скачать книгу бесплатно
Очередная контузия.
Мужчина не понимал, что произошло с ним этой ночью, почему он так озверел, а может быть, он ещё не вернулся с войны? Ведь приходила к родителям на него похоронка, когда его ранило на Курской дуге, а он всем смертям назло выжил, но выжил не для того же, чтобы воевать с детьми в мирное время! Вспоминать о войне он не любил, но теперь эти травящие душу воспоминания помогали ему понять, когда он позволил ненависти так глубоко войти в его сердце.
* * *
Первый бой память зафиксировала до деталей и без белых пятен. Был приказ стоять на исходной позиции насмерть. Утро началось с артиллерийской атаки со стороны врага. Володя командовал батареей, в задачу которой входило поддержать пехоту, ведя прицельный огонь по огневым расчётам противника. После контузии пропал слух, но он продолжал командовать батареей – наводка и команда «Батарея! Огонь!». Атака врага была отбита, но выяснилось, что соседи справа и слева бежали, связь с командным пунктом потеряна.
А ночью мир вздрогнул от разрыва ракет, ярко осветивших место дислокации батареи. Немецкая артиллерия била прямой наводкой. Искорёженная от взрывов техника, разорванные в клочья тела убитых, истошные крики раненых, надсадное ржание лошадей, истекающих кровью, – всё смешалось в единую картину земного ада, и на всём белом свете не было управы на это кровавое безумие!
Под утро к батарее пробрался посыльный с приказом немедленно отступать, а отступать куда, если всюду немцы. Володя отвечал за вверенные ему орудия, они не должны достаться врагу. Для вывоза пушек требовались проезжие дороги, командование одобрило разведку на местности.
Природа не делила мир на своих и чужих, на неё не действовали законы военного времени, всё живое подчинялось только своим сезонным законам. На разведку Володя отправился на лошади, уцелевшей под огнём противника. В осеннем лесу пахло грибами, и в небе курлыкали журавли, словно войны не было и в помине. По дороге проехали два грузовика с пехотой, что подтверждало правильность направления выхода из окружения.
Володя с энтузиазмом пришпорил кобылку, чтобы та ускорила шаг, но мечтать о грибнице ему помешал гул самолёта. Немецкий лёгкий бомбардировщик «Хейнкель» показался в небе и тут же стал пикировать для бомбового удара. Первая машина взлетела в воздух, за ней – и вторая, а когда бомбардировщик развернулся на третий заход, то Володя не сомневался, что этот манёвр по его душу.
Лошадь надвигающуюся опасность поняла заблаговременно, она вздыбилась, сбросила седока и ускакала. Володя вскочил на ноги. Нет, ему не показалось – самолёт явно пикировал прямо на него. Он мог поклясться, что видел довольное лицо пилота, сидевшего у штурвала самолёта. Раздумывать было нечего, надо было удирать, и он, свернув с дороги, зайцем сиганул в рощу. Сброшенная бомба взорвалась рядом, но беглеца не задела. Немец, поупражнявшись в бомбометании, улетел восвояси, а Володя уже пешком продолжил разведку местности, но из головы не выходила наглость пилота, который принялся играть с ним в кошки-мышки.
Потом Володя шёл просёлочными дорогами и в сумерках налетел на вражескую батарею, прямо под прицел автоматчиков. «Драпать второй раз? Не дождёшься этого, нечисть фашистская! А умирать, так с музыкой!» – решил он в одно мгновение, подумав, что если немцев всего 56 миллионов, а русских 125 миллионов, то ему перед смертью надо убить минимум двух немцев, чтобы погибнуть отомщённым.
Володя в кармане шинели взвёл пистолет, но его геройский порыв… сменился радостью, потому что на солдатских пилотках он заметил красные звёздочки.
– Я свой! Свой я!
Володю окружили бойцы Красной армии, ещё не прошедшие боевого крещения.
По выходу из окружения батарея, где служил Шевченко, была дислоцирована на другой участок фронта, где уже готовилась к наступлению.
