Черный барин

Волк привычно проскочил в чуть приоткрытую дверь. Купава не решилась вот так запросто зайти в чужую обитель, пускай, по всей видимости, и заброшенную, но от которой за версту несло потаённой опасностью, страшной и непонятной.

* * *

«Где я? Что это за мрачная усадьба в тёмном лесу? Что за странный волк с корзинкой в зубах? Явно он нёс груши кому-то, но кому? Кто здесь может жить или даже скрываться от властей и людей? А вдруг тот самый душегуб-кровопиец, о котором все, от мала до велика, говорят в городе? Но это не старое кладбище, где он прячется…» – подумала Купава и пожалела, что так необдуманно бросилась за зверем. Со страхом она закрутила головой, высматривая помощь. Но вскоре припомнила, что в городке в последнее время не слышала никаких разговоров о беглых солдатах или крестьянах, тем более о разбойниках, давным-давно промышлявших с кистенями на лесных дорогах вдоль Оки…

От подружек она не раз слыхала ту глупую, но страшную историю о загадочном Чёрном барине, якобы пьющем кровь у своих жертв. Он, по слухам, все ночи напролёт скитался как неприкаянный вокруг запуганного городка, но особенно любил таиться подле старого кладбища. Купава даже не раз и не два пробовала расспросить тётушку об этом, но та только отмахивалась от племянницы и невозмутимо отвечала:

–Это всё полная ерунда. Я часто бываю на старом кладбище, ведь кому-то, пардонэ муа[5], надо ухаживать за могилами, и ни разу не встречала сего чёрного господина либо его несчастных жертв.

– Но знакомые девицы своими глазами видели его! Они невзначай шли за ним с прогулки, около старых склепов. Он осерчал и погнался за ними. Девушки насилу уцелели, подняв такой крик, что прибежал кузнец.

– Какая-то бессмыслица, милая Купава. Им, твоим барышням, скорее всего, что-то померещилось в сумерках – у страха, как известно, глаза велики. Или они начитались модных романов о нечистой силе, или наслушались небылиц от выпивших кучеров, вот им и видится вокруг всякая чепуха. Велишь и мне ходить на кладбище с осиновым колом на случай встречи с упырём?

– Не ведаю, тётушка, что будет лучше: осиновый кол или серебряная пуля, – но девчонки, когда шли за Чёрным барином, рассмотрели, что у него вместо башмаков или сапог торчали настоящие чёрные копыта! И ещё за ним по траве тянулся след – только вообрази – кровавый!

– Милочка моя, когда мы с твоей мамой были ещё детьми, наша нянечка, царство ей небесное, нас тоже пугала глупыми виршами, их и стишками назвать совестно… Подожди, сейчас, может, и припомню:

В чёрном уездном городеНад чёрною рекойГуляет Чёрный баринС чёрною ногой.В доме его чёрномЧёрный стоит стол,На столе том чёрномЧёрный-чёрный кол.Ищет Чёрный баринЧёрного кота,Но его ужалит чёрная змея,Что вылезет из чёрного-пречёрного гроба!

– Ой, как страшно и забавно! А почему вы мне раньше не рассказывали стишок?

– Да считала просто чепухой и баловством. Лучше почитай баллады Жуковского.

– Зря вы, тётушка, не верите в Чёрного барина. Если бы я была взрослой, я бы непременно сообщила городничему и устроила поиски упыря.

–Купава, ты ещё сущий ребёнок! Если урядник[6] до сих пор никого не разыскивает, значит, нету никакого Чёрного барина…

* * *

Пока Купава преследовала волка, погода, видимо, поменялась, и теперь над верхушками деревьев выглядывало неприветливое оловянное небо. Чтобы совершенно золотые, тяжёлые – небось, весом полпуда потянут, не меньше, – косы ей не мешали, она ловкими пальцами окрутила затылок узлом. И заодно огляделась в поисках приличной палки, а то с голыми руками заходить в незнакомый дом, где прячется волк и ещё неизвестно кто, – может, тот самый Чёрный барин, – она не решалась.

Вдруг со скрипом настежь отворилась входная дверь, и неожиданно, разрезая воздух сотнями крыльев, стая летучих мышей с писком вырвалась из тёмного нутра заброшенного особняка. У девушки при виде зловещих и стремительных посланцев преисподней что-то оборвалось внутри, и она замерла на месте, не в силах сделать хотя бы крошечный шажок. Следом, громко скрипя половицами, навстречу Купаве вышел пожилой господин и чуть не сбил её с ног. Отскочив, он принялся её рассматривать внимательными глазами из-под кустистых бровей. На вид, казалось, ему лет около сорока пяти. На лице незнакомца с бледными ввалившимися щеками, поросшими пучками щетины, и с редкими длинными волосами на голове (как видно, давно не знавшими гребня) был заметен испуг от нежданного визита городской барышни. Мужчина принялся поправлять старый, в сальных пятнах кафтан чёрного цвета – пошитый, вероятно, сельским портным ещё во времена покойной императрицы Екатерины Второй – вдобавок давно не стиранный.

– Здравствуйте, – только и смогла вымолвить Купава.

Хозяин слегка поклонился девице, а после опёрся на колонну и, всё смотря в упор из-под хмурых бровей слегка сонными серыми глазами, спросил гостью без всяких учтивостей:

– Чем вызван ваш столь ранний визит, сударыня?

Купаве следовало что-то делать. Глупо вот так, не моргая, стоять как окаменевший истукан, и через раз дышать. Юная барышня вытерла холодный пот со лба и смекнула, что перед ней стоит не просто сумасшедший отшельник, прибившийся к брошенной усадьбе, а человек явно благородного происхождения, но отчего-то доведший себя до такого неподобающего состояния.

– Милостивый государь, я бежала за сим хищником, что бесстыдно похитил груши из сада моей тётушки и укрылся в вашем доме.

– Вы весьма бесстрашная барышня, коль устроили погоню за волком!

– Почему?

– Позвольте, сударыня, но гнаться за немалым зверем, размером с хорошего телёнка, с голыми руками, да ещё по лесу, в двух вёрстах от городка, – о-го-го! Глупая сказочка «Красная шапочка» месье Шарля Перро явно не про вас. Вы, пожалуй, сами с лёгкостью обойдётесь без дровосеков! Может, у вас за поясом и топор припрятан?

– Моё обычное оружие – хорошее воспитание. Так говорит моя тётушка.

– Вам, милая барышня, повезло с воспитателем, в отличие от меня.

Тут невесть откуда взявшийся комар с бесстыдным отчаяньем сел прямо на щёку мужчине, и он ладошкой вальяжно хлопнул наглеца, пробубнив:

– Счастливчик…

А после странный господин поправил манжеты когда-то белой рубашки и воротник, будто бы они по-прежнему отделаны кружевами, и продолжил, словно что-то запамятовал:

– Разрешите, барышня, представиться вам по полной форме: титулярный советник Твердовский Анастасий Перфильевич, здешний помещик. Я к вашим услугам.

– Я – Купава Огнева, дочь покойного поручика лейб-гвардии Семёновского полка Александра Митрофановича Огнева.

Барин на минуту задумался.

– О как! Слыхал про славного героя, что погиб, выбивая французов с батареи Раевского на прославленном поле, под тем самым Бородино, спасшем Россию.

– Так и есть, милостивый государь, но, к сожалению, я совсем не помню батюшку.

– Такая смерть – завидная участь для настоящего мужчины, – не унимался необычный господин, кивая головой.

Купава слегка замешкалась, но решила поинтересоваться:

– Прошу простить меня, милостивый государь, но разве помещики живут в лесу, словно бирюки?

Странный барин словно юная девица зарделся, быстро отмахнулся от случайно налетевшей на него пчелы и откликнулся:

– Так случилось, мадмуазель, – он умолк, задумался и, видимо приняв какое-то важное для себя решение, продолжил: – Если пожелаете, то посетите мой, так сказать, эрмитаж – место моего уединения, даже скорее полного затворничества. В стародавние годы святые отцы бежали в пустыни и там питались кузнечиками да диким мёдом. Вот токмо в наших краях нет пустынь – по большей части леса да болота. Вследствие того в этом месте я и укрылся, так сказать, от публики.

– Даже не знаю, что сказать, сударь. Вы отшельник?

– Да нет, побойтесь… – он внезапно поперхнулся, но продолжил с лёгкой улыбкой: – Я, пожалуй, попотчую вас малиновым чаем и вашими же грушами, которые дают мне, между прочим, немалые душевные и физические силы! Ах да, припоминаю своего милого гувернёра, месье Труа, он говаривал по-французски: не груша, а пэа.

– Благодарю вас за столь учтивое гостеприимство, но я, право, не знаю, как мне поступить.

– Позвольте узнать: в чём причина вашей нерешительности?

– Мне давно пора спешить домой, а то моя тётушка, Мария Петровна, всенепременно начнёт меня разыскивать. А я не желаю её расстраивать.

– Как пожелаете, сударыня. Но ещё пять минут пребывания в моём поместье вряд ли воспрепятствуют вашим делам, а мне, одинокому старику, будет приятно побеседовать со столь воспитанной особой.

– Ну, если только совсем малость, пять минут. Да и какой вы старик?

Твердовский рассмеялся, но в его глазах под кустистыми бровями скользила какая-то детская печаль:

– Старик-старик, я иногда сбиваюсь со счёта, сколько мне лет…

«Странно», – подумала Купава, но, соблюдая правила приличия, не подала вида, что не верит странному хозяину ещё более странной усадьбы.

* * *

Они проследовали по скрипучим ступенькам в парадное и прошли в чрезвычайно захламлённую гостиную, в которой не убирали как минимум сто лет. Пахло затхлостью и нестираным бельём. Вдобавок огромный волк, позёвывая, возлежал, подобно самому царю-зверей – льву, подле колченогого дивана. Зверь равнодушно глянул жёлтыми глазами на вошедших, лишь только его колкая грива едва-едва поднялась. Он и правда оказался весьма и весьма громаден при ближайшем рассмотрении. «Просто какая-то магия, – подумала девица. – Неужто он и в саду был так велик, а показался размером с гончую истоминского помещика? Зачем я тогда за ним погналась? Он гораздо крупнее огромных губернаторских борзых и волкодавов!»

Но, несмотря на эту безрадостную обстановку полного запустения, Купава чувствовала себя вполне спокойно, и это её изумляло, словно она уже не раз здесь бывала и давно дружила с радушными хозяевами. Странный господин тем временем пытался смахнуть пыль и при этом виновато косился на гостью.

– Сознаюсь, у меня ныне не лучшее место для приёма юной барышни. Вот, присаживайтесь, пожалуйста, в это кресло. Остальная мебель, как видите, испорчена. Прислуга, знаете ли, давным-давно разбежалась кто куда. Вот такие теперь времена, да. Суеверия и мракобесие царят вокруг нас, юная барышня. Прошу вас, не поддавайтесь испугу от вида этого запустения.

Хозяин прямо в гостиной распалил небольшой самовар, приятно запахло сосновым дымком, и вскоре он загудел.

– Вот так и живу, милая барышня, небеса копчу.

– Анастасий Перфильевич, а где, позвольте узнать, ваша семья?

– Ох-хо-хо, долгий разговор. Вам, такому невинному созданию, ведь просто так с три короба не наврёшь, совесть не позволит.

Барин призадумался; кряхтя, полез за чистой чашкой в бюро, где аккуратной стопкой лежали бумаги и гусиные перья, и, вскоре вернувшись, продолжил свой рассказ:

– Вы, наверно, слыхали эти глупые пересуды среди здешнего люда про Чёрного барина? Мещане и крестьяне, даже купцы и весьма образованные дворяне наперебой рассказывают друг дружке про какого-то упыря с кладбища, веря в явные пустяки. Мне удивительно, как эти истории ещё не угодили в столичные газеты или журналы; не поверите, но писаки там давно охотятся за ними. Мне, кстати, неоднократно из самого Санкт-Петербурга писал молодой литератор, кстати, по протекции моей тамошней родни. Фамилия его, если мне не изменяет память, Гоголь-Яновский, родом как будто из Полтавской губернии. Уж не знаю, что они ему там наболтали, как пить дать напридумывали чертовщины всякой! Вот и намедни от него пришло очередное послание с убедительной просьбой поведать достопочтенной публике историю Чёрного барина, но я пока никак не могу осмелиться. Может, и в наших благодатных краях когда-нибудь найдётся достойный жизнеописатель, которому можно доверить, так сказать, странствия моей души, как вы думаете?

– Да, я бы с удовольствием почитала бы подобную повесть или даже роман. В наши дни слишком мало оригинальных отеческих романов, всё переводные из Европы. А если честно, то и меня мои подружки пугали этой таинственной фигурой – Чёрным барином, а я, в свою очередь, расспрашивала родную тётушку, она ведь часто ходит на кладбище, где, как сказывают, и обитает тот самый неуловимый кровосос.

– Повремените, милая сударыня, не так страшен чёрт, как его малюют.

– Милостивый государь, что вы этим хотите сказать?

– Дурно мною пугать почтенную публику. Эх, до чего докатилось человечество: верит во всякие пустяки и выдумки, прямо до самого края земли, а дальше разверзнется бездна!

– Милостивый государь, так, выходит, вы и есть тот самый злополучный Чёрный барин? – воскликнула гостья и, испугавшись своей догадки, вскочила с кресла.

– Да, стало быть, что уж там скрывать. Господин Твердовский и есть приснопамятный Чёрный барин. Вам стало боязно?

– Сейчас – вроде нет. А вначале напугалась, аж мурашки побежали.

– Присаживайтесь поудобней, любезная сударыня. Видимо, этот час настал! Не будет ли угодно вам выслушать мою историю, точнее – исповедь? Право, я давно не толковал с таким приятным собеседником, всё с волком да с волком, но из него, сами посудите, порой и слова клещами не вытянешь.

Бедное сердечко девушки заходило ходуном в груди ещё после признания Твердовского, что он и есть здешний, давно разыскиваемый упырь, а тут ещё на неё нежданно свалилось известие как-никак о целом говорящем волке. «Зачем я сюда пришла да ещё согласилась зайти в дом? Мамочка и папочка, вы там, на небесах, помогите мне! Но теперь будь что будет, на всё воля Божья», – подумала Купава, однако собравшись с духом, ответила:

– Готова, милостивый государь, но вначале, не сочтите за дерзость, вы позволите мне глянуть на вашу пятку?

Странный помещик рассмеялся от необычного вопроса и чуть-чуть приподнял брючину – из стоптанной домашней туфли без задника выглядывала самая что ни на есть обычная человеческая нога, под бледной кожей выступали тёмно-синие вены, копыто явно отсутствовало. Желание немедля удрать стало отпадать, и Купава успокоилась.

– А волк правда изъясняется по-людски или вы, сударь, как-то фигурально выразились, как в сказке?

– Истинная правда, сударыня, – зевая, как бы между делом ответил Волк, и в гостиной стало тихо.

Чёрный барин улыбнулся и закивал головой.

– Не пугайтесь, он на самом деле славный малый. Так вы готовы услышать мою исповедь?

– Я, безусловно, вас выслушаю, но я не приходской батюшка, может, вам лучше в церковь сходить – исповедаться и грехи отпустить? Мы с тётушкой всегда так поступаем.

* * *

Погодки, братец и сестрица из крайней избы ближнего к городу сельца, Егорка, полных семи годков, и Акулинка, цельных шести лет, повадились в то лето носиться в близкий лес – сладенькой ягодкой лакомиться: то за земляникой, то за малинкой; а тут подоспела пора отведать смачной ежевики да куманики. Матушка с утра отправилась в поле, а батюшка всё нынешнее лето был в разъездах: промышлял извозом на здешних мельницах.

Но тот день не задался: ягод почти не сыскали, детвора лишь только руки исколола в кровь, а досталось так себе, только малая горсточка, губы да ладошки перепачкать.

– Пойдём-ка, Акуля, в Погорелый лес, там, батя сказывал, прямо раздолье что с ягодой, что с грибами.

– А ты отколь дорогу-то знаешь? Не заплутаем как слепые котята?

– Да чё там, мы не малые, не заблудимся, коли леший не заведёт. Перейдём через речку по мосткам, а там сразу и тот самый лес начнётся. Мы прошлым летом с батей после Ильина дня к помещикам Ржевским наезжали, муку с мельницы возили.

– Гляди, Егорка, коль к вечеру домой запоздаем, матушка с нас три шкуры спустит. Да и есть дюже хочется, а в печке с утра в горшке каша осталась.

– Не боись, поспеем, дык, я с собой краюху хлеба прихватил, с голодухи не помрём.

– Ну тады пошли.

Глава 3. Тёмный гость

Чёрный барин нервно заходил по гостиной из угла в угол, привычно обходя кучи мусора и поломанную мебель, и под ним всё время, будто плачась, жалобно скрипели половицы. Купаве показалось, что при следующем шаге хозяина, прямо сию минуту, весь этот захламлённый особняк от лёгкого сквозняка непременно возьмёт и немедля развалится как карточный домик.

Наконец-то Твердовский остановился, выдохнул и высказался:

– Нет, ни в коем разе, ноги моей там не будет! В нынешний великий век просвещенья и науки, когда достопочтенные учёные, в том числе наши россейские ньютоны, пристально изучают натуру, куда вы меня зовёте, к бородатым невеждам? Ну да ладно, так и быть, вы особа младая, так сказать, зелёная, вам всё простительно. Хотя мне ли об этом рассуждать, тьфу, старому чернокнижнику и пособнику всякой нечисти. Ворочусь-ка я к своей горемычной судьбине, по романному наречию будет – «фатум» или «злой рок».

Помолчав немного, старик продолжил:

– Так, стало быть, давным-давно, милая барышня, моя жизненная авантюра-то и приключилась. Служил, значит, я совсем безусым юношей в Калуге секретарём при самом воеводе, то было ещё при покойной матушке-императрице Елизавете Петровне. Не поверите, имелась у меня даже шитая ливрея, во как! Доводилось встречать курьеров с депешами прямо из Санкт-Петербурга и Москвы. Воеводе, бывало, передам в руки конверт, он сличит сургучные печати, подаёт мне обратно и так любезно сообщает:

– На-ка, братец, продекламируй. У тебя глаза-то новые, не чета моим.

