Hannibal ad Portas – 3 – Бронепоезд

– Военное положение на транспорте, а ты украл паровоз и более того, даже не знаешь, где он теперь.

И даже второе – картофельное пюре с шишкой, сделанной очень похоже на рыбу или мясо – не дали, даже не предложив, хотя, конечно, отказаться от такой вкусной подделки невозможно. Но всё равно спросил Ванова, который его ел:

– Из чего сделана шишка?

– Не могу сказать.

– Почему?

– Сам попробуешь.

– На Химии, или меня куда?

– Сразу на Зону, – не на шутку разозлившись прокукарекала Лиговка, не высовываясь из окна, как обычно, а только, прозвенев сковородками:

– Хоть бы трахнул, прежде чем уходить в тыл на личном, практически, бронепоезде.

Ван даже не понял, что это она сказала, и добавил:

– Возьми ее к себе поваром, на меня она всё равно не похожа, ибо не только знаю, что засланная, но верю: предаст при первом чп Ману.

– Я сегодня с ним не поеду, – прозвенело из окошка раздачи.

– Завтра заедешь, – посоветовал и Ван, – а то упрется, вообще трахать некого будет.

– Мне всё равно.

– Почему, стесняешься?

– Да.

– Почему?

– Боюсь узнают.

– Другая есть, что ли?

– Да.

– Здесь все к этому привыкли – больше одного вечера никто не переживает, что он или она уже не с ним. И знаешь почему? Очень верят, что жизнь всё равно уже кончена.

– У меня другой вариант приближения к страху.

– А именно?

– Я уже ездил за одним паровозом с одной Прохиндиадой.

– И?

– И? Ах, и! Ничего.

– Ни ее,, ни паровоза?

– Да, мистер, так точно, всё, что, казалось, уже нажито почти что посильным трудом – пропало безвозмездно.

– Здесь ты ошибаешься, у нас за такие вещи платят.

– Не кровью, надеюсь?

– Да, не кровью, и это жаль, но вот приедет Ман, разберется, и тогда, если не успеете отвалить куда-подальше – или женишься, или алименты будешь всю жизнь платить, но, увы, не своим детям.

– Так, какой выход? – уже полностью растерялся я.

– Я уже сказал, какой: получи бронепоезд и на мост.

– Надеюсь, этот мост находится где-то недалеко, а не как обычно.

– Не знаю, что у тебя бывает обычно, но ты прав, этот мост в Хер-Мании.

– Да вы что?!

– А что?

– Какой смысл его брать, не понимаю.

– Ты на столько в себе уверен, что даже вопрос не ставишь своей правоте.

– Так война-то уж кончилась.

– Из-за того, что в прошлом не взяли один немецкий мост через Эльбу, нам пришлось положить пятьсот тыщ при взятии Берлина.

– И теперь рожать, что ли, некому?

– Ты рассуждаешь почти естественно и совсем не позорно, но вот некоторые менетики обещали устроить нам в честь победы мартено-генез, – а.

– Ясно, а пока так и не получается, и не получается. Думаю, им надо было изобрести литейную машину, как Дудинцеву – тогда, авось, как и его роман, смогли продавать даже на экспорт.

– Что именно, я что-то не поняла? – высунулась из окошка эта Гудини местной кухни, потому что я пока так и не принял окончательного решения, что не с ней же ездил на местный необитаемый остров.

А с другой стороны: больше никого не было. Но как предупреждали в разное время Ляо Цзы и Сократ:

– Это еще не окончательное решение, ибо из будущего может быть видно:

– Еще пару тех, кого раньше еще не предполагалось даже в проекте.

– Пока не будем думать о плохом, – опять уронила алюминиевую шленку проказница за окном раздачи.

– Может быть, нам повезет, – сказал я.

– Здесь не игорный дом, чтобы делать ставки.

– Да пусть поставит, – сказал Ван, вынув из супа, брошенную ему кость, хотя и небольшого размера, что по Ляо и Сократу могло означать:

– Еще будут гости-то.

И вот это:

– Гости, – всегда неприятно режет слух.

– Пожалуй, полдник я возьму с собой, – сказал я, – ибо надо проверить, не отвернул ли кто пробку на бронепоезде.

– Проверь, проверь, не все ли яйца еще без тебя пожарили, – опять начала судачить Застенка.

– Небось, не твои, – успокоил Ванов, – у вас в дороге будут свои куры.

– Их можно есть?

– На обратном пути.

– Сказки! – почему-то рявкнул я.

– Он не верит, что обратный путь планируется, – даже попыталась высунуть голову через непомерное окошечко государыня рыбка.

– Ну-у, – сказал зачем-то Ван, – можно уйти в обратную сторону, если сюда нельзя.

– Ты зачем это сказал? – теперь уже точно она вылезла на поверхность, как рыба об лед. Но я ее успокоил, что если надо заморожу так, что будет у меня свежей до самой Хер-мании.

И она теперь уже вышла в дверь со словами:

– Каким ты был – таким ты и остался, – намекая, что именно с этой песней мы будем брать их мало приступные рубежи.

– Ты не поедешь, – сказал я мирно.

– В принципе, это можно обсудить, – сказал Ванов, попросив компоту из клюквы, который – он думал – не пил еще.

– Хватит, ты пил уже два раза, не меньше, – процедила она сквозь зубы, ожидая продолжения его атаки, но пока не соображая ее качественного состава, а так только:

– Если пил, то сколько и с чем, если почти абсолютный трезвенник?

Но для проверки себя на наличие памяти спросила:

– Тебе с чем, с крохоборством, или с воспоминанием.

– Ни то, ни другое, – ответил он, – просто с сахарным тростником.

– Ты идеалист, что ли? – присела она за его стол с двумя стаканами, сделанными из бывших алюминиевых кружек, так как ручки у них обломались течением их времени использования, как вообще почти ничем не ограниченного, если не считать воровства времени здесь наливания.

– Я не буду, – сказал он.

– Почему?

– Где моя новая обливная? – угрюмо спросил Ван.

– Я даже не знаю, что такие часто встречаются.

– Она была красивая темно-коричневая, – сказал Ван.

– С таким благородным отливом? – тоже нашла нужным уточнить эти приличия персиянка. Ибо просто так, просто по-русски, или даже по-немецки ответить не в состоянии.

И она услышала моё междометие, ибо сказала:

– И да, для тебя, если что, информация, я русский тоже знаю.

И пришлось педалировать:

– Как немецкий?

Но она не смутилась:

– Да.

И дело дошло до того, что она дала ему уже чем-то немного затемненный кусок сахара, а он пообещал оставить ей эту кружку, как свою собственную награду за:

– Нашу победу!

– Ты че орешь, он хорошо слышит, – одним ухом при этом кивнула на меня, – запомнит и если что выступит моим свидетелем, что эту кружку не я, – и опять на меня чем-то мигнула, – не он даже, а ты сам украл эту кружку у приезжавшего пред-предпоследний раз Мана, что даже у него чуть не было истерики, не укори я его пообещанием доклада – пусть и после этой дополнительной войны о его высокоразвитых частно и даже собственнических инстинктах, скрытых на проверке у Дозатора его годности к майорскому званию – пусть и в такой глуши, как эта. – И.

И даже я забыл: пил уже компот или только собирался запастись им для нескучного перехода в дальние дали.

Неожиданно вошел Ман, а Лизунья кухонных принадлежностей ему и ляпни, едва он с порога не снял ничего:

– Ты бы снял фуражечку-то, в достойном всеобщего внимания месте находишься.

– Почему на таких повышенных тонах? – просто ответил Ман после того как сел напротив Вана, всегда находящегося в бывшей фронтовой фуражке, которую – как шутили здесь некоторые местные медведицы и другие волчата – скорей всего, снял с убитого немца, который до этого снял ее с убитого им американского майора ихних экспедиционных войск. Почему некоторые – не прямо в глаза, конечно, преследовали Ванова кликухой:

– Интер-Вент, – не совсем понимая смысла этих двух слов вместе взятых.

Так только:

– Чем-то, а лучше, чем быстро напрягающийся из частных водных условий местный хотун, ибо драпа – и то не всегда хватало для его всегда готовности к семикратной эрекционности.

Иногда не встает уже после первой штыковой, а откуда – спрашивается – вода? Неужели до такой степени уже не страшно, что плевать приходится на внутреннюю часть ее околыша, а:

– До начала атаки в ее полном равноденствии размер был похож на адресованный старшиной:

– Во время атаки голова садится, а фуражка, наоборот, расширяется – так что – сойдутся, как раз.

Но иногда получалось почему-то наоборот, спросить старшину о причине никогда не получалось по двум причинам: или он всегда уехал за пополнением запаса – и не хотелось сразу верить, что людей, а не продуктов для их питания – и другая, любопытная:

– Велика была фуражка только тем, кто в этом бою пал так, что больше и не поднялся.

Поэтому часто просили:

– Мне поменьше, пожалуйста. – На что что старшина отвечал:

– Какая попадется – та и твои кусты.

– Насчет крестов там ничего не написано?

– Я не понял, что ты ответил? – сказал строго Ман.

– На моей коричневой кружке не было креста, – неожиданно забрыкался Ван, видимо, на что-то намекая, но только не на, чтобы увязаться вместе с нами.

– Не бойтесь, он с вами не поедет.

– Побежит? – невинного резюмировала полковница – лучше: пока что:

– Половница. – Хотя ходили слухи, что был у нее полковник, пока его еще не расстреляли.

– Ее сослали сюда за то, что полковник покончил с собой, не досидев своего пожизненного срока до конца.

– Тогда еще пожизненно не давали, – сказал Ман.

– Уже, – видоизменила его формулировку сама Гусятница.

– Вам не прожить и двадцать пять, – бесстрастно сказал Ман, и хотел забрать свою коричневую с благородным отливом кружку, но Ван остановил его руку:

– На вашей не было креста! – айкнул он.

– На моей не было?! – рявкнул майор, – было.

– Да?

– Да.

– На этой креста нет, между прочим, – сказал Ван и отпустил свою лапу на некоторое время.

Но Ман нашел или успел незаметно сделать крест на внутренней стороне кружки.

– Как будто так и было, – сказал он и плюнул на просвет между самой кружной и ее ручкой так, что чуть не попал в глаз небольшим количеством слюны, пахнущей трофейной виски, Вану. – Не лезь под микроскоп своей рылой в следующий раз.

– Это как виски у вас женского рода? – спросила назойливая Липка, или, уж забыл, как ее звать-то, Крышка от кастрюли из нержавейки, может.

В принципе они все такие: когда-то были крышками, а теперь все сломанные.

В принципе, так, – резюмировал Ман, – всем по кофе с трофейными пирожными, – и скажу новость, как тост.

– Пирожных нет, – сказала Лиговка.

– Где они?

– В резерве.

– Я разве не резюмировал, что это очень важный тост?

– Всё равно их нет.

– Где они?

– Вы уже это говорили.

– Хорошо, пока что не буду совсем портить вам настроение, позвоню своему Ветро-Праху, чтобы принес мои личные.

Этим Прахом оказался местный Стук, но он тоже сказал, что:

– Пирожных осталось немного.

– Сколько?

– Десять.

– А было?

– Двенадцать.

– Почему так мало?

– Я больше не видел. Наверно, медведь съел, когда последний раз приходил лапаться.

Тем не менее, оказалось, что пирожные есть в большом и даже достаточном количестве, но они уже прошли глубокую заморозку, поэтому могут быть выданы только тем, кто останется в живых после первой победной атаки бронепоезда – будь то, хоть бензоколонка, хоть водонапорная станция.

– Я даже останавливаться не буду, – сказал я, точнее, только хотел сказать, но меня перебила эта Лиговка:

– Он ничего не понимает в происходящем.

– Немой, что ли, это хорошо, – сказал Манов, но я всё равно захотел поучаствовать, чтобы потом не часто посылали, как только деталь каких-то машин.

– Что ты хотел ляпнуть? – мутировал ко мне Ман.

– Перед атакой или после потчевать бойцов моего отряда пирожными? – это первое, и второе:

Глава 4

– По выбору, кому тирамиссу, а кому просто плюшку с вишенкой под названием пицца, а там, авось, и так уже остались одни только корки? – это перевела за меня Лиговка.

– Он немой? – для начала поинтересовался майор.

– Возможно, нет, просто не хочет с тобой разговаривать.

– Это почему, боится, что ли?

– Да, ему сказали.

– Что?

– Что вы сказали.

– А именно?

– А, – так сказать, – лагерь недалеко.

– Что значит, недалеко, близко, что ли?

– Да, конечно, – вмело ответил Ван.

