка на столике не давала много света, когда к кровати, где лежала Вера, подошла тётя Арочка. Вера доверила ей отвести себя в туалет. Потом тётя Арочка, надев белый халат доктора, попросила у Веры разрешения обследовать её как врач. Тётя Арочка была женским доктором. Вера, словно под гипнозом непривычного ласкового обращения, покорно дала себя обследовать, а потом из соседней комнаты слушала сердитый шёпот тёти Арочки, которая что-то выговаривала Вериной маме.
На следующий день девочка с мамой ехали ночным поездом домой. Вера ещё не могла хорошо говорить, она заикалась, а её мама не могла быстро поменяться и стать хорошей мамой, потому что она отвыкла от этого.
Они обе были довольны, что ехали домой, но каждая думала о своём. Дома их ждал радостный папа. Он встретил их со словами:
