Моя чужая мама

Владимир Лазовик

Моя чужая мама

Глава 1. Бегство в тишину

Двигатель старенькой «Лады» натужно чихнул в последний раз и, кряхтя, затих. Лена выключила зажигание, и наступила абсолютная тишина. Такая густая, что, казалось, ее можно потрогать. Единственный звук – тихое шуршание шин по гравийной дорожке, которая вилась от основной трассы, почти полностью поглощенной пыльной обочиной. Навигатор, который до этого монотонно бубнил, будто тоже застыл в ожидании, его экран мерцал синим светом, обозначая конечную точку пути.

Лена откинулась на спинку сиденья, медленно выдохнув накопившееся за долгие часы пути напряжение. В воздухе стоял вечерний аромат леса – смола, влажная земля, едва уловимый запах прелой листвы. Приоткрыла окно, и прохладный, свежий ветер ласково коснулся лица, стряхнув с него остатки дорожной усталости. Это был воздух свободы. Воздух без привкуса затхлого алкоголя, без нарастающей тревоги в груди, без вечного ожидания скандала или бессильной жалости.

Она приоткрыла глаза и посмотрела на дом. Он стоял чуть в стороне от дороги, заросший кустарником и высокими травами, будто сознательно прятался от мира. Небольшой, казалось бы, совсем крошечный по сравнению с тем хаотичным миром, из которого Лена сбежала. Деревянный, с выцветшими от солнца и дождей стенами, когда-то, возможно, выкрашенными в нежно-голубой или светло-зеленый цвет. Сейчас же краска облупилась, обнажая потемневшее дерево, по которому витиеватыми узорами полз мох. Крыша, покрытая старой черепицей, местами просела, но в целом держалась стойко. Две-три ступеньки на крыльце покосились, а резные перила с одной стороны отсутствовали вовсе, словно их вырвало ветром.

Он был не идеален. Далек от картинок из глянцевых журналов о загородной жизни. Но это был ее дом. Только ее. Никаких общих стен, никаких общих проблем. Никаких ночных звонков из полицейского участка, никаких разбитых тарелок, никаких вечно умоляющих, а потом ненавидящих взглядов. Лена чувствовала, как с каждым глубоким вдохом внутреннее напряжение, стягивавшее ее месяцами, понемногу отпускает. Она сделала это. Сбежала.

Ее собственный дом, где она провела всю свою жизнь, был похож на большую, но при этом душную клетку. Стены в нем были увешаны когда-то яркими, а теперь потускневшими обоями, видавшими слишком много ссор. Запахи там были другие: стойкий, липкий дух сигаретного дыма, который мать безуспешно пыталась перебить освежителями воздуха, и тот самый, невыносимый, сладковато-горький запах вчерашнего алкоголя, пропитавший каждую щель, каждую ткань. В их общей квартире не было уголка, где Лена могла бы почувствовать себя в безопасности, не ожидая очередного всплеска материнской депрессии или агрессии. Комната Лены, которую она старалась держать в чистоте, всё равно казалась частью этого хаоса, местом, куда мать могла ворваться в любой момент, чтобы излить свои обиды или, наоборот, притворно-ласково попросить денег на очередную бутылку. Здесь же, на этой уединенной гравийной дорожке, под сенью старых деревьев, даже пыль казалась другой – чистой, первозданной.

Лена выключила фары и некоторое время сидела в полной темноте, привыкая к ней, впитывая. Затем, медленно, словно не желая нарушать эту хрупкую тишину, она открыла дверцу машины и вышла. Скрипнула кожаная обивка, захлопнулась дверца. Под ногами захрустел гравий. Воздух был прохладен, вечерний ветерок играл с ее волосами. Она подняла голову, посмотрела на звезды, которые здесь, вдали от городских огней, казались крупнее и ярче, чем когда-либо.

Она подошла к крыльцу, поднялась по скрипучим ступенькам, которые, вопреки опасениям, выдержали ее вес. Перед ней была старая деревянная дверь, с облупившейся зеленой краской и тяжелой, чуть ржавой ручкой. На двери висел небольшой замок, который легко поддался ключу, присланному риелтором. Осторожно провернув его, Лена потянула дверь на себя.

Раздался долгий, стонущий скрип петель, эхом отразившийся от стен. Дверь подалась неохотно, открывая путь в темное, пыльное помещение. Изнутри пахнуло смесью старого дерева, земли и какой-то необычной, чуть сладковатой затхлости – запахом давно нежилого, но не забытого дома. Солнечный свет, пробивающийся сквозь щели в жалюзи и грязные окна, лишь подчеркивал танцующие в воздухе пылинки, создавая призрачные столбы света.

Внутри было тихо. Даже слишком тихо. Это была другая тишина – не та, что на улице, полная шорохов ветра и пения сверчков. Это была тишина, наполненная ожиданием, словно стены затаили дыхание. Лена сделала первый шаг внутрь. Пол под ее ногами заскрипел. Она наконец-то дома. В своем новом, таком чужом, и таком желанном доме.

Лена сделала первый шаг внутрь, и старый пол под ее ногой глухо скрипнул, отзываясь эхом в пустой тишине. Изнутри пахло пылью, старым деревом и едва уловимой, но совсем не противной затхлостью, запахом давно нежилого, но не забытого дома. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь грязные, покрытые паутиной окна, чертили в воздухе призрачные столбы, в которых, словно крошечные звезды, танцевали пылинки. В отличие от дома матери, где даже свет казался приглушенным и недобрым из-за постоянного полумрака и плотных штор, здесь воздух был хоть и пыльный, но живой, наполненный мельчайшими частицами истории.

Первым делом она шагнула в небольшую прихожую, едва вмещавшую старую вешалку и потертый коврик. Отсюда открывались двери в остальные комнаты, словно порталы в ее новую, нетронутую жизнь. Лена глубоко вдохнула, позволяя себе расслабиться. Здесь не прозвучит надрывный голос, обвиняющий ее в сходстве с отцом. «Ты вылитый отец! Такой же эгоист! Он бросил меня, а ты…» – эти слова всегда ранили до глубины души, оставляя липкое чувство вины за то, что ей было дано с рождения. Почему это сходство, эта данность, всегда подавалась как ее личный, осознанный выбор и ужасный минус? Она никогда не понимала, как можно «выбрать» быть похожей на своего родителя. В этом доме не будет такой жестокости, такого бессмысленного, но такого больного упрека. Здесь она была просто Леной, без привязки к чужим травмам и обидам.

Она повернула направо и оказалась на кухне. Она была крошечной, едва ли три на три метра, но казалась Лене огромным, безграничным пространством для творчества. У окна стоял старенький деревянный стол, на котором лежали пара забытых пакетов, видимо, оставленных прежними хозяевами. Рядом – видавший виды холодильник, пожелтевший от времени, и скромная газовая плита с тремя конфорками. Шкафчики были простыми, без вычурных фасадов, с чуть облупившейся краской, но казались такими уютными. Главное – здесь никто не будет требовать стерильной чистоты до блеска, от которой сводило зубы у матери. Никто не будет устраивать разнос за каплю воды на столешнице или за неосторожно оставленную крошку.

Лена представила, как утром она будет неспешно варить кофе, оставляя на столе свои любимые кружки, а потом, возможно, и тарелку с завтраком, не боясь мгновенного приступа уборки. Можно будет спокойно разложить книги с рецептами, оставить на столешнице приправы, а не прятать их подальше, чтобы "не захламлять". Здесь, на этой маленькой кухне, наконец-то мог появиться небольшой, контролируемый беспорядок, свидетельствующий о том, что здесь живут, а не существуют. Это было невероятно освобождающее чувство. Ей больше не нужно было отдраивать дочиста каждый сантиметр, чтобы заслужить спокойствие, которого все равно не было. Здесь она сможет просто жить.

Из кухни Лена прошла в центральную комнату, служившую, судя по всему, и гостиной, и чем-то вроде гостевой спальни. Здесь было немного просторнее, но все равно ощущалась уютная замкнутость. В углу стоял невысокий, простой комод, а напротив него – неширокий диван, потрёпанный временем, но достаточно вместительный. На стене висела пара креплений от старых картин, но сами картины отсутствовали. Окно, выходившее во двор, пропускало еще больше света, чем на кухне. На полу лежал старый, выцветший ковер, с потеревшимся рисунком, который хранил тепло чужих шагов и чужих историй.

Ее взгляд упал на небольшой столик в другом углу, где одиноко стоял маленький, вероятно, недорогой, но совершенно новый телевизор. Она купила его на свою первую зарплату, полученную с трудом. Он был её. Никто не будет переключать каналы, никто не будет кричать на него, никто не будет выключать его посреди передачи, потому что "надоело". Можно смотреть что угодно, когда угодно, и сколько угодно. Или не смотреть вовсе. Просто иметь его как свой предмет.

За гостиной располагались две спальни. Лена заглянула в первую. Она была совсем крошечной, с единственным окном, выходящим в сад. Здесь стояла старая металлическая кровать, застеленная пыльным, выцветшим покрывалом, и маленький шкаф. Это, безусловно, будет ее комната. Вторая спальня была чуть побольше, но абсолютно пустая. Возможно, для гостей, если они когда-нибудь появятся. Или просто как дополнительное пространство, возможность не чувствовать себя запертой в четырех стенах. Везде был тот же запах старого дерева и пыли, но с каждым вдохом он казался все менее чужим, все более родным.

Она вернулась в прихожую, медленно оглядывая комнаты, через которые только что прошла. Тишина. Не давящая, не пугающая, а обволакивающая и спокойная. Эта тишина была другим видом роскоши, недоступным в ее прежней жизни, полной бесконечного шума, криков, угроз и невыносимого внутреннего напряжения. Здесь не было фонового звука бутылок, бьющихся друг о друга, или натужного плача матери. Не было гробового молчания после очередного скандала, когда каждый боялся пошевелиться. Здесь была просто тишина. И она была прекрасна. Лена закрыла за собой входную дверь, снова услышав протяжный скрип петель, который теперь звучал не пугающе, а скорее как вздох, приветствующий ее. Она осталась одна в своем новом мире.

Из гостиной Лена открыла следующую дверь, ведущую прямо на задний дворик. Створка, тяжелая и облезлая, как и входная, распахнулась с характерным скрипом, пропуская в дом свежий, прохладный воздух, напоенный запахами леса и влажной земли.

Она сделала шаг наружу и замерла. Перед ней раскинулся небольшой, но удивительно просторный участок, скрытый от любопытных глаз высокими кустарниками и старыми, разросшимися яблонями. Трава здесь была неаккуратно подстрижена, местами образовывая небольшие островки сорняков, но в целом дворик выглядел ухоженным. Чуть поодаль, в тени старой сливы, стоял ржавый, но кажущийся вполне пригодным для использования, мангал.

Предвкушение охватило ее, теплой волной разливаясь по груди. Мангал! Возможность иногда жарить мясо на углях, ощущать дым с ароматом копчености, смешивающийся с запахом зелени и свежего воздуха. Боже, сколько всего можно придумать, когда у тебя есть свой собственный дворик! Она представила, как вечером, когда солнце будет садиться, разливая по небу оранжево-розовые краски, она будет стоять здесь, у мангала, слушая потрескивание углей и вдыхая этот ни с чем не сравнимый аромат. Никаких соседей, никаких ограничений. Можно включить музыку, которая нравится ей, а не раздражает мать. Можно сидеть на раскладном стуле и просто смотреть на огонь, ни о чем не думая.

В их городской квартире, на балконе которой было едва ли место для двух цветочных горшков, такие мысли были немыслимы. Всегда приходилось думать о запахе, который пойдет к соседям, о шуме, который может побеспокоить. Здесь же, за этими стенами, заросшими кустарниками и деревьями, она была предоставлена сама себе.

За двориком, метрах в двадцати, начинался настоящий, густой лес. Темная стена деревьев манила своей прохладой и таинственностью. Лена почувствовала прилив энергии, которого не ощущала уже очень давно. Гулять. Просто гулять по лесу, без определенной цели, слушать пение птиц, вдыхать аромат сосен, чувствовать мягкость мха под ногами. Быть. Наконец-то просто быть, не пытаясь соответствовать чужим ожиданиям, не пытаясь сгладить острые углы чужой боли.

Здесь она могла дышать полной грудью. Дышать воздухом свободы, воздухом, не отравленным постоянным напряжением, упреками и безысходностью. В ее легких, казалось, впервые за долгое время расправились все клеточки, впитывая эту новую, чистую жизнь. Она стояла посреди своего маленького, немного дикого рая, и улыбка, легкая и искренняя, тронула ее губы. Это было только начало, но это начало было абсолютно прекрасным.

Идиллию тишины и лесного воздуха разорвал резкий, навязчивый трель сотового телефона. Лена вздрогнула, словно пойманная на горячем, и инстинктивно потянулась к карману джинсов. Номер на экране высветился сразу, вызывая привычную тяжесть в груди – Мама.

Она приняла вызов, прижимая телефон к уху. "Да, мам?"– ее голос звучал чуть суше, чем ей хотелось бы, но она уже давно перестала стараться придать ему фальшивую бодрость.

"Доехала?"– голос матери был надтреснутым, с нотками раздражения, выдающими утреннюю головную боль. Или что-то похуже.

"Да, доехала,"– подтвердила Лена, глядя на свой новый старый дом. – "Все в порядке."

"Ну и хорошо,"– в голосе не было ни облегчения, ни радости. Просто констатация факта. – "Если что – звони. Ладно, мне некогда. Пока."

И гудки. Короткие, отрывистые, обрезающие любую возможность для продолжения разговора, для уточняющих вопросов, для банального "как ты?". Ни теплого "береги себя", ни даже формального "скучаю". Всего несколько секунд, вместивших в себя всю отчужденность их отношений. Лена медленно опустила телефон, уставившись на погасший экран. Мать, наверное, любила её. Она хотела в это верить, отчаянно цепляясь за редкие, мимолетные воспоминания о нежности, которые проскальзывали сквозь туман зависимости. Но эти моменты были настолько редки, настолько заслонены горами обид, криков и безразличия, что верить в это с каждым годом становилось все труднее. Поводы, чтобы поверить в эту любовь, мать давала крайне скупо, будто выдавливая из себя каплю бесценной влаги.

Вдохнув поглубже, Лена решительно развернулась и пошла к машине. Хватит рефлексировать. Пора за работу. Багажник был забит до отказа. Она открыла его, и перед ней предстала гора картонных коробок, отличавшихся размерами и надписями: "Одежда – лето", "Кухня – посуда", "Книги", "Разное". Это была вся её жизнь, упакованная и готовая к распаковке в новом, чистом пространстве. Вещи всех сезонов, потому что она не знала, когда сможет приехать снова, и не хотела зависеть от матери ни в чем. Немного новой бытовой техники – скромная кофеварка, блендер, электрический чайник – недорогие, но свои, купленные на отложенные с подработок деньги. Каждый предмет, даже самый незначительный, был символом ее новой, независимой жизни.

Лена потянула первую, самую объемную коробку, которая оказалась набита зимними свитерами и куртками – тяжелая, неудобная. Она прижала ее к груди и, стараясь не зацепиться за порог, медленно двинулась к дому. Через прихожую, затем в свою спальню, где она планировала временно складировать все вещи.

Вторая коробка была легче, но тоже громоздкой – кухонные принадлежности, посуда, привезенные из старого дома. Она несла ее, удерживая одной рукой снизу, другой прижимая к себе. Шагнула в темную прихожую, пытаясь нащупать ногой неровный порог, и в этот момент нога чуть скользнула. Коробка выскользнула из рук.

Глухой удар. Картонная коробка упала на пол, и несколько предметов, к счастью, небьющихся – полотенца, пара тряпок, старая, но любимая поваренная книга – вывалились наружу, рассыпавшись по пыльному полу.

Лена замерла. Сердце сжалось в ожидании. Привычная реакция – моментальное напряжение, холодный пот, внутреннее съеживание. Вот сейчас. Сейчас раздастся крик, что она неуклюжая, криворукая, что она вечно все портит, что из неё никогда ничего путного не выйдет. Она уже ждала этот привычный поток упреков, который, словно кислота, разъедал остатки самоуважения.

Но ничего не произошло.

Тишина. Только гулкий звон в ушах от падения коробки. Никто не кричал. Никто не вздыхал с демонстративным страданием. Никто не смотрел на нее с осуждением.

Лена медленно выдохнула, чувствуя, как мышцы, застывшие в ожидании удара, расслабляются. Она опустилась на колени. Спокойно, без спешки, начала собирать выпавшие вещи обратно в коробку. Поправила смявшийся край. Стряхнула пыль с поваренной книги. Каждый жест был размеренным, лишенным нервозности. Она медленно поднялась. Коробка снова была цела, содержимое на месте.

И это было так ценно. Это было бесценно. Эти минуты, когда небольшая неудача не оборачивалась драмой, когда ошибки не приравнивались к смертным грехам. Когда просто можно было быть. Без осуждения, без нервов, без нарастающего давления. Только тишина старого дома, принимающего ее такой, какая она есть. В этот момент она поняла, что сделала правильный выбор.

Часы пролетели незаметно в вихре движений и шорохов. Каждая коробка, каждый предмет – от любимых книг до старых, но таких родных футболок – был бережно извлечен и распределен по своим новым местам. Не все было идеально, кое-где стопки одежды лежали не совсем ровно, а некоторые книги пока ждали своей полки, но это было её пространство, и её беспорядок. Руки гудели от непривычной нагрузки, спина ныла, а в висках пульсировала усталость, но эта усталость была приятной, очищающей, не той нервной измотанностью, что преследовала ее в прежнем доме.

Наконец, когда последняя коробка, пусть и не совсем аккуратно, но была опустошена, Лена рухнула на старую кровать в своей новой спальне. Пыльное покрывало, которое она так и не сняла, смялось под ней, но она не чувствовала этого. Только мягкий матрас, обволакивающий ее уставшее тело, и скрип старых пружин, который теперь казался колыбельной. Воздух в комнате, теперь уже не такой затхлый, наполнился легким ароматом ее собственных вещей – чистой ткани, чуть заметной отдушки от порошка, смешанной с глубоким запахом старого дерева, которым дышал дом. Это был запах её новой жизни, смешивающийся с эхом прошлого, но уже не чужого, а начинающего принадлежать ей.

Лежа так, растянувшись во весь рост, она закрыла глаза. Мысли о завтрашнем дне нахлынули с новой силой. Нужно было искать работу. Срочно. Сбережений хватит ненадолго, а возвращаться к матери было невозможно. В голове всплывал только один вариант – флорист. Единственная работа, которая казалась ей не просто способом заработать, а настоящим призванием, частью её самой. Она не мыслила себя за офисным столом, среди бумаг, не представляла себя в торговле или сфере услуг, где нужно было бы постоянно "продавать"что-то чужое. Других профессий, которые давали бы ей столько радости и покоя, она просто не знала и не имела опыта в чем-то еще.

Цветы – это был ее мир, ее убежище, ее способ разговаривать с красотой в мире, полном уродства. Их нежная хрупкость, яркие краски, тонкие, порой едва уловимые ароматы всегда были для нее источником вдохновения и утешения. Она чувствовала их, понимала их. Могла часами подбирать оттенки, формы, текстуры, чтобы создать букет, который не просто выглядел красиво, но рассказывал историю, передавал эмоции. Без цветов ее жизнь казалась серой и безжизненной, лишенной того особого света, который они приносили.

Теперь она могла выбирать. Наконец-то не нужно было идти на компромиссы, забивая свои мечты в самый дальний угол души, чтобы угодить другим, чтобы избежать очередного упрека, что "цветочками сыт не будешь"или "найди нормальную работу, как все". Здесь, в этом доме, она была свободна следовать своим желаниям. Она могла полностью посвятить себя тому, что любила, не боясь осуждения.

С этими мыслями, обняв подушку, Лена погрузилась в глубокий, целительный сон. Первую спокойную ночь в своем новом, свободном доме.

Глава 2. Остатки

Утро встретило Лену нежным, прохладным воздухом, проникающим сквозь неплотно закрытые окна, и пением незнакомых птиц. Она проснулась без будильника, без тревожного ожидания шагов матери по коридору, без нарастающей головной боли от шума в соседней комнате. Впервые за долгое время сон был глубоким, безмятежным, и она ощущала себя по-настоящему отдохнувшей. Лежа в кровати, она долго слушала лес за окном, его шепот и шорохи, которые теперь не казались пугающими, а, наоборот, успокаивали.

Наконец, потянувшись, она встала. Тело ныло от вчерашней распаковки, но голова была удивительно ясной. Захотелось кофе и чего-то основательного. Лена направилась на свою крошечную кухню, чувствуя легкое возбуждение от мысли, что этот уголок теперь принадлежит только ей.

Утро было солнечным. Лучи проникали сквозь чуть грязное окно, подсвечивая пылинки в воздухе, и ложились на старенький деревянный стол, за которым она собиралась завтракать. На столешнице лежали кое-как разобранные пакеты с едой, купленной на скорую руку вчера вечером – хлеб, яйца, пачка бекона, кофе. Все это было небрежно оставлено, и Лена почувствовала легкую улыбку на губах. Никаких упреков за "разгром", никаких нервных дерганий по поводу "неубранной кухни". Можно было просто жить.

Она достала сковороду, поставила на газовую плиту, которая зажглась с легким шипением. Разрезала несколько полосок бекона, бросила их на раскаленную поверхность. Зашипело, по кухне поплыл аппетитный, чуть солоноватый аромат. Лена разбила два яйца, скорлупа с легким треском упала в пакет. Она не задумывалась о чистоте, не вытирала каждую каплю, которая могла упасть на стол. Просто готовила, сосредоточившись на процессе, наслаждаясь моментом.

Пока бекон шипел, а яичница медленно схватывалась, Лена повернулась к столу, чтобы приготовить себе кофе. Она поставила старенькую, но новую для нее кофеварку, щелкнула кнопкой. И тут ее взгляд упал на что-то необычное.

Прямо у ножки стола, лежала небольшая рамка для фотографий. Она была из простого, светлого дерева, но сейчас валялась на полу лицевой стороной вниз, скрывая изображение. Лена, нахмурившись, наклонилась и подняла её. На фотографии были она и ее мама. Снимок, сделанный несколько лет назад, когда Лена еще училась в школе. Они обе улыбались, обнявшись, на каком-то празднике, возможно, на дне рождения бабушки. Мама тогда была еще не так сильно поглощена болезнью, ее глаза светились, а улыбка была искренней. Лена на фото – юная, с широко распахнутыми глазами, полными наивной веры в то, что мир всегда будет таким, как на этом снимке.

Снимок лежал на столе, рядом с упаковкой хлеба, когда она уходила в спальню после распаковки. Она помнила, что положила его туда. Просто так. В фильмах ведь часто показывают, как взрослые дети, съезжая от родителей, ставят на видном месте фотографии с ними. Это такая… норма, да? Независимо от того, какие у тебя отношения, ты же все равно любишь своих родителей. Это просто данность. Мама ведь ее любит, да? Просто ей тяжело, и она не показывает. Да и Лена в глубине души тоже хотела, чтобы эти отношения были "нормальными", чтобы можно было сохранить эти редкие, счастливые воспоминания.

Она машинально поставила рамку обратно на стол, аккуратно прислонив ее к стене, чтобы не упала снова. Фотография стояла, теперь уже лицом к ней. Лена посмотрела на неё секунду, затем отвела взгляд, фокусируясь на шипящей яичнице. Она достала тарелку, выложила на нее горячий бекон и яичницу, взяла кружку с только что заварившимся кофе.

Уселась за стол, взяла вилку. Солнечный свет заливал крошечную кухню. Завтрак был простым, но удивительно вкусным. Лена ела, наслаждаясь каждым кусочком, и лишь изредка ее взгляд скользил по фотографии. Никаких мыслей о том, почему рамка могла упасть, не возникло. Просто упала. Старый дом, неустойчивая мебель, ничего особенного. Мало ли?

А стоило бы. Хотя, если честно, любой из нас, на ее месте, тоже не обратил бы на это никакого внимания. Просто маленький, незначительный инцидент в первый спокойный день в новом доме.

После плотного завтрака и неспешного кофе, который она впервые пила в полной тишине, наслаждаясь каждым глотком, Лена почувствовала прилив сил. Усталость от дороги и распаковки еще ощущалась, но ее сменило приятное, бодрящее предвкушение нового дня. Теперь, когда самые базовые задачи были выполнены, настало время для главного – поиска работы.

Она перенесла свой ноутбук из спальни в гостиную, поставив его на тот самый небольшой столик, где вчера увидела новый телевизор. Села на потертый диван, который, как оказалось, был удивительно удобным. Крышка ноутбука поднялась с легким щелчком, и привычный белый свет экрана залил небольшой участок комнаты. Подключившись к Wi-Fi – этот маленький прогресс в старом доме был отдельной радостью – Лена открыла привычные сайты для поиска работы.

Пальцы быстро забегали по клавиатуре, набирая в поисковой строке "Кастийск, флорист". Этот город она выбрала неслучайно. Кастийск был достаточно близко, чтобы не обрывать полностью все связи с прошлой жизнью, но при этом достаточно далеко, чтобы не подвергаться риску внезапных, незваных визитов матери. Ее мать, вечно скучающая и непредсказуемая, вполне могла бы нагрянуть "в гости", чтобы "проверить, как дела", а на самом деле – чтобы получить порцию внимания или, что чаще, денег на выпивку. Здесь же, в Кастийске, Лена надеялась обрести ту самую физическую и эмоциональную дистанцию, которой ей так не хватало. В большом городе она растворилась бы в анонимности, но и встретить мать было бы легче. Кастийск же был компромиссом – небольшой, уютный, с размеренным темпом жизни, но все же достаточно крупный, чтобы предлагать хоть какие-то возможности.