Hannibal ad Portas – 3 – Бронепоезд

Появилась кокетка и молвила на непонятном языке:

– В вашем теле сюда нельзя, – а то, что тело – это моя новая телогрейка, на вес золота в партизанском краю, она как будто не в курсе.

И в горячах даже не сдержался:

– Пошла ты знаешь, куда?

– Вот и видно, что вы на Кальтенбруннера не катите абсолютно.

– Я не шар, моя милая, чтобы с тобой кататься, даже если ты разденешься до своего белого фартука.

– Почему ты не знаешь того, что тебе столько раз говорили?

– Ладно, выпей пива и садись, – сказал я, но подумал, что мы только тянем время.

– Не бойся, они не начнут штурм бронепоезда, пока не получат сигнал от нас.

– Но вы не официантка?

– Если я вас обслужила по правилам, без секса, – это и значит, что я не только официантка.

– Я только приветствую такое поведение, ибо никому нельзя ничего рассказать, чтобы это было чисто фигурально.

– Как пересечение параллельных прямых?

– Вижу, вижу, вы не зря меня искали.

– Выпьем?

– Вы разделись, как я просил, чтобы под фартуком ничего не было?

– Я не проститутка, чтобы скрывать некоторые свои части – бери меня целиком, как молодого барашка. – И:

– И так сделала.

Между тем пули уже стучали по броне вагонов, как горох, который мачеха всё больше сыпала на поруки дочери, не понимая, что уже давно перепутала их. Но знала, что отличаются чем-то.

Вот так и вышло, в вагон с редкими, но значит, точными выстрелами ворвались несколько человек, и взяли в плен именно ее, едва она успела опять надеть этот фартук, – взяли именно, как:

– Кальтенбруннера, – мама, мия! – хотел я спросить свою охрану, но все они были ранены. И до такой степени, что я не поверил:

– Да вы что?!

– А что? – прохрипел один из них, как я подумал, вероятно перед смертью.

– Я думал, уже даже начал определенно надеяться.

– Что вы Кальтенбруннер? – переспросил уже вяло от потери крови один из охранявших меня, и это был командир партизанского отряда.

Она Кальтенбруннер, а я должен идти с ней случайным помощником?! – до такой обиделся я, что сразу сказал:

– Не пойду никуда вообще, а буду кататься на этом бронепоезде, как бывший муж Клары Цеткин, – Лары Бориса Пастернака.

Честно, мне кажется, они чем-то похожи, чуть что – дать кому или, наоборот, взять кого:

– Здрассте, – и даже:

– Пожалуйста.

Самое главное, не надо ни на ком сосредотачиваться, как на подлиннике, ибо к метаморфозам эти заразы – шпионки:

– Приспособлены до неузнаваемости! – и если я чего решил, то выпью-т обязательно, чтоб к этим шуткам не относиться полностью отрицательно.

– Ты описался, – сказал тоже еще живой комиссар, и, о, ужас, опять уже в телогрейке, хотя последний раз был уже в шинели. – И.

И был счастлив додумать:

– Описался, – потому что и назначил меня на время оклемавшийся третий:

– Ее конюшим? – Попытался я сам догадаться.

– Поваром.

– Да вы что, господа енералы, – я больше не хочу грешить просто так – дайте повод.

Но они уже, видимо заранее, отцепили свой вагон, и я остался – но явно не один – на один со своими мыслями.

Эта полуголая венгерка вернулась, но не одна, а с ружьем и головами командира и комиссара – третьего не было, что так выругалась:

– Будь он здесь за оконной ширмой – оставлю жить, но будет только у меня на посылках.

– Как Золотая Рипка? – спросил я в надежде, что не заставит меня снимать ей хромовые сапоги.

И он, похоже, обосрался, и выполз, но не из-за занавески, и из-под ее трехспальной тахты, что ужаснувшись такой невиданной красоте, я спросил:

– На чеки брали?

– Ты, – она поводила лапой с вытянутым вперед пальцем, – договоришься, что я привяжу тебя, как – кажется – Блока, к ножке этой тахты-бум-барахты.

– Так я здесь не начальник, что ли? – выразился, даже и абсолютно, не подумавши, а только, как логичную рифму ее пропагандистским наклонностям.

И она на самом деле взяла меня под уздцы, но, к счастью, я понял, тоже самое, как:

– Быка за рога, – что значит: сопротивление разрешается, как игра, но только в Бе-Бе – с заведомо проигрышным финалом.

И провел ей переднюю подсечку в падении – мой коронный любимый прием, если для него даже нет не только много мягкости, но и места не хватает.

Правда самому удалось лечь у нее ног – сама? Да, упала на диван, как кукла, только на это и способная, что разозлить человека и то только для того же самого:

– Трахтенберга.

И поэтому хотел сначала сказать:

– Я нечаянно, – но передумал.

– Ладно, ладно, – замахала она лапой, и я решил:

– Позовет к себе, как Тузик Грелку, – нет, начала миндальничать:

– Пусть бой до смерти между вами выберет лучшего, – на что этот Гаврик-Мавр-ик сразу заметался, как – не Сократ, не договоривший у Капитолия хглавного, а вот именно, как этот самый Тузик, заметивший меня, как колбасу вкусную, ливерную.

Не знаю, понял ли я уже чуть раньше, что этот Мавр за оконной шторой и есть сам Германн из Пиковой Дамы Пушкина, или сначала всё-таки показалось, что это Шарикофф на своих подшипниках подглядывает за Зинкой в душе, где вода кончилась, надеясь, как сам поэт, что так и улыбнется сквозь пары, оставшиеся еще от ее прихожего мужа Гаврилки, точнее, наоборот, не Гаврилки, а соседа без имени и отчества, так как сам напарник по кроликам профессора Женского – для нее Гаврилка, чтобы было в рифму:

– Зинка, – пошел ловить для профессора новую собаку, али хоть австралийского кролика, где их разрешено брать себе без лицензии, – несмотря на происки наших защитников животных:

– Так нельзя! – А почему, спрашивается, если только так и можно всех запутать, что профэссоре Женский – это я и есть.

И точно, это был Манов – Ман – майор – куратор Края, где я бывал, да, но когда – не знаю, – ибо это было недавно, а по подсчетам:

– Очень, очень давно.

– Дак-к я думал, вы на Фишер-Мане, – прокрякал я. Но он опять замахнулся, и я исчез на противоположной стороне кровати, где была её голова.

– Хорошо, – прохрипела красотка, – тогда пусть он держит меня за ноги.

Я сначала думал, что сейчас как раз проснусь, ибо так бывает очень редко и только больше с Маргаритой – сестрой королевы Англии:

– И бьют и доставляют радость одновременно, – и главное:

– Самому всё ясно, что:

– Хуже точно не будет, так как хоть что-то, но надо обязательно оставить на завтрева.

А, спрашивается, какое у нас завтра, если я не в состоянии разобраться с тем, что еще будет сегодня. И сказал, как последнее назидание, вложенное мне, если не в душу, то за пазуху – кажется.

Глава 6

– Пусть выйдет, пока мы насладимся, – сказал я просто.

– Я те щас выйду, под кроватью жить будешь, как у Блока привязанный навсегда к ее равнодушной:

– Но-ш-ке-е.

Я всё понял, поэтому так и ответил:

– Отпустите меня – я попал не в ту Прохиндиаду.

– Ты не сказал пожалуйста.

– Так, пожалуйста.

– Теперь уже поздно, – поздравила и она меня.

– Вы, что?

– А что?

– Вы, что, не поняли, что у меня задание.

Она ответила сама, не давая рабу насладиться победой надо мной:

– Я – Кальтенбруннер – сия весчь – мой Мюль.

– Он Мюллер? – немного удивился я. И добавил:

– Если я расскажу всё, что он в подполье был командиром партизанского отряда – мне, что будет?

– Хорошего ничего не будет! – нагло гаркнул Ман, – ибо мы и есть партизанен!

– У тебя немецкий крест на шее, – ответил я холодно, хотя и шутя, а он его и хватился.

– Вот, пажалста, посмотрите, мэм, это не меньше, чем групен своего фюрера.

И, кстати, нам и надо захватить фюрера, – добавил.

– Зачем? – строго спросила она.

– Вместо него будет Кальтенбруннер.

– Это важно?

– Не знаю, мэм, но так надо.

Она ответила, что тогда надо убрать этого Кальта – Хальта, а она и есть тот самый Фишель-Абель, которого мы ищем.

Так-то понятно, не зная точно – кто есть кто – значит и не запутаешься, но всё равно непонятно, зачем нам Фюр, если с Кальтом легче договориться:

– Мне так непонятно.

