Пропуск в бездну: маршалы космоса

– Скажите тоже, обольщать! Когда?.. Приходит Сеня домой – я уже сплю, рано уходит – тоже сплю. Хоть следи за ним, чтоб на сторону не ходил. Сеня, точно на сторону не ходишь? – стараясь сказать шутливо, произнесла Наташа. Однако, в её голосе можно было услышать нотки подозрительности.

– Милочка, таки я вам советую на эту чепуху не обращать внимания. Умная женщина следит за собой, а глупая – за мужем, – назидательно произнесла старая женщина. Мужчины все козлы, и коль где капусту увидят – сожрут, и не подавятся. Следи, не следи!

– Роза, слова твои – нас, мужчин, обижают, таки.

– Я тебя умоляю, Гриша! Обиделся он… Не пудри мне мозги! И без тебя на душе понедельник! Таки, едем в общем, на приличный вагон ты денег пожалел.

– Таки да, пожалел… Ротшильд не мой родственник, как ты знаешь… Хотя, признаю – это горький факт!

Семён напрягся в ожидании ответной реакции Розы. Не дождался… Она промолчала. Видимо, с этим фактом супруга Григория давно смирилась.

В вагоне стало совсем темно. Проводник запалил свечи в двух фонарях, укреплённых в коридоре на стене. Некоторые пассажиры зажгли свои свечи. По стенам вагона забегали тени. Ставшим уже привычным вагонный аромат пополнился запахом стеарина.

Кряхтя, с трудом поднялся сосед. Покопавшись в одной из хозяйственных сумок, он осторожно вытащил наполовину оплавившуюся свечу. Затем, аккуратно положил её на колени жены, и так же осторожно из другой сумки вытащил блюдце. После чего, стащил с полки квадратный чемодан и установил его на пол между лавками.

– Ну, вот! И у нас будет свой свет, – поставив на блюдце свечку и чиркая спичкой, произнёс Григорий Исаакович.

Затрепетав от сквозняка, немного покоптив, свеча разгорелась. Бледно-жёлтый огонёк нарушил темень, немного осветив пространство.

Поезд мчался в ночи, изредка оглашая проносящиеся мимо сонные полустанки тонким паровозным гудком.

Сидевший рядом с Ватником молчаливый пассажир – молодой, интеллигентного вида парень, скорее всего студент, прислонив голову к стене, похрапывал, с верхних полок доносилось причмокивание и неразборчивое бормотание.

Семёну не спалось. Неожиданное назначение в Крым его настораживало, в голову лезли всякие тревожные мысли, и когда к нему почти шёпотом обратился сосед с вопросом: – Не спите, Семён Лейбович, – он ответил: – Что-то не спиться.

Было слышно, как Григорий Исаакович тяжело вздохнул, и затем печальным голосом произнёс:

– Вряд ли дойдёшь до своего счастья через поле граблей.

– Это вы к чему? – полусонным голосом спросил Семён.

– Так… навеяло! Вспомнил тридцатые годы. Товарища Ларина – я с ним был знаком. У него какая-то болезнь была, бедняга с трудом ходил на костылях… Прекрасный был человек. Умер в 1932 году. Жаль… Счастливые тогда мы были… Работали не покладая рук… Своя земля, первые успехи, еврейские школы, театры… Думали навечно! Но тут – ужасная коллективизация…

Помню к нам в коммуну приехал представитель районной власти. Собрание… Как положено, сначала он доложил международную обстановку в мире, коротенько так, минут на сорок. Затем обрисовал прелести колхозного труда, не забыв постращать карами единоличников, мол, кто не вступит в колхоз, будут считаться кулаками и подкулачниками. После чего предложил спеть «Интернационал». Запели! При словах: – Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем… с задних рядов донеслось причитание старух. Чуть было не сорвали мероприятие, скажу я вам. Представитель не растерялся и грозно так, произнёс: – Правильно, товарищи женщины! Колхоз – это смерть всему старому. Голосуем, товарищи евреи за вступление в колхоз! Проголосовали! А куда денешься…

Ватник тяжело вздохнул, и добавил: – Потому заочно и уважаю ваших родителей, Семён Лейбович! Пережили они многое, но выдержали, не уехали. Эх… эх… О времена, о нравы! Зачем нужно было это делать?

Семён понимал: отвечать не обязательно. Соседу нужен слушатель, а потому не мешал ему разглагольствовать.

– Сколько ошибок, сколько разрушенных судеб… Одна варварская коллективизация чего стоит. Аресты… Только за два года начала тридцатых из Крыма в северные, восточные края и на Урал власти отправили около тридцати тысяч человек. Это, так называемые кулаки и подкулачники и не хотевшие вступать в колхозы, – уточнил он. – Земли их отымались.

Сделав паузу, сосед продолжил.

– А ведь это, по сути, – батраческий коммунизм, не более того. Это – движение назад, в первобытный строй. Как забитых нуждою бывших батраков можно заставить отдавать все силы на общее, коллективное дело? Как, я вас спрашиваю?

Семён молчал. Тогда старый еврей ответил сам.

– Только силой, порождающей страх, можно к чему-то принудить людей. Но есть предел и страху. Коллективный труд в колхозах – рабство, рай для бездельников. Трудолюбивые, свободные же люди не могут добровольно идти в это рабство, как бы их туда ни загоняли. Вот и мы с Розочкой и детьми не стали, дай бог памяти, в тридцатом году, кажется, вступать в колхоз.

– В двадцать девятом, Гриша, – поправила супруга.

– Не буду спорить, Розочка – ты права! Мы плюнули на всё и уехали в Москву. Так многие поступили. В Крыму, если мне не изменяет память, большевики, как и обещали, образовали три десятка еврейских сельсоветов… Я молчу про Фрайдорфский район! И вроде бы успехи были… Но я умоляю вас, молодой человек, переселенцы, таки, разъехались по крупным городам. Понять тоже их можно – не все нашли своё призвание в тяжком крестьянском труде. Потому и не стала крымская земля своей для евреев. И очень жаль!

– Гриша, не пудри военному мозги. Я что-то не слышала, чтобы большевики обещали евреям землю навечно. Обетованная богом земля в Палестине, – то верно, но ты, таки, поленился ехать в такую даль.

– А Биробиджан?.. Могли и туда поехать.

– Я тебя умоляю! С твоими гландами в холод?

Супруга Ватника затихла.

– Помню, в 1931 году, Розочка не даст соврать, я по делам приехал из Москвы в Джанкой. А там как раз шла партконференция района. Так с трибуны, как сейчас помню, Мемет Кубаев50 открыто говорил, что Москва проводит политику великодержавного шовинизма, разоряет трудовые массы Крыма, и прежде всего – татар. Смелый был татарин. Так же как и его предшественник Вели Ибраимов не боялся критиковать линию партии. И что… Таки, он сразу стал контрреволюционером и снят со своего поста.

– Интересные мысли, Григорий Исаакович, – решил, всё-таки, вступить в диалог Семён. – Говорите, только насильственная коллективизация виновата?.. А вы не забыли о неприятии еврейских переселенцев крымскими татарами? Они же хотели заселить эти земли своими эмигрантами, покинувших Крым ранее. А тут – евреи! Кому такое понравится?

– Правильно, – оживившись, согласился Ватник. – Обыватели страны никогда не испытывали симпатий к нам – евреям. А тут вдруг исконно крымские татарские земли, как они считают, отдают евреям?! Ведь в воображении обывателей весь Крым рисовался в виде Южного берега, сплошных курортов и пляжей с полуобнаженными дамочками, с шашлыками, винами и виноградом. Конечно, многие граждане были возмущены. Отсюда и антисионизм, неприятие евреев и аресты. А ведь мало кто знал, что земли-то отдают северной части Крыма – безводные, засушливые, малообжитые. Причём здесь Южный берег? Изначально эти территории были избраны «Хе-Халуцем» потому как по своим климатическим и другим условиям они напоминали земли Палестины. На этих территориях евреи, особенно молодёжь, учились работать на земле, да и просто выживать, чтобы потом по рекомендациям этой общины «Хе-Халуц» переехать на земли обетованные в Палестину.

Сделав небольшую паузу, старый еврей на всякий случай, уточнил: –Ну, это я так, Семён Лейбович, вам для информации рассказываю.

– Гриша, таки, ты опять пудришь мозги этому симпатичному военному. Шимон Диманштейн51 ещё в девятнадцатом годе декретом закрыл общину «Хе-Халуц».

Сильно картавя, Григорий Исаакович, возразил: – Я тебя умоляю, Розочка. Декретами не закрыть никакое движение, коль оно народное. Он ушёл в нелегальное положение.

– Кто ушёл?

– «Хе-Халуц», естественно. А руководил им, ты его знаешь – Элиэзер Чериковер52. Не долго, правда.

– Как же помню. Этот поц уехал в Европы, и я слышала, что он умер лет десять назад. Они в наших поселениях в Крыму свои учебные центры организовывали. Властям это не нравилось. Этому Чериковеру власти стали делать не хорошо.

Ватник вздохнул, и согласился с женой. – Розочка, ты права, дорогая. Они и синагоги закрыли, и иврит запрещают… Только идиш…

Семён слушал соседей с интересом. Многое, из того о чём соседи говорили, он знал. Но про учебные центры «Хе-Халуц» слышал впервые.

– Не думаю, что мои родители слышали об этом движении. Они переехали в Крым по другой причине. В херсонщине после революции евреям от банд житья не стало. Вы говорите: сионизм, неприятие евреев, и как результат – сокращение переселенцев в Крым… Так ведь не последнюю роль в этом играла и всем известная еврейская газета «Дер Имес», публикующей материалы по борьбе с мировым сионизмом. И потом, – Семён вспомнил слова Аделаиды Ферапонтовны, – не надо забывать и о тотальной индустриализации нашей страны… Повсюду строятся фабрики, заводы… Нужны люди – умные, крепкие… И потом, на Дальнем Востоке, в Биробиджане, образована Еврейская автономия… Вот вам причины сокращения притока переселенцев в Крым.

– Конечно, ви правы в чём-то. Но одно другому не мешает. И потом, я вам так скажу! Америка нас признала в тридцать третьем? – признала! И получается: – Еврей сделал своё дело, еврея можно забыть!

– Зачем вы так? – возразил Семён. – В газетах же писали о кризисе в Америке. Их инженеры и рабочие толпами поехали к нам в начале сороковых на наши стройки. Свои дела поправили и опять стали палки в колёса нам вставлять. Не так, разве?

– Может и так, поди, разберись там. Но, зачем, спрашивается, семитизм возводить в ранг национальной трагедии? Зачем объявлять «врагами народа» чуть ли не всех руководителей еврейских организаций? Закрыли «Комзет» и «Озет». «Джойнт», естественно, перестал помогать… И что я заметил… Америка ладно… Отношение властей к нам – евреям, стало меняться к худшему с приходом в Германии нацистов. Ви же, Сёмён Лейбович, знаете, как там к евреям относятся. Не приведи Господь на себе это испытать. Конечно, и признание нашей страны Америкой тоже не последнее место сыграло, здесь я с вами согласен. Еврей стали не нужны!

– Говорите сионизм в ранг национальной трагедии, зачем возводить? – неожиданно произнёс до сих пор спавший сосед Ватника. – А я вам, товарищи, отвечу.

– Ви представьтесь для начала, молодой человек, – мягко произнёс Григорий Исаакович.

– Трофимов Алексей. Студент филфака, – задиристо ответил студент, и без паузы продолжил.

– Мы же с вами помним голод в деревнях и в Крыму в начале тридцатых и сороковых? Помним!.. А кто его организовал? Не евреи, ли? Сколько миллионов русских мужиков-крестьян за эти года было уничтожено? – не сосчитать! Чем не издевательство над русским народом! Ведь именно русский мужик – крестьянин, был тем «славянским варваром», который мешает евреям перестроить под себя огромную страну. С рабочими проще: у них нет собственности, терять им нечего. Пролетариат сделали передовым классом и вертят им как хотят. А…

– Стоп, стоп! Эк, куда вас, Алексей, занесло. Причём, таки, здесь евреи? Молчу уже о еврейских переселенцах в Крыму, о коих шёл у нас разговор, – прервал студента Ватник, при этом незаметно принюхиваясь к парню: «Не выпивши ли?».

– А кто принимал законы о продразвёрстке, поголовной коллективизации, о запрете сбора колосков на убранных полях, о троекратном для крестьян увеличении плана хлебозаготовок, о запрещении семейных ссуд для мужика-крестьянина, и ещё чёрте что…

Студент на секунду замолк, собираясь с мыслями.

– Вот, чуть не забыл: контрольно-пропускные кордоны из милиционеров и войск, чтобы остановить бегство голодных крестьян из деревень в города. Пусть мрут… И всё это против русских крестьян, против кормильцев России. Надеюсь, не надо перечислять организаторов этих действий. Газеты пестрят еврейскими фамилиями. Правительство – евреи, органы НКВД – евреи. Местами не столь отдалёнными кто руководит? – евреи. И не важно, какие: узбекские, грузинские, армянские… Вот потому партия и начала чистку органов власти и правопорядка. А что, не так, разве? А послушаешь товарищей, бывающих за рубежом, так они говорят, что в зарубежных газетах всё сваливают на русских. Мол, безбожники! Сажают невинных евреев… Кто сажает, как не сами евреи.

Семён удивился словам студента. Он давно не слышал подобных откровений, да ещё в людном месте. На допросах – да, случалось. А тут… Говорить так открыто, не боясь, что кто-то услышит и донесёт… Сверх опрометчиво. Несмотря на это, Семён испытывал некоторое уважение к парню.

Видимо, те же мысли возникли и супруги Григория Исааковича, она насторожено произнесла: – Молодой человек, таки, я гляжу у вас зрение слабое, без очков ходите.

– Это ещё зачем, – удивился студент.

– Таки, полезно для здоровья видеть перед кем разговоры держите. Форма соседа напротив вам ничего не говорит?

Студент бросил взгляд на петлицы лейтенанта и на секунду несколько стушевался. Однако, что свойственно молодым людям, всё-равно, резко бросил: – Говорю, что думаю. Не запрещено! Так, товарищ лейтенант?

Не ответив студенту, Семён сам задал вопрос. – Ну, задним числом мы все умные. И кто же вам, Алексей, эти мысли внушил, что евреи виноваты в голодоморах?

– Я читать и думать умею, товарищ лейтенант, настоящие фамилии многих руководителей знаю, к тому же, газеты читаю. Портреты их ношу на демонстрациях… А ещё я философию изучаю.

Вот, к примеру, что писал немец Ницше: «Евреи, – народ, «рождённый для рабства», так говорит Тацит и весь античный мир».

И я думаю… Евреи сами выдумали, что они «избранный народ среди избранных». Кто их выбирал? Скажите мне – кто? И что евреи сделали? Вывернули, понимаете ли, все жизненные ценности человечества наизнанку.

– Как это? – усмехнулся Ватник.

– Жизнь на земле получила новую и опасную… – парень запнулся, вспоминая, что там дальше писал немецкий философ.

– Привлекательность, молодой человек, – подсказал Григорий Исаакович.

– Вот-вот, – привлекательность, причём на многие, многие века…

– Тысячелетия… – опять поправил Ватник. – А позвольте, молодой человек, поинтересоваться, что в этом плохого, если это так?

– Еврейские пророки все жизненные ценности перемешали и сделали бранным слово «мир». И это не я так думаю – Ницше.

– Во как! Видимо, вы юноша, сочинение Фридриха Ницше «Антихрист» сейчас штудируете? – поинтересовался Ватник.

– Может, и штудирую. У Ницше есть чему поучиться, – огрызнулся студент. – Всё, что повышает в человеке чувство власти, волю к власти, самую власть – это хорошо! Всё, что происходит от слабости – плохо, – это порок. А что вреднее всякого порока? – задаёт вопрос этот Ницше, и сам отвечает: – Деятельное сострадание ко всем неудачникам и слабым. Вот чем занимается христианство и люди вашей нации. Отсюда пороки в обществе не уменьшаются, а множатся.

– Нас всех хранит Господь, и каждый есть дитя Божье, – напомнил студенту старый еврей. – Каждый равен каждому. Как же не сострадать ближнему, тем более, отказать в помощи слабому?

– Может и хранит нас Бог, да сроки у всех разные, – опять огрызнулся парень.

– Я не силён в церковных делах, я – атеист, но, как я понимаю – не все евреи христиане, а только крещёные, – вставил Семён. – Кто кого хранит, – не знаю, но Бога нет, и это факт! Однако, хочу напомнить – сострадание к слабому, одна из заповедей Христа, и в Уставе нашей партии тоже есть соответствующий пункт, говорящий о заботе к гражданам нашей страны. Что плохого в добродетели?

– Люди наказываются сильнее всего именно за свои добродетели, – заучено парировал студент. – Роль еврейской нации трудно оценить, но с неё начинается восстание рабов и морали.

Григорий Исаакович усмехнулся. – Это вам про рабов и мораль Ницше подсказал или сами придумали?

– В газетах прочитал, – съязвил студент. – А что не так? Партия наша от вашего засилья кругом освобождается.

– А разве только евреев нарком Ежов арестовывает? Не забыли о маршале Тухачевском и других офицерах… А командующий Черноморским флотом Кожанов и его подчинённые… Уже год сидят… Они, юноша, далеко не все были евреями, это уж точно.

Дремавшая Наташа неожиданно подала голос, напомнив стороннику Ницше о татарах.

– Евреи вам мешают, молодой человек… А вот я в газетах читала, что совсем недавно, в апреле этого года, кажется, в Симферополе три дня расстреливали большую группу татар из представителей крымской интеллигенции. Говорят, они в какой-то татарской партии были замешаны, чего там передавали Германии и Англии…

– «Молли Фирка», партия эта называется, – подсказал Семён.

– Брехня… А кто принимал решение об аресте этих татар?.. Евреи… – уверенно заявил парень.

– Студент, давай уж не выдумывай. В апреле тридцать седьмого Крымское управление возглавлял Лордкипанидзе, а потом, Павлов Карп Александрович. Где ты там увидел евреев? – уже более внимательно присматриваясь к молодому человеку, дал справку Гершель.

– Ну ладно, а потом пришёл этот изверг еврей Михельсон53. Вот еду к матери в Симферополь. Этот нквдэшник отца посадил непонятно за что. Хочу встретиться с ним.

– Не получится, молодой человек. Артур Иванович уже уволен. Теперь – тебе опять не повезло, НКВД возглавляет русский, капитан Якушев54.

Парень насупился и затих.

– Вот-вот, – оживился Ватник. – Тухачевский, Кожанов и остальные арестованные офицеры… Даже не сомневаюсь, видимо, они обнаруживали своё несогласие с политикой Советской власти… Что в этом преступного? Зачем их арестовывать? Не так ли, Семён Лейбович?

Разговор принимал опасное направление. Семён не испытывал ни малейшего желания втягиваться в подобную дискуссию. Да, и не знал он точного ответа: в особом приказе НКВД по усилению репрессивных мер про евреев сказано, вроде бы, ничего не было.

Выручил пронзительный паровозный сигнал, скрежет тормозных колодок, затем резкие толчки вагона и цокот буферов.

Поезд остановился в ночи на очередной небольшой станции. Хлопнула дверь тамбура. Послышались сонные голоса пассажиров покидающих вагон и нетерпеливые возгласы новых.

– Я вас умоляю! Нашли тему для разговоров, умники! Таки договоритесь на свою голову… Имели бы лучше разговор о Германии… И что там этот поц Гитлер вытворяет с евреями? – раздался заспанный голос супруги Ватника. – Ты, Гриша, сбегай за кипятком, пока стоим. Да смотри, не отстань от поезда.

Григорий Исаакович покорно встал, взял чайник, и что-то бормоча, направился к выходу.

Гершель облегчённо вздохнул. Минут через десять поезд понёсся дальше.

Симферополь встретил Гершелей липким, душным воздухом. Дышалось с трудом. Нещадно палило солнце. Несмотря на духоту в вагоне, выходить наружу под пекло совсем не хотелось.

Натянув Мишке на голову панамку, Наташа взяла его на руки и поспешила к выходу. Загрузившись частью багажа, Семён последовал за ней.

Недалеко от вагона, укрывшись под соломенной шляпой, стоял отец. Он отбивался от носильщика с тачкой, настойчиво предлагавшего свои услуги. Отец отталкивал наглеца и одновременно крутил по сторонам головой, в толпе выискивая своих детей.

Встреча была радостной. Старший Гершель даже прослезился, подняв на руки своего внука, после чего расцеловался с сыном и невесткой. Семён вернулся в вагон за остальным багажом.

Вскоре счастливая семья не спеша тронулась в сторону привокзальной площади, где Гершель-старший оставил колхозную лошадь с телегой.

Метров в десяти от себя Семён заметил соседей по вагону. Судя по энергичной жестикуляции, супруга Григория Исааковича, ожесточённо торговалась с носильщиком – длинным, худым мужиком. По поникшему лицу последнего, явно проклинавшего ту минуту, когда он подкатил с тачкой к этой бабе, было видно, что Роза побеждала в торге. И вот, видимо, не выдержав изнурительного спора с пожилой женщиной, носильщик обречённо махнул рукой. Довольная Роза тоже махнула рукой мужу, и Григорий Исаакович стал поспешно грузить на тачку вещи.

Окинув толпу, Семён заприметил милиционера. Машинально он поискал глазами студента. Тот стоял в окружении молодых ребят, что-то радостно рассказывая своим друзьям. Семён ещё раз посмотрел в сторону милиционера и, покачав головой, поспешил за ушедшими вперёд родственниками.

Вскоре, броуновское55 движение толпы на перроне приняло вполне направленное движение. Плотный людской поток не спеша стал плавно вытекать на привокзальную площадь, куда без ощутимых потерь вытолкнул и семейство Гершелей.

Площадь гудела. Гудела тем неповторимым набором звуков, которые и гениальные композиторы в здравом уме и твёрдой памяти не способны переложить на ноты. В воздухе стоял глухой площадный шум, и всё в нём слилось воедино: и резкие звуки автомобильных клаксонов, и треньканье трамваев, и незлобные крики возниц, орущих на людей, лезущих под копыта лошадей: «Куды шалава, прёшь», всхрапывание, а порой и ржание животных, измученных жарой и жужжащими слепнями, и, конечно, людской неразборчивый говор, поверх которого, нет-нет, а прорывались незлобные (и не только мужчин) матерные ругательства.

Не выпуская из рук чемоданы, Гершели остановились и осмотрелись.

Чуть правее от здания вокзала, и совсем близко от них, действительно, как и предполагал Семён, стояла шеренга легковых прокатных автомобилей марки ЗИС 101. Возле этих автомобильных красавцев пристроилась кассирша – пышнотелая, молодая женщина, восседавшая на стуле у стола. Рядом с ней стоял фанерный щит с ценами и расписанием маршрутов по Крыму. В самом верху щита красовалось название предприятия: «Крымавтогужтрест».

Лениво обмахиваясь сложенной вчетверо газетой, женщина со скучающим видом разглядывала толпу вновь прибывших пассажиров, которые почему-то не проявляли желания прокатиться с ветерком. Все равнодушно проходили мимо.

Но вот, женщина насторожилась: мимо неё, в направлении автомобилей, прошла группа, видимо семья. От пожилого мужчины, с ребёнком на руках, пахнуло неприятным запахом. «Навозом, что ли?», – пришла ей мысль. Однако, вида не подала. «Вдруг клиентом окажется…».

Поставив на землю свой груз, Лейб Гершель остановился возле щита.

– Севастополь – 10 рублей, – произнёс он вслух. – Десять рублей! Ух… У кого же такие деньжища? Куда смотрит фининспектор? – возмутился Лейб.

Он заглянул в открытое окно одного их автомобилей. От восхищения поцокал языком, покачал головой, и открыл дверь авто. Затем усадил внука на сиденье водителя.

– Глянь, внучок, какая бибика!

Мишка тут же двумя руками вцепился в руль и завизжал от радости. А Лейб с силой нажал на клаксон. Раздался резкий автомобильный сигнал. Проходивший мимо народ всполошился.

– Дед, ты чё делаешь? Обалдел, что ли? Быстро убери ребёнка, – заорала кассирша.

Старший Гершель не смутился. Он медленно расправил плечи, не спеша развернулся на голос и, с видом человека, в кармане которого завалялась уж никак не меньше сотни ассигнаций, но не желавшего тратиться понапрасну, спокойно произнёс: – Чё орёшь? Таки я имею желание прокатиться до Севастополя.

Слова старика на кассиршу подействовали, она сменила тон. – Заплатите и езжайте на здоровье, мужчина. Водитель ждёт.

– 10 рубчиков – с багажом? – важно уточнил Лейб, пытаясь при этом выдернуть внука из салона. Выдергиваться Мишка не хотел, мёртвой хваткой вцепившись в руль.

– Десять рублей – один человек и один чемодан, мужчина.

– Что… – отстав от внука, возмутился Гершель-старший. – Сеня, куды смотрят органы. Грабёж посредь белого дня. Пойдём Мишаня. У меня своя бибика с открытым кузовом имеется.

– Тосьно! Не блеси, дед! – с сожаленьем отпуская руль, недоверчиво произнёс мальчишка.

– Не брешу, внучок, точно тебе говорю. Таки не так быстро поедем, но с ветерком, обещаю!

Поняв, что этот дед не собирается покупать билеты, кассирша брезгливо скривилась: запах толи навоза, толи лошадиного пота, исходившего от старика, теперь её сильно стал раздражать.

Шмыгнув носом и, не скрывая презрения, кассирша зло бросила: – Ходют здесь разные, ходют, работать мешают.

– Отец, это тебе, таки, не «Антилопа Гну», – вспомнив Ильфа и Петрова с их «Золотым телёнком», давясь от смеха, крикнул Семён.

– Ой, папа, а вы ночью под луной не будете голых пассажиров катать? – поддержала мужа Наташа, и тоже расхохоталась.

Лейб книгу эту не читал, а потому удивлённо посмотрел на детей.

– Голыми?!.. Таки, зачем? Придумаете, тоже… – только и произнёс он.

Взвалив на себя чемоданы, в хорошем настроении, Гершели направились в сторону стоянки гужевого транспорта.

Среди множества телег и лошадей, свою кобылу – серую, в яблоках», Лейб вычислил сразу. Поставив Мишку на «бибику», он натренированным взглядом тут же определил: спёрли пару охапок сена. Затем пошарил рукой под слоем оставшегося сена и вздохнул с облегчением: подарок внуку – сшитый «на глазок» костюмчик, был на месте.