Башня говорящего осла

– Как это? – нахмурился детина.

– Ну, вот вы сидите на стуле и никого не трогаете. А напротив сижу я и тоже никого не трогаю. Вы о чем-то думаете. Например, вспоминаете, сколько лет вашему дедушке и есть ли он у вас вообще. Я нажимаю кнопочку и вижу все ваши мысли.

Детина уставился на герцога. Глаза детины перестали косить.

– Но ведь подглядывать чужие мысли нехорошо.

– Отвратительно! Абсолютно с вами согласен. Поэтому и спрашиваю. Может ли какой-нибудь волшебник, если он непорядочный человек, сконструировать угадыватель чужих мыслей?

– Сможет, если захочет, – ответил детина. – Это гораздо легче, чем напоминатель снов. Сны тоньше и пугливей, чем мысль бодрствующего человека. Улавливать мысли, даже очень сложные, по сравнению со снами – тьфу, семечки щелкать.

– Да! – герцог усилил голос и чуть отступил назад, чтоб его хорошо услышали все. – Волшебство – это не только высокий профессионализм, но и громадная ответственность перед обществом!

…Во время приёма Тахо ознакомился со всеми двенадцатью дипломными работами, студентов созданного им института. Он похвалил каждый проект, но в каждый попросил внести изменения.

После встречи диктатор пригласил к себе румяного советника Помпилиуса.

– С этого дня студенты переводятся на положение арестантов, – сказал он. – Все они должны сидеть под замком и работать, работать, работать, как рабы на галере. Пусть они сладко едят, но не пьют ни капли вина. Общение с посторонними категорически запрещается. Что слышно о Гантимуре?

– Гантимур, ваша светлость, пойман зубляндскими гвардейцами и заточён в Башню говорящего осла, – ответил румяный советник Помпилиус, пятерней убирая назад свои густые курчавые волосы

– Чёрт бы побрал и этого Гантимура, и эту башню, и всех ослов в мире, говорящих и молчащих в тряпочку!

Глава 14. Роль для Костиной мамы

Режиссёр Миниюбкин и Костина мама сидели в обвитой плющом беседке загородного ресторанчика и ждали, когда им принесут заказ. Миниюбкин нервничал и елозил по табуретке, а мама выглядела необыкновенно красиво и загадочно. Красива она была, потому что такой уродилась, и тут уже ничего не поделаешь, а загадочной она казалась из-за постоянного ощущения, что она забыла что-то важное, и это «что-то» надо срочно вспомнить.

Миниюбкин же привык, что это он сам загадочный человек во вселенной. И с одной стороны ему было жутко обидно за свою загадочность, а с другой стороны ему хотелось, чтобы Костина мама наконец поняла, насколько притягательна его мятежная натура. Поэтому он и нервничал.

Специально для Костиной мамы режиссёр велел сценаристу присочинить небольшую, но яркую рольку. И сценарист придумал такой любопытный сюжетный ход. Девушка с пляжа и белобрысенький паренек, который спас ее от хулиганов, само собой, начинают дружить, и дело уже пахнет свадьбой. А те хулиганы оказываются членами тутошней мафии. И они решают отомстить белобрысенькому за то, что он женится на такой красавице, а они – нет.

И вот глухой ночью в подворотне хулиганы во второй раз нападают на паренька, когда он провожает свою подругу до дома, и задают ему трепку. Паренек как может отбивается, его невеста визжит как ненормальная и вот-вот грохнется в обморок, а людей вокруг как назло никого. Но тут появляется Костина мама и велит бандитам проваливать.

Дело в том, что мама – дочь главного мафиозо, а когда-то училась с пареньком в одном классе и была в него не на шутку влюблена.

Хулиганы вынуждены подчиниться дочери своего хозяина. Мама на прощанье гладит избитого белобрысенького по щеке, дает поскуливающей девушке носовой платок, чтобы та вытерла слезы и хорошенько высморкалась, и таинственно растворяется в ночи.

Мама блестяще справилась с ролью, как будто раньше только тем и зарабатывала на пропитанье, что изображала дамочек, у которых папаша бандюга. И Миниюбкин уговорил маму отпраздновать эту небывалую творческую победу.

И вот в обвитой плющом беседке загородного ресторанчика Костина мама, новоиспечённая актриса, задумчиво теребила салфетку и тужилась вспомнить, кто она такая, а выдающийся деятель экрана Миниюбкин елозил по стулу, и нервничал, и не знал, признаваться ему в любви или можно обойтись без этого.

