Боарикс

Из этих мальчиков, после многолетнего обучения, формировались военные легионы. Самая лучшая в мире византийская армия более чем наполовину состояла из бывших малолетних рабов, давно забывших уже свою родину, язык и обычаи. Вскормленные, обученные военному делу ветеранами и уже вольные, эти закалённые велиты легионов были беспощадны к врагам Византии. В основном это были дети восточных и горских племён. Но попадались среди захваченных в плен детей, хоть и редко, белокурые славянские дети, которых продавали грекам росы. Из них, воспитанных в христианской вере, византийские менторы формировали экскувиторов, личную гвардию императора. Это была военная, хорошо оплачиваемая элита, самые стойкие в бою, хладнокровные убийцы любых врагов, посягнувших на престол империи, глухих к заговорам и подковёрной борьбе придворных комитов.

Вятичи с незапамятных времён относились к коню трепетно и заботились о нём так же, как о собственном ребёнке. Впрочем, такое отношение к личным лошадям и детям было у всех народов. Уважающий себя воин, да и пахарь, делал всё, чтобы его конь был вовремя накормлен, напоен, вымыт и вычищен, копыта обработаны и подкованы, грива и хвост расчесаны. Сам с голоду помирай, но коня и ребёнка накорми – таков древний обычай. Вообще мужчиной того времени конь, и ребёнок, как ни странно, ценились гораздо выше любимой жены, и женщины его понимали.

Всё утро провозились со своими конями Родий и Бука. Настоящие витязи, они не хотели, чтобы иноземные плебеи в городе указывали на них пальцами и издевательски похохатывали. Коней они помыли и причесали, накормили овсом и напоили, бронзовые нашлёпки, и пряжки на конской амуниции вычистили до блеска. Сами почистились, надели белые рубахи до колен, а на головы войлочные подшлёмники, чтоб солнышко не напекло. А тут и оно божественное взошло. Парни упали на колени, до самой земли поклонились Ярилу – то считалось у вятичей, что свой сияющий щит милостиво показал Даждьбог, выехавший на своей повозке с белой четвёркой коней по небесному своду на целый день.

Обычно горожане свои рубахи и туники подпоясывали цветными кушаками или простыми верёвками. Только христиане обтягивали свои чресла чёрными поясами, в знак своей принадлежности к вере Христа. Администраторы, члены городского совета, коммерциарии и протонотарии свои белые трабеи не подпоясывали совсем, показывая городскому плебсу, что облечены властью, что являются лицами более высокими, чем остальные.

Наши парни опоясались широкими, в ладонь, ремнями, с которых свешивались прямые, в два шибра длиной, кинжалы, более похожие на византийские пехотные мечи, акинаки. Такой толстый широкий ремень, покрытый лаком, надевался в знак того, что человек принадлежит к благородной касте ратника, воина. Человек невоенный права носить такой пояс не имел – это табу, могли и убить за оскорбление профессии.

По сути, кушак, ремень или верёвка – это древний документ, паспорт, указывающий на принадлежность человека к той или иной социальной группе.

Без подпояски могли быть только люди высокого ранга, нищие и лица духовного звания.

Сотня уже поднялась, и уртон вятичей копошился, словно небольшой муравейник. Люди занимались привычными утренними делами. Родий, садясь в седло, наставлял Скопа:

– Остаёшься за меня, Скоп! Вот тебе серебряная деньга, – Родий протянул Скопу блеснувшую чешуйку, – греки называют её милиариссий! Купишь вон у булгар полсотни баранов, да мешок соли! Освежуете с десяток, а остатние пущай пасутся вместе с нашими конями, прозапас будут! Отправишь десять ратников во – он туда! – Родий показал рукой вниз. – Гляди подле пролива стоят наши лодьи! Отдыхайте, варите кашу с бараниной! Я вернусь к вечеру!

Распорядившись, таким образом, Родий, в сопровождении Буки, стал спускаться вниз, к проливу, где уже вовсю шумело разноголосое торжище. Спускаясь по кривым улочкам Таматархи, вятичи несколько подрастерялись, не ожидая такого скопления народа, телег и лодок, уткнувшихся в песчаный берег. Огромное торжище растянулось вдоль морского побережья и пролива на добрый десяток поприщ. Весь этот шумливый, копошащийся базарный уртон со стороны больше походил на гигантского дракона припавшего к воде и жаждущего прохлады. Утреннее солнце и впрямь уже припекало изрядно.

Разноязыкий говор продавцов и покупателей окружил вятичей, навязчиво лез в уши, временами оглушал и подавлял своей необычностью. На каких только языках не переговаривались меж собой сгрудившиеся здесь люди, но всё-таки везде преобладал язык великого Гомера. В те времена греческая речь была языком международного общения.

Пожалуй, человеку, впервые попавшему в это базарное скопище, трудно найти нужную ему вещь. Но оказывается всё довольно просто: надо только назвать предмет торговли и тебе тут же огласят имя торговца, укажут направление.

Чем здесь только не торговали. Здесь можно было найти всё: от кожаных подмёток к постолам до вместительных лодок и морских, многовёсельных галер. Продавцы скота оставляли свои стада и гурты овец там, в степи, на подножном корме. Здесь же, на торге, нужно было только найти покупателя, сопроводить его к стаду и получить договорную плату. А там хоть трава не расти, делай с этим стадом, чего хочешь: хоть гони его сразу на ближайшую скотобойню и соли мясо в бочки, хоть гони его к себе домой или вези на галерах за море, если есть в этом нужда.

Сверху Родий определился, как проехать к своим лодьям, а вот попав в водоворот базарной толпы, в это скопище разнообразных товаров и людей, телег, арб и верблюдов с ослами, он потерял направление. Но стоило только произнести имя старшины вятичей, как ему тут же указали куда двигаться, восторженно крича:

– О-о-о, Грива! Вон туда надо! – вскричал один. – О-о-о, словены! – возопил другой. – Каким молоком вас вскормили, таких могутных? Верно, вас кормили мясом вурдалаков, особенно вон того, похожего больше на глыбу в степи, а то и на здоровенную колоду для разделки бараньих туш! Как его лошадь-то держит? Почему он всё ещё не раздавил свою бедную скотину? А может вас поили кровью тех ослов, на которых ездят ваши лесные колдуны и ведьмы?

Окружившие всадников люди, поражённые громадностью Буки, покачивали от удивления головами и восхищённо цокали языками, приговаривая:

– Мне бы такого бугая в охрану! Я бы тогда с ним одним не побоялся отправиться даже в далёкий Хинд за чаем!

Пробираясь через торжище, Родий обратил внимание на то, что всюду люди расплачиваются за купленный товар деньгами. В родных краях торговля в основном меновая: привезут угры на рынок в Туманном пушнину, да и меняют её на славянские телеги и зерно. Здесь же , даже женщины покупая утром свежую рыбу на завтрак своей семье, расплачиваются за неё мелкой медной деньгой. Об этой особенности местного рынка Родий и поведал Гриве, когда добрался, наконец, до своих лодий. Старшина снисходительно улыбнулся, но растолковал наивному парню тонкости южного рынка:

– Здеся, Родька, деньги испокон веку в ходу! Но и меновый торг случается!

Энто егда идут в ход крупные партии товара! К примеру, косяк строевых коней в сорок голов меняют на среднюю торговую галеру, или один химль (240 кг.) перца меняют на два десятка возов пшеницы! А якой-нибудь хозяйке на што менять? На свой передник штоли? Ей всево-то одново осетра надо, дабы семью утром накормить – вот и суёт рыбаку мелку медну деньгу, фолла прозываетси. Оне утречком наедятся рыбы, да и до вечера одну воду пьют, а уж егда Ярило на щите Даждьбога на отдых уходит, кашей перебиваютси. А вот кто побогаче, днём, в жару, чай, из Хинда привезённый, пьёт, а вечером, сарацинское пшено с баранинкой ест. Небось, приметил яко пузо-то толстое у здешних тиунов, протевонов и хартуляриев?

– Мы, дядя Грива, желаем Боспор оглядеть! – заявил, вдруг, Родий.

Старшина, коротко бросив взгляд на парней, согласно кивнул головой, заметив при этом:

– Дело доброе, езжайте! Сей час отлив – энто егда море отступает с пролива по веленью Стрибога. Снимайте сапоги, пролив пройдёте бродно, по грудь в воде, а на той стороне Ярило порты ваши и рубахи в одночасье осушит! Жрать захотите, тако базар вас накормит. Токмо гляди, Родька, штоб туша баранья свежак была! Чево мне тебя учить? Торговцы норовят тухлятину с рук сбыть, мол, огонь злой дух от мяса старова спалит. Пущай на твоих очах торгаш мясо отрежет, да при тебе кебаб зажарит! Перцем штоб мясо не посыпал, а вот вином пущай польёт! На вот тебе горсть пшена, кинешь в воду, егда чрез пролив пойдёшь! То будет жертва Сварогу, да Макоши….

*****

Перебравшись через пролив и отжав морскую воду из рубах, друзья обулись в сухие сапоги. Усевшись на мокрые сёдла, они не спеша, поехали между низких рыбачьих хижин по наезженной пыльной дороге в гору.

Впереди виднелась заросшая диким орешником полуразрушенная стена крепости. Дорога, по которой рыбаки возили на городские рынки свежую рыбу, а теперь двигались вятичи, шла прямиком через пролом в стене. Городские ворота, которые и воротами-то назвать нельзя по причине отсутствия тяжёлых створов, находились несколько в стороне от пролома, но так уж человек устроен, всегда ищет, где бы проехать попрямее, да покороче. Эта давно уже проторённая рыбаками и торговцами другая дорога вывела вятичей на широкую центральную улицу Боспора, которая предстала перед ними, по сути, сплошным рынком.

Двух, а где и трёхэтажные дома вдоль улицы, где семьдесят лет назад гунны пронеслись всеразрушающим смерчем, хозяйственными греками были восстановлены и побелены известью. Новые жители Боспора не стали особо-то утруждать себя, и, недостающие каменные блоки, в полуразрушенных домах, заменили кое-где саманными кирпичами. Всё равно под побелкой не видно, какая здесь кладка, а под разросшейся лозой винограда стены домов выглядели даже нарядно. Солидные торговцы коврами, шёлком, ювелирными изделиями и жили-то в этих домах. Только и надо было выставить столы с товаром, да соорудить навесы из льняной ткани от палящего солнца. Торговцы с более скромным товаром обходились и без навесов, энергично зазывая покупателей. Со стороны казалось, что все здесь торгуют чем-нибудь, а кто покупатель, непонятно.

Отпихивая с высоты сёдел ногами надоедливых мелких торговцев дратвой и подмётками, Родий с Букой проехали уже почти половину центральной улицы, когда, вдруг, их изумлённому взору предстала во всей красе христианская базилика с позолоченным крестом на небольшом куполе. Было видно, что каменные блоки, позеленевшие от времени, хорошо сохранились ещё с античных времён. Но основное тулово собора с апсидой и барабаном наверху было построено, по всей видимости, недавно из шлифованных камней, до сих пор, ещё валявшихся кое-где на пустырях.

К паперти и большому арочному входу в храм вело внушительное, в две сажени (4,3 м.) шириной, крыльцо с широкими каменными ступенями из тесанного красного гранита. С боков это крыльцо окаймляли шлифованные мраморные плиты парапета. Вся эта многоступенчатая, длиной в пять саженей (11 м.) лестница плавно вела к паперти и была рассчитана на медленное движение верующих, чтобы те, не торопясь, успели проникнуться благоговением, молитвенным созерцанием лика божьего и общением с ним внутри храма.

Вятичи остановились, но с коней не сошли и с любопытством уставились на странный по их понятиям дом. Заутреня давно уж закончилась, и никого из прихожан вокруг не было, да и торговцев тоже, а то бы язычникам, скорей всего, не поздоровилось. Обычно, уважающие чужую веру язычники деловито проходили мимо, а причисляющие себя к вере Христа, накладывали на себя крестное знаменье и кланялись в сторону собора.

На одной из ступеней сидел старик с седой гривой волос на голове и белой бородой. Сморщенное загорелое лицо его цвета спелых оливок резко контрастировало с синими глазами. Когда-то белая рубаха на старике со временем превратилась в серую от пыли и грязи. Голые ноги его, по-видимому, давно забывшие обувь, выглядели заскорузлыми и обросшими какой-то чешуёй. Эти ноги с загнутыми вниз жёлто-фиолетовыми когтями больше походили на куриные лапы, да и руки старика мало, чем отличались от его ног.

Под пристальным взглядом старца, парни, не соображая, что делают, сползли с сёдел, и, приблизившись, уселись рядом на тёплый уже камень ступени. К ещё большему удивлению друзей старик скрипучим голосом заговорил по-славянски, мало того ещё и на их родном наречии:

– Я зрю, младени, вы вятичи, да ишо и ратники!

– А яко ты угадал, дедо? – изумлённо вопросил Родий.

Старик вскинул кустистые седые брови и также скрипуче ответил: