Дневниковые записи. Том 3

– Через год.

– Кустарным способом? Что же это будут за трубы? – усомнился Миль.

– Трубы будет принимать ОТК по вашим чертежам, – подал голос новотрубник. – Но вот стоимость их может оказаться очень высокой.

– Решили подзаработать? – заметил кто-то из милевцев, но Миль, видно опасаясь, чтобы его опять не обвинили в эгоизме, пресек этот разговор.

– Предложение Новотрубного завода надо обдумать. Прошу Вас завтра поработать с нашими специалистами, а через день в это же время мы встретимся снова.

Когда уралмашевцы остались одни, Двинянинов сразу остудил ликующий взгляд Марка:

– Вы, молодой человек, что-нибудь слышали о субординации? – менторским тоном спросил он. – С всякими предложениями должен выступать руководитель, а Вы, не посоветовавшись со мной, вылезли…

– Сергей Алексеевич, – взмолился Марк, – он же собирался звонить Министру! Когда было советоваться?

– Никогда не лезьте поперек батьки в пекло. Вот и предложение Уралмаша (ведь вы – уралмашевец) отныне будет трактоваться, как предложение Новотрубного завода.

– Да черт с ним, с авторством! Главное, им теперь не отвертеться, и придется принять названный Вами срок.

– Эх, молодо-зелено… – вздохнул Двинянинов.

На заключительном совещании стороны пришли к соглашению. Сергей Алексеевич настоял на том, чтобы в тексте протокола значилось «… предложение Новотрубного завода и Уралмашзавода».

Сразу же по возвращении из Москвы для Марка начался аврал. Из отвоеванного у Миля года конструкторам отдали всего пять месяцев – фантастически малый срок. Марк разрывался на части, уходил из дома в семь часов утра и возвращался в двенадцать – час ночи. В воскресенье отлеживался плашмя на диване, но все равно мысли о стане не оставляли его ни на минуту. Несколько раз пришлось съездить в Первоуральск, на Новотрубный завод. Советовался с трубниками по конструкции новой машины, участвовал в подготовке и прокатке опытного лонжерона (так стали называть трубы переменного сечения для лопастей вертолета).

С самого начала работы предвиделось, что прокатка лонжерона на действующем оборудовании будет неимоверно трудной. На деле же оказалось, что это вообще муки адские. Даже с помощью приспособлений, наспех спроектированных, изготовленных трубниками и уралмашевцами, из тридцати – пятидесяти труб удавалось сдать ОТК одну, в лучшем случае, две штуки. И то она сопровождалась скандалами, руганью, уговорами. Начальство и рабочие проклинали Зосима Абрамовича Коффа (так звали представителя Новотрубного завода, с которым объединился Марк на совещании у Миля) за согласие на прокатку опытной партии, хотя все понимали, что это было единственно реальное решение в сложившихся условиях. За четыре месяца новотрубники с грехом пополам сделали семнадцать труб и, тщательно упаковав, как величайшую драгоценность, отправили их в Москву. Стало очевидным, что нормальная прокатка вертолетных труб возможна только на новом специальном оборудовании.

Участие в прокатке лонжеронов рождало у Марка новые идеи. Уже первый отрицательный опыт на действующем оборудовании подсказал альтернативные решения, которые Марк тотчас же наносил на ватман. Вырисовалась схема стана, она активно обсуждалась с Двиняниновым, Химичем и Верником. Общей эрудиции старших товарищей Марк противопоставил знания, полученные непосредственно на работающем стане, и это давало ему возможность разговаривать с начальством на равных.

Чертеж с окончательно согласованной схемой стана Марк закончил спустя полтора месяца после совещания у Миля. Проведя на чертеже последнюю линию, Марк вышел из заводоуправления в морозную сизую ночь.

Стоял сильный туман. Трамваи не ходили. Следовало бы вернуться и переночевать на стульях в КБ, но Марк решил попробовать проголосовать проезжавшим машинам. Машин не было. Прождал несколько минут и уже начал замерзать, когда услышал резкий визг тормозов и увидел в тумане две светящиеся фары. Дверь кабины распахнулась.

– Ты чего на дороге растопырился!? Я ж тебя чуть не переехал!

– Мне бы в город. Может, довезете?

– Не положено. – Дверь кабины захлопнулась. Но, вдруг передумав и приоткрыв дверцу, шофер крикнул. – Ладно, залезай!

Марк забрался в кабину.

– Проспект пересекать будете?

– Ну.

– Там и сойду.

– Откуда ты такой, чумовой, взялся? Добрые люди давно спят, – он искоса взглянул на Марка.

– Да, вот заработался.

– На работягу ты непохожий.

– Я конструктор.

– Вам, что? Дня не хватает?

– Мы выполняем задание товарища Сталина. – Марк не мог удержаться, чтобы не похвалиться, но на шофера это не произвело, похоже, никакого впечатления.

– А тебе не страшно со мной ехать?

– Нет. А, собственно, почему? Вместо ответа – короткий смешок.

На углу проспекта Ленина и улицы Мамина-Сибиряка машина остановилась. Марк спрыгнул на дорогу; туман рассеялся и тут обнаружил, что ехал он… на черном тюремном вороне с железными решетками на окнах.

До выдачи чертежей в производство осталось три с половиной месяца. Выдержать классическую схему – сначала закончить полностью технический проект, а затем рабочий – в оставшийся срок было немыслимо. Решили техническое и рабочее проектирование вести параллельно. Марку в помощь был придан молодой, но уже хорошо зарекомендовавший себя конструктор, Петр Михайлович Соловейчик; они вдвоем рисовали техпроект и по мере готовности отдельных узлов передавали свои чертежи в конструкторские группы для «орабачивания».

Не обходилось и без конфликтов. Учитывая условия работы стана и проведя некоторые приближенные расчеты, Марк предусмотрел в техническом проекте общую для всей машины жесткую массивную раму. Рабочий проект по этому техпроекту должна была выполнять бригада Леонида Александровича Крутикова (к тому времени он стал самостоятельным бригадиром – руководителем группы). Крутиков, получив техпроект, сразу же его отбросил, и сам стал рисовать отдельные плиты под каждый механизм. Узнав об этом, Марк попробовал убедить Крутикова в правильности техпроекта, но тот ничего и слушать не хотел.

– Чушь собачья! Это утяжеляет стан, как минимум, на 20%. Спрашивается, «на фига попу гармонь»?

– Леонид Александрович! – стараясь сохранить вежливость, говорил Марк. – Я Вас предупреждаю: без общей рамы чертежи не подпишу.

– Ну это мы еще посмотрим. Не Вы здесь самый главный.

Видимо, он переговорил с Двиняниновым, и тот пригласил Марка к себе.

– Что у вас там с Крутиковым?

– Сергей Алексеевич! Он… Двинянинов перебил:

– Запомните основное правило руководителя. Если предложение исполнителя не хуже вашего, то принимается предложение исполнителя. Поразмыслите, и вы убедитесь, насколько это лучше, особенно в такой творческой деятельности, как конструкторская.

– Но тут не тот случай. Для динамической устойчивости машины необходима общая массивная рама. Крутиков этого не понимает, а вот новотрубники одобрили такое решение. Двинянинов задумался.

– Оставьте мне все материалы. На следующий день Крутиков, красный от досады, возвращаясь после разговора с Двиняниновым и проходя мимо Марка, нарочито громко бросил:

– Вот до чего дожили. У нас уже яйца курицу учат…

Помощник Марка Соловейчик действительно оказался способным конструктором, работать с ним было легко, они понимали друг друга с полуслова. Но был у Соловейчика один пунктик, из-за которого он сильно страдал комплексом неполноценности: не выдался, бедняга, ростом. Примеры многих великих мира сего (Наполеон, Бетховен, Ленин, Сталин) его не вдохновляли. И он всеми мерами стремился скрасить свой недостаток: занимался штангой, носил обувь на высоченных каблуках, голову держал всегда поднятой, напускал на себя особую важность. Требовал, например, чтобы его звали только по имени и отчеству.

И надо же было такому случиться: заболел Петр Михайлович детской болезнью – скарлатиной. Положили его в детскую больницу, навещавшие рассказывали:

– Вывешен бюллетень с температурой больных: «… Соков Сережа – 37,6; Соловейчик Петя – 37,2…»

Какой пассаж! Ведь даже его родная мама, Клара Львовна, называла сына не иначе, как Петр Михайлович!

Разработка техпроекта подходила к концу. Марка вызвал Верник.

– Звонил заместитель начальника техуправления министерства Александр Михайлович Рыбальченко: Министр потребовал, чтобы проект стана для вертолетных труб… Кстати, придумали ему название?

– Стан ХПТ 90П.

–Так вот, чтобы проект был рассмотрен на научно-техническом Совете Министерства.

– А как это?

– Начальству такие вопросы не задают, разберитесь в бюро.

Для утверждения техпроекта следовало представить в Министерство, по крайней мере, четыре документа: решение технического совета Уралмашзавода; заключение по проекту Заказчика; заключение по проекту генпроектировщика – Уральского Гипромеза и отзыв Центрального конструкторского бюро металлургического машиностроения. План дальнейших действий обсуждали у Двинянинова.

– Вы уверены, Марк Михайлович, что новотрубники дадут положительное заключение?

– Надеюсь. Мы с ними рассматривали подробно все механизмы и узлы.

– Тогда так. На наш заводской совет выйдем с отзывом Новотрубного завода: у нас в совете всегда находятся горячие головы с радикальными предложениями как изменить конструкцию. Отобьемся от них, если будет поддержка Заказчика (его представителя обязательно пригласите на совет). Вы же понимаете, изменения техпроекта для нас сейчас смерти подобно: полетят сроки, полетят головы. Заключение Гипромеза, думаю, сможет получить Петр Михайлович. Как, справитесь?

Соловейчик только солидно кашлянул, хотя Марк знал, что Петр Михайлович очень горд этим поручением.

– А в Москву к Целикову и в Министерство поедем, наверное, с вами вдвоем, Марк Михайлович.

Новотрубники определили дату технического совета по проекту стана ХПТ90П, и к этому сроку Марк отправился в Первоуральск. В поезде он еще раз продумал план своего доклада на техсовете. В докладе надо было обязательно отметить бесценную помощь, полученную им от инженеров и рабочих Новотрубного завода. Вроде причины для волнения отсутствовали, но Марк не был спокоен, он уже знал, что жизнь полна неожиданностей, можно споткнуться и на ровном месте.

Когда он подходил к заводоуправлению, на втором этаже, где находилась лаборатория холодной прокатки труб, распахнулось окно.

– Марк Михалыч! ХПТ! Привет!

Это был Кофф. С тех пор, как они познакомились, он все больше и больше нравился Марку. Кофф располагал к себе идущей от него кипучей энергией, доброжелательностью, а главное, он, как может быть никто в то время, понимал этот непростой процесс – холодную прокатку труб. Невысокого роста, с лысинкой, окруженной темными курчавыми волосами, он старался придать себе серьезный вид, видно полагая, что солидному специалисту не подобает веселиться, однако, чаше всего, не мог удержаться от улыбки и шутки.

Вел Совет уже упоминавшийся начальник технического отдела Федор Александрович Данилов, будущий директор гиганта отечественной трубной промышленности – Первоуральского Новотрубного завода. Коренной уралец, кержак. Во время войны Данилов принимал в Америке оборудование по ленд-лизу и, используя предоставленную ему возможность ездить по заводам, досконально изучил американское трубное производство, чему способствовало неплохое знание им английского языка, который он освоил в рекордный срок. Массивный, с крупной головой как бы вросшей в туловище, это был человек – глыба. Ему не надо было напускать на себя серьезность, наоборот, когда хотелось пошутить, приходилось делать над собой обратное усилие.

Во время доклада Данилов неотрывно следил за Марком. Казалось, сфальшивь он в чем-то, и это будет сразу замечено. Оппонентом выступил Кофф. Он одобрил проект, но сделал два замечания, с которыми Марк согласился, поскольку их еще можно было учесть при рабочем проектировании. Затем докладчику и оппоненту было задано множество вопросов. Последний из них принадлежал Грехову, начальнику цеха, где должен был быть установлен новый стан.

– А что будет, если стан окажется неработоспособным, как довоенные модели уралмашевских рокрайтов?

За Марка ответил Данилов.

– Тогда мы заставим Гриншпуна катать лонжероны вручную.

– Постараюсь избежать этого страшного наказания, – парировал Марк. – Стан должен работать.

Убежденность Марка понравилась Данилову, завершая, он положительно оценил проект и отметил, что совместная работа конструкторов и эксплуатационников всегда приносила хорошие плоды.

По тому, как члены совета прощаясь, жали ему руку, Марк почувствовал, что оставил о себе неплохое впечатление. Было приятно.

В радужном настроении он возвращался в Свердловск на автобусе. Все треволнения остались позади, он мог позволить себе расслабиться и обратиться к окружающему миру. Дорога – Московский тракт. Перед ним разворачивались разнообразные картины, одна живописней другой. Мягкие очертания невысоких гор, поросших лесом, прерывались ложбинами, в которых, отражаясь от ручьев или родников, мелькал луч вечернего солнца. И, конечно, лес – самое сильное украшение природы. Как ни хороши степи, но нет лучше хвойно-лиственного в любое время года… «Родной Урал, – думал Марк. – Ты прекрасен!»

Через двадцать минут после выезда из Первоуральска автобус взобрался на самую высокую точку водораздела Волги и Оби. Неподалеку от дороги стоял памятник, если так можно назвать скромную четырехгранную пирамиду высотою около трех метров, на одной стороне которой было написано «Европа», а на другой – «Азия». Несколько лет спустя, на этом месте Данилов устроит завтрак посетившему Новотрубный завод президенту США Ричарду Никсону. Президент провозгласит тост за отмену всяческих границ между Европой и Азией, между Европой и Америкой, между Америкой и Азией, а его помощники будут раздавать шоколадки набежавшим деревенским ребятишкам…

В Москву Марку пришлось ехать одному. Двинянинов оформлял командировку в Индию. Без поддержки старшего опытного товарища было немного страшновато, но, с другой стороны, самонадеянный Марк всегда стремился к самостоятельности и был рад предоставленной возможности быть полностью самим собой.

Напутствуя Марка, Двинянинов сказал:

– У Вас в портфеле положительное решение заказчика, а это – стопроцентный успех. Не вижу никаких подводных камней.

О Ленинградской гостинице не могло быть и речи, да и в других гостиницах устроиться было трудно; Марку посоветовали обратиться в АХО Министерства, где ему дали адрес одной женщины в Сретенских переулках, которая сдавала койки для командировочных. Прежде, чем отправиться по указанному адресу, Марк решил позвонить Целикову и договориться о встрече. Но с Целиковым его не соединили, а дали номер телефона заведующего трубным отделом Носаля; тот согласился принять Марка завтра в 10 часов. Голос у Носаля был громкий, раскатистый. Как показалось Марку, разговаривали с ним по-барски снисходительно.

Всеволод Владимирович Носаль, кандидат технических наук, следовало из таблички на двери его кабинета, оказался высоким, плотным мужчиной с пышной седой шевелюрой, облаченным в серый модный костюм, белоснежную рубашку с темно-серым галстуком. Кабинет был небольшой, явно не по масштабам его хозяина. Присутствовал еще молодой человек, одногодок Марка, с приятным лицом и спортивной фигурой.

– Что это вы там напридумывали? – С ходу загремел Носаль. – И грузовой механизм, и упор-захват – дурацкие названия. Ничего это работать не будет.

– Ну, почему?! – Опешил Марк.

– Надуманная конструкция, детский лепет!

– Но на каком основании Вы так говорите?

– Вот, например, – Носаль ткнул пальцем в чертеж, – траектория этого рычага пересекается с толкателем…

– Да Вы же не разобрались! Они срабатывают в разное время! Носаль не смутился:

– Может быть, пример неудачный. Не в этом дело!

– А в чем?

– В принципе. Если вы оставляете валковую прокатку, то клеть надо сделать неподвижной, а возвратно-поступательное движение придать вспомогательным механизмам.

– Но это совсем не изученный процесс.

– Вот и надо им заняться.

– И что? Вы так в заключении записали?

– Конечно! – Носаль торжествующе засмеялся.

– Можно заключение получить?

– Оно еще не подписано. Завтра отправим в Министерство.

Марк помчался в техуправление.

Рыбальченко был у себя, и Марк, представившись, рассказал о положении дел..

– Вечно они воду мутят; не нравится, когда без них решаются важные вопросы. Ладно, позвоню Целикову. Того на месте не оказалось.

– А вы можете позвонить Кузьмину. Он заместитель Целикова, и меня вроде знает, – вспомнил Марк мимолетное знакомство, состоявшееся несколько лет назад.

– Попробую, – вздохнул Рыбальченко. Кузьмин действительно Марка не забыл и предложил ему организовать аудиенцию у Целикова во второй половине завтрашнего дня.

Так Марк впервые встретился с Александром Ивановичем Целиковым.

В тот период Целиков еще не достиг вершины своего могущества, но безостановочно приближался к ней. Он обладал незаурядной физической силой, и в молодости участвовал в ярмарочных кулачных боях, наращивая мускулы и бойцовский характер. Работал молотобойцем, учился. Получив образование, перешел на конструкторско-исследовательскую работу, защитил кандидатскую диссертацию, написал учебник, ставший настольной книгой каждого прокатчика. Возглавил кафедру в МВТУ им. Баумана, а главное, создал коллектив исследователей и конструкторов с большим творческим потенциалом – это самое ЦКБММ.

Целиков сидел за большим письменным столом и рассматривал две бумажки – очевидно, заключение по проекту стана ХПТ 90П. Еще когда Марк находился в приемной, в кабинет Целикова прошел Носаль. Заметив Марка, бросил на ходу:

– «А ты чего здесь делаешь?». – И, не дождавшись ответа, скрылся за дверью начальства.

Сейчас Носаль, красный как помидор, сидел в углу кабинета, а Кузьмин прохаживался вдоль стола заседаний.

– Краткость заключения, – говорил Целиков, – граничит с демонстративной небрежностью. Нельзя так обращаться с нашими коллегами… Я прошу вас, Всеволод Владимирович, поработать еще с… э… – Марк Михайлович, – подсказал Кузьмин.

– Да, да, с Марком Михайловичем. Ваша идея относительно неподвижной клети безусловно заслуживает внимания, но я бы рекомендовал ее как перспективу при дальнейшей разработке способов холодной прокатки труб переменного сечения… Прошу Вас, – и он протянул листки Носалю. Уже в коридоре Носаль сказал Марку:

– Старик не хочет ссориться с Химичем… А ты давай вот, напиши, что тебе надо. Подлиннее только, я отредактирую, и подпишем у шефа.

Техсовет в министерстве закончился благополучно. Носаль, зачитав официальное заключение, где предлагалось техпроект утвердить, начал было говорить о том, что надо еще поработать над проектом, но тут же был прерван Рыбальченко.

– Вы что? Не согласны с заключением, подписанным вашим начальством?

– Да нет, я не для протокола…

– Чтоб вы знали, – внушительно произнес Рыбальченко, – у нас не базар, и все фиксируется стенографистами… Носаль замолк.

Когда по окончании совета все поднялись, Носаль закричал:

– А с Гриншпуна причитается! Марк с угодливой поспешностью заверил:

– Я готов! Выбирайте место и вперед…

Хотя тут же сообразил, что денег у него в обрез, да ладно, как поется в песне: «На последнюю, да на пятерку!».

Однако компания не состоялась. Предложение отметить утверждение проекта было встречено вяло, без энтузиазма, да и сам Носаль, похоже, только проверял Марка и совсем не был склонен к дружеской пирушке.

В поезде Марк почувствовал себя плохо, еле добрался до дома и свалился в постель. Поначалу казалось, что это тривиальная простуда, но прошел стандартный срок (леченый грипп проходит через неделю, а не леченый – через семь дней), а состояние не улучшалось. Болеть он не имел права: до конца месяца надо было проверить и подписать последние рабочие чертежи. Превозмогая себя, Марк еще несколько дней ездил на завод, работал над чертежами и, только когда последний узел был сдан в производство, отправился в заводскую медсанчасть.

Больничная палата на три человека, Марк здесь уже четвертую неделю; пульс – 120, удары сердца так сильны, что в определенном положении тела резонирует кровать, постоянное чувство жара, субфебрильная температура и, самое страшное, непрерывное похудание: каждую неделю с завидной регулярностью он теряет один килограмм собственного веса. Букет болезней: сердце, щитовидная железа, горло… – следствие перенапряжений в последние месяцы.

Озабоченные лица врачей, старшая из которых не по возрасту, а по положению Галина Станиславовна Мармалевская, крупная, красивая женщина с сильными руками, не может скрыть своей тревоги, когда ей докладывают о результатах взвешивания. Проводятся консилиумы, пробуются разные средства. Дефицитнейшее лекарство, специально для Марка привезенное из командировки в Москву главным инженером Уралмаша, ничего не дало. Мама в отчаянии пишет письмо своему бывшему ученику М. Г. Первухину (до этого она ни разу к нему не обращалась). Из Совета Министров приходит пакет с еще одним чудодейственным, по словам Мармалевской, средством, однако и это не помогает…

Родным разрешили навещать Марка, как тяжелобольного, каждый день. Мама и Лиля (жена) приходили по очереди, через день. Лиля появлялась в палате бесшумно, если ее только не выдавал звон кефирных бутылок. Приближение мамы узнавалось по громкому прерывистому дыханию, она так спешила, что не дожидалась лифта. Марка закармливали всяческой вкуснятиной, но больничные весы оставались неумолимы: он уже весил на 30 кг меньше нормы, еще несколько килограмм и все…

Невозможно было смотреть в эти родные глаза: страдальческие у Лили и мятущиеся у мамы… Марк лежит в излюбленной позе: на спине, ногами к окну, вцепившись закинутой назад рукой в холодную никелированную перекладину кроватной спинки; согнутый локоть руки прикрывает глаза от света.

«Неужели конец?.. Интересно, как я буду умирать?» – думает он; ему так плохо, что смерть не кажется страшной, или все-таки не верит он в глубине души, что скоро расстанется с жизнью. И происходящее представляется ему как спектакль, где умирает герой, которого он играет… Но время идет, просвета нет и, просыпаясь ночами в той же позе, он всерьез задумывается о смерти и бессмертии…

Как-то Марк, маясь от бессонницы, сел на кровати и стал слегка раскачиваться из стороны в сторону, стараясь убаюкать самого себя.

В палату решительно вошла Мармалевская и, присев на стул, что стоял рядом с кроватью Марка, сказала:

– Будем лечить вашу щитовидку радиоактивным йодом. Это совершенно новый способ, вы один из первых больных в Свердловске, которым предлагается этот метод. Вы вправе отказаться.

– Галина Станиславовна, я в вашей власти, делайте со мной, что сочтете нужным.

– Спасибо. У нас нет другого выхода.

Марка перевели в одноместную палату и стали поить безвкусной и бесцветной жидкостью, содержащей радиоактивные атомы йода. Однако и на этот раз чуда, на которое надеялся Марк, да, пожалуй, и Галина Станиславовна, не произошло: прежнее сердцебиение, похудание, потливость. К тому же Марк простудился. Мармалевская пригласила на консультацию лоринголога – свердловское светило. Заключение того было однозначным – резать гланды. Заметив испуг в глазах Марка, профессор засмеялся:

– Чего боишься? Вырежем гланды, будешь мороженое кушать без ограничений.

Мармалевская объяснила, что гланды блокировали действие йода и теперь, когда их удалят, болезнь должна отступить.

Марк еще никак не может окончательно поверить в возможность своего выздоровления, хотя и пульс, который он постоянно проверяет, приблизился к норме, и вес стабилизировался, и глаза у Галины Станиславовны повеселели.

Боязнь рецидива отступает медленнее, чем сама болезнь; эту боязнь постепенно побеждает вновь пробуждающаяся жажда жизни. Он начинает радостно воспринимать эти красивые весенние вечера. Сны длинные, покойные: ему снятся чертежи, письменный стол, экспроприированный у Дуси, знакомые, приветливые лица конструкторов.

И вот уже говорят о сроках выписки из больницы, реальными становятся мечты о возвращении на работу, рождаются планы, идеи… И приходит яркий майский день, Марк спускается с крыльца больницы, снова перед ним открывается мир.

– Поздравляю тебя с вступлением в строй действующих агрегатов! – Так Химич приветствовал Марка в первый день его появления в КБ. – Давно ждем. В Первоуральске на днях заканчивается монтаж твоего стана ХПТ90П, предпусковая лихорадка уже началась. Надо туда ехать.

– Еду.

– Оформляй командировку, – не сдержав улыбки, приказал Химич. Конечно, Марку не терпелось увидеть свою машину, о чем и подумал с улыбкой Химич. На Уралмаше стан собирали по частям. Целиком же будет собран у заказчика и, если монтаж заканчивается, то, наверное, это уже произошло. Теперь главный вопрос: как стан будет работать? Вспомнив безапелляционное утверждение внииметмашевца Носаля о неработоспособности конструкции, Марк мысленно поежился, но из суеверных соображений, что все будет хорошо, убеждать себя в обратном не стал: надо быть готовым ко всему.