Керосиновый фонарь

Малыши разбивают цветные миры пузырей,Что надуты из мыла, надежды, воды, глицерина.На скамеечках мамы глядят отстранённо-цивильно,Как становится мир с каждым лопнутым шаром серей.Ну, а дующий в кольца старается щёки надутьТак, чтоб детским ладошкам охлопать шары не успелось,И летит над травой переливчато-свежая спелостьОтражённого солнца, избравшего призрачный путь.Пусть играют, шалят, раз нашёл на проказников стих!Малыши разрезвились, всё слаженней опыт движений.Сколько схлопнуто ими ушедшей любви отражений,В искривлённых мирах отражений твоих и моих!

Пушкиноведческое

Казалось бы, любой дебил,Когда дебил любовь итожит,Мог написать: «Я Вас любил»,Но не «Любовь ещё, быть может…»!

Родственные связи

О чём выражался Чехов галантно,Мы скажем грубей, пространней и проще:Конечно же, краткость – сестра таланта,И бедности мать, и гастрита тёща.

Поцелуй ветра

«Трудно на свете фатально быть одному…»

Трудно на свете фатально быть одному,Будто и плод в одиночку в раю надкусан.Ветер не знает, куда деваться емуМежду двумя поездами на встречных курсах.Ладить ковчег, чтобы вместе войти с женой,Да и детей привести в знаменатель общий —Так рассуждал в допотопное время Ной(Жаль, не рассказано, что там случилось с тёщей).Даже Христос не один висел на кресте.Даром, что справа и слева – бандитов хари.Всё же один из разбойников опростел,Не проклинал, а просил о небесном даре.Ты же по лужам – что Каин в ночи идёшь,Словно в саду холодеющем – вор Иуда.А по следам бесконечный шагает дождь.Всё безразлично – и оторопь, и простуда.Входишь в обитель – пентхаус или барак,Дверь вопрошает скрипучим баском: «Где брат твой?»Ты понимаешь: покаяться бы пора,Словно в который раз ошибся парадной,Ключ повернулся в скважине, да не в той,Сам ты ввалился в узилище, пьян и страшен.В зеркало смотришь, а там, за немой чертой —Вовсе не ты, а добрый доктор Лукашин.Адонаи, от лукавого сохрани!Хватит для Нади былого адреналина.Плещется что-то. Быть может, там Ипполит,Или же Лета, где Чехов ловит налима.Этот налим на поверку – левиафан.Гадость, однако, у вас заливная рыба!Рельсы прокладывай, радостный Мустафа.Новый Жиган едва ли скажет «спасибо».В книги вгрызаешься, думаешь сделать финт,Новую жизнь построить легко вчерне-то.Счёт обнулён, но куда ни посмотришь – фильм,Или же клип, или шумный мем Интернета.Справа и слева – что вспышки: «тадам-тадам»,Брута Хому не учили такому в бурсах.Ветер теряется, корчится в проводахМежду двумя поездами на встречных курсах.

Звёзды

Грусть опустила корни в рекуИ пьёт закатное вино.Цикады звонким саундтрекомВстречают звёздное кино.А там, в тиши, такие звёзды —Не вынешь неводом окнаУлов ночной: звенящий воздухПревозмогает тишина.Зови на на яркую обложку —Не дозовёшься светлых ты:Таким на красную дорожкуЗачем спускаться с высоты?Под тусклой лампочкой в подъездеНа землю скорби и заботБыл поцелуями созвездийПреображён и наш приход.Смотри! Сияет, позабыто,И наше прошлое вдали,Намного круче Бреда ПиттаИ много ярче, чем Джоли.

Касание

Бывает, срастаясь в одном касанииНеведомо как в единое целое,пронизаны молнией узнавания,Друг другу мы дарим взгляды несмелые.Случайно сближаясь в тусовке рыночнойК плечу подбородком, ладонь к ладони ли,Подветренной чёлкой, речью отрывочнойСродняемся – как, и сами не поняли.Так короток в нас этот миг пугающий,Так разумом правильным мы обузданы,Что верить не можем себе, пока ещёСчитая подарки судьбы обузами.Душа побиваемой в кровь КассандроюПророчит о чём-то, а мы не слушаем.И всё же, не в силах забыть касание,Таким непонятным явлено случаем,Невольно друг к другу стремимся взглядами,Как будто вот-вот разговор завяжется,Как будто остались надолго рядом мы,И это не кажется, нет, не кажется.Всё было взаправду, всё не обманчиво.Но вполоборота, немного бледною,Уходит она с мажористым мальчиком,А я остаюсь, почему – не ведаю.

Две музыки

Хулиганское кепи и модный галстук —Неплохое начало второй главы.Из окна у веранды в сад низвергалсяХорошо темперированный клавир.Весь мой вид – духовой оркестр и литавры,В обшлагах рукавов – четыре туза.Но по клавишам резво пальцы леталиИ влюблялись в созвездия нот глаза.Увядая, букеты в вазах стояли,Многоцветье взъерошенных хризантем.Отражалось в распахнутом вверх роялеНа дрожании струн волнение тем.Я ушёл на веранду и думал молчаПро напрасно оставленный макинтош —Был весь сад неожиданностью намочен,Гарцевал на калитке весенний дождь.А ещё через час по широким лужам,Приготовленный музыкой для аскез,Уносил я под мышкой тебе не нужныйПоистративший медь духовой оркестр.

Ромашка

Окно в вагоне запотело,Столь сыроват вагонный быт.Забудь о том, чего хотелось,Не жди того, чему не быть.Судьба, тебе не потакая,Пои́т железистой водой.Ровесник века, подстаканникСогреет жёсткую ладонь.Но эта нега не достанетДо глубины души твоей,Пока безвестный полустанокПроходит мимо без огней.Там, за окном – прикроешь веки:Была она иль не была? —Девчонке в тёртой телогрейкеВот так же хочется тепла.Такое видится нередко,Сигналом «Стоп!» не сможет статьСмешная красная беретка,Что Красной Шапочке под стать.Плывущих мимо целомудрийНе разгадаешь в полусне.Её растрёпанные кудриНе близко, рядом, но – вовне.И рук фарфоровая нежность —Лишь наваждение на миг,Когда стекло двойное междуТобой и ангелом, старик.Махнёт флажком и даст отмашкуНа отправление твоё.Заметил смятую ромашкуВ другой ладони у неё?Вы – кратко сближенные люди,За полкасанья до любви.Судьба застряла на «не любит»,Хоть луг ромашек оборви.И снова развела в нелепомСтремленье суетном земном:Ей – десять вёрст в сельпо за хлебом,Тебе – за золотым руном.

«Сколько всего написано о любви!..»

Сколько всего написано о любви!Что заставляет о ней вновь и вновь писать?Останови мой поезд, останови, —Выйду, чтоб там затеряться, в полях, в лесах.Не заставляй меня верить в смешной лубокИз-под пера поэта, помят и сыр,Всё потому, что на самом деле любовь —Больше, чем стих твой, и поезд, и этот мир.

«Может, знает о том далеко не любой…»

Может, знает о том далеко не любой,Кто шекспировской грезит Вероною:Равнодушием тоже бывает любовь,К бесполезности приговорённая.Что скорбеть над гробами Ромео, Джульетт,Что бальзамами страсти надушены?Ведь не пламенной страсти печальнее нет,Но холодной тоски равнодушия.

Что такое юность

Что такое юность, вряд ли нам понятно.То ли это глупость, то ли это прелесть.То ли зайчик солнца, то ли тени пятна,То ли это грубость, то ли это смелость.Дерева и люди сходны по природе,Пусть одни – дремучи, ну а те – цивильны.С возрастом, должно быть, юность не уходит,Просто затихает где-то в сердцевине.Некогда умолкнут жизни колокольцы.И тогда на спиле, соглашайся, друг мой,Рассмотреть приятней годовые кольца,Чем трухлявый опыт да гнилые дупла.

«Говорят, что море к любви остро…»

Говорят, что море к любви остро.Выходи к прибою и им надрежь.Говорят, что осень горит костромНа холодном ворсе твоих надежд.Только пепел взветренный тонко пелНад молчащей бледностью от золы.Ты горячность юную тёплых телИз былого времени отзови.Словно в фото вырежи силуэт —Не поймёшь, крылатым был иль бескрыл.Главное, что прошлого больше нет.И о том, что не было, ты забыл.Ни рабов покладистых, ни господ,Ни всего, что водится на Руси.Под солёным парусом горький плодВоспалённой вольницы надкуси.Всё равно, что Рим тебе, что Тамбов,Всё буруны пенные в боль белы.Это море врезалось сквозь любовьВ постамент возвышенной грусть-скалы.

«Видеть сквозь внешнюю красоту…»

Видеть сквозь внешнюю красоту(или, напротив, сквозь некрасивость)невоплощённую правду ту,что не доносит телесный синапс —в этом, наверное, есть итогжизни, прошедшей наполовину,многих разлук и многих тревог,горы разглаживающих в равнину.Ты, оказавшийся за чертойпрежней мечты (и жизни – отчасти),не обольщаешься красотойюности, прелести, нежной страсти.Смотришь не гордо, не свысока,но отдалённо – будто с обрыва,как поднимает под облакамолодость брызги свои игривов тёплой реке, где прошедший дождьстайки мальков согревал неслышно.Дважды в прошедшее не войдёшь,это простая заповедь свыше.Знаешь ли? Не о чем нам жалеть!Дар наш сейчасный своеобычен —видеть сквозь плоть, сквозь наплывы летобраз, что юности безразличен.Даже и и то не бросает в дрожь,что за спиной – с облаков и ветоктёплой рекой пробежавший дождь,а впереди – холодная Лета.

Молчаливый колокол

Прогулка по кругу

Он с утра вспоминает про лагеря,Где с побудкой на воздух брела усталость.И, Великого Сталина матеря,Доживать продолжает седую старость.С полчаса у него – в телефон тыр-пыр,Променад по хрустящей стеклом дорожке,А на вечер опять вчерашний кефир,А на завтрак – дешёвые макарошки.Образ жизни – что скомканный документ:Заслужить не сумел, не скопил, не нажил,Докумекать не смог, уловить момент,Никому не любим, никому не важен.Никому не обязан давать отчётО насупленных взглядах на то и это.А смешливое время вокруг течётПоловодьем, подмывшим приют скелета.И одно только светится в мир окно,Что с приставкой дешёвенькой телевизор —С Президентом в отглаженном кимоно,С ежедневными шоу сверху и снизу.Модный диктор целует экран взасос,Новостями соитий шурша в экстазе.Обнародован шорт, интернет-опрос,И опять побеждает Великий Сталин!

«Вы ещё ничего не поняли?..»

Вы ещё ничего не поняли?Перепутались «майна» с «вирой».Старичину пустили по миру,Наставляя: «Идите с миром!»Нерождённые поколения,Обесцененные в абортах,Пенсионные накопленияНизвергают до мира мёртвых.Коллектив идеально слаженныйВспорот шилом оптимизаций,И глумится гаер приглаженныйНад растерянностью внезапной.Краснобайно плетёт, неистовоЗолотые сладкие речи.Рукоплещет страна министрами,А старик опускает плечи:От восторга не след подвизгивать,Не разбухнет кошель от слов-то!И пошёл бы правды доискивать,Да искалка совсем отсохла…

Все мы на ринге

Я на него – с открытым забралом.Он на меня – с открытым хлебалом.Вряд ли такое кончится балом.Все мы – на ринге, дело за малым…

Постоянство

Поёт, от частых песен горяча,В отличие от тюхти-карантина,Для короля, шута и палачаОдну и ту же песню гильотина.

Раина ошибка

В красненькой косынке, с пеной на губах,Пыхая, как примус – не перегорая,Над народным морем блузок и рубах:«Смерть врагам народа!» – возвещала Рая:«Всем, кто злых поповских слушался молитв!Всем, кто по подвалам прятали припасы!» —Видит краем глаза: слушает, стоит,Синяя фуражка, алые лампасы.Ей рукоплескали лектор и парторг.Рая, вся пылая, вышла от трибуны.Главное – не сразу, главное – потом,После всех наказов и оваций бурных.Главное, чтоб прямо, иль наискосокВстретился в театре, у билетной кассыТот, кто Раю слушал, гибок и высок,Синяя фуражка, алые лампасы.Пламенны доклады, речи горячи.Гулок чад тридцатых, как на портомойне.В портмоне у Раи комнаты ключи:Сразу отдала бы, был бы только мой бы!Сразу отдалась бы, кабы повод был!Без мещанской пошлой гаденькой прикрасы.Вряд ли объезжали этаких кобылСиняя фуражка, алые лампасы!Цокают бульваром Раи каблуки.В каждой подворотне гулко отдаются:«Смерть врагам народа!» – жизни вопрекиДемоны прогресса, эхо революций.Раю расстреляли в комнате пустой,Где никто не двигал пропаганду в массы.Удивили Раю выдержкой мужскойСиняя фуражка, алые лампасы.

Нюрин век

Побег Ребекк сперва на Нюрин векпришёлся – это помнится из детства.Потом был год – случился Нюрнберг:трудилась, было неколи вглядеться.Лопатила, косила и мелачто можно было – скромно, по сусекам.У «радива» недвижно, как скала,Политбюро внимала и Генсекам.Те обещали скорый коммунизм,догнать, и перегнать, и обеспечить.А муж, что был, глядел куда-то вниз,по стопочке с друзьями портил печень.Случилась Перестройка, как весна —всю и́збу и участок подтопила.И пенсия, как новая война,пила ей кровь и отнимала силы.Ходила с председателем в собес —в райцентр довезли молоковозом,да там сидел начальник – сущий бес,хоть был он моложавым и тверёзым.Начислили – хоть вой теперь, хоть плачь.Такую не дают для долгожительств.Какой-то хлыщ, лощёный, как палач,смеялся: «Денег нет, но вы держитесь!»Держалась – хоть за стенку, а жила,на долгий век природа ей вложилаисток неистощимого теплаи крепкие, почти мужичьи жилы.И на детей ей жаловаться грех,и внуки заезжают, не обидят.«О чём жалеть? Живу не хуже всех,Пока хожу, глаза маленько видят…»Всё по её масштабам «вери гуд!» —тепло избы, на плитке скудный ужин.И никуда Ребекки не бегут,но Нюрнберг, похоже, снова нужен.

Убить фашиста

Долгий век агиток гоношистых,Братских неухоженных могил.– Дед, а дед! А ты убил фашиста?– Может статься, внучек, что убил.Что сказать? Хотя бывало страшно,Шли гуртом за Родину вперёд.А убил ли – даже в рукопашнойКто его, фашиста, разберёт?Может он, рукой зажавши рану,Жизнь свою от смерти уберёгИ назад к своей вернулся фрауВ сказочный фахтверковый мирок,Может статься. А война не сказка,Убивали, внучек, и меня."Мосинка" в руках, шинель да каска —Вот и вся нехитрая броня.А снаружи – ужас артобстрела,Да под танком узенький окоп.Пуля, что пропела – мимо тела.Молчалива та, что целит в лоб.Убивать нетрудно там решиться,Враг в прицеле – он не человек.Если снайпер – доведи фашистаДо последней дырки в голове.Ну, а мы – обычная пехота,Та царица-матушка полей,Что убитым не имела счёта,Хоть жалей о том, хоть не жалей.Смерть на фронте мелет шибче мельниц.Человек, что мною ранен был,Может быть, фашиста этот немецЧерез годы сам в себе убил.Лишь бы жить от той напасти чисто,Лишь бы людям, что ни говори,Не пришлось бы убивать фашистаНи снаружи, внучек, ни внутри.

Памяти отца

На войне мой отец был снайпером,а для этого нужен опыт.Никаким заговором-снадобьемсердце опыта не накопит.Не бывали снайперы пленными,отступая с боями трудно.Но ещё трудней в наступлениине остаться брошенным трупом.Пристреляться ли, окопаться ли,повлиять на выбор позиций —всё тут некогда, но под панциремобороны прячутся фрицы.Побеждать быстротою с натиском —в этом много бравурной фальши,и обычно в дуэли снайперскойпобеждает засевший раньше.Повезло, что с сорок четвёртогок островам на Финском заливефронт держать от прорыва чёртоваих надолго благословили.Перестрелки – пехотных далее.Минный посвист наледь сминает.Ну, а были ли попадания?«Все стреляли, кто его знает!»Вы былое слегка погуглите,обратитесь с вопросом в Вайбер,если что-то такое курите:«Попадал ли во фрица снайпер?»Попадал, только речь бравурнуюон о том не доносит внукам.Память стала немою урноюсмертным стонам и смертным мукам.Только скажет, помяв махорочкузлой цигарочки между пальцами,и не в голос, а так – тихонечко,будто спрятан у века в карцере:«Что ж война? Не балетец мастерский,шаг вприсядку жирною глиною…А девчонки, что в школе снайперскойраньше выучились – все сгинули».

Каменные волны

Моему дедушке Егору Андреевичу

Мой дед мостил когда-то мостовыеВблизи театра, где Шаляпин пел.Потом в райке о гении РоссииМальчишеское мнение имел:«Как гакнет – так и свечки зашаталисьПод куполом на люстрах золотых!»Таких в театрах Франций и ИталийЕдва ль прославит европейский стих!А я храню рассказ семейный папин,Хотя давно пополнили "тот свет"И Фёдор свет Иванович Шаляпин,И две войны видавший мудрый дед.Не разнесли осколки мостовую,Пока терпел блокаду Ленинград.В ней каменные волны – как вживуюНесут меня на сотню лет назад,Когда, сто лет спустя, на свете этом —С женой, с детьми, хотя бы раз в годуПо мостовой, что вымощена дедом,До Марии́нки праздничной иду.

Сосед-жизнелюб

Запрокинулся навзничь со стопкою,Передёрнул синюшным лицом,И душа обнажённою, робкоюВоспарила, простясь с подлецом.Время сталинское – был он "тысячник",И под дикий, великий развал,Клеветой не повязанный с присными,Деда Шурку один7"доказал", —Дескать, парня (пятнадцатилетнего!)Слушал в сходке, кто молод и сед,Что декрет не приветствовал ЛенинаИ повёл мужиков на Совет.Дальше – больше: что вешал, расстреливал,И десятка сгубил полтора(То, что в списке – живые, расследоватьДля суда не пошли опера,Да и суд был: сермяжною "тройкою"Под расстрел, тридцать первого, в ночь,Чтоб забыться гулянкой-попойкою,От заплечного дела невмочь.Документ о расстреле обстряпалиНа второе как раз января).Много было их, битых под страхами,Ни за что осуждённых, зазря.Со вдовой – три ребёнка осталося,Ждали к Троице – маму мою;Родилась. И к семейству без жалостиВек катился в парадном строю.Пятилетки, победы, свершения,Огневые, крутые делаЗаморочили все прегрешения —Как побелка на фреску легла.Маме сон был – от Бога, не и́наче:Папа щуплый, в костюме, в окне.«Как жилось-то тебе, сиротиночка,Безотцовщина?» – молвил во сне…Маме нынче исполнилось семьдесят,В "День России" – её юбилей.Преклоняюсь пред милою, седенькой,Перед мамой любимой моей,Перед памятью бабушки, вынесшейСтолько горя; не в пепле-золе —В доброте воспитавшей на вымерзшейОт безбожья советской землеВсех детей своих. Дальбы8 не вытертаКлевета ядовитая с губ,И когда подойдёт время выстрела —Вновь найдётся сосед-жизнелюб.2008

«Бабушка, моя живая совесть…»

Не стоит село без праведника,

и город – без молитвы

Бабушка, моя живая совесть,Всей деревне дал тебя ГосподьКак закваску в хлебы, или солиНа скоблёном столике щепоть.«Про́стила»9 – одно простое словоИзгибало козни на излом,Где, глазами зыркая сурово,Бегали с ружьём и топором.Ты теперь лежишь в могилке телом,Верно, и в земле сырой светла,А душа к невидимым пределамПоклониться Господу ушла.Помолись же там об избавленьеОт разжженных неприязни стрел.Вижу я теперь твоё смиренье,А при жизни было – не жалел…Но, исполнен помыслов нечистыхСтавить своенравия печать,Всё взываю: как мне научитьсяТак, как ты, молиться и прощать?

Ножная швейная машинка «Зингер»

Была ты закопана в поруВеликой войны в огород.Ты думала: пусть и не скоро,Но дедушка всё же придёт.Не часто меняя иголки —Одну-то имей-береги! —В просторной крестьянской светёлкеТачал на тебе сапогиМой дедушка Шурка "со скрипом" —Внутри голенищ с берестой,Скрипящих отнюдь не тоскливо,Задиристо – пляшь, а не стой!Комунна валила как боров,Учил – кто крестьянства не знал,И "тысячник" дедушку скороПод тридцать восьмой "доказал".Года как заплаты пестрели,А бабушка мужа ждала,Не зная, что он был расстрелян,Детей четверых подняла.Когда, мародёр по старинке,Солдат из эстонской "SS"К станине от швейной машинкиЖивой проявил интерес,Она ему просто сказала:«Муж забран, а вещи – ищи!»Замки повыламывал, сало,Чтоб были багровей прыщи,Тебя же в земле не приметил,Машинка, сапожника друг,И долго, за всё не в ответе,Ждала ты заботливых рук.Потом, не робея нималоУ лаковых шкафа дверей,Ты в нашей квартире стоялаБрильянтом моих эмпирей.Не зная о сути поломок,Простым любопытством несом,В тебе находил я свой домикС качалкой, с большим колесом.Тебя я как нянюшку помню,Была ты для нас как родня,И гладило детство ладоньюШершавую кожу ремня.Подвергшись живому ремонту —Был мастер Калина речист —Теперь ты стоишь по-иному,Готовая швы подлечить.С бессменной своею иголкой —Лет сорок, поди, как не шьёшь!Твой короб – цветочною полкой,А всё ты сапожника ждёшь!И, глядя на вязь твоих ножек,На всё, что взошло, чтобы шить,Во мне медвежонком сапожникВздыхает в берлоге души.

Кукла

Войны я в лицо не видел,Лишений в жизни не знал.Коль кто б в историки выбрал,Писать бы о том не стал.На кителе не пестрелиНаграды в день выходной:Мой дедушка был расстрелянПод Новый, тридцать восьмой.А был он простой крестьянин,С землёю хранивший связь;Подростки – тётя с дядьями,А мама не родилась.Мне сердце о том не скажет,Светла его тишина,Нельзя и представить даже,Что значит слово «война»,Что значит слово «бомбёжка».В лесу спасались дядья,И тётя, и с ними – крошка,Три года, – мама моя.В каком-то старом сарае,В тепле дыханий, сенца,То часто, то замирая,Стучали людей сердца.Родни в этот год немалоУ бабушки собралось.Она же всех принимала,Хоть всех ей трудней жилось.Была до света в работе,Ведь сядут за стол с утраКузены дяди и тёти,И бабушкина сестра.В тот день, не справившись за ночь, —Причудлива вязь судеб —Она пекла партизанамВ деревне подовый хлеб.А в лес деревенским бабамБежать – не равняться в строй.Был весь подростковый таборВ сарае с её сестрой.Безумна толпа народа,И ужас неудержим.Рвануло где-то поодаль,И кто-то крикнул: «Бежим!»Коклюшки гиблой затеиЕдва ли мы расплетём;Подростки снялись первее,За ними – кто был с дитём.Своих-то нести не тошно,А тут, поди, не своя —Чужая, лишняя ноша —Ребёнок, мама моя.Зелёное было платьеОдно надето на ней.Ей ласковое сказать быСловечко, маме моей.Но, платьишко сдёрнув, долгоНе мешкала, – чай, не мать, —Сказав: «И без платья до́бро…» —И, – издали: «…помирать!» —Бегом припустила тётка,Такие, браток, дела.А смерть на ноге короткойТо сзади, то обочь шла.Тепло дыханья и сена…Кому обогреть-помочь?Бежала мама за всемиИ плакала во всю мочь.Вот – речка, жердинок пляска,Ступить без перил – не сметь!Где взрослому – лишь опаска,Ребёнку – верная смерть.И шла бы на те жердинки,Не в силах свой плач унять,И справили бы поминки —А что ж на войну пенять! —Но – всех чудесней как будто —Почти человек живой! —У мостика – чья-то куклаС фарфоровой головой.Есть ужас, но детство – сверху,И нет войны, посмотри!Что надобно человеку,Когда ему года три?И холод ушёл помалу,И мир в душе, и покой:С рождения не бывалоУ мамы куклы такой!Оставив порыв бесцельныйШагнуть за опасный край,С находкой своей бесценнойВернулась мама в сарай.Войны не боясь ни грамма —А рядом – тонны смертей! —Сидела там и игралаС шикарной куклой своей.Оттуда – вижу как будто, —Землёй, сожжённой дотла,В пуховый платок укутавНас бабушка унесла.Когда б не Промысл Божий,Незначимой сути вещь,Всё то, что всего дороже,Могло б в эту землю лечь.Не вырони дар тот самыйЧужая чья-то родня,И не было б в мире мамы,И не было бы меня.Как счастье бывает хрупко!Как слаб человек живой!Меня спасла эта куклаС фарфоровой головой…

Одеяльце

Стрелял огонь в степенной русской печке.Чело печи дышало трудно, жарко.На тонком одеяльце человечкаЗевнув, легла немецкая овчарка.Теперь тем одеяльцем дверь обита,Из тех, послевоенных, сосен, рама;Но помню я – оно в плену убито,А до войны им укрывалась мама.

«Давно уж там, где рыли окопы…»

Давно уж там, где рыли окопы,Стоят душистого сена копны.Гуляет там молодёжь иная,Войны прошедшей не вспоминая.Там ухает не партизан, а филинНатуральный, и если фильмыПриедут снимать, год от года лживейВыводят героев, что прежде жили.Расписывают лихую годинуКак комедию, и не дивно,Коль консультанты там – генералы,Что в сорок первом видели шпалыГде-нибудь при далёком штабе,А вовсе не там, где штабель на штабельЛожились трупы, где у "железки"Взрыв громыхал, могучий и резкий,И где от крови слипались векиУ юного окруженца-калеки.

«Я не люблю комедий о войне…»

Я не люблю комедий о войне,Какою бы весёлой ни была,Когда война грохочет в стороне,И память оскверняется дотла.В пылу эпизодических атакС единственным решающим броскомРасписаны союзники и враг,И подвиги – по плану, с ветерком.И кровь – не кровь, и боль – совсем не боль.И бутафорский дом – совсем не дом.Всё то, что не видали мы с тобой,Постыдно гнётся в зеркале кривом.О чём тут смех? Зачем веселье тут?Сюжетец хамоват, а значит, плох:Наверно, нашей совести капут,Наверно, нашей чести хенде хох?А сытые ухмылку наведутКак пулемёт, на прежние дела.Пора отдать комедию на суд,Какою бы весёлой ни была.

Последний Ветеран

И дерево его узнало…

____Александр Трубин

Вот Ветеран. Настанет полночь,Сиротства мыслей страшный год,И на вопрос его: «А помнишь?» —Никто не скажет ничего.И если выслушать не смогут,Из пальцев выскользнув как лёд,Он будет прошлой жизнью согнутИ с тихой горечью умрёт.

В больнице

Подобный фреске Микеланджело,Лежит старик кристально-чистыйС хрустально-нежным взором ангела,С седой душою сталиниста.В пуху волос блеснула лысинаСковородой былого ада.В ней был стежок короткий выстрелаОттуда, из-под Сталинграда…

Стоп-кран

Стоп-кран – ненарушимый тормоз,Табу, какого крепче нет.Проходит сумеречный поездПо перегонам прежних лет.Сосед – старик, ему не спится,Сидит, качает головой.Монументальна проводница,Что идол степи грозовой.Приносит чай, а подстаканник —С чернёным сталинским гербом.Скользят огни по эстакадеКак молот, скрещенный с серпом.Такого в будущем не встретишь,А здесь двоится много разВ её руках винтажный трепет,Советских будней китоврас.Смотрю в окно – совсем тверёзо,Но не пойму, тадам-тада,Воспоминание иль грёзаВ столбы вплетает провода?Вокруг клубится сумрак древний,Но в нём – святые чудеса:Не разорённые деревни,Не умерщвлённые леса.От окон пахнет креозотом.Сжимаю докрасна кулак.Должно быть там, за горизонтом —Жестокий сталинский ГУЛАГ.Там под тюремной робой костиО кости жалостно стучат,Овчарки, потные от злости,На скорбных узников рычат,Там «майна» слышат вместо «вира»,А здесь – совсем без передрягОбычный быт, довольно мирный,За исключеньем пары драк.Смотрю душою ледяноюВ клубящую туманом мглуИ приникаю пятернёюК чуть запотевшему стеклу.Как будто мне талон на счастьеДо истеченья суток дан.И хочется не возвращаться,И хочется рвануть стоп-кран.