– Тебе и не надо ничего знать – ты только Перевозчик информации.

Оказалось, Пере-Везти инфомэйшэн по-настоящему можно только в роли этого прохиндея:

– То ли, Картера, авось и Бруннера.

– В себе, как ты в нем, понял? – хотел даже замахнуться Ман, но я его опередил, сделав небольшой нок:

– Аут в правую почку, что многие только позавидовали:

– Первый раз за всю мою тридцатилетнюю истории в этом деле Перевоза на Ту сторону Стикса вижу такой Нок-Аут, – похлопал в ладони вошедший мэн с двумя телохранителями.

Это был третий неопознанный педант, надеюсь, не всё еще ее муж, я кивнул на Прохиндиаду, то ли Лариску, то ли – авось и – Лиговку – и хорошо, что это не одно и тоже, ибо тогда трудно будет отказаться, что я и есть ее:

– Самый первый законный муж, – и ничего страшно, если не считать того, что, простите, а:

– Всё-таки не справлюсь, наверно, сэр.

– Что вы сказали? – пропел он так, что можно подумать: жалеет, что не расстрелял меня вчерась-позавчерась, авось, и намедни, третьего, кажется, послезавтра.

– Простите, сэр, – ответил я, но вам желательно прикупить Ролекс, хотя бы за сто рублей, как у продавца цветов в фильме Свадьба Павла Лунгина, а с другой стороны, вас, наверное, всё равно не проверяют?

– Так точно, мил херц, только вы и ваш начальник охраны, заодно с Евой имеют это, так сказать:

– Полное право, – ласково махнул рукой я, еще не совсем и не до конца понимая, за кого меня здесь – таки – принимают.

И оказалось за Хи – куда без него, ибо это и будет самая большая Прохиндиада, если он остался жить вот так свободно, а не в ХГреции сидит в подвале, как Саддам Хуссейн заживо погребенный, или торгует маками в Миделиновом Картеле заместо Доктора Зорге, уже давно намылившего в Японию-маму, как коренной последователь не только Сакуры, но и Кама-Сутры.

– Мы пришли, – ответил на мой вопрос по Булгакову:

– Что здесь делает мистер Швондер, – пришли, так сказать:

– Добавить вам еще один вагон, сэр.

– Я – простите – но не Рузвельт и тем более не Черчеллино – коньячино – сигарино кубино.

И да, – добавил я побыстрее хоть что-нибудь, чтобы не начали гадать:

– Точно ли к тому обратились за поводом, все беды и победы повесить на него, а не на эту придурошную Лару или Лиговку – всё равно, пока что, ибо:

– Будут и другие.

– Меня куда, в Матросскую или и Бутыркой обойдемся?

– Простите, сэр, – вежливо обратилась ко мне Лара, – вас пока никто не назначает руководителем публичного дома.

– А тебе хочется быть его гранд-дамой?

Она промолчала, а этот Швондер – или, как его там – объяснил:

– Нет ничего опасного и вредного в том, что вы ошибетесь на очередной лекции по и о международных положениях.

– Ибо, не так страшен Хи, как его Малюта Скуратов?

– Очень, очень капитально сказано, дорогой мистер Холмс.

– Почему Холмс?

– Ибо вы как он видите предмет не только при свете, но и днем с огнем.

– Вот из ит?

– Не так страшна ложь, как правда о ее повсеместном распространении, – ответил он, и я понял, что здесь промашки уже быть не может:

– Не обман главное, а ужас о его повсеместном распространении.

– Поэтому, мэр, и нужен такой человек, как вы, способный говорить правду всегда и везде, ибо только заведомое враньё – это и есть, нет, не просто правда, а:

– Правда Непобедимая-я-я!

– Хорошо, – ответил я, – давайте попробуем немного потренироваться в этом деле: говорить, всё, что хочется, а на выходе всё равно будет только:

– Ложь.

– Простите, сэр, но вы случайно оговорились – Правда.

– Разве мы не поменяли их местами?

– Нет, конечно, – даже заволновался этот Третий – авось просто Швондер, – наоборот, если говорят:

– Правда – сразу включайте счетчик – это ложь.

– Если ложь? – спросил я, – правда?

– Всегда правда, – немного уже устало ответ, как теперь уже начал понимать я, Гэби.

– Если вам пока что не всё понятно, то имейте в виду – в случае размышления – делайте расчет не тавтологично, а по экспоненте.

– Вы имеете в виду, надо брать производную от предыдущего уже полученного результата, – ответил специально без знака вопроса, как мальчика для битья логики.

Майор, приставленный ко мне ранее, всё это время молчал, как рыба, сомневающаяся, что выбрать лучше:

– Уху или жарёху, – как вам, мил херц?

Но они даже не предложили ему, как Лева Задов матросу Железняку:

– В коридор! – или даже сразу:

– Катэллэ! – с итальянского: к стене, сволочь.

Тем не менее, сообщил, что я не хочу спать и с ним тоже.

– Он будет спать под кроватью, – наверно, пошутила Лара.

– Если только я могу называть тебя Клариса, которая надоела мистеру Пушкину, но зато еще нужна мне.

– Вот именно поэтому, – дал я тезис Гэби, – что в России убили невинную собачку Шарика по-русски и Бобика по-итальянски, – и началась революция.

А как Зинка-то плакала, мама мия-я! Не от их ли взаимообразного союза и произошел, – тоже, знак вопроса не нужен, ибо знаю точно, хотя и по косвенным причинам нового, совсем нового расположения звезд:

– Одной точно не хватает.

– Да, сэр, это именно вы и есть, – апп-солютно без улыбки сообщил, можно уже с уверенностью сказать:

– Великий Гейтс, – точнее, Гетсби, и тоже неправильно:

– Гэби, – это в десятку.

Когда все и ушли и даже Лариска, я прилег, чтобы осознать во сне, как всё было, а и не было. Но в дверь постучали.

– Я никого пока что не звал, моя милая. – И ответ:

– Я зав производством из соседнего – через один вагона-ресторана.

И тут не дают покоя – опять рестораны, как будто нельзя поесть дома или в парке на аттракционах мороженого с пирожками, хотя, конечно, из чего:

– Не проверить.

– Да, входите, но я пока сплю, посидите рядом, почитайте мои мемуары.

Но она сразу толкнула меня в бок, что, мол, как нарочно:

– Мы з вами хгдей-то встречались-ь! – и лапать куда ни попадя.

– Ты что?

– А что? Не генерал, чай, думаю, можно и без доклада тебя разложить на запасные части.

– Генерал, именно, почему ты об этом ничего не знаешь?

– Они пошутили, – ответила она и я почти сразу почти поверил, но ответил строго:

– Не балуй без приказа.

– Ты унтер-офицер – они тебя разыграли!

– Зачем? – более, чем строго спросил я. И сам догадался: неужели на случай подставы?!

– Небось, небось, – пощекотала она меня, – будет случай мы сами их подставим.

– В случае чего ты поклянешься на чем-нибудь, что Хи – это я?

– Клянусь уже сейчас.

– Спасибо, тогда давай, и давай, как можно дольше не просыпаться.

– Дорогой, слышь ты, я во сне не умею, пока не научишь, – сказала так, как будто засиделась в девках наподобие Татьяны Лариной. Между прочим, прототипа, скорее всего, Лары Бориса Пастернака.

Так сказать, пошла по лапам от долго поста-то. Но самой, конечно, как всем, тоже не только надо, но и очень хочется попробовать.

– Это я Лара, – сказала, как назло под руку толстушка зав производством вагона-ресторана, где даже Котлет по-Киевски и то, вряд ли найти даже по спецзаказу после его закрытия в 22—00.

– По какому времени, по международному?

– Сегодня? – она. И я решил больше не распространяться, даже, если у нее есть хромой, как не знаю, кто муж – пусть жалуется Папе Карло, что сегодня его обнесли на правилах уличного движения:

– Не ходи сюда – туда ходи, где есть размеченный черно-белыми линиями переход для инвалидов прошлой войны.

И бросились в рассыпную, но только она одна, из чего следует, что не испугался, а значит, еще есть надежда спеть песню про генерала. И несмотря на присутствие третьего человека в вагоне, подошел к зеркалу и штангенциркулем померил свои уши.

– Сейчас есть возможность наращивания всего, – сказал он, что могло значить только одно: за этим и пришел, чтобы мне кое-что изменить в разные стороны для:

– Маскировки? – решил уточнить я.

– Чтобы парализовать человека, одного устрашающего, как у жреца Пирамиды Майя, чуть улыбнувшегося вам сквозь плотно сжатые для быстрого разжатия зубы, взгляда – недостаточно.

– Что еще, надо уметь заговаривать зубы?