Это было первое наступление Красной армии, которое одушевило бойцов, защищающих свою землю. В душе Володи с ненавистью к захватчикам рождалась гордость быть защитником своего Отечества. Такой сострадательной любви к своей Родине и к своему народу он до того дня ещё не испытывал, и эта любовь помогала ему быть смелым и мужественным в боях с фашистами.
* * *
Это была реальность военного времени, а теперь Володя сидел за столом на кухне. Воспоминания о войне помогли ему вновь обрести твёрдую уверенность, что он добрый и любящий своих детей отец, который потерял бдительность и совершил ужасный поступок. И тут ему до одури захотелось выпить 100 грамм фронтовых, но перед глазами память добросовестно высветила из небытия надменную улыбку пленного фрица. Эта надменная улыбка говорила сама за себя: «…что, фронтовик, думал, что победил великую нацию Третьего рейха, а ты как был русская пьянь, так и остался!»
Мужчина грубо потёр лицо ладонями, чтобы сбросить это наваждение. Не нужна ему водка, фронт остался в прошлом, а фронтовые наказы командира и в мирное время не теряют своей командной силы.
* * *
Война близилась к победе над фашистами. На груди Шевченко рядом с двумя орденами Красной звезды блестели медали за оборону Сталинграда, за бои под Курском. Дух скорой победы поднимал настроение артиллеристам, которые в передышках между боями готовились к мирной жизни, обменивались адресами и поминали фронтовыми «ста граммами» своих погибших товарищей.
Однажды к вечеру, когда бой на подступах к Кёнингсбергу стих и в роте артиллеристов разливался по кружкам трофейный шнапс, положенный фронтовику при наступлении, Володя был вызван в штаб дивизии. По дороге в штаб он допевал песню артиллеристов: «Артиллеристы, Сталин дал приказ!..»
Перед входом в штабную землянку Володя поправил гимнастёрку, уверенно вошёл внутрь и доложился:
– Старший лейтенант Шевченко по вашему приказанию прибыл.
Командир Куропаткин указал лейтенанту на стул, что стоял посередине комнаты. Володя присел на краешек стула, снял с головы полинявшую фуражку и, положив её на колено, ждал очередного приказа.
– Что ты собираешься делать, лейтенант Шевченко, когда вернёшься домой? – вдруг как-то по-домашнему спросил его Куропаткин.
– Буду учиться, товарищ подполковник, – без запинки ответил Володя.
– На кого ты хочешь учиться?
– На инженера, товарищ подполковник!
– Хорошо, а что дальше?
– Женюсь, чтобы были… дом… дети. Всё как положено, товарищ подполковник, – немного смущаясь, но твёрдо ответил Володя командиру.
– Так вот, лейтенант Шевченко, воевал ты хорошо, грамотно, геройски, – продолжил разговор Куропаткин уже командным голосом. – Сначала ты, лейтенант Шевченко, вернись домой живым, стань инженером и женись на хорошей девушке, чтобы она воспитала твоих детей достойными гражданами советской страны. Работай так, чтобы заслужить к старости почёт и уважение. Дом построй такой, чтобы не стыдно было пригласить гостей и меня. Вот когда ты всего этого добьёшься, лейтенант Шевченко, тогда и выпей за здоровье свои фронтовые сто грамм. А сейчас прекратите это безобразие! Вы подаёте плохой пример своим солдатам. Это приказ!
– Слушаюсь, товарищ подполковник!
* * *
Таков был приказ командира на мирную жизнь, и этот приказ имел такую же силу сейчас, как и во время войны. Выкинув из головы все мысли о гранёном стакане, Володя глубоко вздохнул. Фронтовая дружба осталась только в его памяти. Никто из его фронтовых друзей не горел желанием встретиться вновь в мирное время, да и он сам ничего не сделал, чтобы отыскать своих однополчан, потому что в мирное время больше всего ему хотелось поскорее забыть мракобесие прошедшей войны.
Володя всегда думал о себе хорошо. Он хорошо воевал и в мирное время старался оправдать доверие партии и народа, соседи ему уважительно кивали при встрече, а женщин он к себе ближе вытянутой руки не подпускал, потому что любил единственную женщину на свете, этой женщиной была его жена. Только с ней он чувствовал себя состоявшимся мужчиной, только Римма умела ставить перед ним недосягаемые высоты и не давала ему расслабиться ни в жизни, ни в любви.