А какое общество! Драгуны и гусары саблями гремят, пехотные офицеры – со шпагами и напудренными буклями. А какие знатные дворяне отирались подле воеводы! Были даже в бархатных шубах с золотыми кистями. Вот это вам, сударыня, не колодники, поющие «Христа ради!». Ещё имелось родительское имение, почитай, в пятьсот душ в здешних краях. А вот когда дворянам долгожданным императорским указом дозволили более не служить, значит, ни в армии, ни на штатской службе, так я сразу подал прошение об отставке и махнул в родную усадьбу на постоянное жительство. Вскоре я по случаю благополучно женился на дворянке Марфе Андреевне из нашего уезда, она мне родила двух дочек и сынка Петрушу. Будучи по природе добрым человеком, я отпустил на небольшой оброк своих крестьян и хозяйством мало занимался. Всё в жизни сложилось чин по чину: с утра принимал ключницу да старосту, пил кофе, а следом с управляющим, если позволяла погода, отправлялся в объезд имения – смотрел на работы да прикидывал виды на урожай. Далее обед с телятиной и холодцом, кислые щи или ботвинник, но непременно с мясом. А ввечеру зажигали свечи и на стол подавали частенько кулебяку, а к чаю – малиновое варенье. Всё бы ничего, да вот только стал я модные журналы почитывать: и французские, и наши – столичные и московские, где как бы между делом щелкопёры-писаки всех бранят – и стар и млад, – да без конца насмешничают над всем, начиная от многовекового нашего землеустройства, завершая политикой. А когда ещё и великая смута, то бишь революция, случилась во Франции, и несчастного короля Людовика лишили, так сказать, головы, словно какого-то душегуба или вора, вот тут и меня прямо без удержу понесло вразнос. Как, знаете, случается: конная коляска разгонится, а кучер лошадей не может остановить, и тогда прямо беда – бах-бах. А после в губернской газете некролог в чёрной рамке: мол, погиб господин такой-то… Вот и я: на что ни посмотрю, вижу всё не так, как надо! Брошу взгляд на коня – так меня бесит, что лошади-то наши невелики ростом по сравнению с английскими; возьму в руки сукно – коли оно отечественное, то, стало быть, тоже непременно дрянь; а уж люди-то наши все сплошь пустоголовы и ленивы. А уж если во Франции сами французы голову рубят друг другу, то и нам, сиволапым, давно пора этим заняться. На этой почве одолела меня великая скука и горькая, как настойка ключницы, тоска. Хотел было из дуэльного пистолета застрелиться прямо у себя в кабинете, да детишек боялся напугать: вдруг заикаться начнут. Ну да ладно, подлечился домашним вином – и печальные мысли оставили меня. После загулов постановил всей душой предаться наукам и улучшить жизнь всего человечества, так сказать, встать на путь прогресса. Принялся я с утра до ночи опыты разные ставить. Выписал, значит, к себе одного смышлёного студента-химика в помощники из Москвы. Да, признаюсь, сударыня, скоро мне всё прискучило – корня жизни мы не отыскали, впрочем, эликсира вечной молодости – тоже, да и философского камня так и не обнаружили. Знать, ни золота тебе, ни вечной жизни. Опять тоска. А тут мимо имения один то ли чернявый колдун какой, то ли каббалист проезжал, знать, спешил к себе, в Малороссию. Да, как назло, – видать, и правда судьбина – колесо кареты не вовремя сломалось на наших ухабах али с самой Казани крутилось волчком, кто ж его знает. Вот он и завернул в нашу деревню, значит, к кузнецу Ивану. А я там невзначай оказался… Вот вам сызнова качнулось колесо судьбы-фортуны. Ну да ладно, наша Акулина, жена коваля, поставила нам с гостем самовар, вот мы с заезжим и разговорились. Я возьми, милая барышня, по своей полной глупости, и поведал ему о кручине, что какой год меня гложет. Так этот проходимец ласково говорит мне, ну прямо бальзам льёт на мою душу: «Помогу вам непременно, у меня как раз то, что вам нужно, имеется. Но за сто рублей и обязательно серебром – бумажками не возьму», – а у самого глазки блестят и руки дрожат от нетерпения, и схож он с чёрным пуделем (я таких у губернатора дома печеньем подкармливал, а они мне руки лизали). Тут и дёрнул меня нечистый пойти на поводу у этого речистого проходимца. Отвалил я ему кучу деньжат, а он мне, поганец, сунул в руки книжечку одну в чёрном сафьяновом переплёте: мол, штука редчайшая и вдобавок заграничная, из самого Рима привезённая с тайной оказией. Да велел всё внимательно прочесть, ну и после досконально исполнить, что там написано, проделав пару обрядов.

Странный хозяин умолк и посмотрел на древний, обильно засиженный мухами календарь, что покоился у него на столе. Купава не удержалась и в нетерпении поинтересовалась:

– Милостивый государь, а о чём та книга?

– О том самом! Теперь поймёте мои страдания и причины нынешнего жалкого состояния. Значит, с трепетом кое-как дождался я новолуния и затворился на запор в дымной бане; нательный крест спрятал подальше, зажёг свечи и давай бубнить, что там по латыни начертано, страницу за страницей. Античный язык-то самого Цезаря и Цицерона я плохо помнил, но кое-что уразумел, да учитель латинского языка из гимназии мне пособил и всё растолковал.

Твердовский опять умолк, несколько раз глубоко вздохнул, словно собирался нырнуть под воду, и продолжил свой рассказ:

– В полночь слышу: кто-то ко мне стучится. Ну, я засов-то отодвинул, и дверь со скрипом раскрылась… Входит тут гость, без поклона, весь в чёрном; из белого-то на нём только завитой парик, да и тот так сильно напудрен, что сыпется с него на пол сероватый мел, словно крупа из крупорушки. Черты лица тонкие, а бородка, тьфу-тьфу, будто у деревенского козла. И так учтиво, с хитрецой, улыбается и говорит:

– Значит, восхотели личного бессмертия, Ваше благородие? Полной свободы возжелали отведать?

Ну а у меня самого, знаете ли, мурашки по коже побежали. Да что там, сударыня, мурашки, они – сущая ерунда. Смотрю, а у меня поджилки трясутся, я ж до конца не полагался на эту чепуху, всё думал, как обвёл меня вокруг пальца тот архиплут. Но я, как водится русскому человеку и дворянину, собрался с духом, а у самого, как говорится, кровь стынет в жилах от ужаса, но я всё ж отвечаю:

– Да-с, милостивый государь.

А он смотрит мне в глаза и даже не моргнёт ни разу, и так дальше учтиво изъясняется, при этом слегка похохатывая, тонким носом тряся:

– Весьма приятно лицезреть в этих дремучих калужских лесах, где ни пешему ни конному не пройти и не проехать, столь по-европейски образованного господина. Ныне большая редкость, уж вы мне поверьте, я публику вашу знаю хорошо, её больше картишки да гончие интересуют…

Я поинтересовался:

– Как вас соизволите величать, милостивый государь, и откуда пожаловали в наши края?

А он всё пристально смотрит мне в глаза, словно изучает меня изнутри, и без слов что-то важное промолвить изволит:

– Имя моё уж больно непривычно звучит для русского уха и может быть понято как крайне непристойное, потому я взял за правило обычно представляться по-простому – Тёмный гость. Надеюсь, Анастасий Перфильевич, вас не оскорбит такое моё прозвище? А прибыл я к вам по вызову из весьма дальних краёв, но в то же время близких, лишь руку протяни. Случается, я подсобляю всяким людям, ослеплённым гордыней, сделать последний шажочек вперёд али назад…

– Ничуть, милостивый государь, имя как имя, – отвечаю, а у самого аж в горле пересохло, да коленки дрожат. Будь оно неладно, это увлечение проклятой дьявольщиной.

– Выходит, вечно намереваетесь любоваться на Луну и, так сказать, со стороны надзирать за подлым и коварным развитием человечества?

– Желаю всенепременно, но не только созерцать прекрасное и записывать ходы правителей и фельдмаршалов, но и понять мать-природу и самого себя. Стану вольным, подобно небесной птице, как галка или какой-нибудь грач. Позволю напомнить любезного мне пиита, господина Державина: