Созерцатель

Москва не принесла ей счастья… Иру убили. Окаменев, я стоял у телевизора, смотрел и слышал, как криминальный репортер озвучивает ее имя, демонстрирует какой-то подмосковный двор среди пятиэтажек, какие-то деревья, какие-то старые гаражи… говорит, что она работала референтом в Мосгордуме… поздним вечером шла пролеском к станции на последнюю электричку и… не дошла какой-то сотни метров.

В том пролеске ее убил маньяк, орудовавший тогда в Подмосковье. Ждал в полночь за гаражами в темноте. Каждый раз, идя на убийство, он менял районы и места. И никогда не возвращался. В ту безлюдную полночь выбрал именно это место… и почему-то мимо этих гаражей пришлось идти именно ей…

Он задушил ее ремнем от ее же сумочки. Задушил, утащил за гаражи и надругался. Своей потной и грязной плотью, утолив жажду своей падальной души. Убил и надругался. Как одну из многочисленных жертв. Как одну из. Так просто – по-рабочему драматичный голос криминального репортера даже не дрогнул…

В Подмосковье она приехала в гости то ли к подруге, то ли к коллеге. Дальше я могу только догадываться, зная ее нрав: некомфортность, чужая компания, неприятное неблагородство, вакхическая навязчивость… Отказавшись остаться, она рванулась в ночь на последнюю электричку в Москву.

Ну, хорошо. В компаниях всякое бывает. Но почему ночью у тех гаражей в пролеске по дороге на станцию с ней не оказалось никого рядом, кто мог ее защитить? Почему никто не настоял проводить, видя ее расстроенное состояние? И где был этот чертов Вениамин, с которым она уехала в Москву? Или кто там еще?..

На эти вопросы у меня ответа нет.

Гений и стоптанные кроссовки

Именно от Гоши я узнал, что такое энергия квантовых состояний. Ну, как узнал… услышал, что такая энергия в природе вроде бы существует и она является то ли объектом, то ли субъектом (или как это у них там называется) современных научных исследований. Очень сложных исследований. Зачастую не поддающихся исследованию. Непроглядных и парадоксальных.

В те времена, когда Гоша учился с нами в одном здании университета (в другом его корпусе), он еще был предрасположен к общению. Он был с нами – в том смысле, что он был с людьми. Хотя уже тогда нам казалось, что он живет где-то рядом, что уж говорить о потом. Потом люди вокруг него, судя по всему, как-то существовать перестали.

Люди – это квантовая энергия. Впрочем, как и всё живое и неживое вокруг. Хотя само понятие неживого, в сущности, не имеет смысла: то, что задано квантовой первоосновой, находится в развитии, а значит – живет. Даже процессы разрушения, деградации, смерти наполнены энергией, они наполнены жизнью. Из разрушенного и истлевшего зачинается новая жизнь, новая энергия.

Именно от него я впервые узнал истину этого мира. Такой, какой она представлялась Гоше.

Для нас он был Гошей. По-настоящему же (по паспорту) его звали Йогевом. И нет, он не соответствовал виду неказистого заумного человека, выходца из своей небезызвестной нации – в заношенном мятом костюмчике с двояковыпуклыми очками на носу. Был невысок, но кряжист, как тумбочка из ливанского кедра (если угодно – кедра хермонского или кармельского), плотно держался на земле, мог когда надо дать в морду всем, кто смеялся над ним и его происхождением. Правда, очки на носу всё-таки были – читал он и в одиночестве, и тогда, когда с людьми становилось скучно или какая-то нездешняя лампочка вдруг зажигалась в его голове. А еще что-то постоянно записывал в свой потрепанный блокнотик обгрызенной до пластиковых трещин и сколов шариковой ручкой: неразборчивые слова столбиком, только ему понятные иероглифы и формулы.

Когда еще Гоша был с нами, он производил впечатление нормального парня. Не без странностей, конечно, но эти его странности с лихвой компенсировались тем, что с ним было весело. Нестандартно так весело. Необычно. Он мог ни с того ни с сего прямо в пиджаке залезть на дерево, нарвать шишек и преподнести их девушкам. Мог в промозглом ноябре, “дабы омыть душу”, искупаться в бурной реке, несшей в город свои воды с гор, маячивших на горизонте. Мог неловкими движениями порушить стойки в пивнушке или подраться, а после ее хмельного духа стать инициатором того, чтобы лечь на железнодорожные пути и ментально слушать рельсы, как “гул Вселенной”. Мог на вечеринках танцевать, как заклинивший робот, и все валились от смеха. Иногда же уходил куда-нибудь в угол и исписывал блокнот, несмотря на веселье вокруг. Мог перед экзаменом по какой-нибудь философии, покурив за углом со случайными знакомыми травку, один раз прочитать конспекты и без подготовки выложить перед обомлевшим преподавателем, глядя ему в глаза, их содержание на память слово в слово. На профильных практикумах он спорил с профессорами, расписывал математическими расчетами доски в аудиториях, а, будучи изгнанным за ересь, бросив на парте вещи, уходил за ворота университета к реке, часами сидел один и молчал на воду. Потом возвращался и уже во внеучебное время – в пустой аудитории или на кафедре – доказывал свою правоту старшим научным умам в долгих дискуссиях. И как ни странно, доценты и доктора наук сидели с ним до вечера, слушали, спорили, переубеждали, удивлялись – так он был въедлив и не по годам и заслугам интересен им странной одержимостью доказать свою правоту, изначально казавшуюся ахинеей. Кроме того, он разговаривал с птицами и деревьями на улицах, с рыбами, пойманными в реке, разговаривал странной поэзией, чукотской тарабарщиной, и его способность воспроизводить на лету звукосмыслы поражала не менее, чем его дар по-доброму (а когда и не очень) подражать и передразнивать каждого, о ком бы ни велся разговор: о знакомом ли преподавателе, о ком-либо из нас или о вороне на дереве.

“И гу-гу-гу и бу-бу-бу – как гугунот из Бухчисарая”. И пародировал походку и жесты занудного профессора.

“Всё это черезхреначие”. Часто говорил так о глупой идее.

“Хахатупые”. Его характеристика вечно веселого планктона студенчества.

“Всё будет Харикришняк!”. Так он выражал радость и оптимизм.

“Что ты кхаркаешь, как мальтийская мохнашка?!”. Помню, так он однажды ответил вороне, выразившей недовольство нашим шествованием мимо ее, как он выразился, “земного расхлебоклевачества”.

“Ну, что вы ржете, как трахтебидохи?!”. А так он дружески называл нас. И мы никогда не обижались. Как не обижались на то, когда, бывало, ждешь его после учебы по делам, о которых заранее договорились, а он не является: вылезал после учебной пары из окна аудитории и задними дворами университета, чтобы разминуться с нами, уходил восвояси по своим, только ему известным азимутам. Иногда его видели одинокого с удочкой: с дамбы у городской реки он ловил до первых звезд серебристых маринок.

Был еще случай, когда он всех нас спас. Той ночью после очередной студенческой попойки, когда нашу компанию едва не взорвали. В прямом смысле. Тогда, помню и каюсь, мы домотались на городском мосту до какого-то одинокого странника, который взял и вынул из-за пазухи гранату. Макет ли или боевая лимонка была – кто ж сейчас знает. Но стало страшно, и мы собирались уже дать дёру врассыпную. Только Гоша не сплоховал: снял с глаз очки, проморгался, сделал шаг к парню и произнес:

– Понимаешь, друг, все мы небезгрешны. Взрыв гранаты – это мощная кинетическая энергия, которая не разбирается в человеческом грехе. Мы умрем все вместе одинаково. И ты с нами попадешь в ад, потому что твое рвение в поиске земной справедливости чрезмерно. Справедливости не будет никакой. Ни для нас, ни для тебя.

Чем-то – то ли мудрым еврейским словом, то ли интонацией – он его убедил, и мы разошлись без кровопролития.

В общем, весело было с Гошей. В то время, когда Гоша был с нами или еще где-то рядом. Нескучно было всем: и пацанам, и девчонкам, и профессорам с доцентами, и случайным прохожим, и птицам с деревьями.

Кстати, о пивнушках и попойках. Именно там Гоша являл нам свои откровения о сотворении Вселенной и о смысле наших никчемных жизней, годных только для того, чтобы воспроизводить новую энергию в спектре времени и пространства, которые каждый из нас наполняет своим существованием. В тех обстоятельствах я впервые узнал от него, что такое спектральная щель.

Жил Гоша в небольшой двухкомнатной квартире на последнем этаже пятиэтажного дома. В университет ходил всегда пешком, несмотря на то что его дом располагался в другой стороне города. Ходил в одном и том же: летом в видавшем виды костюме мышиного цвета (в жару – в белой мятой рубашке навыпуск поверх потертых джинсов), зимой же – в темно-зеленом пуховике не совсем по размеру, отчего еще больше казался похожим на массивную, словно сбитую из цельного бруса, тумбу. Или черную шахматную ладью.

На ногах у него всегда – вне зависимости от сезона и одежды – были кроссовки. Стоптанные кроссовки, давно из белых ставших грязно-кремовыми, с высокими бортами, в которые он непременно заправлял полы костюмных или джинсовых штанов. Я запомнил его в те годы именно в них. Ему было начихать на то, как он выглядел в костюме, в галстуке и… кроссовках, а в дождливую или стылую погоду – что у него мокнут или замерзают в них ноги. Судя по всему, они мокли и замерзали не так сильно, чтобы обращать на это внимание. Тем более с точки зрения чужого мнения. Чужим мнением о себе он как-то не интересовался совсем. И был не привычен реагировать на замечания взрослых по поводу засаленных обшлагов пиджака, мятой рубашки или неловкого – хотя скорее нетипичного, казавшегося вызывающим, – поведения. В кругу же сверстников за какие-то неуместные грубые насмешки по поводу своей неформальности он, повторюсь, мог сразу дать в морду. Несмотря на количество противостоящих ему пересмешников. А его задирали нередко: как-то даже избили толпой местные доминантные самцы из физтеха – не понравился им гонор отличной от их стадной серости гордой белой вороны. Но и это не убедило Гошу отказаться от принципов быть таким, каким он родился.

В двухкомнатной квартире на последнем этаже пятиэтажного дома он жил с мамой. Как виделось, Гошу она родила в зрелом возрасте и производила впечатление молчаливой, уставшей женщины, вошедшей в осеннюю пору жизни. Маленькая и сухая, она не казалась матерью своего сына. Кто у него был отец – неизвестно. Но, судя по маме, именно он мог передать сыну ту кряжистость и странность, которые присутствовали в формах, характере и несозвучии с окружающим миром Гоши.

Во время дождей в его комнате с потолка капала вода, поэтому в непогоду сдвигался стол и вместо него на видном месте красовался пластмассовый таз. Никто ничего поделать с крышей не мог: сам Гоша туда лазал неоднократно, что-то залатывал. Но, видно, или крыша прохудилась настолько, что не поддавалась Гошиному ремонту, или там, на крыше, он больше посвящал себя разговорам с голубями, нежели работе, – так или иначе вода, спустя время, протекала снова. И на нее перестали обращать внимание. В самой комнате не было ничего примечательного, кроме стопок математических книг, сложенных прямо на полу и на письменном столе, старого дивана, на котором Гоша спал, шоколадного распашного шифоньера в углу и большого плаката на полстены справа от входа с огромным космическим шаттлом из будущего, рассекающего звездное пространство где-то в созвездии Волос Вероники.

– Пора нам валить с этого шарика. Равновесие гравитации и термоядерной энергии Солнца продержится еще максимум пять миллиардов лет. А потом всё – пипец! По расчетам некоторых ученых, конец света на Земле наступит еще раньше – через три миллиарда лет, когда гелий из ядра звезды начнет вытеснять водород из ее основной части. Это вызовет повышение давления и температуры Солнца, достаточных, чтобы сжечь жизнь на Земле. Но по моим расчетам, человечество вымрет еще раньше. Из-за внутренних противоречий. Это будет не космическая катастрофа, а социально-биологическая. Я сделал расчеты, – он указал мне на занавеску у окна, испещренную наклеенными стикерами с формулами. – Сопоставил математические производные роста населения, сырьевого потенциала планеты, влияния климата на сокращение водных, углеводородных ресурсов и плодородных земель, возможностей искусственного воспроизводства. Измерил коэффициенты человеческой агрессии, структуру панического расселения, социального расслоения обществ, политических и военных амплитуд сдержанности в решении спорных вопросов, парадигм утраты моральных норм, терпимости, здравомыслия и отчаяния, приводящих к точкам самоуничтожения. Осталось, правда, решить несколько трансцендентных и иррациональных задач, подогнать их в область логарифмического аргумента. Но и без них понятно: у человечества не более пятисот лет на решение вопросов побега с Земли. Предпочтительнее куда-то туда.

Он махнул в сторону стены с космическим шаттлом:

– Туда – в созвездие Волос Вероники.

Как-то так я запомнил его слова – далекие для моего полного осмысления, как и его расчеты на занавеске. Почему именно туда – спросить не пришлось. Но данное созвездие в его расчетах фигурировало не случайно: Вероникой звали девушку, с которой, на нашей памяти, он впервые на своем веку встречался. Там он что-то и искал. И, как ему показалось, нашел.

Вероника оказалась тупой сукой. Но имени созвездия, в чертогах которого летел его космический корабль, Гоша отменять почему-то не стал. После того, как Вероника его бросила, он решил, что в таком развитии сюжета он во многом виноват сам. Его не было в университете пару недель, но в целом расставание он пережил философски. Правда, и Веронику в этой истории понять можно. Она не была пай-девушкой, готовой ждать, когда гений в стоптанных кроссовках соизволит дать ей то, чего она от него хотела. По ее словам, она желала ярких эмоций. Какие только могут быть между мужчиной и женщиной в пору обретения взрослости. Ее романтически подкупали ход его странных умозаключений и огонь его целомудренного рыцарства. Который можно было бы подчинить своим желаниям и наслаждаться у его пышущего горнила. Вероника думала, что он, как из откупоренной амфоры, предстанет перед ней горячим, истомившимся джинном. И откроет горизонты бушующей страсти, которые она, даже не будучи стоической недотрогой, доселе еще не открывала.

Но Гоша оказался иным. Вероника не знала, что энергия жизни является причиной и следствием самой себя. Энергию нельзя создать или разрушить. А тем более подчинить, чтобы она была подвластна твоим рукам, как мягкий пластилин. То, что мы воспринимаем за материальный мир, на самом деле сжатая энергия, сконцентрированная в атомах и молекулах, – она-то и образует видимые нам и ощущаемые нами формы. В теории энергетических состояний энергия считается покоренной человеком только в узких величинах времени и пространства, в которых человеку удалось обуздать ее в полезных для себя функциях. И то на определенное время. Судя по всему, Веронике создать полезное для нее энергетическое поле в отношениях с Гошей не удалось. Система энергетического сжатия ее умственных способностей не совпала с силой энергетического поля, зовущегося Гошей, и его представление о любви показалось ей в конце концов чересчур уж странным.

Оказалось, что облик таинственного рыцаря имеет погрешности. Особенно в тех ситуациях, когда пришло время предстать перед покоренной пассией в роли джигита. Иными словами, в отношениях Гоши и Вероники энергия физических величин столкнулась с энергией биологического целомудрия. В тот момент, когда Вероника готова была раскрыть перед ним свое сакральное лоно, предавшись примитивной биологической страсти, Гоша стушевался. Осознанно или нет – не мне судить. Но что-то в их чаяниях не совпало однозначно.

В первую роковую ночь рядом с пылающей плотью Вероники, мечтавшей как можно скорее раскусить сей целомудренный плод, Гоша самозабвенно вещал ей о том, что на самом деле наша Вселенная – это бесчисленная песчинка в безбрежной системе мультивселенных. Большой взрыв, который тринадцать или четырнадцать миллиардов лет назад привел к образованию нашей Вселенной, явился всего лишь едва слышным пуком, микроскопической вспышкой для всего остального в этой непредставимой системе. Каждая вселенная – это своя реальность, которая объединена с миллиардами других вселенных темной энергией мироздания. А “черные дыры” в космосе – они неспроста, они порталы, через которые энергия мироздания не только проникает в другие миры, но и создает новые. Вбирая, засасывая в себя огромные массы сжатой материальной энергии, “черные дыры” по мере достижения максимального объема разрываются в ином вакууме и снова и снова рождают через Большие взрывы новые вселенные, которые, как и наша, подверженные космической инфляции, разбегаются от точки взрыва и формируют стремительный рост времени и пространства. И так до бесконечности.

Я представляю, с каким упоением Гоша вливал в ее уши свои знания о сингулярности, о квантовых размежеваниях, о “теории струн” и множестве временных и пространственных измерений, о теории “пузырьковой вселенной” и о космической пене, о мирозданном параллелизме… Вижу его отрешенные глаза, смотрящие из постели в звездное окно за занавеской. Вижу и влажные глаза Вероники, в горячей истоме вглядывающиеся в его по-рыцарски нависший над ней, коряжистый стан, в его освещенное луной лицо, которое почему-то вдруг рассказывает о делах Бога с таким видом, словно и нет ее, божьей твари, рядом, нет снедаемого страстью женского тела, нет влажных чресел, взывающих к жару его мужских объятий. Есть только еще одни уши, вроде бы отличные от твоих, с которыми можно поделиться тем, о чем догадываешься сам, что не дает тебе покоя, обратившись в восторг от того, что кому-то, кроме себя, ты можешь поведать о таинствах жизни. Которые, как изумруды, звездами мерцают за занавеской с черного неба!

Короче, Гоша дал маху. Но можно ли его за это винить? Можно ли винить дождь за то, что он заливает наши окна водой, когда мы приехали на курорт и мечтаем о солнце?

Была и вторая ночь. Видно, Вероника так ничего и не поняла и решила дать Гоше еще один шанс. Он им снова не воспользовался. Вместо того, чтобы предстать перед нею приматом и просто отведать горячего жаркого под острым сливочным соусом, он поведал Веронике о парадоксе Ферми8 и изложил иную гипотезу происхождения бытия: наша жизнь – это чья-то компьютерная игра, а мы в ней запрограммированные юниты, способные только догадываться о тех, кто нами управляет. Или забыли о нас. Что-то типа того, как если бы Моисей бросил свой незрячий народ посреди пути через Мертвое море.

Хорошо еще, что в те ночи Гоша додумался не посвящать Веронику в сакральную тему спектральной щели. Это было бы явно перебором. Хотя и без того куда еще перебористее?

Третьего шанса она ему не дала. Ей хватило и этого. Покрутив у виска, Вероника его бросила и ушла в другие объятия. Ну а Гоша… пострадал немного, пожал плечами и продолжил жить, не оглядываясь на случившееся. Правда, путь спасения человечества в созвездии Волос Вероники пересматривать не стал.

– Понимаешь, если всё вокруг нас соткано из энергии, то для того, чтобы понять природу этой энергии, человеческому уму нужно определить, что является ее первопричиной. Одно дело понять природу энергии бытия, но самое главное – через нее рассчитать вероятные значения энергии вакуума, того исходного нуля, от которого из “ничего” родилось что-то. Иными словами, как из энергии вакуума зарождалась энергия возбужденного состояния, в своем процессе возбуждения начавшая заполнять этот вакуум.

Через пару недель после того, как его бросила Вероника, мы стояли с ним в пивнушке за стойкой в окружении янтарных бокалов, и Гоша говорил мне эти слова.

– Конечно, даже абсолютный вакуум – это не совсем “ничего”. Там присутствует своя форма энергии, основанная на виртуальных частицах, протонах и антипротонах, электронах и позитронах. Они рождаются и в следующее мгновение исчезают, не успевая набрать массу и энергию возбуждения. Как там у Винни-пуха: они вроде есть, но их сразу нет. Виртуальная энергия пронизывает всё вокруг и всех нас. Она подложка всех процессов бытия. Что стоит за этими процессами – главная цель. Поняв их исходные данные, мы сделаем еще один шаг к чертогам того, что мы называем Богом, откроем дверь в пространство, если можно так выразиться, Божьего духа, в его мастерскую. Под энергией вакуума скрывается, по логике вещей, то, что руководит смыслом создания вещества. Что вложено нами в понятие “темной энергии”, только если вглядываться еще глубже под нее. Правда, логика вещей эта человеческая, но у нас ничего другого нет. Измеряем тем, что имеем.

– И зачем нам всё это знать? – помню, спросил его я.

Гоша отпил из бокала пиво и посмотрел за окно пивнушки.

– А зачем тогда жить? Ты пойми, даже после физической смерти нашего тела мы не умираем – от нас остается энергия, из которой мы состояли. Концентрированный ее сгусток – давай назовем его так – и есть душа. Эта особая энергия, которая в мастерской Бога заточена на то, чтобы флуктуировать и взаимодействовать с основной энергией мироздания. Занимаясь обоснованием наличия этой энергии, мы на самом деле не в носу ковыряемся от нечего делать, а решаем главную проблему человеческого бытия – проблему смысла жизни. Ну неужели, ёшки-матрёшки, это не понятно?

За кружкой пива Гоша выглядел как никогда убедительно.

– И ты думаешь, у нас хватит ума достичь чертогов мастерской Бога?

– За всех не скажу… но я попробую.

Господи, Гоша! Я смотрел на него, он в ответ блаженно улыбался. Хмель разлился краснотой по его лицу, глаза блестели.

– У меня уже сложились расчеты. И считаю, что теория Янга-Миллса не является нерешаемой. Спектральную щель, этот разрыв между энергией вакуума и энергией возбуждения, в которой зарождается вещество, можно осознать. Мне нужно только время и тишина. Чтобы никто не мешал. Мне нужна одна очень долгая ночь, темная, как космос, и тихая, как вакуум. Только одна – долгая-долгая, тихая-тихая – ночь. И я решу эту задачу, найду доказательство! Я на пути к этому! Я уже рассчитал симметрию взаимодействия калибровочных полей и их электромагнитный векторный потенциал…

Он достал свой блокнот и стал что-то объяснять мне о калибровочных группах, о нелинейности уравнений, о неабелевах группы Ли, о тензорах напряженности, ковариантных производных, о какой-то плотности электромагнитных полей, о ненулевой спектральности щели… Я вынужден был остановить его и сказать, что ни хрена не понимаю, о чем он мне говорит. Абсолютно ничего. Как в вакууме. Но чтобы не обижать, следом я поспешил вставить в его одержимый монолог вопрос:

– Пусть даже и так. Давай представим: все вокруг вдруг оставят тебя в покое, поместят тебя в жизненный вакуум, избавят от проблем – от этих гребаных житейских условностей зарабатывать, жрать, спать и оглядываться вокруг. И ты найдешь решение. И что из того? Ведь это только расчеты. Ради подобных экспериментов люди создают охренительно огромные коллайдеры и пытаются расщепить атомы на “частицы Бога”. На это работают целые корпорации и кучи высоколобых ученых мужей из офигенных университетов. Но ты сейчас мне говоришь, что ты можешь найти доказательство одной из математических задач тысячелетия, которая откроет дверь в понимании какой-то энергии во вселенском вакууме?

Гоша улыбнулся, как кот:

– Да, непременно найду.

– Ну, хорошо: пусть даже найдешь решение, доказательство и хрен знает, что там еще признается за верность расчетов… Гоша, но это только расчеты! Это формулы на бумаге! Это умозрительные допущения, даже если они и будут признаны всем головастым человечеством! Но как этим на практике ты докажешь существование Бога? Как ты подойдешь к двери той мастерской, чтобы явственно хотя бы поскрестись в нее?

Он посмотрел на меня, как будто знал ответ заранее.

– Я рассчитаю существование Бога математически. Я буду уверен в том, что Бог существует. Этого достаточно! Это будет главное, что успокоит меня. Для самого себя я открою и докажу формулу того, что жизнь не бессмысленна. Так нужно мне! До всего же остального дела, по большому счету, мне нет никакого. Это простое желание доказать самому себе, что всё не напрасно, есть великий смысл. Бог дал нам такую лазейку, через которую кому-то из нас выдано право хотя бы через щель заглянуть за двери Его мастерской! Вот в такую, быть может, спектральную щель!

– Гоша, ты чокнулся! Ради этих эфемерных целей ты готов потратить жизнь? Пожертвовать человеческими радостями?

– А что ты подразумеваешь под человеческими радостями? Хорошо жрать, ездить на крутой тачке, утирать сопли потомству, изо дня в день работать застрессованной белкодурой, до тошноты обыденно жить с оглядкой на законы муравейника?

– Так устроен человеческий мир, в нем много других радостей. От семьи, от любви и уважения близких, от признания заслуг, от удачной карьеры, от благополучия. Ну и от жрачки и тачки – куда же без них. От путешествий… Можно испытывать радость от чувства, что тебе радостно жить, стремиться к этому чувству! Ты же… вместо того, чтобы просто отыметь Веронику и получить от этого мужское удовольствие, ты будешь пытаться искать неотыскиваемое, будешь пытаться создать вокруг себя вакуум, чтобы виртуально трахнуть какую-то неабелеву из группы Ли, даже не зная, существует ли вообще такая где-либо? Гоша, это онанизм!