Но в эту ночь его успешная жизнь пошатнулась, любимая Римма стала чуть ли не ведьмой, а он – палачом! Как он сможет теперь смотреть детям в глаза? Ему даже захотелось молиться, но он забыл, какими словами надо молиться, а ведь его учила молиться мама. Как давно это было!
* * *
Молитва в глазах Володи была больше уделом женщин, проявлением их женской слабости, и он стеснялся, когда молилась при детях его мама.
Ранним утром, когда деревню начинали будить крики петухов, она ставила в угол горницы маленькую икону и начинала свою молитву. Слова её тихой молитвы разобрать было трудно, но от молитвенного шёпота хорошо становилось на душе.
Подростком Володя стеснялся и лёгких прикосновений маминых натруженных рук, гладивших его по голове, и притихал, когда мама его крестила. Все его братья и сёстры знали молитву «Отче наш», они вместе с родителями проговаривали эту молитву перед едой, но мамины молитвы были другие, более сокровенные, более насущные.
Мама молилась за отца и за детей, за соседей и за власти, а за погоду молилась, выходя в поле.
– Мы нуждаемся в том, чтобы Господь благословил нас хорошим урожаем.
Так объясняла она свои походы в церковь детям, которые носили пионерские галстуки.
Хотя, кроме матери, никто из семьи в церковь не ходил, но в семье по воскресеньям пелись песни о божественном. Володе запомнилась только одна песня, в ней говорилось о «встрече на небесах».
Когда Володя был ещё маленьким мальчиком, ему очень хотелось хотя бы одним глазком увидеть, какими бывают «небеса»? Мама с улыбкой слушала своего любознательного сына и объясняла, что в небесный рай мы попадём, когда умрём. Володя в знак согласия кивал головой, не понимая до конца значения этих слов, и долго про себя не мог решить, что же будет для него лучше: скорей умереть, чтобы скорее попасть в небесный рай или всё-таки подольше пожить? От этих размышлений в его сознании осталась надежда, что смерть, может быть, не так страшна, как кажется. Это помогало ему в жизни быть смелым, а окрыляла его смелость святая материнская любовь, которая оберегала его в жизни.
Как-то ранней зимой ударил крепкий мороз, и за ночь их деревенская речка Ильинка покрылась прочной коркой льда. Когда Володя бежал по этому льду на выручку старшему брату, то он не думал о «встрече на небесах», ему нельзя было на небеса, пока его брат не будет спасён, а Василий уже наполовину погрузился в студёную воду, судорожно цепляясь пальцами за белый рыхлый лёд.
– Володька! Володька! Вернись! – кричали друзья на берегу. – Ты сам потонешь, дурень!
Но Володя не обращал внимания на крики ребят, он продолжал ползти по неокрепшему льду на помощь к тонущему брату, и только голос его матери «Боже, помилуй нас грешных!» звучал в его голове.
Вернуться домой без брата Володя не мог, ведь это он подал идею лихо пробежаться по замёрзшей реке на другой берег. «Братва, кто смелый – за мной!», – кричал он друзьям, но его примеру последовал только брат Васька. В какой-то момент он обернулся назад, ожидая увидеть восторг друзей, но друзья смотрели не на героя-Володьку, а на его старшего брата Василия, который тонул в проруби.
Володя уже осторожно подползал к Василию, который из последних сил барахтался в ледяной воде, когда до него дошло, что он не сможет спасти брата, у него нет под рукой ничего, за что Василий смог бы ухватиться. Когда продвигаться дальше Володе стало опасно, его осенила идея. Быстро сняв с себя шарф, он завязал два морских узла по краям, в которые положил кусочки льда для тяжести.
Когда перед Василием шлёпнулся узел голубого шарфа, то он вцепился в него мёртвой хваткой. Володя осторожно вытащил своего старшего брата на крепкий лёд, потом они оба счастливые ползли до берега. На их счастье сосед проезжал мимо с телегой, полной соломы, он подобрал ребят и довёз до дома.
Володя ожидал справедливого наказания от отца за своё безрассудство, а отец наказал только Ваську как старшего.
Надо сказать, что в многодетной семье Шевченко Володя был любимым сыном у отца с матерью, на которого родители возлагали большие надежды. Мальчик рос умным, мужественным и любознательным.
В первый класс Володя пришёл с «белыми мухами», когда все работы по хозяйству были сделаны и выпал первый снег.
– К сожалению, Владимир Шевченко, ты опоздал. Приходи на следующий год, – сказал ему директор школы, глядя на мальчика из-под круглых очков.
– Но на следующий год я тоже не смогу прийти раньше. Отец опять не отпустит в школу, пока все осенние работы не будут закончены. По этой причине мой старший брат не учится до сих пор! – настойчиво упрашивал директора школы Володя.
– Извини, но твои сверстники учатся уже с первого сентября, а ты явился в начале декабря, – директор был неумолим.
– Возьмите меня, я смогу наверстать упущенное! – не отступал от своего паренёк.
– Пойми, дети в классе прошли уже почти весь алфавит и тебе их не догнать, и программа по математике слишком сложная, чтоб наверстать её за один месяц.
– Я догоню класс, я буду стараться, я очень хочу учиться!
В глазах у Володи стояла такая решимость и уверенность в своих возможностях, что директор сдался, решив проверить упрямого мальчика в деле. В тот год директор запоздал с передачей списков учеников в район, а ещё один ученик только бы улучшил показатели сельской школы.
– Дерзай, – сказал директор своё последнее слово. – Даю тебе срок до Нового года. Справишься – будешь учиться дальше, не справишься – отправишься домой, а я буду ждать тебя в следующем году!
Володя справился.
Через 10 лет, в возрасте 17 лет, Владимиру Шевченко был вручен аттестат зрелости с отличием, и он был зачислен в Свердловский государственный университет. Но на втором месяце обучения студентов университета собрали в академическом зале с огромной хрустальной люстрой под потолком и объявили указ правительства о введении оплаты за обучение будущих учёных.
Для многих студентов это нововведение означало конец учёбы. Знаком протеста зазвучала в стенах академического зала шальная мелодия «Ах вы, лапти, мои лапти». Тогда многие умные ребята покинули университет, были и такие, что сошли с ума, а Володя вернулся в родное село и был принят в школу преподавателем математики в старших классах, где и учительствовал, пока не началась война.
Село, где родился Володя, расположилось в глухом районе Алтайского края, среди густых лесов и холмов, у берегов журчащей речки Ильинки.
Это место выбрали для жизни вольнолюбивые украинцы, среди них был и дед Володи. Он был зажиточным крестьянином, выкупил у барина свою жену Олёну и вместе с православными односельчанами уехал на восток, чтобы создать на Алтае островок любимой Украины. В деревне берегли традиции предков, говорили на украинском языке, пели раздольные украинские песни, любили хорошо погулять и выпить крепкую настойку из дикой вишни, чтобы лучше плясалось. В мужчинах ценились сила и упрямство, а в женщинах – красота и покорность.
Семья Володи жила в мазанной известью хате, что стояла на краю села, на невысоком холме, за которым начинался сосновый бор, а рядом протекала речка. Двор был открыт всем ветрам, и в центре двора дымила самодельная печка с высокой трубой.
Забором из сухих веток были огорожены два огорода: один – под картошку, другой – под овощи, между ними пролегла тропинка, которая зигзагом бежала среди высокой сочной травы к реке, где женщины брали воду для полива, где купалась летом детвора и хорошо ловилась рыба. Зимой все домашние собирались у красной от огня печки, и пение печальных старинных украинских напевов под гитару и балалайку помогало коротать длинные зимние вечера.
Семья Шевченко была многодетной, но места в доме хватало всем. Одним рядком спали мальчики, а у другой стены – девочки, мама и папа спали за пологом. В доме не было ссор и ругани. Авторитет отца был бесспорным, а мама всегда находила для каждого своего «дитятки» доброе словечко. Многие в селе завидовали этой дружной семье, но завидовали не богатству, которого у них не было, а их семейному единству в труде, в отдыхе и в беде.
Степана, отца Володи, арестовали в 1936 году, объявив его врагом народа. Сгорела мельница, охранять которую председатель колхоза обязал его в течение нескольких месяцев. Степан не раз обращался в сельсовет, чтобы ему нашли помощника для охраны мельницы. Председатель сельсовета только обещал рассмотреть этот вопрос, но ничего не решалось. Мельница сгорела, когда Степан ушёл домой, чтобы взять еду на ночное дежурство.
Все в деревне знали, что на Степана Шевченко донёс в НКВД сам председатель колхоза Коврига, а ему-то и обижаться на жизнь было стыдно.
Коврига имел добротный крестовый дом, правда, сварливую жену в нём, но зато покорную, она исправно управлялась по хозяйству и совсем не мешала мужу заводить пышных сладострастных любовниц. Сытую жизнь вёл председатель при советской власти и так растолстел, что садился в президиуме сразу на два стула, хотя от того, что раздобрел, сам добрее не стал. Жену, дочерей и всех жителей села Коврига держал в ежовых рукавицах, зато с районным начальством умел отлично ладить. Казалось, живи да поживай, но обида юности змеёй лежала на сердце председателя сельсовета.
Ладная дивчина Мария отвергла его, знатного жениха, чтобы выскочить замуж за бедняка Степана. Ревность мешала Ковриге наслаждаться жизнью, а годы шли, долгие годы, поэтому он, как только получил власть, то искал повода отыграться на Степане, да и сам Коврига не прочь был напакостить хорошим людям.
Тогда время было такое, по одному доносу людей хватали и без суда, без следствия отсылали в лагеря, а бывало, что и до тюрьмы дело не доходило, прямо на месте приводили смертный приговор в исполнение, а если сам председатель сельсовета донос написал, то никто в деревне не сомневался, что не увидят более Степана Шевченко живого.
Когда отца арестовали, Володя с Василием уже готовились к поджогу крестового дома председателя, но мама тихо подошла к старшим сыновьям, положила им руки на плечи и сказала: «Ох, сынки, не спешите делать зло, как бы оно к вам самим злом не вернулось, – и, вздохнув, добавила: – Бог ему судья! Не забудьте, что батя сказал вам на прощанье. Ты, Василий, как старшой, будешь детям за отца, а ты, Володька, утихомирь свою прыть и учись справно».
После ареста мужа по воскресным дням Мария надевала на голову нарядный платочек, подаренный ей Степаном, и отправлялась на богослужение в маленькую церковь, что стояла в пяти километрах от их села, и там она вымаливала своего мужа у Бога, чтобы дети сиротами не остались.
Степана освободили перед самой войной. Этого никто не ожидал в селе, потому что это было чудом – выйти из лагеря живым. К Степану толпами шли люди, чтобы узнать что-нибудь о своих близких, о таких же, как и Степан, «врагах народа», от которых уже долгие годы не было известий.
Когда началась война, Мария, провожая на фронт мужа и двух сыновей, не кричала от горя и не плакала горючими слезами, она их благословляла и крестила, а в одежду мужа Степана, сыновей Василия и Володи зашила молитву «Живый в помощи…», которую ей написала на листочках старшая дочь Надежда. Володя знал о молитве, написанной рукой сестры, и не стал вступать на фронте в ряды коммунистов, ибо в глубине души боялся разрушить силу материнской молитвы.
Степан и его сыновья живыми возвратились домой через четыре года. И дом опять наполнился радостью и песнями. Через год после их возвращения Мария родила ещё одну дочку, Раису. Уверенность в завтрашнем дне озаряла их жизнь.
В селе уже правил новый председатель сельсовета, не из местных сельчан, бывший фронтовик, а Коврига перед самой победой скончался от сердечного приступа, после бани, под водочку.
– Володя, Володя.
Тихий голос жены пробудил мужчину от воспоминаний. Римма сидела напротив него за кухонным столом.
– Володя, – заговорила Римма одобряющим тоном, – Володя, ты поступил правильно. Зло должно быть наказано в его зародыше.
– Но Саша не признался! – вставил устало Володя.
– Вера – тоже, но это дело времени и всё зависит от нашего с тобой родительского усилия.
– Римма, как же нам теперь жить?
– Бороться со злом. Когда мы будем бороться вместе, то злу нас не победить, – ответила Римма уверенно.
Глава 3
Теперь Вера сидела в комнате, как мышка в норке. «Тише, мыши, кот на крыше… Тише, мыши, кот на крыше…» – навязчиво повторяла девочка одну и ту же детскую присказку. Ей были уже не нужны артисты из Ленинграда, которых грозилась выписать для неё мама каждый раз, когда Вере становилось скучно, как и игрушки. Теперь всё, что было в детстве, не имело никакого значения, потому что ей было страшно, страшно до колики в животе, но она не жаловалась.
Вера ждала момента, когда мама или папа расскажет о том плохом поступке, за который её наказали. Как просить прощения, если не знаешь за что? И поэтому Вера ждала сразу наказания, после которого она будет прощена и всё станет, как было прежде.
После «той ночи» с девочкой никто не говорил, её закрыли в маминой спальне и о ней забыли. В туалет девочка ходила не тогда, когда ей хотелось, а в положенное время, как на перемену, еду приносила мама и тоже по расписанию. Хотя у Веры совсем не было аппетита, а мама строго следила, чтобы дочерью съедалось всё, что лежало на тарелке, девочка давилась едой и ела, давилась и ела. Она не перечила маме, она её боялась, и боялась так, что каждый раз, когда слышались мамины шаги за дверью, Веру начинало тошнить и нестерпимо хотелось в туалет.
Своего отца Вера не видела: он уходил на работу с самого утра, а вечером занимался воспитанием брата, потому что Саша вдруг стал негодным мальчиком.
«Пусть он и негодный, но я его люблю и негодного», – так думала Вера о брате, сострадательно вздыхая, когда за стенкой слышался то плач брата, то его короткие вскрикивания под ударами ремня. Теперь Саша являлся к ней во сне, весь окровавленный и жалкий. Вера начинала плакать вместе с ним и просыпалась мокрая от слёз, но теперь девочка не бежала к родителям за утешением. Она была ими закрыта в дальней комнате и у неё не было утешителя.
После этой страшной ночи прошла неделя. В наступившие выходные дни папа увёз Сашу в деревню к своим родителям, в Алтайский край. Теперь Вере разрешалось выходить из комнаты и есть на кухне. Это было хорошо. Дома как будто бы ничего не изменилось, но Вера чувствовала себя в нём не так, как раньше, весёлой домашней девочкой, она чувствовала себя в нём маленькой беспризорницей.
Правда, беспризорники, которых Верочка видела в детских фильмах про революцию, имели плохую рваную одежду, а её одежда была чистая и заштопанная. Если те беспризорники жили на улицах, то она – у себя дома, если у киношных беспризорников не было родителей и каждый взрослый их мог обидеть, то у Веры родители были, и они её обижали, потому что она потеряла какую-то честь, хотя никогда её не имела.
В тот день, когда папа с Сашей уехали из дома, Вера с мамой ужинали вдвоём на кухне. Ели они в молчании, и обе смотрели в свою тарелку. Пюре с изюмом было Вериной любимой едой. Мама выливала в кастрюльку с отварной картошкой кипящий жир, в котором плавали кусочки зажаренного сала с луком, и скалкой толкла картошку. В результате получалась вкуснятина, которую девочка и называла «пюре с изюмом».
Вера съела свою порцию с удовольствием. От горячей картошки с салом пришла сытость, но ей очень хотелось ещё и радости, но радость не пришла, испугавшись маминого строгого вида.
После ужина мама привела Веру в детскую спальню и начала говорить учительским тоном. У Веры опять заболел живот, но она терпела боль и смотрела во все глаза на «чужую» маму.
– Саша признался, что трогал тебя ночью! – проговорила мама в тишине трёхкомнатной квартиры.
