Блики

Здесь нет ощущения времени, их соитие продолжается очень долго, но они не чувствуют усталости, наоборот, энергия растет в них, постепенно заполняя собой каждую клетку их тел наслаждением. Они выбираются на берег, продолжают случку на бархатистом газоне, словно дворовые собаки. Она громко стонет, поскуливает, ее бедра напрягаются и начинают подрагивать, словно их свела судорога, он ускоряет ритм движений настолько, насколько это возможно. Влажные хлюпы, хлопки соударяющихся тел, учащенное дыхание – все это звучит гармонично, словно музыка, где есть и ритм и мелодия. Каданс оргазма, пик напряжения мышц, кристаллы удовольствия. Кончив, Джохар ложится на спину: розовато жемчужное небо, ровное, однотонное, словно внутренняя поверхность плафона – кажется, что свет на него падает не снаружи, а изнутри. Отдышавшись, они идут внутрь бунгало.

Пальмы в кадках по углам просторной комнаты. Пышные кожаные диваны, белоснежные, невесомые на вид, парят в нескольких сантиметрах над полом, словно сгустки облаков или взбитые сливки. Тут и там сидят полуголые молодые женщины, которые смотрят на нового гостя с искренним интересом. Их ноги затянуты в черные чулки с подвязками, ступни обуты в туфли, но промежности открыты взору. Некоторые из них ласкают набухшие половые губы, заставляя клитор выглядывать из-под капюшона. Они уже готовы принять в себя мужчину.

Так он представлял Рай, когда был подростком.

12

– Ты должен хорошо понять, что не важно, сколько лет тебе будет, когда ты умрешь. Смерть это освобождение, она даруется свыше, ее не нужно бояться. Если ты умираешь, значит, ты отыграл отведенную тебе роль. Твой внутренний демон, этот вектор развития, приведет тебя к тому концу, который ты действительно заслуживаешь, но рисунок твоей судьбы тебе не доступен, его видит только Всевышний. Доверься внутреннему порыву, куда бы он тебя не влек. Сопротивляйся или нет, но все будет так, как изначально предрешено, ибо Бог по ту сторону времени и пространства, а ты – по эту сторону. У Бога нет цели опекать тебя, его инструменты воздействия это боль и отчаяние и они универсальны в своей изощренности. Ты должен пройти свой путь, испить чашу до дна. И ты его пройдёшь. Хочешь ты этого или нет. Тебя по нему проведут за руку. Ты можешь пытаться вырваться, можешь падать и бить землю ногами, но освободить руку ты не сможешь. И даже самоубийство – это только иллюзия свободного выбора и повод сослать твою душу в еще более удушливую тесную тюрьму реальности, одну из тех, которые Создатель может множить до бесконечности. Нет Рая и Ада, нет Чистилища, есть мириады миров, в которых твой дух будет закаляться, но лишь для того, чтобы быть, в конце концов, сломленным окончательно.

13

Джохар сидит за обеденным столом, лицом к окну. Он поставил локти на стол и положил голову на ладони так, что основания больших пальцев закрывают его глазницы. Слабая головная боль, ее мерная пульсация, звук трамвая, проехавшего под окном: лязг колес в мокром воздухе, жужжание двигателя. Он чувствует нависшие в небе тучи, их рыхлую тяжесть, в которую упирается любая его мысль. Эти тучи одновременно снаружи и внутри него, от них не избавиться, они вездесущи, неизбывны. Лето кончается, осенняя слякоть и серость ждут, когда его тело окажется в их владении: вязкая земля, рассеченные лопатой черви, жирная глина. Старая женщина бросает горсть земли на его гроб.

Он трет веки, проводит ладонями по лицу, словно совершая омовение, складывает кисти рук лодочкой, словно в молитве, скользит большими и указательными пальцами вдоль носа, губ, подбородка. Слышит тихие шаги Марины сзади, чувствует, как она обвивает его шею руками, целует его в щеку. Джохар оборачивается, чтобы встретиться с ней взглядом, но все исчезает в белом свете до того, как он успевает это сделать.

Воплощение

Просторная лаборатория залита резким электрическим светом галогеновых ламп. В её центре расположен резервуар цилиндрической формы с толстыми стенками из армированного стекла: огромный, около метра в диаметре, замкнутый в себя шар плоти плавает в нём в густой прозрачной слизи с синеватым отливом. Он равномерно покрыт бледной кожей, испещрённой крупными порами – других отверстий в нём нет. Напротив резервуара стоит пожилой, обритый наголо мужчина в очках с металлической оправой. Его ноги широко расставлены, он приземист и широкоплеч. Его коренастая, неподвижная фигура выделяется осанкой среди других, хотя, как и на всех, кто находится внутри лаборатории, поверх костюма на него накинут белый халат. Мужчина сосредоточенно смотрит на этот странный шарообразный организм, как бы пытаясь пронзить взглядом его кожные покровы, поглубже проникнуть в него, возможно даже в самую сердцевину, но что-то не даёт ему это сделать и он испытывает досаду: какие-то старые, уже ничего не значащие образы проплывают перед его внутренним взором – яркие детские воспоминания, недавние похороны его жены.

– Профессор? – один из ассистентов, ещё совсем молодой, даёт ему распечатку результатов последних измерений; он бегло просматривает их поверх очков и сразу же отдаёт обратно – Сказать, чтобы они начинали?

Прежде чем ответить, профессор ещё раз быстро прокручивает в памяти все события, которые так или иначе привели его к этому моменту. Пауза затягивается, хотя разветвлений в его жизни вроде бы было не так уж и много. Если они были вообще. Он поправляет очки, смотрит на молодого ученого так, как будто видит его впервые. Потом, как бы приходя в себя, наконец, говорит ему слова, которые тот давно ждёт:

– Да, конечно, скажи им – Он долго молчал, поэтому его низкий голос звучит хрипло. Он откашливается, смотрит как ассистент подходит к одному из терминалов, берёт рацию, передаёт его распоряжение операторам томографа (они сидят за стенкой, в соседней комнате). При этом молодой ассистент выглядит таким нарочито серьёзным, что профессору становится смешно: кривая улыбка соединяется на его лице с обычным для него выражением как бы едва заметного удивления. Яркий, кристально чистый свет, едва уловимые вибрации. Назойливые воспоминания, от которых он никак не может избавиться. Профессор обегает взглядом округлые стены лаборатории, поблёскивая стёклышками очков: он знает, что из зеркальных окон на уровне второго яруса за ними наблюдают несколько высокопоставленных чиновников в военной форме – хотя он и не может встретиться с ними глазами, не может увидеть их, но он чувствует их присутствие, их взгляд, направленный сверху вниз. Под рукой главного из этих военных – большая красная кнопка, закрытая предохранительным экраном из прозрачного пластика.

Кольцо томографа начинает скользить вдоль резервуара вверх и вниз, просвечивая шаровидную плоть волшебным излучением и постепенно создавая с помощью сложнейших вычислений детальные, трёхмерные модели внутренних органов, до этого момента недоступных для глаз. Множество камер фиксируют во всевозможных ракурсах каждую внешнюю деталь эксперимента: сгрудившиеся вокруг стеклянного цилиндра люди в халатах, которые наблюдают за движением массивного измерительного прибора, люди в халатах, застывшие в ожидании у экранов компьютерного терминала, военные, которые со скукой смотрят на них… Профессор снимает очки, массирует указательным и большим пальцами веки на уставших глазах. Временами ему кажется, что все эти камеры подсоединены к его голове. Шум скрытого в подполье трансформатора ритмичными, мелкими волнами проникает в его мозг через тысячи рецепторов его тела, всё нарастая, упорядочивая бесконечный поток образов, заставляя их по-новому взаимодействовать друг с другом. Неожиданно для всех, свет несколько раз моргает, потом почти совсем меркнет. По потускневшим экранам пробегают полосы помех.

Оставшись в лаборатории один, уже поздно ночью, закрывшись в своём кабинете, профессор долго изучает полученные трехмерные модели внутреннего строения «Объекта 7», выделяя и увеличивая на мониторе то один из его органов, то другой. В самом центре Объекта расположено некое подобие сердца, которое сокращается примерно раз в минуту, неспешно толкая питательные соки по тысячам ветвистых сосудов. К нему плотно примыкает, окружая со всех сторон, гигантский четырёхдольный мозг, слоистый, изрытый извилинами. Он напоминает ядро грецкого ореха или симметрично удвоенный головной мозг человека. Каждая доля соединена с другой «мозолистыми» телами, похожими на куски толстого оптоволоконного кабеля – они должны обеспечивать высокую скорость передачи данных. В зазорах между парами смежных частей этого мозга поместились четыре полых органа, наполненных вязкой слизью. Профессору приходит в голову, что нужно взять эту слизь, сделав пункцию, и провести её биохимический анализ. Допив кофе, он встаёт и идёт за необходимым для этого инструментарием.

Вернувшись со специальным приспособлением для откачки жидкости в главный испытательный зал лаборатории, профессор замирает на пару секунд перед «Объектом 7». У него мелькает мысль, не стоит ли отложить всё на завтра, но он не успевает ухватиться за неё и она бесследно исчезает. Усталость, которую он чувствовал, когда сидел у себя в кабинете, проходит. Её сменяет душевный подъем. Профессор нажимает несколько клавиш на небольшом пульте управления и тяжелая крышка резервуара, томно вздохнув, скрипнув, начинает медленно ползти вверх и вбок. Поднявшись по приставной лестнице, он пронзает плоть организма длинной тонкой иглой с микроскопическим датчиком на конце, и, сверяясь с изображением на небольшом дисплее сканера, погружает её до тех пор, пока она не проникнет в один из пузырей с густой слизью внутри. Включив откачку, профессор смотрит, как прибор, мерно хлюпая, извлекает из органа чёрноё вещество и заполняет им стеклянный сосуд, подсоединенный к нему прозрачной, гибкой трубкой.

Уже заканчивая, он замечает, что герметичность прибора нарушена, и жидкость просочилась наружу. Нахмурившись, он смотрит на запачкавшую его ладонь тёмную жижицу и ему кажется, что она прямо на глазах впитывается в его кожу. Предчувствуя неладное, он едва успевает спуститься с лестницы до того, как вспышка вырвавшегося на свободу света с такой силой и так мгновенно заполняет его, что он стонет и падает без сознания, ударяясь головой об основание резервуара.

08 Пир у мэра

1

В этот раз Виктор, решив вести своё высокотехнологичное авто вручную, сидит за рулем, барабаня пальцами по обтянутому кожей обручу. От недостатка сна и избытка наркотиков в крови он выглядит болезненно: бледное лицо с заострившимися чертами, ввалившиеся воспаленные глаза, пересохшие, но сохранившие цепкость. Артур садится на переднее пассажирское место, чувствуя всем телом его мягкость и податливость – оно быстро подстраивается под анатомические особенности его мышц и скелета. Они пожимают друг другу руки, Виктор улыбается, растягивая потрескавшиеся обветренные губы в своей фирменной манере – смесь скепсиса и тихого безумного веселья. Наверное, думает Артур, такая улыбка бывает у приговоренных к смертной казни.

– Нам многое нужно обсудить, Артур, – говорит он так, словно цитирует реплику какого-то персонажа из популярного кино, с иронией, но слегка заискивая, потом замолкает, отвлекшись на управление машиной. Артур пытается представить, что они могут обсуждать и зачем, ведь они едва друг друга знают.

– Давай метнемся в центр, там, на площади, сейчас такой бедлам, хочу посмотреть!

– Я не против, мне сейчас все равно некуда идти, – отвечает ему Артур, перед глазами которого стоит пустая, ставшая чужой квартира, наполненная трупным запахом, – А что там в центре?

– Ты же хотел пойти домой, успокоить мать… – Виктор сам не помнит, когда в последний раз видел родителей, с тех пор могла пройти неделя или год, но его мозг иногда пытается работать так, как будто ничего не изменилось, – И ты не смотришь новости? Мирная демонстрация перешла в ожесточенные сражения, неожиданно на улице появились бойцы из Фронта радикального сопротивления. Так они говорят, есть убитые с обеих сторон, куча перевернутых машин, некоторые очень красиво полыхают, я смотрел репортаж Global News Company.

– Я был дома, но с ней разминулся, – отвечает ему Артур, – Новости не видел, – он выдерживает паузу, потом добавляет, пересказывая мысли одного из своих собутыльников из клуба Катулл: – Я думал, телевидению нельзя доверять, они же подделывают реальность…

Виктор на пару мгновений отвлекается от дороги и пристально смотрит на Артура, но тот отводит взгляд.

– Да ради бога! Это же GNC! У них крутые 3D камеры со сверхразрешением, их репортажи лучше, чем любой блокбастер!

– Да я не спорю, просто так сказал…

– Ну окей, сейчас увидим все своими глазами! – говорит Виктор и разгоняется на полупустой улице, лихо объезжая редкие машины, нервозно перестраиваясь для этого то влево то вправо.

2

Они подъезжают к месту событий настолько близко, насколько это позволяет толпа, которая постепенно, по мере приближения к площади, становится все плотнее. Люди с битами, палками, булавами, некоторые с огнестрельным оружием, в том числе с автоматами, косятся на большой дорогой автомобиль Виктора, но проходят мимо, не трогая его – для них он словно призрак. Виктор тормозит у обочины, рядом с баррикадами из мешков с песком, нажимает пару клавиш панели управления и на лобовом стекле появляется четкое контрастное изображение, транслируемое глобальным новостным каналом GNC – это позволяет Виктору и Артуру дополнить общую картину происходящего, сверить то, что им видно с их позиции, с видеорядом.

– Видишь, это всё-таки происходит на самом деле! – по голосу Виктора и по его внешнему виду заметно, что он взбудоражен и испытывает прилив жизненной энергии. Артур тоже чувствует возбуждение, его пульс и дыхание ускоряют ритм, восприятие обостряется.

Здание правительства оцепил спецназ в черной форме и странных шлемах: их забрала из непроницаемо черного стекла наводят на мысль, что это не люди, а новое поколение роботов, хотя их движения довольно грациозны – то один, то другой из них делает выпад вперед, чтобы с размаху опустить стальную дубинку на череп зазевавшегося демонстранта, тогда как сослуживцы придерживают его сзади, не давая разъяренной толпе выдернуть его из цепочки и утащить в свое нутро – многие хотят растерзать их на части хотя бы для того, чтобы узнать, что польется из разорванных суставов – кровь или технические жидкости. Над домами барражируют вертолеты и беспилотники-дроны, рассекая ночное небо светом прожекторов. Иногда они снижаются, рискуя задеть паутину из проводов, видимо, им это нужно, чтобы сделать снайперский выстрел или чтобы удаленный оператор мог снять происходящее внизу с нового ракурса. Виктор пристальнее приглядывается к спецназовцам, к их обмундированию.

– Помнишь, лет десять назад стали появляться все эти уродливые шлемы виртуальной реальности, потом они становились все миниатюрнее, а потом вдруг резко пропали из продажи? Они ведь были довольно популярны, я себе покупал новую модель почти каждый раз, как они обновляли железо и заявляли о новом поколении…

Виктор достает из кармана пакетик с белым порошком, зачерпывает из него немного миниатюрным половником из белого золота, подносит порцию к носу, зажимает левую ноздрю, правой втягивая в себя воздух вместе с наркотической пылью, морщится, смеется, трет нос, затем опять наполняет половник, чтобы нюхнуть левой ноздрей – для симметрии. Закончив с этим ритуалом, Виктор благодушно предлагает Артуру присоединиться к нему и тоже отведать высококачественного кокса, но тот отказывается.

– Да, было что-то такое… – говорит Артур, пытаясь не обращать внимание на гримасы Виктора, – Но у меня всегда не хватало денег на эти девайсы. Я пару раз играл у друга, превращался в какого-то хитрожопого лиса, который носится по лесу и жрет огромные ягоды и грибы. Еще там была игра про эльфов…

– Да, да, точно! Но это самое первое поколение, с примитивным миром в духе мультиков, твой друг, видать, получил эти игры в наследство от своей бабки! Потом все усложнялось!

– Ну, у него были только такие, простые игры. Он еще шутил, что однажды мы оденем эти шлемы и просто забудем, что их можно снять.

– Нет, черт, он размышлял по-детски! Как можно забыть, что у тебя на голове такая херня! – Виктор трет пересохшие губы, вспоминая, как что-то заставило его признаться за обедом, что он не чувствует себя живым, – Посмотри на эти шлемы у спецназа! Я впервые такие вижу.

– Ты хочешь сказать, что это шлемы виртуальной реальности? – шутит Артур.

– Да нет, не знаю, – смеется Виктор в ответ, и в этот момент они видят, как на снятой с вертолета площади, в самом центре толпы расцветает гигантская огненная роза, разбрасывая ошметки тел по сторонам. Взрывная волна прокатывается по улицам, стекло в некоторых окнах не выдерживает и разбивается вдребезги.

Виктор бросает многозначительный взгляд на Артура, потом запускает двигатель, разворачивается, чуть не сбив человека, и мчится прочь. Артур замечает в экране заднего вида несущихся с площади людей – их лица безумны, из ушей льется кровь, глаза выпучены из орбит.

Когда они оказываются на безопасном расстоянии, Виктор опять начинает с возбуждением говорить:

– Да уж, черт, не верится, что все это случилось в самом деле, – по его лицу не понятно, то ли он готов захихикать, то ли действительно расстроен, – Может это всё-таки спецэффекты?

– Не знаю, ты же видел взрывную волну. – Артуру раньше не доводилось общаться с таким заядлым кокаинистом, поэтому он слегка напрягается каждый раз, когда Виктор смеется или повышает голос, хотя, кажется, он начинает к этому привыкать и уже не испытывает страх, как в самом начале, когда они встретились у заброшенного торгового центра. Артур пытается сосредоточить мысли на взрыве, на погибших в огне и мучениях людях, пытается наделить их индивидуальными чертами, но даже это не помогает – он практически ничего не чувствует, кроме легкого возбуждения и радости, что он сам не оказался в эпицентре смерти.

– Да я шучу. Но теперь точно федералы введут войска в наш город. – Виктор замолкает ненадолго, обдумывая, как это изменит его жизнь, потом, решив, что никак, он добавляет: – Поехали к мэру, у него сегодня ночью вечеринка.

3

Вечеринка проходит в загородной резиденции мэра, к которой ведет идеальное широкополосное шоссе. Они долетают вмиг, у огромных кованых ворот их встречает охрана, – в этот раз, из-за волнений в городе, она многочисленнее, чем обычно, и Виктор даже замечает начальника службы безопасности – беднягу отправили сюда посреди ночи, а ведь он мог пить и веселиться с остальными, если бы не эти засранцы из ФРС. Опустив тонированное стекло, Виктор кивает ему и тот машет рукой, чтобы его подчиненные убрали торчащие из отверстий в асфальте шипы и открыли вторые – внутренние – ворота. Все это делается с панели управления в бронированной будке: привратник щелкает тумблерами и преграды на пути их авто исчезают. Они проезжают блок-пост и, попетляв между бетонными блоками, наконец оказываются на подъездной дороге и медленно катятся к фасаду гигантского замка, подсвеченного снизу разноцветными прожекторами. Огромная парковка перед зданием забита итальянскими спорт-карами, английскими бентли и роллс-ройсами с аристократическим дизайном, немецкими майбахами и бмв. Припарковав кадиллак на отшибе, Виктор и Артур выходят наружу. Идеально ровная трава газонов, шорох разбрызгиваемой воды. Артур смотрит на звезды, с трудом различимые за засвеченным экраном неба: повисшие обрывки облаков, легкий ветер, запах влажной земли. Из здания доносятся глухие низкочастотные удары, но с улицы сложно разобрать, что это за музыка – африканские барабаны, минимал-техно или что-то ещё. Они поднимаются по пологой лестнице из белого мрамора, украшенной примостившимися на тумбах балюстрады ангелами с большими роскошными крыльями – можно разглядеть текстуру каждого пера, каждую напряженную мышцу их стройных балансирующих на краю тел. Швейцар в ливрее с галунами и аксельбантами распахивает перед Виктором и идущим чуть позади него Артуром тяжелые двери и они оказываются в залитом светом аванзале дворца.

Торжественно одетые люди стоят небольшими группами тут и там, большинство мужчин – в смокингах, некоторые – во фраках, женщины похожи на диковинных птиц из экзотических стран – их платья, словно оперенье, столь разнообразны и по форме и по окрасу, столь искусно играют с границей наготы, будоража воображение, что Артуру кажется, что он оказался вне времени – стили разных эпох органично сочетаются в этом пестром разнообразии, люди немного похожи на оживших манекенов из музея, музыка слышна отчетливее – это что-то первобытное, простое, ритмичное и Артур отмечает про себя, что в этом есть некая непоследовательность – весь этот маскарад смотрелся бы естественнее под классические произведения композиторов XVIII или XIX века.

Из аванзала можно пройти по анфиладе вглубь дворца: в пиршественный зал, с накрытыми столами и целой армией официантов, готовых подать почти любое блюдо, и удовлетворить самый взыскательный вкус; далее – в бальный зал, где царит полумрак и играет живая африканская музыка, заставляющая проснуться племенные инстинкты; и еще далее – в зал оргий, где гости, наконец, сбрасывают с себя тесную одежду и остатки приличий. Завершает анфиладу зал для аудиенций, вход в который охраняется стражей.

– Пойдем пожрем, я голоден, – оглядев скучающим взглядом собравшихся, говорит Виктор и Артур послушно следует за ним в первый, пиршественный, зал.

4

Уже довольно поздно и людей за столом становится все меньше – большинство гостей уже наполнили чрево и отправились дальше – кто-то возлежал в сауне, расслабляясь, очищая тело и давая слугам-массажистам его разминать, кто-то, сбросив с себя лишнюю одежду, танцевал, словно одержимый, под ритмичные барабаны и завывания африканских женщин, кто-то пытался вести деловые переговоры в комнате для курения, радуясь, что ему удалось поймать крупную рыбу – высокопоставленного представителя администрации, человека из ближнего круга мэра или губернатора – и поделиться с ним своими гениальными идеями по оптимизации схем. Но, несмотря на позднее время, официанты следят, чтобы на столах были только свежие, наполненные до краев блюда, мгновенно реагируя на появление тарелок с объедками. Более того, они будут принимать заказы от гостей до самого утра – дюжина поваров, асов в приготовлении яств разных национальных кухонь, смогут приготовить любые кушанья и удивить даже самых избалованных чревоугодников и гедонистов.

Пиршественный зал поистине большой, в его центре стоит длинный главный стол, во главе которого еще недавно сидел сам мэр и за которым сейчас осталось только несколько мужчин во фраках, некоторые – с прелестными спутницами. По краям зала, ближе к стенам, увешанным портретами правителей прошедших и нынешних времен, расставлены небольшие одиночные столы для тех, кто не настолько близок к мэру, чтобы сидеть с ним рядом и делить трапезу. Виктор и Артур садятся за один из них и через мгновение рядом с ними появляется официант, молодой мулат, похожий на мула – он застилает стол свежей белоснежной скатертью с ароматом жасминового масла.

Обтерев руки теплым влажным полотенцем из махровой ткани, Виктор делает заказ, потом переводит взгляд с официанта на Артура – тот растерян, так как не знает названия блюд, а меню здесь не дают, только винную карту, и Виктор понимает, что его другу нужна помощь. Спросив у Артура, не против ли он белужьей икры, малосольной сёмги и жульена из дичи, и получив в ответ кивок, Виктор говорит официанту, чтобы тот просто принес им одинаковую еду. Артур тоже вытирает руки и официант, одарив их белоснежной улыбкой, уносит использованные полотенца с собой. Виктор видит, что Артур с непривычки чувствует себя здесь неловко, и, чтобы снять напряжение, повисшее за их столиком, он начинает рассказывать Артуру о попадающихся им на глаза гостях мэра.

– Видишь вон того улыбчивого толстяка в очках? Стоит рядом с женщиной в красном платье, – спрашивает Виктор и, получив очередной кивок в ответ, продолжает: – Так вот, он зарабатывает тем, что продает высокопоставленным чиновникам и крупным бизнесменам несовершеннолетних девочек и мальчиков для сексуальных утех. А эта женщина ему в этом помогает, она ездит по детским домам и отбирает самые красивые экземпляры, прикинь? Говорят, у нее прекрасный вкус. Они гарантируют свежесть товара и за соответствующую плату могут удовлетворить любую потребность, каким бы взыскательным не был клиент.

Толстяк разражается громким утробным смехом, он явно в хорошем настроении и бурно реагирует на шутки женщины в красном, чьи глаза поблескивают, словно стекло, когда она крутит головой. Появляется официант с подносом, раскладывает столовые приборы и тарелки. Затем ставит на стол две серебряные икорницы в виде открытых морских раковин, наполненных льдом, в который погружены хрустальные розетки с крупными глянцевыми зернами темно-серого цвета. Следом за ними – большое блюдо с тонко нарезанной малосольной сёмгой, украшенной лимоном и петрушкой. Закончив, он спрашивает, что господа будут пить – Виктор отвечает ему что-то на французском и официант уходит.