Но все душевные терзания и мамы, и знаменитого мастера культуры не шли ни в какое сравнение с тем, что переживал третий участник сцены – кот Аттила. Одна из стен беседки была вся в полках, на которые хозяева заведенья понаставили глиняных кувшинов и мисок – для красоты. Аттила забрался на самую верхнюю полку и с высоты наблюдал, как этот лысый обормот в панамке ухлёстывает за женой его хозяина.

С того утра, когда Костина мама очнулась от волшебного сна и, не помня, кто она такая, пришла на пляж смотреть, как снимают кино, прошло четыре дня. Всё это время Аттиле казалось, что у него вот-вот случится разрыв его кошачьего сердца.

Одно дело следить за спящей на диване женщиной и совсем другое – за той, которая, забыв обо всём на свете (в самом прямом смысле этих слов), бегает сниматься во всяких там сериалах.

Совесть Аттилы была чиста, и виноват во всем был Гантимур. Тяп-ляп и заколдовал, называется. И Аттила вообще имел полное право плюнуть на всё, разлечься на журнальном столике, включить телевизор и ждать, чем вся история закончится. Но в том-то и дело, что он любил своих хозяев и ни о какой лежки у телевизора не могло быть и речи.

Аттила видел, что этот хлыщ Миниюбкин старается, чтобы мама в него влюбилась. И хотя маме Миниюбкин совсем не нравился, Аттила был мудр и знал, что с женским сердцем играть опасно. Как с гранатой.

Он всё время думал, а не рассказать ли маме всю правду: про то, что её муж принц, а сына украли и так далее. Но пока склонялся к мысли, что лучше молчать. Во-первых, мама не знает, что её кот умеет говорить и может слишком сильно напугаться. Во-вторых, новости, которые Аттила расскажет ей про мужа и сына, получаться не самые приятные. А в-третьих, вдруг Гантимур вернётся без Кости или вовсе не вернётся? Лучше уж тогда она ничего не помнит, как и завещал великий Гантимур.

И Аттила пока просто наблюдал.

– Ваша игра произвела на меня впечатление, – говорил Миниюбкин маме, наливая ей в бокал вино. – Нет, я скажу больше: вы станете украшеньем этого кино. И вот я сижу и думаю: раз уж ваша роль получается такая яркая, может быть, сделать ее подлиннее?

Любая бы другая актриса от такого предложения как минимум подпрыгнула бы на стуле, а то и вовсе бросилась бы танцевать вприсядку и расцеловывать режиссёра за его феноменальное творческое чутьё. Но мама была ненастоящей актрисой. Она просто пожала плечами и ответила:

– Давайте попробуем.

– Но тут есть одно обстоятельство, – продолжал коварный Миниюбкин. – Съемки на море мы заканчиваем и продолжим в Москве. Поэтому, если вы согласны работать с нами дальше, собирайтесь в дорогу.

Мама слегка нахмурилась и попыталась припомнить хотя бы одну причину, по которой ей следовало бы безвылазно сидеть в этом городе. Таких причин на ее памяти не оказалось. Она снова пожала плечами и сказала:

– Что ж, попробуем работать дальше.

В душе Миниюбкина мгновенно расцвели ландыши, захлопали крыльями бабочки-капустницы и зачирикали всевозможные пигалицы. Аттила же похолодел от ужаса.

От досады он царапнул стоящий рядом глиняный сосуд, и из-под его коготков выскочила искра. Если вы внимательно читаете мою писанину, то обратили внимание, что когти у Аттилы были не совсем простые. Он уже один раз наколдовал с их помощью себе на обед мышку. Но это и понятно: если у вас хозяин, например, художник, то автопортрет от натюрморта с какой-нибудь несчастной морковкой вы уж кое-как, но отличите. Ну а если ваш хозяин – волшебник, то ничего странного, если вы усвоите от него с полдесятка каких-нибудь простеньких чудес.

Искра из-под Аттилиного когтя полетела через всю беседку и приземлилась Миниюбкину за шиворот. В этот момент он, подняв бокал с вином, собирался сказать торжественную глупость про творческий союз двух одиноких душ.

Почувствовав у себя за шиворотом пожар, Миниюбкин выпучил глаза, скатал губы в трубочку и тоненьким голосом запел «у-у-у!» Затем вскочил со стула, отчаянно махая руками, заскакал по беседке, как петушок, который хочет взлететь ввысь. Как назло в это время официант вносил тарелки с горячим. Руки Миниюбкина каким-то макаром оказались у официанта под мышками. Содержимое тарелок вылилось режиссеру сзади на спину и штаны. Кто-то из них оступился, и, они, обнявшись крепче двух друзей, выкатились из беседки. Причем официант продолжал держать пустые тарелки в руках.

Беседка стояла на небольшом пригорке рядом с прудом, в котором хозяева ресторана разводили рыбу. За отдельную плату здесь можно было порыбачить и отдать улов на кухню поварам, чтобы они сразу же из него тебе что-нибудь сварганили. Очень живописное тихое место, готовят вкусно.

Оба шлёпнулись в пруд. Официант мгновенно выбрался на берег и, откинув в сторону оставшиеся в руках черепки, засеменил на кухню, чавкая мокрыми башмаками, с опаской оглядываясь на своего клиента, вдруг он снова начнет набрасываться. Миниюбкин же не торопился на сушу. Он сидел в пруду, обхватив торчащие из воды колени и задумчиво глядел вдаль. С лысой башки у него поэтично свисали веточки петрушки.

Жар по всей спине прошел, и наступила приятная расслабленность. Выходить из воды не хотелось.

С этого момента известный деятель киноискусств Поллинарий Миниюбкин стал совершенно другим человеком. Волшебная искра, попавшая ему за шиворот, изменила всю его пустяковую жизнь и вывела на новый виток творчества. Но о том, что из Миниюбкина получилось, я расскажу попозже.

Глава 15. Волшебники на нарах

– В общем, выбраться отсюда – легче легкого, ваше высочество. И все их чары – полная халтура! Не чары, а тьфу – лишь бы деньги получить за работу. И если эти чары на кого и действуют, то не на волшебников, а на простых заключенных. Наверное, поэтому они и выходят на свободу какие-то прибабахнутые.

Волшебник Гробс и волшебник Гантимур сидели на полу одиночной камеры Башни говорящего осла и шепотом вели беседу.

Они были давние приятели. Они познакомились, когда Гантимур только начинал учиться волшебству. Как я уже говорил, в те времена он жадно искал помощи и совета других волшебников, но те не торопились раскрывать юноше свои секреты. У каждого были ученики, с которых они брали плату. А принц не хотел идти в ученики, он имел наглость считать, что всему можно научиться и так. Но самое главное, юноша обнаруживал явный талант – а это и вовсе выходило безобразие. «Мы его, паразита, выучим, а он хлоп! – и всю работу у нас отберет», – думали волшебники и лишь наводили тень на плетень, когда Гантимур их о чём-то спрашивал. Наводить тень на плетень все они были большие мастера.

И, пожалуй, только муниципальный волшебник второго класса Гробс проявил сочувствие к желанию принца освоить волшебные науки самостоятельно. Советовал, какие книжки читать полезно, а на какие лучше не тратить время. Объяснял Гантимуру его ошибки. Подсказывал, в каком направлении вести исследования. При этом Гробс сам себя не считал наставником принца – помог, чем смог, и славно. Да и разница в годах у них была не такая большая – скорее старший товарищ, а не учитель.

Больше всего на свете Гробс любил одиночество. Что может быть лучше, чем в одинокой избушке среди глухого зимнего леса слушать, как трещат дрова в печке и смотреть в окно на снежные елки? Или же в летний зной лежать в тени у горной речки и читать книгу, иногда отмахиваясь от стрекоз – и так, чтоб вокруг ни души.

Но беда в том, что Гробс любил одиночество, а оно его – нет. Рос он в многодетной семье, где от братьев и сестер не было продыху. Засидишься-задумаешься лишнюю минуту в туалете – начинают барабанить в дверь. Приляжешь в уголке помечтать – тут же тебя принимаются тормошить, щекотать, лупить подушкой и заставлять что-то делать.

Когда Гробс вырос, выучился, и пошел на службу, и перестал зависеть от родителей, он решил жить один и нипочем не жениться.

Но не тут-то было. Оказалось, что он обладает странным свойством притягивать к себе людей. Стоило ему запереться у себя дома в выходной день, чтобы сладко побездельничать, как набегали друзья и устраивали посиделки до поздней ночи. Если Гробс хотел выбраться за город, чтоб мирно поваляться на травке, нюхать цветочки и разглядывать тучки в синем небе, по дороге ему в компанию набивалось несколько человек, и весь отдых шел насмарку. А бывало идёт он с работы выжатый как лимон и думает: «Гори всё синим пламенем! Возьму завтра отпуск и уеду на Безрыбье. Сниму домик в глуши, буду с удочкой возле речки по утрам сидеть». Размечтавшись, добирается до дома, а под дверью расселись родственники с чемоданами и вопящими детьми – погостить на месячишко приехали.

А ещё и друзья, и родичи как сговорились и стали подыскивать ему невесту.

– Посмотри, как ты живешь! – говорили они Гробсу.

– Как я живу? – спрашивал Гробс.

– Невесело ты как-то живешь. Неестественно. Серо, уныло, тоскливо. Просто жалко смотреть. А женишься – будет хоть кому тебя растормошить. Когда умирать начнешь – жена тебе стакан воды принесет.

Но тут Гробс стоял насмерть. Мол, сами умирайте, черти, а мне и так хорошо.

При всем при этом Гробс не был угрюмым букой с нечесаной бородой и в мятых штанах. Гробс был очень приятным человеком, аккуратным и вежливым. С ним было интересно беседовать, потому что он много читал, многим интересовался и умел пошутить. Он никому не отказывал, если требовалась помощь. Он никому не желал зла.

Но он хотел жить один.

Только как он ни старался – ни прятался, нигде ему не давали остаться одному в тишине. Наверное, если бы Гробс уехал в пустыню, где ни еды, ни питья, одни трещины на земле, и там бы сразу стало людно от родственников с детьми, друзей с чемоданами и знакомых, у которых для него куча поручений.

Так бы и страдал Гробс до конца своих дней, но тут ему выпал счастливый случай и его посадили в тюрьму.

Вышло так, что по всей стране искали одного злого колдуна. Этот колдун с помощью своего умения грабил честных людей и плевать хотел на полицию, которая как угорелая носилась по королевству, обшаривала в его поисках каждый закуток и до одурения сидела в засадах.

Гробса схватили, потому что он подходил на злодея по всем приметам: среднего роста, стройный и белокурый. Правда, другие потерпевшие говорили, что колдун-грабитель – пузатый, лысый и лопоухий, с отвратительной родинкой под носом, но это ничего не доказывало, а доказывало лишь то, что колдуны умеют менять свою внешность. А еще у Гробса были алиби: во время трёх последних преступлений он честно просиживал штаны на работе на виду у всего коллектива. Но это опять же ничего не доказывало, потому что колдун на то и колдун, что может выкрутиться из любой ситуации.

Знавшие Гробса сперва не хотели верить в то, что он и есть мерзкий грабитель, но ведь часто так бывает: знаешь человека с одной стороны, а он вдруг бац! – и поворачивается к тебе совсем другой стороной. К тому же после того как Гробса разоблачили и швырнули за решетку, гнусные преступления не прекратились, а это могло значить лишь одно, что у него на воле остались дружки-сообщники, которые продолжают пакостить в его манере. И никто не хотел быть обвинённым в том, что он из гробсовской шайки-лейки, и никто за Гробса не заступался: посадили, значит, так положено.

Гробс же, попав в тюрьму (колдунов, как известно, сажают только в одиночные камеры), принялся было оплакивать свою горькую судьбинушку, но вскоре обнаружил, что ему совсем неохота стенать и рвать волосы на макушке, уж больно в тюрьме, оказывается, спокойно и замечательно: сиди себе и думай, о чем хочешь.

На суде он отвечал чистую правду: что знать ничего не знает ни про какие ограбления, а полицейские с судьями дармоеды и прохиндеи, раз не могут отличить честного человека от мазурика. Естественно, от такой наглости все просто оцепенели и лишились дара речи. Уже за одни такие заявления следовало бы не разводить церемоний, а хорошенько голубчика наказать.

А тут еще простые люди, прочитавшие в газетах про колдуна-грабителя, стали возмущаться, что эти волшебники совершенно обнаглели и скоро среди бела дня начнут прохожим на улицах головы откусывать. В общем, Гробсу влупили по полной – десять лет в Башне говорящего осла. Могли бы дать и двадцать, и сорок лет, но смысла в том никакого не было, потому из-за волшебных чар, наложенных на Башню, даже пяти лет, проведенного в ее стенах, самому отпетому мерзавцу хватало, чтобы полностью рехнуться, перевоспитаться и стать полезным членом общества.

– Но постойте, когда же вы выходите на свободу? – спросил Гантимур, выслушав историю несчастного узника.

– Увы, мой срок кончается через три дня, и уже в пятницу тюремщики дадут мне коленом под зад, – отвечал несчастный узник. – От одной от этой мысли у меня внутри всё холодеет. Вчера я весь день размышлял, какое преступление мне совершить, выйдя на свободу, чтобы поскорее загреметь сюда вновь.

– Не понимаю вас, – сказал Гантимур. – На свободе, конечно, нынче гадко, особенно если ты волшебник, но в тюрьме-то, как ни плюй, тоже ничего хорошего.

– Прежде всего, в тюрьме нет друзей и родственников, – возразил Гробс. – А во-вторых, сейчас я вам кое-что покажу, и вы поймете, что такое истинная свобода.

Гробс встал с пола.

– Давайте пройдем через несколько стен, в мою камеру. Это всего на пару минут, вас не успеют хватиться.

– Только на пару минут, – ответил Гантимур, тоже подымаясь с пола. – Мне нельзя рисковать сыном.

Взяв Гантимура за руку, чтобы не разминуться, Гробс повел его через стены. На всякий случай, он выбрал путь не через коридор, где они могли встретить стражника, а через другие камеры. Заключенные спали, время давно перевалило за полночь. Лишь один долговязый бородач важно вышагивал по своей камере, высоко поднимая колени, что-то бормотал и грозил воображаемому собеседнику пальцем. Увидев Гробса с Гантимуром, он улыбнулся им и поклонился на старинный манер.

– Ух ты! – сказал Гантимур. – Этот, наверное, давно сидит. Вон какая борода отросла! Сразу видно: благородный чудаковатый старик. Жертва людской подлости и корыстолюбия.

– Ошибаетесь, – ответил Гробс. – Это чиновник-взяточник. Его засадили сюда дружки, когда дело запахло жареным, чтобы он их не выдал. Попал сюда недавно, всего две недели назад. А борода длинная потому, что у взяточников сейчас в моде длинные бороды. Не бойтесь, он не выдаст нас. Меня тут многие видели и уже никакого внимания не обращают. Считают привидением. Я иногда, знаете, люблю побродить по родным застенкам.

Для тех, кто никогда не ходил через стены, замечу, что это не так уж и сложно. Просто многие начинающие стенопроходцы повторяют одну и ту же ошибку: они думают, что секрет фокуса в том, чтобы хорошенько разбежаться и посильнее шмякнутся. Уверяю вас, так ничего не выйдет, только шишек набьете.

А некоторые «крупные специалисты» советуют представить себя облаком маленьких частиц, чтобы перед препятствием распылиться, пройти на ту сторону через микроскопические отверстия в препятствии и снова соединиться. Даже не слушайте этих умников! Они вам насоветуют. Распылиться-то вы распылитесь, тут особого ума не требуется, но вот полностью снова собраться – это очень трудно. На это нужна огромная сила воли. Легче уж взять кувалду и попросту расколошматить стену.

Проходить через стену надо так. Сосредоточил всю силу в кончиках пальцев, подошел к стене и, как занавеску, её откинул. Как страницу, ее перелистнул. И не слишком резким движением – плавно, а то трещина может пойти. И когда перешел на другую сторону, поворачиваешься и опять эту стену-занавеску плавно на место задергиваешь – чтобы закрыть за собой проход. Вот такая техника. Впрочем, для нашей истории это не так уж важно. Это я на всякий случай рассказал – вдруг кому-то из вас пригодится.

– Добро пожаловать. Здесь я и живу последние десять лет, – сказал Гробс и задернул за собой каменную стенку – плавно, по науке, как занавеску.

Его камера была копией гантимуровской, и даже мебель была расставлена так же. На кровати кто-то дрых.

Гантимур с удивлением уставился на спящего.

– Разве у вас не одиночная камера? – спросил он

Гробс ничего не ответил, а подошел к кровати и поманил принца.

– Вставайте! – зашептал Гробс и стал трясти за плечо того, кто разлегся на его месте.

Спящий открыл глаза, зевнул, потянулся и принял сидячее положение.

– Я не буду вас друг другу представлять. Кажется, вы уже знакомы, – с самодовольной улыбкой сказал Гробс.

– Здрасте, ваше высочество! – пробормотал проснувшийся.

– Добрый вечер! – ответил Гантимур и подошел поближе, чтобы разглядеть его лицо.

От неожиданности принц ойкнул. Он действительно знал этого человека. На кровати, закрывая зевающий рот ладонью, сидел его старый знакомый волшебник Гробс.

Другой Гробс стоял рядом с кроватью и с улыбкой наблюдал, как принц переводит взгляд с него на его двойника и обратно.

– Это и есть та самая истинная свобода, о которой я вам только что говорил.

– Ловко! Я, кажется, догадываюсь… Вы создали болванчика и оставляете его в камере вместо себя?..

– Именно так. Хочу – сижу в тюрьме, занимаюсь своими делами, хочу – иду через стенку на волю и гуляю, где мне вздумается. Как вы и сами понимаете, выбраться из этой тюрьмы ничего сложного не представляет. Поэтому я теперь никому ничем не обязан. Родственников сюда, слава Богу, не пускают, а это главное. Правильно, я говорю, господин Гробс?

Болванчик недовольно хмыкнул.

– Вы бы лучше меня на свободу выпускали, а сами тут сидели спокойно. А я бы приходил и всё вам рассказывал, – ответил он своему создателю.

– Ладно, не ворчи, указывать он мне тут будет. Отключайся давай. – сказал Гробс и щёлкнул пальцами.

Гробс № 2 обреченно вздохнул, поднялся с кровати, встал лицом к стене, поставил на нее ногу, оттолкнулся от пола другой ногой и пошёл вверх по вертикали, как муха. Дойдя до потолка, он переступил на него, сделал несколько шагов вниз головой и разлегся на потолке, свернувшись калачиком. Полежал несколько секунд и исчез. Точнее, стал невидимым.

– Ничего себе! – сказал Гантимур. – Он еще и спать на потолке умеет! Высший класс! Это же не болван, а огурец! Главная золотая медаль на королевской выставке вам обеспечена! Поздравляю, я просто восхищен! Сам волшебник Кроль, изобретатель знаменитых живых кукол, снял бы перед вами шляпу!– и Гантимур пожал Гробсу руку.

– Спасибо, – смущенно улыбнулся Гробс. – Я и в правду неплохо поработал. Обычного двойника можно разоблачить минут за десять. А при условии, что ты хорошо знаешь того, с кого он слеплен – почти сразу. Этот красавец, думаю, смог бы водить моих драгоценных родственников за нос, в течение часа, не меньше, пока они не почувствовали, что со мной что-то не так. Те же, кто меня близко не знает, например, тюремщики, и вовсе ничего не подозревают. У него в голове есть часть моих воспоминаний. Ведет он себя как я. И даже думает как я, правда не так хорошо, в ограниченном, скажем так, режиме. Поэтому я со спокойной душой могу оставлять его здесь вместо себя.

Гантимур присел на край кровати. Гантимур почесал голову.

– Какая удивительная жизнь происходит вокруг! – сказал он как бы сам себе. – Одним в тюрьме нравится, но им велено через три дня выметаться на волю. А у других дел по горло, но их судьба сидеть в камере и глядеть в окошко. И что же нам делать? Ума не приложу!

Глава 16. А мальчик-то наш – самый обыкновенный!

– Чует мое сердце, тебя сейчас зубному врачу показывать станут. Я этих хитрецов насквозь вижу,– сказала наследница зубляндского престола принцесса Елизавета Косте. Точнее – зубляндскому принцу без права престолонаследия Константину.

– Это еще зачем? У меня ничего не болит, – ответил Костя. Хотя он был смелым мальчиком и стоматологов не боялся, неземной любви к ним у него почему-то тоже никак не получилось.

– Не волнуйся. Тебя не лечить, тебя осматривать будут, – пояснила принцесса Лиза. – Зубы во рту пересчитывать.

– Какое им дело до моих зубов?

– Такое! Им же надо понять, волшебник ты получаешься или нет.

– Причем же здесь зубы? Это у крокодила самое главное – зубы, а волшебник – не крокодил.

– Дремучий ты мне какой-то попался! Разве не знаешь, что у волшебников тридцать три зуба, а не тридцать два, как у всего остального народа? У кого тридцать третий зуб вырастает – значит, тот и волшебник.

– Ишь ты! А у тебя сколько зубов?

– Нисколько! Зуб волшебства появляется последним, уже когда ты взрослый. А у детей еще всех зубов быть не может.

– Здрасте! И чего же они у меня тогда считать станут во рту?

– Так это же врачи! У них своя наука. Они во рту железкой поковыряются и всё поймут, вырастет у тебя чего лишнего или нет.