– Иметь взгляд изнутри и сверху, как на каракатицу, уже понявшую: не сегодня – так завтра, а что-то обязательно будет.

И предложил потренироваться.

– На ней? – спросил я и даже не успел понять, почему надо ее заставить преклонить колена, как тридцатилетняя старуха перед – по ее мнению – уже престарелым Жюлем Сорелем.

Чтобы повторяла неустанно:

– Их либэ дих, мой юный Вольтер, – как и делала сиськи-миськи одна милая Катя.

– Вы хотите сделать из меня настоящего Хи? – спросил на всякий случай, когда повариха ушла.

– Как настоящего.

– Почему именно, как, а не сразу в подлиннике?

– Потому что КАК – это и есть Подлинник.

– Кто он такой тогда? – уже совсем мало осталось того, что понял я когда-то недавно.

– Потомок жреца Пирамиды Майя, – больше пока ничего узнать не.

– Не удалось?

– Не решились, – так будет точнее, – и этот Док беспечально повесил голову почти до своего пуза, что, мол, если так было, то пусть и продолжается, несмотря ни на какие На.

– Людей очень легко запутать, – сказал Док и добавил: – Если не опасаться, что вообще перестанут чему-либо верить.

Кто этот Третий – Док, я так и не мог понять, ну не придурок же Стук, но спросил на всякий случай, чтобы вообще не забыть:

– Ты кто?

– Да, ты что, мил херц, забыл, как мы чуть не в одной колонне клюкву собирали?

– Простите, но вы на него абсолютно не похожи.

– Вы на профессора Женского – тоже.

– Это была шутка.

– Как сказала Пиковая Дама Пушкину, когда он решил заглянуть к ней в спальню, чтобы познакомиться поближе?

– Он не поверил.

– Вот что, что она еще молодая, или, наоборот, более-менее старая? Или вы думаете, как Набоков:

– Возраст? – и добавил: – Имеется ли это значение?

– Да, – согласился я, – большей частью мы трахаем не человека, а его вкусную, как кофейная – от Амбассадора – пенка. И, да, – решил я продолжить, – мне иногда нравиться, что я от природы уже профессор Женский, но люблю и того, кто находится неизвестно где, но где-то рядом – точно:

– Унтер-офицера.

– Вам, как истинному жрецу Пирамиды Майя ничего не надо будет делать самому, ибо Женского будет в вашем присутствии – не беспокойтесь – исполнять Ванов, а:

– А вы? – не смог не перебить я.

– Унтер- офицера.

– Так, я буду только трахать приходящую прислугу?!

– Вы что-нибудь еще можете?

– Извините, милый сэр, но я сам буду решать, как Король Лир, кому пасти какую козу.

– Вы король Лир, – повторил Стук, как эхо, предназначенное для раздумий хомо сапиенса.

– Хорошо, вы выбрали.

– Не хорошо, что я уже выбрал, а я сам решу надолго ли! – это можно запомнить?

– Вы предложили мне играть Шута перед вашим величеством?

– Пока только на испытательный срок, впрочем, извольте, но сколько жалованья вы себе положите?

– Немного, если считать по теореме Ферма.

– Хочешь доедать всё за мной?

– Если только вы не против.

– Хорошо.

– Хорошо, как только захотите меня уволить – дайте знать.

– Перестать есть, чтобы тебе ничего не доставалось?

– Спасибо, сэр, что присвоили не только меня, но и мою еду.

– Мог бы и отказаться от приглашения.

– Да, конечно, я еще подумаю.

– Если ты будешь думать, что должен делать я?

– Я вам буду напоминать по ходу действия.

– Мне не нужен суфлер.

– Мне тоже.

Утром мы вышли на мост и подстрелили два самолета, выследившей нас авиации. Пришла Лара, а следом за ней Лиговка, и до такой степени, что я решил, наконец:

– Значит, их две!

– Ты думал больше? – спросил Стук.

– Мало тоже не хватает, – постарался я ответить вразумительно.

– Одна может разделиться на двоих, – не позавидовал и он. И добавил: – Если часто думать, что их больше, и именно это больше тебе нравится.

Но они обе наперебой обратились к разлегшемуся на верхней полке Стуку:

– Гэби, – они даже, не спрашивая меня ни о чем, так его назвали.

Я почему-то так обиделся, что плюнул, вышел на ступеньку и сошел с поезда, спрыгнув в мягком месте. Прокатился всего ничего по откосу.

– Слишком много интриг для моего бессознательного легкомыслия.

– Вы воюйте, так сказать, а:

– Мы подождем.

И вернулся на станцию под названием:

– Конец, – и хорошо, что не фильма, а то можно подумать, что ничего и не было.

Вошла повариха и спросила:

– Какое меню вы хотите утвердить на завтра?

– На завтрева? – переспросил я, в надежде, что это всё-таки не та реальность, в которой мы живем.

– Пожалуйста, сэр, не надо со мной разговаривать, как с деревенщиной, я долго училась в городе.

– На кого? – не хотел спрашивать, но зачем-то всё равно спросил.

– Так на шифера, – почти ласково ответила она.

– На шнифера? – переспросил я.

– Рипит ит, плииз, я по-русски не всегда понимаю плохо.

– В том смысле, что плохо?

– Что плохо, то не лучше, чем хорошо, – ответила она.

А я даже застонал:

– Ну, опять началось!

Оказалось, к счастью, что на шофера.

– Разденься.

– Что? – и добавила: – Я этого себе не позволяю.

– Почему, боишься привыкнуть?

– Не то, что привыкнуть, но и отвыкать – тоже не хочется.

Пришлось выгнать с напутствием:

– Готовь тоже, что вчера.

Думал, что начальник этих поселенцев, но никто не обращал внимания на мои хождения вокруг да около рубимых ими деревьев. Наконец, один сказал:

– Доктор, мне ничего нет?

– Опять просит клизму? – спросил я другого.

– Скорее всего, кокаинум, – тоже пошутил ответчик.

Другой посоветовал:

– Ты ему должен самогонки полтора литра.

– Если не отдам, зарэжэт?

– Почему сражу это, но больше уже не получите.

– Чего? – спросил, но даже не стал дожидаться ответа.

А зря, ибо на пути к паровозу, через столовую с вывеской:

– Общая, – слово, видимо, было еще одно, и вот это уже произнесенное:

– Столовая, – но тут же кочегар с березовыми поленьями посоветовал:

– Называйте ресторан, тогда даст бесплатно.

– Общая, – начал я выяснение обстоятельств, что из чего тут превратилось: ресторан в столовую, или, наоборот, столовая до него выросла.

Но он сразу догадался:

– Если хотите можете опять сделать из него общую баню.

– Общую, или всё-таки по четным одни, а по остальным остальные?

– Это всё равно, так как всё равно привыкли мыться все вместе.

– Почему?

– Воды мало.

– Воды мало, – повторил я и вошел в этот забор, за которым не было даже крыши.

– Как здесь можно готовить круглосуточно? – спросил я.

– Вы правы, это будет невозможно скоро, – сказал голос головы, показавшейся из-под земли между двух поленниц.

– Ты кто?

– Ты, чё, Док, заблудился, что ли, не узнал?

– Тебе тоже я должен?

– Ты про Андрюху? Не обращай внимания, он говорит наугад, кто-то задолжал ему полтора литра самогонки, а кто – он не помнит.

– Так может я и задолжал, может когда-то и у меня был день рожденья.

– Не думаю, мистер. Вас здесь никто никогда не видел. И более того, мы уже давно не справляем этих Дней – чьего-то, но, точно вам обещаю – не нашего рожденья.

– Вас откуда набрали? – спросил я за обедом, перенесенным – пока строится новая столовая – в товарный вагон поезда, у которого их и было всего три, а последняя вообще платформа для перевозки леса.

После немецких лагерей? – добавил еще одну паузу их знаку молчания.

– Мы немцы, – сказала одна лесорубщица.

– Не верь ей, она говорит так нарочно, чтобы прощупать вас на место действия.

– Поставить на место? – попробовал я уточнить. И добавил: – Нет, я не немец.

– Но вы и на русского вруна не похожи, – сказал тот, кому я первому задолжал здесь полтора литра самогонки.

– Вы только не считайте нас за покойников, – сказал машинист, – а так нам всё равно, лишь не запрещайте нам пользоваться услугами этого Конца мира с его грибами, ягодами и рыбой.

– Вы не покойники, если любите еду.

– Вот здесь вы ошибаетесь, мистер, – сказал один, а другая добавила:

– У нас в Одессе это не едят.

– Да? – ничего не понял я.

– Мы отсылаем продукты натюрлих нашим любимым родственникам на Большую Землю, – сказала повариха.