– Это похоже на раскрытие тайны, – сказал Ман, – поэтому ты, скорее всего, не останешься здесь, а тоже пойдешь.

– Куда? – не понял Ван, и хотел даже возразить, что, мол, не ты, майор, меня сюда спровадил – не тебе и выручать.

И пока прения продолжались пирожные разных сортов появились с чаем из листьев то ли черемухи, то ли черной смородины, а скорее всего, – как и пропедалировал присоединившийся Стук:

– Из прошлогодней картофельной ботвы.

– Чем она лучше, пьянит, что ли?

– Я себе именно это внушаю, дорогие мои.

Он врет, решили все. Лиговка же раскрыла секрет:

– Клюквенный сок пьет из разрешенных ему для этого дела запасов.

Каких, лучше не спрашивать, но, скорее всего, стратегических.

Но вот так додуматься, что здесь нельзя собирать даже клюкву, не стукнув предварительно наверх о количестве ее стратегических запасов, я не мог, хотя может быть и есть какое-то условие на ее досрочный сбор, но только не это, скорее, это как-то связно в одним-двумя людьми, – а:

– Очень хочется трахаться со всеми.

А я до сих пор не понимаю, чем Джульетта так уж понравилась Ромео. Только тем, что Меркуцио и так ей надоел – дома – как хороший, да, но только:

– Рецепт для похудения. – Или, что тоже самое:

– Надо понять, что человек в посылке бессмертен, а там уж потянутся не только Ромео, не только к нему Джульетта, но все остальные дни тоже будут расписаны, как накладные:

– С ценами намного ниже, чем мы здесь привыкли толкать при Сухом Законе-то! Не натолкаешься.

Но самое лучшее средство от врожденной спекуляции – это, конечно, вот эта самая клюква, лихорадочно вытащенная прямо из-под колес желающего пройти мимо паровоза, – а:

– Мы его остановим! – на крайний случай можно по-партизански отползти в кювет.

И было немного сомнительно, что людей здесь собрали только для того, чтобы потом ими пожертвовать во время операции – как я думал – позволяющей продолжить так счастливо закончившуюся победой войну.

– Я должен проверить, как ты водишь, – сказал Ман и повернулся ко мне.

– Я?

– Посылать пока далеко не буду – еще наслушаешься, – сказал он мягко, но с укором, что я медленно реагирую на приказы.

– Он подозревает, что ты не военный, – шепотом перевела мне Лиговка. И добавила: – Он подозревает, что ты сидел.

– Да? Почему?

– Никогда не спрашивай сразу два раза, – опять шепнула Ли.

– Почему? Ты не успеваешь сообразить, каким должен быть перевод?

– Я прошу тебя, не кобенься, ситуация намного более серьезная, чем ты думаешь.

– У тебя не видны следы от погон, – решил смилостивиться пояснением Манов.

Хотелось спросить:

– На каком месте, но решил пока воздержаться.

И он рявкнул, крякнув:

– Хорошо, заводи!

Я чё-то растерялся, что даже чуть не спросил:

– Вот прямо на этом сарае и попробуем?

– Ты чё, в натуре, – похлопал меня по спине Стук, – может у него и есть колеса, но рельсы сюда не подведены.

– Он думает, что можно кататься без рельс, – сказал и Ван, но мрачно – лишь бы хоть что-то вякнуть, ибо имел настроение паршивое, приближающееся к потенциально к блевотному, так как ездить на паровозе любил, но не больше, чем со скоростью десять километров в час, когда подсаживался к машинисту для проверки выполнения месячной нормы, как он всегда говорил в надежде:

– Кладо-искания, – хотя на самом деле только об этом и думал, каждый раз проверяя не кубо-метраж загубленных на корню дерёв, а саму, оставшуюся после них поляну – не здесь ли упал валютный запас этого Края, перевозимый на Родину, коей считал существующую, но никому из местных неизвестную страну под названием Россия.

– Так, за сколько месяцев выработки перевозилось золото на том паровозе? – спросил я его, хлебая пространство сучков и гнилых шпал, распластавшийся на пути к паровозу.

– Неужели ты думаешь, что это был паровоз? – даже немного оглянулся на меня Ванов.

– Неужели самолет?!

– Ты ни разу не видел, что ли, как они летают? – смело предположил он.

– Я?

