Пропуск в бездну: маршалы космоса

– Да кто им отдаст…

Прикрыв рот ладонью, Заковский зевнул. – С долгами без нас разберутся, Ефимович. А по поводу арестов…. Нам приказывают, мы исполняем. А что сделаешь?

– Попробуй не выполни… Но в наше время иностранцы тридцати еврейским колхозам и до полусотни сельским коллективам в Крыму продолжают помогать, пусть не так уже активно, но помогают.

– Это, майор, и раздражает местное, коренное население. Отсюда недовольные, ненависть к властям. Нам это надо?

– Согласен! А баламутных евреев и татар, и с одной стороны, и с другой, в списки «врагов народа» уже включили. Многих из этого списка успели ликвидировать. Кстати, организаторов автономии в Крыму в живых тоже нет. Один – Ларин, по болезни умер ещё в 1932 году, а второй деятель – Абрам Брагин, расстрелян нами совсем недавно.

Открылась дверь, показалась тощая фигура секретарши.

– Леонид Михайлович, вас ждёт следователь Фрунзенского районного отдела госбезопасности Семён Гершель, – глядя на начальника с жалостью, произнесла она. – Примите?..

– Тьфу… Твою мать… Вот уж имечко бог послал секретарше. И по трезвому-то хрен выговоришь, – кивая майору, прошептал Заковский. – Пусть ждёт, позову, – недовольно ответил он.

Осторожно прикрыв дверь, она исчезла.

В голове у комиссара почему-то возникла странная мысль:

«Интересно, что обо мне подумала бы Аделаида, увидев меня на полу истерзанным и у моего виска пистолет в руке Цесарского?»

И сам того не замечая, произнёс вслух:

– Призрак ходит по стране, но не тот, что по Европе, а призрак подлости человеческой. Что творим, что делаем?

– О чём это вы, Леонид Михайлович!

Заковский спохватился. – Да, так! Говорю же, и впрямь, вот-вот, Баба Яга на метле почудится.

Цесарский тяжело поднялся, поправил гимнастёрку, рукой пригладил причёску и, вздохнув, произнёс: – Ну вот! Мы с вами как на партсобрании обсудили вопрос с евреями. Пойду я, Леонид Михайлович. Работа… Через час к Райхману46 на доклад. Молодые начальники не любят когда опаздывают их подчинённые. Вечером свидимся? Сами понимаете… После вчерашнего организм требует…

Тоже вздохнув, Заковский буркнул: – До вечера дожить надо. Там видно будет. Кстати, напомнил. Из Крыма поступило сообщение от Михельсона47.

– Опять людей клянчил?

– Да, вроде того. Кого-то из наших евреев надо послать ему в помощь курировать еврейские районы. Понять его можно. Михельсон зашивается с разоблачением врагов народа. После процесса над Тухачевским их в Черноморском флоте всё больше и больше. Арестованный в октябре прошлого года командующий флотом Кожанов до сих пор не признаётся… Упёртый…

– Надо послать, конечно. Из молодых можно… Приток евреев в Крым почти прекратился, работы немного.

– Придётся… Ладно до вечера… Зайди по пути к Шварману48, пусть подготовит мне справку по маршалу Блюхеру, если тот жив ещё.

– Да уж, Лёва мастер интенсивных допросов. Забьёт маршала, а своего добьется.

Глядя в спину покидавшего кабинет майора, комиссар вдруг представил его с пистолетом у своего виску, и с тоской подумал: ««Вот так и я поступил с Виктором. Так и со мной поступят. Глядишь, этот майор и будет выпытывать у меня на какую разведку работаю?».

Поставив стакан рядом с графином, комиссар направился к своему столу, над которым висел портрет Сталина. Под строгим взглядом вождя, хозяин кабинета непроизвольно расправил плечи, поправил широкий ремень, и сел в кресло.

Вошёл Гершель. В нос ему ударил приятный запах дорогого одеколона.

– «Шипр», – сразу определил Семён. – Причём – французский, не наш – отечественный, разбавленный».

Предупреждённый секретарём о состоянии грозного начальника, Семён застыл у двери, сочувственно разглядывая комиссара.

«Ежову подражает, тот тоже ходит затянутый ремнём на последнюю дырку, – определил Семён. – Широкие плечи, длинное лицо с отёками. Серые, холодные на выкате глаза. Тонкий нос с горбинкой…»

Лицо и неприятные глаза комиссара почему-то напомнили Гершелю лекции по криминалистике. По теории некого итальянца- криминалиста Ломброзо, человек, имеющий от природы подобную форму лица и стальные глаза, представляет собой антропологический тип убийцы.

«Итальянец, видимо, ошибался, – решил Семён. – На первый взгляд комиссар производит благоприятное впечатление. Хотя, слухи о Заковском в отношениях к арестованным ходят мрачные».

Хозяин кабинета тоже разглядывал следователя, но с явной неприязнью.

– «Трезвый – везёт же. Ишь как зыркает глазами, поганец, – пересилив противную дрожь в руках, подумал Заковский. – Сейчас выйдет и побежит к Ежову49 докладывать».

– Чего хотел, – как можно строже, спросил он.

– Товарищ комиссар 1-ого ранга, ордер надо подписать на арест.

– Что так срочно? До завтра нельзя было подождать?

– Не могу знать, товарищ комиссар 1-ого ранга. На отделение получен приказ товарища Ежова.

– А он, что, сам не мог этого сделать?

Гершель пожал плечами.

– Ладно, давай свой ордер.

Прочитав фамилию и должность потенциального врага, Заковский решительно произнёс: – Опять очередной корейский шпион? Скоро без врачей останемся. Кто нас лечить будет, олухи? Не буду подписывать, Гершель. Я этого еврея Серебряного помню ещё по санитарным войскам в Красной Армии. Самоотверженно работал доктор. И сейчас работает в Кремлёвской больнице, что тоже немаловажно. А ты знаешь, лейтенант, что этот еврей вылечил самого Серго Орджоникидзе от экземы и Михаилу Ивановичу Калинину помог с кожными проблемами. Теперь его арестовать прикажете, а? Не зря нарком сам не стал санкционировать его арест, на меня свалил.

Следователь молчал.

– Что вы там этому Серебряному на самом деле инкриминируете?

Гершель стал зачитывать анкетные данные доктора.

– Доктор Серебряный Зиновий Маркович, 1891 года рождения, уроженец города Николаева, еврей, врач Кремлёвской больницы, а также, заведующий санитарным отделом известного вам, товарищ комиссар 1-ого ранга, «Агро-Джойнта». Обвинительное заключение гласит: «Агент германской разведки и участник контрреволюционной шпионско-диверсионной и террористической организации микробиологов и работников «Агро-Джойнта».

По мнению следствия завербован в 1929 году в Берлине. Этот Серебряный, товарищ комиссар 1-ого ранга, несколько раз выезжал за рубеж для закупки медицинского оборудования, где и познакомился с агентами гестапо. Ну, а дальше, доктор работал по отработанному варианту: сбор сведений разного рода государственной важности в пользу Германии, вредительство в еврейских переселенческих колхозах с целью дискредитации среди трудящихся еврейских масс колхозного строительства, пропаганда идей контрреволюционного сионизма среди еврейского населения…

– Да, какое там гестапо?.. Хватит этот бред нести, – раздражённо перебил следователя Заковский. – Гершель, вы же сами еврей?!.. Не жалко соплеменников?

И тут же осёкся, подозрительно посмотрев на младшего лейтенанта.

«Донесёт, паскудник! Точно донесёт, еврей, всё-таки», – мелькнула мысль у него. И тут же распрямив плечи, сказал: – Лес рубят, щепки летят. Кругом враги, Гершель… Не должно быть слов – жалко!

– Что-то много щепок, товарищ комиссар 1-ого ранга, – уставившись взглядом в пол, совсем тихо произнёс Гершель. – Отец говорил, что каждой еврейской семье на устройство в Крыму выделялась тысяча рублей. Сумма не малая. Из них именно «Агро-Джойнт» давал большую часть. Плюс кредиты на воду, технику, строительство… А то, как бы мы в двадцатых годах выжили?..

– Насколько я знаю, с водой у вас, действительно, было плохо.

– Очень плохо, товарищ комиссар 1-ого ранга. Мы первое время жили под Джанкоем, в колонии «Мишмар», где с водой совсем худо, так «Агро-Джойнт» закупил в Америке бурильную машину марки «Кейстон» – она и спасала. Но дорого обходилась… Очень… Переселенцы за бурение до двадцати сажень по пятьдесят рублей за сажень платили, а свыше – все семьдесят пять. А бурить, товарищ комиссар 1-ого ранга, приходилось и на сто метров… И эта цена без стоимости материалов.

– Во дерут… Ну и цены! Не позавидуешь… Сколько же ваших, младший лейтенант, сородичей в Крыму к тому времени было?

– Сколько?.. Я в Москве уже учился, но отец – он у меня всегда активистом был, как-то говорил, что в 1925 году уже числилось два десятка сельхозпоселений, а это – не менее шестисот семей.

– Так вам – евреям, американцы хоть кредиты давали, а остальным кукиш с маслом, – неожиданно высказался комиссар. – Татарам же не давали…

– Правительство РСФСР, как могло, помогало всем, товарищ комиссар 1-ого ранга. Конечно, всё равно на жизнь многим не хватало. Но и евреи не виноваты, что им американцы помогали, без них ничего не получилось бы и у переселенцев. Потому, и говорю о щепках, товарищ комиссар первого ранга.

– Ну, вы это бросьте! Не нам решать. Вы, лейтенант, помните указание Ленина, что каждый коммунист должен быть, прежде всего, чекистом на страже своего народа. Так вот, давайте выполнять указание Владимира Ильича, – начальственно произнёс Заковский.

При этом он подозрительно стал посматривать на следователя. Однако, спокойный тон сотрудника, его открытость в суждениях, комиссара успокоили, более того, Заковский стал даже с некоторой симпатией относиться к этому офицеру. «Уж не послать ли этого Гершеля в Крым?», – мелькнула у него мысль.

– На прошлогоднем мартовском пленуме ЦК партии, товарищ Сталин напомнил нам всем, что СССР окружают буржуазные страны, которые выжидают случая, чтобы напасть на нашу страну, разбить ее или, во всяком случае, подорвать ее мощь. Об этом нельзя забывать ни на минуту, товарищ Гершель. Прискорбно, но вредителей много, и они, очень скрытны. Время от времени они показывают успехи в своей работе, тем самым втираются в доверие, чтобы продолжать свою вредительскую работу. Доказано, как дважды два четыре, – говорил товарищ Сталин, – что буржуазные государства засылают к нам своих шпионов, вредителей, диверсантов, а иногда…

Комиссар для достоверности пафосно поднял палец правой руки вверх, – и убийц. Тут не щепки должны лететь, а целые стволы вместе с корнями. Вот так вот, Гершель.

Семён не стал оспаривать мнение товарища Сталина, а потому не возражал, и стоял перед комиссаром, не шелохнувшись.

Немного помолчав, уже без пафоса, Заковский добавил: – Но, опять на повестке этот «Агро-Джойнт» – прихвостень американский… Хм… доктор Серебряный… Это, конечно, меняет дело.

Комиссар встал. Сделав несколько шагов по кабинету, он обернулся, бросил взгляд на портрет вождя, и решительно произнёс:

– Поди, знай, что доктор там за границей делал?.. Я думаю, вы младший лейтенант, сможете заставить этого шпиона признаться во всём.

Заковский вспомнил допрос своего расстрелянного друга. Вспомнил его слова о наивной юности… В горле запершило.

Комиссар подошёл к графину, налил в стакан воды и жадными глотками его опустошил. Затем, несколько тяжеловатой походкой, вернулся за стол. Макнув в чернильнице ручку, размашисто расписался в ордере на арест доктора, и вдруг нервно расхохотался, сквозь смех произнеся:

– Попади ко мне в руки сам Карл Маркс, он бы тут же у меня сознался, что был агентом Бисмарка.

При этих словах глаза Заковского на мгновение налились кровью, взгляд стал жёстким, он набычился, словно перед ним действительно стояла жертва… Но через пару секунд пришёл в себя, и уже вальяжно произнёс:

– Вот так вот, Гершель! Всё, Гершель, свободны!

Семён направился к выходу. Возле двери его остановил неожиданный вопрос комиссара.

– Младший лейтенант, что вы заканчивали?

Удивившись вопросу, Семён обернулся: – Центральную школу Главного управления, товарищ комиссар I-ого ранга.

– В оперативной работе участвовали?

– Да, как сказать?! В 1935 году нас посылали на Северный Кавказ бандитов вылавливать. Ну, ещё…

Семён задумался. – Оперативная работа по обслуживанию в Москве съездов… Ну, и работа следователем в райотделе… Особо, вроде бы, нигде не отличился.

– На еврейском говорите?

– Так точно, товарищ комиссар I-ого ранга – на идише, а ещё и английским владею., немного немецким. Наш посол в Англии товарищ Майский читал у нас лекции и похвалил за произношение.

– Хм…

Заковский кивнул, и устало махнул рукой. – Ладно, идите.

Семён покинул кабинет.

При виде Семёна, Аделаида Ферапонтовна заговорщицки поманила его к себе и чуть не шёпотом, произнесла: – Совет Семён вам дам! Времена тревожные. Постарайтесь не мозолить глаза высокому начальству в столице. Возможность представится, – не раздумывайте – уезжайте из Москвы в провинцию. Подключите для этого своих друзей и знакомых.

– Друзей?!.. Где они…

Семён с усмешкой посмотрел на секретаршу и вздохнул. – Когда ты поднимаешься – друзей много, и они узнают, кто ты. Когда падаешь, ты узнаёшь, кто друзья. А я, Аделаида Феропонтовна, однажды слегка взлетев – завис, и всё никак не поднимаюсь дальше.

– Вы Семён, главное, не падайте – затопчут. А к совету моему серьёзно отнеситесь.

– Ой, я не против, Аделаида Ферапонтовна.

Гершель оделся, поблагодарил секретаршу, и выскочил из приёмной.

Новое назначение

Вокзал был переполнен, к билетным кассам не протолкнуться. Впечатление, Москва разом захотела покинуть столицу именно сегодня, и именно на этом поезде, пыхтя парами подошедшего к перрону. А потому, не успели проводники открыть двери вагонов и сбросить ступеньки, как начался их штурм, но вместо победного «ура» и сухих щелчков ружейных выстрелов, зазвучали истошные женские визги, детский плачь и откровенный мат.

И это не мудрено: мощностей для железнодорожных пассажирских перевозок (других, собственно, и не было) в стране явно не хватало. Великие стройки и преобразования в СССР заставили подняться с обжитых мест огромные массы людей. Все куда-то ехали: одни на стройки века, другие в отпуска, в дома отдыха и санатории, в том числе, и на берегу Чёрного моря.

Проводники и милиция в битву пассажиров не вмешивались; во-первых – бесполезно, во-вторых – знали, – всё и так утрясётся без них. И точно, вскоре вся эта орущая, воинственная толпа как-то на удивление быстро всосалась во внутрь вагонов. Перрон очистился, поезд тронулся.

«Так-так, так-так…», – застучали колеса. Битком набитый людьми и багажом старый двухосный железнодорожный вагон раскачивался из стороны в сторону, и, казалось, на каком-нибудь повороте он непременно перевернётся, вздумай пассажиры одним разом кинуться к окнам одного борта.

После изнурительной привокзальной битвы за право втиснуться в узкие вагонные двери, затем через них же втащить в тамбур огромные узлы, корзины и чемоданы, перевязанные для надежности веревками, а ещё, всё это в целости и сохранности дотащить к своим законным местам, люди расслабились. На какое-то время, тяжело дыша, они затихли, шепча соседям: – Плохо ли, хорошо, но едем. Сухонькие бабушки украдкой крестились, шепча высохшими губами запрещённые властями молитвы.

Поезд набирал скорость. Всё быстрее проносилось что-то за окном, шум в вагоне постепенно стихал. Не сговариваясь, словно по команде, многие закурили, и дым от их папиросок и самокруток заполнил пространство вагона.

Состав вырвался из душного чрева Москвы, и теперь, оставляя за собой длинный шлейф чёрного паровозного дыма, мчался на юг, в сторону благодатного Крымского полуострова.

В вагоне духота, спёртый воздух и теснота. Едущие до ближайших станций пассажиры сидели на вещах в проходах, стояли в тамбурах, к туалету выстроилась длинная очередь.

На нижних вагонных полках разместилось по три человека, на коленях многих сидели дети. Средние полки были завалены багажом, среди которого блаженно распластались тела пассажиров-счастливчиков. Верхние полки – багажные, спрятавшись в узком пространстве между стенкой и потёртыми чемоданами, оккупировали дети и самые худые и пронырливые пассажиры.

Вскоре из своего купе к пассажирам вышел проводник. Он привычно стал разбираться с билетами, жёстко подавлял конфликты, внося хоть какую-то справедливость и защиту прав пассажиров, имеющих билеты.

Ни плачь детей, ни оправдания безбилетников на проводника не действовали. С ним спорили, но подчинялись – он во время поездки представлял власть. По его единоличному решению на ближайшей же станции железнодорожная милиция выпроваживала нарушителей из вагона.

Вот в таком общем вагоне в июле 1938 года на нижней полке, ближе к одному из выходов, расположилась чета Гершелей. Наш герой получил очередное звание – лейтенант, и неожиданное назначение в Крым.

В безупречно подогнанной форме с белоснежным подворотничком, Семён держал на коленях сына Мишку, который после посадочной суматохи, склонив голову к плечу отца, кулачками тёр глаза и пытался заснуть. Супруга Наташа нервно обмахивалась веером, изредка прикладывая ко лбу платочек, не давая капелькам пота скатиться ей на глаза. На коленях у неё стояла плетёная корзинка с продуктами.

Сидевшие напротив трое пассажиров бросали недовольные взгляды на военного, своими чемоданами занявшего на полке место, предназначенное для третьего человека. И один из них, пожилой мужчина, уже было хотел сделать замечание лейтенанту… Однако, так и не решился, кобура с наганом на поясе и крепкая фигура красного командира его остановила.

В вагоне сильно пахло табачным дымом, смешанного с неприятными запахами человеческого пота, чеснока и лука, домашней колбасой и прочими продуктами, запасёнными пассажирами в дальнюю дорогу.

Убирая под ноги корзину, Наташа недовольно проворчала: – Сеня, неужели в плацкартном не было места? А как спать будем? Мишка умаялся уже. Ни матрацов, ни простыней…

Пожав плечами, Семён недовольно возразил: – Сама виновата. Ты же не хотела ехать со мной, в последние два дня согласилась. Какой тут плацкарт в августе месяце? Взял по броне, что было в кассе.

– Отец твой, надеюсь, встретит нас в Симферополе?

– Даже не сомневайся, – буркнул Семён. – Не встретит, тоже не проблема. Там ЗИСы легковые должны ходить. Доберёмся… Не дешево, правда… Поживёте с Мишкой у родителей, пока я в Симферополе не разберусь с делами.

– Вот уж удружила нам Аделаида… Уже и не знаю радоваться или нет по поводу твоего нового назначения. Еврейских переселенцев в Крыму пересчитывать будешь… С таким трудом обосновались в столице… Комнату получили… Что, твой дядя не мог помочь? – продолжала высказывать мужу своё неудовольствие она.

– Причём здесь, Аделаида Ферапонтовна и мой дядя? Сам Заковский меня в Крым направил.

– О чём я и говорю – удружила соседка. Где твой комиссар сейчас? В тюрьме… Враг народа. А кто тебя перевёл в Крым? – он, Заковский. Улавливаешь?..

– Так может это и к лучшему – подальше от столичного начальства?

– А жилплощадь в Москве? Потеряем, выходит? – возмутилась Наташа. И она ещё с большим остервенением замахала веером.

Через какое-то время поезд стал сбавлять скорость. Проводник громко назвал очередную станцию, люди в проходах засуетились.

Цокнув буферами, поезд остановился. Часть пассажиров бросилась из вагона с чайниками, стараясь успеть за время стоянки набрать бесплатного кипятка в здании вокзала.

Частые остановки поезда своё дело сделали, на каждом станции пассажиры потихоньку покидали вагон. Ближе к вечеру вагон заметно опустел, духота несколько спала, вагон погрузился в полумрак.

Зашуршали бумажные свёртки с хлебом, с салом, яйцами и картошкой, забулькал квас, наливаемый в кружки, послышались сонные детские голоса не желающих пить тёплый напиток… Пассажиры стали ужинать.

Через некоторое время с противоположного края вагона кто-то растянул меха гармошки и звонким, и на удивление довольно приятным голосом, пропел: – Я с товарищем ругался, он назвал меня свиньёй. Бабы думали свинина – встали в очередь за мной. Ух ты, ах ты…

Следующий куплет гармонисту спеть не дали. Кто-то из пассажиров сначала тихо, потом всё громче, затянул: «Широка страна моя родная…», через минуту песню подхватила гармошка, подключились соседи… И вот уже запел весь вагон.

Заснувший было Мишка, поднял голову с импровизированной подушки, потёр руками сонные глаза, что-то пробормотал спросонья, и опять улёгся, положив ладошку под щёку.

Постепенно пассажиры успокоились, песни затихли, в вагоне установилась тишина, нарушаемая резким хлопаньем туалетной двери и монотонным перестуком колёс. Уставшая за день, Наташа дремала, облокотившись на чемодан, стоявший на лавке.

Морщась от неприятного запаха и сморкаясь в платок, сосед, что сидел напротив Семёна, осторожно чихнул, и картавя, раздражённо произнёс:

– Есть только один запах, который не раздражает и который нравится всем – запах свежевыпеченного хлеба.

– Да уж… Что верно, то верно, – желая поддержать разговор, ответил полусонный Гершель.

– Таки меня великодушно простите молодой человек, но, ви случайно не еврей?

Семён приоткрыл глаза, и буркнул: – Нет, арап Петра Великого…

Не обращая внимания на иронию, сосед произнёс: – Услышал я, ви едете у Крым решать вопросы с еврейскими поселенцами?

Семён внимательно посмотрел на него. «Судя по разговору – наш человек – еврей, – решил он. Хотя его круглое, слегка оплывшее, толи от безбедной жизни, толи от возраста лицо, мало напоминало внешность человека еврейской национальности: выдавали национальность еврейские обороты речи и манера говорить – мягкая, слегка картавая, располагающая к общению. Нездоровые полукружья вокруг глаз выдавали у него проблемы с печенью, но это, как говориться, к национальности отношения не имеет.

Семён неопределённо пожал плечами.

– Ну, уж, таки, – решать, скажите тоже, – в том же тоне и манере ответил соседу он. – Таки, и без меня есть кому решать. Служба, видите ли… В Крыму много осело ранее репрессированных бывших кулаков. Отсидели своё и вернулись… Крым: тепло, виноград – всех тянет к тёплому морю. Мешают строить честным труженикам светлое будущее.

– Опять украду чуточку вашего внимания, но, таки, хочу спросить: а родственники, и главное, взрослые дети арестованных, при чём тут, хотел бы я знать, – произнёс сосед.

Семён хотел было уже напомнить ему о мнении товарища Сталина по этому вопросу и в связи с этим о решении Политбюро… Не лишним было бы информировать гражданина и с приказом Ежова за номером 0044 от 30 июля 1937 года… В приказе, за который Семён сам расписывался сказано об этих всех безобразиях, творимых классовыми врагами советской власти, но обратив внимание на погрустневшее лицо своего соседа решил сменить тему.

– Родители ещё в начале двадцатых переехали в Крым. Под Евпаторией сейчас живут. Жену с сыном к ним везу.

Сосед сразу оживился.

– Какие молодцы ваши родители. Надо же, не убоялись трудностей. Ви не поверите, а ведь я, товарищ лейтенант, тоже, как бы причастен к ним – первым еврейским переселенцам и кибуцам. Ви в курсе, наверное, что в мае 1924 года в Симферополе крымскими депутатами таки было принято решение об устройстве евреев в Крыму с переселением первой тысячи еврейских семей.

По глазам вижу, молодой человек, что не слышали. Так вот, приняли решение, несмотря на ревнивое отношение к нам – евреям, Крымского правительства, возглавляемое татарами. Татары называли нас тогда «посягателями» на земли Крыма, не уточняя при этом, что оные земли – северные, безводные, малонаселённые. Таки, товарищ лейтенант, ви видите пред собою человека присутствующего на том заседании. Не могу не испытывать сожаленья, что теми «посягателями», по иронии судьбы, оказались, таки, мы – евреи.

Сосед покачал головой. – Ах, как давно это было, и как недавно…

На короткое время он замолчал.

Видимо мужчину распирало от желания поделиться воспоминаниями о тех годах своей жизни, и он резко протянул Семёну руку. – Позвольте представиться: Григорий Исаакович Ватник!

Семён вежливо кивнул, и тоже назвал себя.

– Имею свои законные шестьдесят пять лет от Рождества Христова, больную печень и ревматизм, который требует к себе уважения и немалых, я вам скажу, затрат. Я с моей супругой Розочкой, – он рукой показал на дремавшую рядом с окном пожилую, полную женщину, – едем на грязи в Саки.

– И лечебную воду заодно попить, – сонно добавила его супруга.

– Золото, а не женщина, – поспешно произнёс супруг. Розочка жалеет меня и всегда сопровождает в этих утомительных поездках.

В последних словах Григория Исааковича звучала явная усмешка.

– О том, что я тебя Гриша когда-то пожалела, я уже пожалела много раз, – без намёка на иронию произнесла благоверная супруга Ватника. – Когда-то мне хотелось прижаться к тебе и обольстить, теперь, увы, и это правда, – пожалеть.

– Розочка, дорогая, не надо так о мине сказать! – пытаясь обидеться, ответил супруг. – Таки рядом с нами молодёжь, и то чего нам таки уже не хочется, она, то делает в удовольствие.

При этих словах зашевелилась жена Семёна Наташа.