– И ты тоже! – рявкнул, правда, негромко лягающий впереди дерева и пустые консервные банки Манов.

– Лучше молчи, – шепнул Ван, – а то раньше времени расколешься, и он не пустит тебя в этот поход, а это значит, что назначит проверку, которую ты вряд ли пройдешь.

– Почему?

– Еще никто не проходил.

– Я пройду, – сказал, но тут же подумал: зачем?

Но поздно, Ман услышал, и молвил уже почти чистым русским языком:

– Вот сейчас и проверимся.

Оказалось, нетрудно, он сразу предложил:

– До следующего леса и обратно.

Но я переспросил:

– До следующего населенного пункта и назад?

Он даже перестал заводить себя пустотой разочарований, сказал:

– Ну, смотри, ты сам напросился.

Чуть только раскочегарил до семидесяти, а пробка уже чу-то мяукнула, как недовольная кошка, что, мол, мил херц, и я могла бы жить с тобой. А вот такие вещи, что у меня уже есть кошка, ей по барабану, как, надо понимать:

– Вообще не волнуют, – ибо:

– Если я твоя, чё ты дергаешься как под недостаточным наркозом?

А, впрочем, прыгать бесполезно – искать даже не будут:

– Пусть живет с медведем, пристрелим обоих, как даже не найдутся сами, когда придут воровать железо с крыши нашей штаб-квартиры, где Ван уже начал писать письмо Кой-Кому – в последнее время всё так засекретили, что впору раздавать каждому словари – это на одном и том же русском-то языке! Зачем? Ибо:

– И так никто ничего или совсем мало что понимают, так как давно отвыкли глубоко вдумываться из-за слишком большого уже приближения реального времеми – нет, не зачатия – окончания войны.

– За что? – это уже никто не помнит.

Пробка предупредила второй раз, а Ванов, который наперебой с напросившейся и на эту пробу пера Лиговкой бросал и бросал уголь в раскрытую картинку, как в тайну картины Караваджо Взятие Христа под Стражу топку паровоза, молчал, как рыба, ушедшая под лед, ибо вы, да, хитры, черти, а я всё равно найду время и место моей пролежни, куда вам хода не будет.

Прыгать вот так сразу, без видимой причины было, тем не менее, стыдно. Наконец Лиговка незаметно стукнула меня своей совковой лопатой, что хотелось даже спросить и даже ответить:

– Сейчас? Да, буду, и тебе особое спасибо за предложение, хотя сделано, как всегда в то время, когда я на работе.

– Так, я тоже, милый, не блох чешу.

– Ладно, тогда прыгаем вместе.

– Когда, – разумеется, только подумала она, но я и сам растерялся.

Почему? И только тут вспомнил:

– Сзади пыхтит на суперсовременном лайнере Ман.

– Нарочно отстает, – только и успел сказать я, как пробка вылетела, захватив за собой столько пару, что хватило бы с избытком и до следующего леса.

Ман, скотина, прошел мимо на большой скорости, что даже подумать неизвестно, как надо, чтобы понять:

– Почему он до сих пор шел сзади, а мы даже давление не превысили – если считать по-чемпионски.

Мы бежать, но застал врасплох вопрос:

– Куда?! – из-под папортников встала, а из-за дерев вышла почти целая армия.

– Вы нас ждали? – спросил я.

– Нет, – ответила Лиговка, – они встречают командующего.

– Какого командующего?

– Этой группировкой.

И они пропустили нас даже не солоно хлебавши, как будто нас тут и не было.

Не оглядываясь, остановился ли Ман, мы побежала в лес, высоко поднимая ноги.

– Почему? – спросил я ее.

– А ты думал, как?

– Я априори предположил, что было лето.

– А сейчас?

– Не знаю.

– Ну, попробуй сам догадаться: снег, когда бывает?

– Не бывает вообще.

– Да? Почему?

– Слишком много вопросов, мэм, тебя для этого приставили ко мне шпионить? Впрочем, как хочешь, я не думаю, что мне придется взять тебя с собой.

– Я и не собиралась.

– Почему?

– Это был только контрольный участок пробега, который кончился для тебя очень печально, ты не прошел отбор.

– Кто теперь поведет? А! понял, понял, вот, кто открутил эту пробку, тот и призер этих олимпийских игр?

– Ты на меня думаешь?

– Нет, кто-то раньше постарался.

– Я могла и дольше.

– Что, дольше, то, что раньше? Я тебе не верю, врешь ты чё-то всё.

– Ладно, твои лукавые намеки мне понятны, но они останутся без претензий, мы уже пришли, а мне пора уходить, так как деградация за запретной зоной начинается раньше, чем думают обычно.

– Ты не стабильна на территории Земли?!

– Только на некоторой ее части. – И почти, как сквозь землю провалилась, вильнув последний раз хвостом через одно дерево.

Но сказать, что это вымысел, язык не поворачивался, было очень похоже на правду.

Я спустился с откоса, потом на него поднялся – похожий был впереди – и там стоял паровоз. Его еще не было видно, но белый дымок ожидания вспыхивал впереди, как приманка:

– Их либэ дих. – Но меня ли именно, я еще не надеялся до такой степени, чтобы спеть, пытаясь спуститься вниз:

– Если ты рукой мне махнула с откоса – я там, на паровозе, буду обязательно.

И подкравшись к нему тихонько сзади, решил:

– Какая-то Прохиндиада спит прямо у топки паровоза и перед ней поленница отборных березовых дров показывает:

– Я здесь живу, поэтому сам и думай чё те надо.

– Ну, на секс не думаю, что она может рассчитывать, а так:

– Могу взять кочегаром.

Но не отреагировала, ибо спала, как убитая.

– Можно только удивляться, что ее здесь медведь не сожрал, – сказал я так громко, что она проснулась и ласково молвила:

– Отвали, Мишка, – а что здесь за Мишка, кроме медведя – вряд ли известно.

И что оказалось всего ужасней этот медведь пришел:

– Хау а-р-р ю-ю?

– Май нэймз? Ты думаешь я знаю?

И вот так даже непонятно было, кто что сказал, хотя на медведя я, конечно, не подумал.

Она проснулась и сказала, что от медведя ожидать плохого не надо, но держаться от него лучше на расстоянии пяти метров – так он будет меньше резвиться и приставать со своими неуместными услугами.

– Ты это серьезно?

– Попрошу – если по-русски, то – на вы.

– Если вы серьезно, я могу вообще не разговаривать.

– Как тогда просить?

– Что?

– Ну, если ты будешь у меня просить.

– Не могу додуматься, что у вас, мэм, можно просить, если вы прожили в лесу все четыре года войны.

– Какой войны? Впрочем, если вам интересно, я могу общаться с медведем.

– На его языке?

– Без языка.

– Что за секс без языка?

– Дело не в том, сэр, что секс существует, а в том, что он существует не в одиночестве.

– Вы думаете, и им можно заниматься в уме только?

Она промолчала и взялась за лопату, паровоз пошел быстрее, хорошо, что хоть что-то стало мне понятно – он кочегар. Почему?

– Есть захочешь – если есть работа, – ответила она, однако, через медведя. Удивительно, честное слово! Но уже начало приедаться, как то, что было, а теперь, увы далече, впрочем, как и раньше.

– В голове у человека есть своя Энигма, – сказала она, и ясно:

– От души.

– Ты неправильно бросаешь эти колуны в топку паровоза.

– Покажи, как надо.

И показал, удивившись, что огромное полено улетело так далеко, что при попытке его достать обратно, я оставил в этой топке пилотку, подаренную мне Ваном, как символ, что каждый на пенсии может стать офицером. Или, по крайней мере, его фуражка будет об этом напрямую свидетельствовать.

– Впереди станция! – прошел сигнал через медведя.

– Он на самом деле соображает! – опять обрадовался я, что кругом-то, оказывается:

– Луды, – хотя и более-менее метаморфоз-ированные.

– Ты не думаешь, что это твоя же мысль, просто отраженная от его первобытного архипелага сознания.

– Это одно и тоже, – смело согласился я с тут же пришедшей посылкой медведя.

Как и сказано в Библии:

– Сами вы можете не всё, поэтому Остальное должны, однако:

– Просить.

– Кто это сказал, Алан Тьюринг?

– Есс, мэм. Повторив при этом слова Апостола Павла.

– У тебя всегда одно и то же: чуть что что-то превышающее уровень общей образованности – значит, это открыл Апостол Павел.

– А разница? – только и смог я хоть как-то с ней согласиться. Но добавил для точности: