скачать книгу бесплатно
Каждый День Как Пятница 13-е
Виктория Вита
«В элитном пригороде Петербурга, где царит покой и умиротворение, в бане одного из коттеджей находят тело молодого мужчины. Неизвестно, кто он и как попал туда, но именно с этого момента начинается цепь таинственных и порой ужасающих преступлений. Когда же возникает ощущение, что все разрешилось, зло наказано и синяя птица удачи в руках героев, это оказывается миражом, иллюзией. В действительности ад только начинается, и для каждой из героинь – свой собственный ад. Внешность фотомодели Даши, востребованная профессия Евгении, богатство и высокое положение в обществе Тамары Георгиевны Багрицкой – ничто не гарантирует благополучия и безопасности. Оказавшись в умело сплетенной и смертельно опасной паутине, ни одна из них не догадывается, кто так ловко затягивает петлю вокруг шеи каждой из них…»
Виктория Вита
Каждый День Как Пятница 13-е
Она была такой сильной женщиной, что
жизнь добавляла ей блины на штангу
трудностей уже просто из любопытства…
NN
Кем были бы мужчины без женщин?
Редкостью, сэр… большой редкостью.
Марк Твен
Часть 1
Нет, конечно, чудеса бывают, и с кем-нибудь, возможно, довольно часто, но это не ее случай. Хотя, надо быть честной, и с ней бывало… Только эти «чудеса» были преимущественно со знаком «минус», и потом приходилось прикладывать кучу усилий, чтобы не впасть в депрессию и не добавить комплексов к уже имеющимся. С определенным успехом оказываясь молодцом, она пока (вот именно что пока) обходилась без консультаций определенных специалистов и без оптимизирующих жизненный тонус препаратов. Нельзя сказать, что она окончательно разочаровалась в жизни и перестала верить в Деда Мороза, в него, может, и перестала… И все же каждый раз после очередного разочарования где-то в глубине души оставался неприятный осадочек. Потом он утрамбовывался, а через некоторое время на него укладывался новый пласт, когда потолще, когда потоньше, и, срастаясь между собой, они образовывали монолит, который с каждым годом становился все тяжелее и тяжелее, и на нем все более четко прорисовывалась надпись: «Полная безнадега».
Отпуск на берегу моря в любом возрасте настраивает на определенный романтический лад. Не то чтобы она питала иллюзии насчет того, что какой-нибудь новоиспеченный Онассис или мятущийся в поисках новых ощущений Абрамович на своей яхте с командой «Челси» в полном составе, вместе с запасными игроками, тренерами и массажистами, устав от толкучки с себе подобными светскими львами и львицами где-нибудь на Сейшелах или Мальдивах или в крайнем случае – Багамах (кто их знает, что у них там сейчас в тренде), приедет на семейный курорт Гаспра, где по галечному пляжу носятся орды немилосердно орущих детей. Приедет, ну, так, просто… Для получения новых ощущений. И вот здесь оно, это самое настоящее чудо, и произойдет… Он – принц, она – Золушка, правда, только по статусу, а вот по возрасту скорее фея-крестная, к тому же несколько потрепанная жизненными перипетиями. Несмотря на то что она достигла тех лет, когда не только можно, но и нужно подводить определенные итоги, в ее конкретном случае хвастаться было нечем, а продолжать жить в ожидании чего-то или кого-то там сказочно-необыкновенного становилось уже неловко. Правда, в некоторой степени утешала мысль, что до восьмидесяти еще жить и жить (если, конечно, повезет), следовательно, времени для «великих свершений» еще предостаточно. Конечно, если объективно она далеко не Афродита, ну просто очень и очень далеко (и навряд ли когда-нибудь ею станет). Но в общем, если внимательно не присматриваться, еще ничего, может, поэтому и теплится какая-то надежда. Хотя последнее скорее связано с врожденным чувством здорового (или нездорового) оптимизма. Только этим, особенно в сочетании с бокалом хорошего вина, можно объяснить нет-нет да и появляющуюся мысль, что вот придет он – такой умный, добрый и сильный – увидит ее и с первого взгляда поймет, что она – та единственная, которую он искал всю жизнь, а дальше полный хеппи-энд в стиле а-ля Голливуд, то есть буря аплодисментов, красная дорожка и «Оскар».
Но в очередной раз не случилось, никто не пришел и, соответственно, не нашел. Все было привычно ожидаемо. Семьи, преимущественно представленные составом из нескольких поколений, где старшие, судя по предполагаемому возрасту, лично знали Суворова и Кутузова, а младших сюда привезли прямо из родильного дома, и каждый со своей корзинкой, где лежало все необходимое для полноценного пикника на берегу моря. Взрослые ели, пили, играли в карты, дети всех возрастов, предоставленные сами себе, орали и безумствовали по мере своих возрастных особенностей и потребностей. Правда, был и эксклюзив, выпадавший из общего колорита. Это несколько парочек с резко бросающимся в глаза возрастным диссонансом. Зрелого возраста «папики» с гладко выбритыми черепами, уверенные в том, что блестящая лысина их молодит и придает брутальности их по-бульдожьи отвисшим щекам, плавно переходящим в каскад подбородков, а уж те, в свою очередь, также плавно перетекали во внушительного размера животы. В первые дни они еще пытались втягивать свои желейно-дрожащие соцнакопления, а затем, решив, что здесь не та публика, перед которой стоит метать бисер, расслабились и стали похожи на «слонопотамов».
Женя не могла вспомнить, где слышала это слово, но в конце концов это и не столь важно, ей определенно казалось, что именно так в человеческом облике должны были выглядеть эти самые «слонопотамы». Естественно, рядом со «слонопотамными папиками» были утомленные всеобщим восхищением и в разы моложе своих «спонсоров» грудастые длинноногие красотки, которые отличались друг от друга только цветом купальников. На несколько дней было появилась «мадам», давным-давно перешагнувшая границу бальзаковского возраста и у которой всего было в избытке: веса, золотых украшений с бриллиантами и без и, конечно, яркой косметики. В своем отливающим серебром купальнике она напоминала кремлевскую новогоднюю елку. Даму везде сопровождал жгучий брюнет с рельефной мускулатурой, скуласто-мужественным лицом и взглядом преданного мопса черных, миндалевидных глаз. Он был значительно моложе своей «мадам» и годился ей пусть не во внуки, то в сыновья уж точно – но, как оказалось, для «любви», или что у них там было, возраст не преграда. Потом у них что-то не заладилось, и «мадама» со своим «милым другом» достаточно быстро исчезли.
Несмотря на определенные неприятные мелочи, без которых обойтись невозможно, все равно отдых был замечательным. Море, горы, солнце – что еще надо измученной нервной системе, и, главное, она выспалась. На какое-то время отступила та жуткая усталость, которая возникает из-за постоянного напряжения и, как ядовитая ржа, съедающая закаленную сталь, постепенно уничтожает душу и тело.
Евгения пристегнулась ремнем безопасности и подняла глаза на стюардессу. Та, затянутая в фирменный костюм, с намертво прилипшей искусственной улыбкой на уставшем лице старательно изображала радушие и с видимым усилием демонстрировала, что она просто счастлива видеть всех присутствующих здесь в салоне их самолета и на их рейсе. Привычно, в унисон со звучащим из динамиков за ее спиной радостным голосом, стюардесса размахивала руками, показывая, как надевать спасательный жилет и где находятся запасные выходы. Женя внезапно поймала себя на мысли, что стюардесса похожа на деревянного человечка-марионетку с шарнирными суставами, только ниточек, за которые дергал невидимый кукловод, не было видно.
Гранд-дама размера XXXXXL и примерно такого же возраста, с трудом втиснувшись в соседнее кресло, все это время копалась в огромной, под стать ей, хозяйственной сумке, которую наверняка купила на каком-нибудь блошином рынке, где предприимчивый продавец выдал этого «монстра» за эксклюзивную дизайнерскую модель от-кутюр, что в переводе на нормальный язык означало «сшито китайскими умельцами и разрисовано параноиком в стадии обострения заболевания».
– Я вам сейчас покажу интереснейшие фото, – радостно, с тяжелой одышкой сообщила она неизвестно кому и с трудом извлекла из недр своего баула старенький планшет.
Евгения тут же в красках представила себе все возможные последствия такого общения. За три с половиной часа полета она должна будет пересмотреть неимоверное количество фотографий и выслушать сопровождающие их жизнеутверждающие комментарии: «вот я и море, вот я и горы, вот я в парке, столовой, вот я во дворце» и еще куча «вот я». Женя была готова отдать голову на отсечение, что из-за пышных форм этой «фотомодели» невозможно будет угадать даже контуры тех достопримечательностей, на фоне которых проводились съемки. Но ведь соседке наверняка этого будет мало, здесь в обязательном порядке потребуется ответная реакция в виде обязательного восхищения предоставленными «шедеврами», в итоге, когда они сядут в Пулково, ей будет обеспечена головная боль, испорченное настроение и полное ощущение, что она всю жизнь на шахте кайлом руду добывала и отдыха не было минимум лет десять. Вздрогнув от разворачивающейся перед ней перспективой, Женя нервно выдавила из себя извиняющуюся гримасу и быстро засунула в уши наушники, причем с такой силой, что они едва не встретились друг с другом где-то в глубине ее черепной коробки, включила музыку и быстро закрыла глаза. Не успел отзвучать рыдающий смех Канио из «Паяцев», как «фрекен Бок», найдя нужный альбом, локтем, похожим на огромное колено, чувствительно толкнула ее в бок и сунула ярко светящийся экран планшета прямо в лицо. Соседка, по-видимому, сразу для себя решила, что Женька одновременно страдает близорукостью, глухотой, а заодно, наверное, и слабоумием. Заполняя собой весь экран планшета, сторонница бодипозитива с нескрываемой гордостью демонстрировала свои телеса с едва угадывающимися в телесных складках нитками яркого бикини в цветовой гамме а-ля «пожар в джунглях». Первым впечатлением было, что на снимке был изображен морской котик, у которого живот занимал одну треть пляжа, а филейная часть – другую, зато через дырочку в мочке уха проглядывался неясный силуэт Ласточкиного гнезда.
– Это я! – радостно рявкнула она, тыкая мясистым пальцем в экран.
Паваротти в наушниках, не допев «Вернись в Сорренто», странно икнул и умолк, сосед «котика» с другой стороны, юноша весьма тщедушного вида, от неожиданности выронил из рук книгу, а над спинкой впереди стоящего кресла появилась взлохмаченная голова особи неопределенного пола с открытым ртом и круглыми от удивления глазами. Все с неподдельным интересом воззрились на того, кто смог перекричать рев двигателя идущего на взлет авиалайнера.
– Извините, – Евгения как можно деликатнее постаралась отстранить от себя планшет, который был готов вот-вот расплющить ей нос, – это все очень интересно, но мне через несколько часов выходить на работу, и я б хотела немного поспать. Она лукавила, на работу ей было через три дня, но на
какие ухищрения ни пойдешь во имя собственного спасения.
– Напрасно вы отказываетесь, – обиженно пророкотала «котик» и, перейдя на интимный (по ее мнению) шепот, то есть снизив тональность на пару децибелов и активно брызгая слюной, добавила: – А вдруг что случится? А вдруг мы – бац! И все! Конец!
Сосед справа вновь выронил книгу и с явным испугом стал оглядываться по сторонам, а над спинкой впереди стоящего кресла вновь появилась взлохмаченная голова, только глаза у непонятной особи были уже не круглыми, а квадратными.
– Никакого «бац» не будет! – яростно прошипела Евгения, чувствуя, что ее хорошие манеры, так же как и хорошее настроение, исчезли быстрее, чем огни Симферопольского аэропорта в ночном иллюминаторе.
Дама, что-то недовольно фырча себе под нос, вновь углубилась в недра своей сумки, и результатом ее поисков оказались огромный лаваш и массивное кольцо копченой колбасы.
– Будешь? – протягивая свой «сухой паек» и внезапно перейдя на «ты», обратилась она к Евгении таким тоном, который (даже если бы та умирала с голоду) заранее предопределял отрицательный ответ, и та не обманула ее ожиданий, категорически покачав головой. – И напрасно, – заулыбалась во весь рот «котик», – я, когда нервничаю, всегда много ем.
Судя по ее габаритам, она живет в состоянии хронического гиперстресса. Евгении очень хотелось озвучить свою мысль, но благоразумие взяло вверх, и, промолчав, она закрыла глаза, а чтобы заглушить чавканье соседки, сделала музыку погромче. В принципе она ничего не имела против чрезмерно толстых, так же как и чрезмерно худых, ни лиц другого вероисповедания, половой ориентации, и так далее и тому подобное. Немалый жизненный опыт научил ее не то чтобы толерантности, а скорее знанию того, что среди любой категории гомо сапиенс и не совсем гомо, а тем более сапиенс можно встретить как необыкновенно порядочных людей, так и отъявленных мерзавцев. Женя старалась никого не осуждать, но если в человеке присутствовала черта, противоречащая ее восприятию мира, а тем более моральным устоям, она не старалась это понять и принять. Как бы ни было выгодно подобное знакомство, расставание становилось неизбежным, и она уходила, уходила как сухой песок сквозь пальцы, который, как бы крепко ни зажимали в кулаке, удержать невозможно. Часто плата за это была высокой, даже чрезмерно… Не закончив мысль, она уснула под Джеймса Ласта.
Глаза открылись сами собой, когда шасси лайнера мягко коснулись посадочной полосы. Женя сладко потянулась в кресле и активно подвигала конечностями.
Рядом, заглушая все – затихающий шум двигателей, ор детей, переговоры в голос пассажиров, призывы стюардесс оставаться всем на своих местах, – громко стенала о своей нелегкой доле «знойная женщина, мечта поэта». Естественно, она встала первой и, подхватив свой баул, как не знающий преград флагманский авианосец, двинулась к выходу. По дороге она весьма нелицеприятно комментировала полет, одновременно обсыпая всех, кого встречала на своем пути, огромным количеством разного рода крошек, скопившихся на ее необъятных животе и груди.
Субтильный, постоянно роняющий книгу юноша, который являлся до этого единственной и весьма эфемерной преградой между дамой и проходом, едва уловив малейшее движение с ее стороны, тут же растворился в неизвестном направлении, будто его и вовсе не существовало в природе. Ни стюардессы, ни пассажиры бизнес-класса – никто не посмел оспорить ее лидерство и встать на ее пути к двери выхода, единственные, кого она все же пропустила, были члены экипажа, которые, стараясь максимально сохранить лицо, с трудом протиснулись между ней и стенкой коридорчика и первыми покинули корабль.
Получение багажа не заняло много времени. Как всегда, и это уже по давно сложившейся традиции, на ее видавшие виды дорожную сумку навалился чемодан, причем самый огромный из всего потока багажа, движущегося на ленточном транспортере. Наверное, косметичка моей «крошки-соседки», беззлобно подумала Евгения. С трудом, со второй попытки ей все же удалось вырвать свой раритет из-под комодообразного пластикового чудовища и вздохнуть с явным облегчением (ее вещи не улетели другим рейсом и нигде не затерялись – это раз; сумка не развалилась на части в момент ее надрывного извлечения – это два; вещи на руках, так что, считай, ты уже дома – это три; и впереди еще три дня отпуска – это четыре). Так что жизнь удалась, похвалила она себя.
Среди небольшого количества своих достоинств (и прилагающихся к ним несметного количества недостатков) самым замечательным было то, что она умела искренне радоваться мелочам, изначально исходя из того, что все могло быть значительно хуже, но не случилось же, и это уже здорово! Иногда это начинало граничить с идиотизмом, а может, она была излишне строга к себе? Может, если не это качество – умение ценить эти самые мелочи, она бы уже давно находилась в состоянии стойкой депрессии со склонностью к суициду.
– Женя! Женька!! Женечка!!! – неожиданным баском завопила модельной внешности длинноногая блондинка в возрасте от двадцати восьми до сорока лет в зависимости от освещения, макияжа и настроения. Сейчас ей было сорок, и она, с выражением лица утопающего, стремящегося к единственному в радиусе ста километров спасательному кругу, активно расталкивая всех локтями, прорвалась через толпу встречающих и повисла на ее шее. – Женька!!!
– Даша?! Что ты здесь делаешь?! – прохрипела та, безуспешно стараясь вырваться из цепких, накачанных в тренажерных залах рук подруги и поняв, что еще немного, и ей сейчас понадобится специализированная помощь реаниматолога, из последних сил выдавила: – Да пусти же! Задушишь!
Высвободившись и пройдя этапы радостных возгласов и поцелуев, Евгения с удивлением смотрела, как всего за две недели изменилась ее лучшая подруга. Они дружили страшное количество лет. В свое время делили игрушки в песочнице, затем школьную парту и студенческую скамью, и никогда не было ничего подобного.
– Даша, ты здесь откуда? – осторожно поинтересовалась Женя. – У нас все нормально? Все живы?
– Ну ты скажешь! С ума сошла! – с преувеличенной бодростью произнесла та и странно хлюпнула носом.
– У тебя сейчас глаза косят, как у булгаковской секретарши.
– Ой, да ладно, – Дарья демонстративно свела глаза к переносице и скорчила уморительную рожицу, – у тебя покурить есть?
– Сама не курю и вам не советую, – процитировала рекламный слоган Евгения, которой от гримас подруги стало не то что не смешно и даже не тревожно, а по-настоящему страшно, – ты бросила почти год назад, чего опять-то? Ты вспомни, какая гадость потом во рту. Никакая жвачка не помогает, которая, кстати говоря, тоже гадость.
– Если это запить водочкой и заесть салом с чесноком, то будет все равно, – авторитетно заявила Дарья, отводя взгляд куда-то в сторону, и вдруг без передышки выпалила: – Меня Макс бросил. Ушел к двадцатилетней или восемнадцатилетней, точно не знаю. Она то ли модель, то ли актриса, одна из тех, кто всегда востребован мужским полом. Ну, короче, к какой-то очередной восходящей «звезде». И у них там, кажется, то ли любовь, то ли чувство долга… Я не очень поняла. Он что-то там говорил, но я не запомнила. Женя поверила сразу. Внутри все сжалось и заледенело. Дашка с Максом были потрясающей парой, оба высокие и красивые, сильные и остроумные. Вокруг них всегда бурлила жизнь. Пять лет вместе не разлей вода до брака, десять в браке. Всегда и везде вместе… И вдруг… В один миг…
– Упс, – только и смогла выдавить из себя Евгения и как-то неуверенно продолжила: – Может, это мимолетная интрижка, ну, знаешь там, кризис среднего возраста… бес в ребро… Перебеситься, наиграется и вернется… Последнее она сказала уже больше для себя, чем для подруги.
– Она беременна…
А вот это был конец.
У Максима с Дашкой детей не было. Сначала сами не хотели, потом не получалось, но было не до пустяков, на первом месте была карьера Максима и становление его бизнеса. Даша как преданная жена обеспечивала надежный и комфортный тыл, когда состоялись, надо было пожить для собственного удовольствия, а ребенок – если еще пару лет само не получится, тогда и будем обследоваться, такие планы озвучивала Дарья, а Максим шутил, что их аист стаю собирает, так как одному такое количество мальцов не донести.
Евгения пробовала остановить скачущие в безумной чехарде мысли и сосредоточиться на одном – Даше, ее любимой Дашке сейчас очень плохо. Да, она этого Макса с его малолетней метелкой на куски порвет, на ноль помножит, загонит туда, куда Макар телят не гонял! Пусть они только ей попадутся. Руки непроизвольно сжались в кулаки, но вместо этого она как можно беззаботнее спросила:
– Ленке звонила? Она знает?
Ленка – их подруга и сверстница, пухленькая белокурая кудряшка, имеющая всегда немного полусонное выражение лица, за что среди подруг носила прозвище «овечка Долли». Она имела за плечами филфак, кандидатскую степень и ныне в должности доцента кафедры с усердием, достойным лучшего применения, сеяла в своем университете умное, доброе, вечное. «Сеяла» то, что настоятельно рекомендовали министерские чиновники от образования, и, изучая сверху спущенные учебные планы, немилосердно ругалась, грозя всем, что скорее уйдет торговать пивом, чем будет этому учить студентов. Но потом успокаивалась и без вдохновения и искры в глазах делала свою работу. Ее муж Николай Петрович, голубая кровь и «белая кость», имеющий истинные (не купленные) дворянские корни, профессор того же универа, где Ленка занималась «посевными» работами, был старше ее более чем на четверть века и всего на несколько лет моложе ее матери, своей тещи Зинаиды Михайловны. Та, в свою очередь, была категорически уверена, что разница в возрасте, пусть и небольшая, позволяла ей обращаться к зятю по имени, а учитывая его происхождение, то и на французский манер – Николя. Если вдруг между ними вспыхивала ссора (что было не редкостью), Зинаида Михайловна, убирая французский прононс, переходила на чистый русский язык, ограничивалась холодным – Николай.
Полгода назад Николя (со слезливой томностью в голосе и романтической поволокой в глазах) признался Елене, что наконец «ЭТО» свершилось, и он встретил своего ангела. Да что там ангела – богиню. Многие всю жизнь ищут ту «единственную» и не могут найти, а ему повезло – вот «счастье-то». Она его муза, Офелия, Лаура, понимающая и любящая, «тонкая» и «звонкая», чистая и прекрасная как утренняя заря, короче, настоящая Аврора, Венера, далее следовало неимоверное количество эпических дифирамбов, звучавших в том же духе. Классики, воспевающие женскую красоту, начиная с поэтов Древней Греции и заканчивая нынешними «звездами» поэтического Олимпа, могли бы захлебнуться от зависти к такому богатейшему словарному запасу, который в тот момент демонстрировал Николай Петрович, описывая свою избранницу. Ленка, рассказывая о произошедшем, смогла объяснить свое «интеллигентное спокойствие и выдержку» только тем, что до нее не сразу дошел смысл происходящего. На первой же фразе, что муж уходит к другой, ее мозг категорически отказался воспринимать дальнейшее. Николай Петрович гордо положил ключи от квартиры и объявил, что «он ни на что не претендует и оставляет ей все», ушел в новую жизнь, тихо закрыв за собой дверь. А не претендовал Николай Петрович ни больше ни меньше на огромную трехкомнатную квартиру в историческом центре Петербурга, которая была сверху донизу заставлена и увешана дорогим антиквариатом – наследие предков, коллекционеров и меценатов; это был двухэтажный зимний дом в курортной зоне под Питером, ну и так, по мелочам – машина и небольшой счет в банке.
Покидая «родительское гнездо», Николай Петрович взял с собой только один-единственный темно-коричневый фибровый чемодан с потертыми кожаными углами и металлическими накладными замками. Туда были сложены: серебристая в темно-синюю полоску шелковая пижама, парадный костюм из английской шерсти, смена нижнего белья, тапочки и томик любимого Михаила Булгакова.
Чемодан был семейной легендой и торжественно передавался из поколения в поколение. Его с нескрываемой гордостью показывали всем гостям, бывающим в их гостеприимном доме. Именно с этим чемоданом его дед Иван Николаевич, обедневший дворянин (по семейной легенде – состоявший в тесном родстве с кем-то из сосланных декабристов), приехал из Благовещенска в конце XIX века поступать в Санкт-Петербургский университет и, с блеском его окончив, был оставлен на одной из кафедр, которую впоследствии многие годы и возглавлял; отец Николая Петровича Петр Иванович был сослан в лагеря во время сталинских репрессий по пятьдесят восьмой статье за контрреволюционную деятельность. Он посмел с кафедры уже Ленинградского университета блеснуть знанием современных работ английских и немецких писателей и с этим же чемоданом (по амнистии в пятьдесят третьем) вернулся домой и начал новую, весьма успешную жизнь. Чемодан, потертый во всех возможных и невозможных местах, убитый нелегкой жизненной стезей, стал семейным символом начала нового и обязательно светлого будущего.
Домой, так сказать, «в лоно родового гнезда», Николай Петрович вернулся достаточно быстро, буквально через пару часов после того, как за ним закрылась массивная дверь их квартиры. Ленка даже не успела еще выйти из состояния психологического ступора. При возвращении «блудный муж» имел весьма жалкий вид. Прижимая к груди Булгакова и крышку от разбитого в щепки чемодана, под холодные комментарии тещи, что прибыл «селадон кобелирующий, одна штука», Николай Петрович прямо в коридоре свалился на руки Елены.
Оказалось, что его Дульсинея, она же нимфа, она же Джульетта, приехала из ближнего зарубежья не столько за знаниями, сколько за российским гражданством и питерской пропиской с обязательно прилагающейся к ней жилплощадью. Когда она увидела на лестничной площадке своей съемной (еще с тремя студентками) двухкомнатной квартиры «любимого» профессора с чемоданом и услышала, что он оставил ВСЕ?! своей бывшей, не мудрствуя лукаво, тут же в значительной степени обогатила словарный запас профессора такими словами, о существовании которых он даже не подозревал. Свое словоизвержение «гений чистой красоты» сопровождала определенными жестами, значение которых для профессора филологии, потомка сосланных декабристов, навсегда осталось тайной. В завершение своего темпераментного монолога «дивное создание» выкинула знаменитый чемодан в лестничный пролет, который, красиво пролетев несколько этажей, славно закончил свои дни на плиточном полу первого этажа панельной многоэтажки, при этом рассыпавшись на несколько частей. Николай Петрович в тот же день на скорой с сиреной и мигалкой был госпитализирован. В больнице у него диагностировали обширный, проникающий инфаркт миокарда, из которого он выкарабкался с большим трудом.
В итоге он потерял не только пост завкафедрой, но и проникновенное уважение тещи, зато приобрел нерабочую группу инвалидности. Теперь профессор вел здоровый образ жизни, планируя дожить не менее чем до ста лет. Диета, восьмичасовой сон ночью и два часа днем, двухчасовые прогулки на свежем воздухе независимо от погодных условий и, конечно, получение только положительных эмоций: перечитывал классику, завел огромного черного мейн-куна, которого, естественно, звали Бегемот. Его он холил и лелеял, балуя всякими деликатесами. Кот рос как на дрожжах и обещал превратиться в настоящего бегемота, только покрытого шерстью. Наглое животное обожало своего хозяина и демонстративно презирало всех остальных смертных.
Зинаида Михайловна, не простив блудного зятя, с видом оскорбленной «вдовствующей императрицы» демонстративно избегала любых поводов для общения с ним и с дочерью. Кота ненавидела всей душой за обилие шерсти, которая валялась по всей квартире; за то, что у этой «зажравшейся наглой морды» в блюдцах засыхала красная икра и другие вкусности, купленные за «безумные» деньги, а самое главное – он был любимцем Николая Петровича и находился в доме на привилегированном положении. Она делилась «трудностями своего бытия» не только со своими подругами, но с каждым встречным поперечным, «что это выше ее понимания, зачем ее «девочке» (которой в этом году исполнялось сорок) такой, уже бывший в употреблении старый и облезлый «хомут», да еще вместе с мохнатым монстром, который когда-нибудь загрызет всю их семью.
– Не звонила, – ответила Дашка, – там Зинаида Михайловна правит бал и периодически ведет кровопролитные бои с зятем. Ленка между ними – как на пожаре высшей категории сложности: сначала гасит огонь, а затем реанимирует пострадавшие стороны. Так что ей там только меня не хватало… Поехали ко мне, пока Макс дом не отобрал, – внезапно предложила она, резко сменив тему, и вновь шмыгнула носом. – Степа нам баньку соорудит, посидим по-нашему, по-девичьи. Расскажешь, как отдохнула…
– Ты что, простыла? Так носом шмыгаешь, – спросила Евгения и, не дожидаясь ответа, озвучила внезапно пришедшую в голову дикую мысль: – Думаешь, он может отнять дом?
– Женя, он неизвестно сколько времени меня обманывал – год, два, а может, и больше, при этом поддерживая иллюзию счастливой семейной жизни, и, нужно отдать ему должное, у него это лихо получалось, так что ему помешает явиться на порог и сказать, что я в течение часа должна освободить занимаемое помещение. Ни-че-го! Ты понимаешь, Женька, ни-че-го!!!
– Так, все, закрыла рот! – командным голосом прервала Евгения начинающуюся истерику, – теперь носом глубокий вдох, губки трубочкой и медленный выдох. Так иногда она позволяла себе говорить с женщинами во время родов, когда те, теряя над собой контроль, начинали метаться и кричать, что в самый ответственный момент могло сыграть плохую роль для рождающегося малыша. – Надеюсь, ты не за рулем, а то все-таки еще хотелось бы немного подзадержаться на этом свете, ну, скажем так, хотя бы ради любопытства. Да, и еще есть одно совсем нескромное желание – хочется, чтобы фонарный столб во всей своей карасе не стал последним предметом, который я увижу в этой жизни.
– Любопытство наказуемо, – с глубоким трагизмом в голосе выдала избитую истину Дарья и, сглотнув, добавила: – На такси приехала…
– Ну вот и умница! Почти философствуешь – значит, еще не все потеряно, – Евгения решительно взяла бразды правления в свои руки. – Я вызываю таксо, а ты утри мордасы, только без фанатизма, а то, знаешь ли, размазанная по лицу тушь еще никого не красила, а уж твое опухшее тем более, и звони Степе. Нехай «накрывает поляну», только никаких там сигарет и прочих излишеств типа ведерного бутыля горилки и мужского стриптиза, а то завтра «голова бобо и во рту кака». Негатив надо выгонять в баньке, с веничком. И прекрати булькать, а то Степа решит, что ты ей звонишь в агонии сказать последнее «прости».
В такси они забрались на заднее сидение. Молчание было тяжким.
– Это было два дня назад, – вдруг начала Даша. – Он приехал из офиса чуть раньше, и все было вроде как всегда. А потом просто сказал, что любит другую, что она ждет от него ребенка и что он уходит. Встал из-за стола и уехал. Я даже слова не успела сказать. Просто встал и ушел. И я теперь не знаю, как жить дальше…
– Ой! Да ладно. Что значит, как жить? Да счастливо, черт подери! Послушай, подруга, что я тебе скажу: ничего такого катастрофического не произошло. Мужчины приходят и уходят и снова приходят – закон Мерфи…
– Кого?!
– Неважно. Это типа того, что, если что-то может пойти не так, значит, пойдет не так. Ну вот как у тебя в данном случае, а у меня практически всю жизнь. И не встревай с глупыми вопросами, а то у меня как раз умная мысль пошла. Конечно, я не собираюсь спорить, что сложно вычеркнуть из памяти пятнадцать лет совместной жизни, но то, что он ушел, это еще не означает, что всему конец и надо искать место на ближайшем кладбище. Даже не думай! А твой «ситный» поиграется с новой игрушкой. И его понять можно – молодое тело, куча энергии, новые охи, вздохи, немецкая порноиндустрия небось обзавидовалась. Уверена, к бабке не ходи, эта девица слушает его, открыв рот, и каждое слово для нее как откровение свыше. Для того чтобы с ним общаться, нужно быть не просто умной, а очень умной, а ты, Дашенька, очень умная. Та же малолетка, она же не общается – она слушает! Понимаешь разницу? Потом это надоест, ни сегодня, так завтра или через месяц он ей процитирует Аркадия Райкина: «Дура, закрой рот! Я все сказал!» И юная свежесть, которой она его взяла, тоже не вечна, ко всему быстро привыкаешь, особенно если видишь каждый день. Может, у него мозги наконец заработают, и, как там у Тушновой, ну почти как у Тушновой: «Ты перестанешь ждать его, а он придет совсем внезапно», а если и не придет – мужик с возу, бабе легче. В конце концов, какие наши годы, у нас вся жизнь впереди. Если представить себе на минуту, что он тебя выгонит из терема, да плевать, все равно эти хоромы содержать не на что, да и незачем. Переедешь ко мне, ну а там дальше посмотрим, как жизнь будет складываться…
– Да, перспективы так себе, – серо произнесла Дашка.
– Ты что, маленький ребенок? – вдруг стала закипать праведным гневом Евгения, – ишь мы несчастные, мужик бросил. Да мы с тобой новую жизнь начинаем, такое замутим, что чертям в аду тошно станет! Ты свободна, я свободна – весь мир у наших ног. Некоторые еще обрыдаются, а мы их пинками, пинками, пусть знают свое место. Ты, кстати, придверный коврик не выбрасывай, а то кое-кому на уличных ступеньках будет спать холодно…
– Но ребенок…
– Ха, а что ребенок? Еще неизвестно, его ли это ребенок, а даже если и его, еще ни одной женщине не удалось к себе таким способом привязать мужчину. Ну, время покажет, и вообще, вспомни наш девиз в универе…
– «Видали мы похлеще львов, но и от них летели клочья», – в голосе Дашки прозвучал пусть не оптимизм и даже не его зачатки, а лишь робкая надежда на него. – Жень, какая ты молодец, и как хорошо, что ты рядом, а то уже совсем худо было.
– Ну, до «совсем» нам как до Луны пешком, и лично меня это радует…
– Ви, такие красивые дэвушки, – с ярким южным акцентом вдруг заговорил водитель, притормаживая машину, – у меня такой брат ест, ну очень сильный и всегда такой за справедливость, а если ему спасибо заплатить, так плохого человека никакая полиция не найдет…
– Слушай, дорогой, ты давай на газ поактивнее жми, – резко оборвала его Дарья, – моя подруга – профессиональный снайпер (Евгения почувствовала, как от таких слов у нее повысилось давление). И неожиданно с гордостью закончила: – Она чемпион мира по биатлону (Женя на лыжах последний раз стояла в третьем классе на уроке физкультуры, а оружие в руках держала только холодное – это был кухонный нож).
– Слюшай, я о такой женьщине всэгда мэчтал, – выжимая скорость, заохал водитель, с интересом разглядывая их в зеркало, и вдруг перешел на чистый русский язык, – может, работа нужна? Хорошие деньги можно заработать.
– Знаешь что, «птица-говорун», будешь отвлекаться от основной работы, тогда я достану электрошокер, и остальной путь ты продолжишь в багажнике, – чуть склонившись к его уху, очень нехорошим полушепотом произнесла Дашка. – Еще, «дружочек», какие-нибудь вопросы или предложения будут?
«Дружочек» отрицательно замотал головой и, втянув ее в плечи, с такой силой вдавил педаль газа в пол, что казалось, за окнами промелькнул Париж и на горизонте замаячил Дакар.
– О, смотри, приехали, а вон и Степа нас встречает, – и, удивив Евгению быстротой реакции, Дашка за долю секунды до торможения успела упереться руками в спинку водительского сиденья. Женя пристегнула себя ремнем безопасности сразу, как их водитель после угрозы применения электрошокера постарался на стареньком «вольво» преодолеть звуковой барьер. Мысленно похвалив себя за предусмотрительность, которая позволила ее носу и остальным составляющим деталям лица остаться в целости и сохранности. Такси резко остановилось, предварительно издав рвущий барабанные перепонки визг тормозов и выбив из-под колес волну щебня, сравнимую по размеру с небольшим цунами.
Степа. Она же Степанида Матвеевна. Она же дальняя-предальняя родственница хозяина дома (примерно седьмая вода на киселе) приехала пару лет назад из Александровки, находящейся где-то под Одессой, посмотреть Питер, да так и осталась, в надежде, что в ближайшее время на ее «ридной маты Украины» все образумится и встанет на свои места. На какие именно места, она, правда, не уточняла. Задержавшись в доме легкомысленного родственничка (в момент ее приезда он был еще в стадии вменяемости), Степа незаметно, в течение месяца, вытеснила всю прислугу, заменив собой всех, кроме дяди Васи.
Дядя Вася, для своих, и Василий Иванович, для всех остальных, – безотказный умелец на все руки и добрейшей души человек. Он приближался к шестидесятилетнему юбилею, хотя выглядел лет на десять старше. Коренастый «боровичок» с очень колоритной внешностью, одни его огромные усы, плавно переходящие в пышные бакенбарды, чего стоили (куда там бедному Пуаро Агаты Кристи), хотя иногда, и это зависело от его настроения, он становился похож на старого моржа. У него было любимое выражение «полный пердюмонокль, голуба моя», которое он употреблял при любом удобном случае как в качестве полного удивления, так и в качестве абсолютной радости и довольства, или разочарования, чувства безысходности или отрицания. Дядя Вася блестяще справлялся с обязанностями сантехника, электрика, садовника, плотника, слесаря, был на все руки мастер и, наверное, если бы его хорошо попросили, вполне мог из подручного материала собрать небольшую атомную бомбу. То ли его способность оказываться в нужное время и в нужном месте, умелые руки и немногословность, то ли его неординарность, но что-то явно сыграло решающую роль, и он по милостивому благоволению Степаниды Матвеевны был оставлен в неприкосновенности.
Сама же она благополучно находилась в том возрасте, когда женщина чувствует себя свободной и могла сама выбирать, кому нравиться, а кому нет. Говорила мягко и певуче, лихо перемежая русские и украинские слова, при этом иногда используя яркие одесские выражения. Была категорична в суждениях и не признавала полутонов. Хорошему радовалась искренне и от всей души, если расстраивалась, так слезы в три ручья, ну прямо вселенское горе, а когда сердилась, то кипела, яростно ругаясь на украинском, но так как практически никто ничего не понимал, то никто и не обижался. Еще она очень любила во время уборки или готовки «спивать ридни» песни, и ее грудной голос проникал в самое сердце.
– До самых печенок прошибает, – с серьезным видом, как-то тяжело вздохнув, сказал дядя Вася и тут же добавил, обращаясь неизвестно к кому: – Вот такой пердюмонокль, голуба моя.
Она была невысокого роста, округлая во всех местах, розовощекая, про таких в любом возрасте говорят «кровь с молоком», и от ее облика веяло здоровьем, радостью жизни в сочетании со всемирным спокойствием. И именно в ее ситуации внешность была обманчива. Степанида обладала железным характером, и когда ее единственный сын встал под бандеровское знамя украинских нациков, она прокляла его, запретив кому-либо произносить его имя. Однажды только сказала, что в жизни осталось одно утешение: «шо ее чоловик не дожил до той поганой «самостийности» Украины и появления в доме того поганого фашиста». Больше к этой теме она не возвращалась. Никто не слышал от нее жалоб на здоровье, цены, соседей, политиков любых рангов и мастей, погоду, судьбу, у нее вообще никогда не было жалоб, и казалось, что в жизни ее все устраивало.
Сейчас Степанида стояла у ворот, скрестив руки под пышной грудью, она даже бровью не повела, глядя на лихое торможение подъехавшей машины. Лишь когда водитель метеором метнулся к багажнику, при этом слезно причитая, что он так был рад везти таких красавиц и что ни в коем случае ни копейки ему, «недостойному», не надо и он всегда будет рад оказать им посильную помощь, у нее чуть дрогнули губы. Подруги не успели перевести дух, а такси на бешеной скорости уже скрылось за ближайшим поворотом.
– И шо це такэ було? – с легким удивлением в голосе поинтересовалась Степа, – побег, як наскипидаренный. Вы за шо обидели «убогенького», иш як злякался, у, злыдни мои дорогие, как добрались, красуни? Евгения Павловна, вы так гарна – очи не отвести, видно, хорошо ви отдохнули. Только почему одна, а прынц где? Ой, да ну их, тех прынцев, – и тут же сама себе ответила, – то не прынцы, а так, черти шо, та сбоку бантик, – и, легко подхватив вещи, выгруженные посередине дороги, несмотря на яростные Женькины протесты, понесла их в дом. – Вы сейчас с дороги чуть дух переведете, слегка перекусите – и в баньку, там уже готово, а потом уже будем вечерять по-справжьняму.
– По какому? – не выдержала Евгения, прервав поток русско-украинской мовы Степаниды.
– Так, тэ ж по-настоящему, – улыбнулась она, – пойдемте, Евгения Павловна, я вас до комнаты провожу. Переоденетесь, умоетесь, потом к столу – квасу выпьете, а я в бане как раз температуру подгоню, шоб вам обеим хорошо было.
Степанида Матвеевна говорила ровно, мягко произнося не «к», а «х» или вообще пропускала ее как несущественную и еще часто «что» заменяла на «шо». Пропуская Женю в ее комнату и убедившись, что поблизости нет Даши, она заговорила жестким, не терпящим возражения голосом.
– Евгения Павловна, вы уже наверняка знаете, что этот злыдень, мой племянничек, что б он был жив и здоров, нашел себе малолетнюю курву, которая тут же, можно сказать, не отходя от кассы, от него забеременела. Этот поц приезжал сегодня вечером, хотел поговорить и сказал, что приедет завтра. Хорошо, если Дарья Александровна будет к этому готова, а вы, я знаю, сможете ее настроить. Вы же завтра не уедете?
– Мне на работу только в понедельник, так что впереди еще три дня, и поставьте уже куда-нибудь сумки, а то они своей тяжестью вам руки оторвут. Степанида кивнула головой и, оставив вещи, продолжая разговаривать сама с собой, вышла из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. Евгения, как подкошенная, рухнула в стоявшее в углу комнаты огромное кресло и, буквально утонув в нем, сложив руки на животе и вытянув ноги, задумалась. Долго сохранять хорошую мину при складывающихся обстоятельствах она не сможет. Если Максим действительно завтра скажет, чтобы Дашка выехала из этого дома, тогда можно будет жить у нее. Конечно, там не царские хоромы, но квартира двухкомнатная, и пусть комнатки маленькие, но отдельные, и «удобства» все-таки не «на улице», да и горячая вода есть, хотя и не всегда. А вот вопрос финансов вызывал не просто тревогу, а настоящую панику. В голове, будто в улье, монотонно и нудно гудел извечный русский вопрос: «Что делать?» Почти год Евгения вынашивала мысль о том, что она уйдет из клиники. Она эту мечту холила и лелеяла, как нежный цветок, случайно родившийся среди ледников Арктики, и это придавало ей силы дотянуть до отпуска. Именно после отпуска планировалось подать заявление об увольнении. Она и с моря вернулась раньше, чтобы в тишине домашних стен еще раз все осмыслить и в полной мере взвесить все за и против, хотя заранее знала, что «против» будет значительно больше, и здравый смысл настоятельно рекомендовал оставить эту дикую затею, а сердце рвалось на части и орало «дурным» голосом: «Уходи!!! Лучше в подъезде полы мыть, чем оставаться здесь!!!» Пожалуй, если в течение двух-трех месяцев, на которые отложены деньги, она не найдет работу по специальности, надо будет расширить зону поисков вне медицины, и вполне возможно, действительно придется мыть лестницы. Хотя, что в этом страшного – физические нагрузки хороши для телесного здоровья, а сведение до минимума общения с социумом укрепит нервную систему.
У меня эмоциональное выгорание – этот диагноз Евгения поставила себе еще до отпуска, что значительно хуже синдрома хронической усталости.
Сделав массаж головы в надежде привести мысли в порядок, она добилась только того, что безбожно растрепала волосы, до этого момента (по ее мнению) уложенные в нехитрую прическу. Решив, что все придет само собой, и понадеявшись на вдохновение, она решительным рывком извлекла свое тело из кресла и, скинув старые кроссовки, засунула уставшие ноги в «дежурные» тапочки, аккуратно поставленные Степой возле кровати. Кровать была размером по Козьме Пруткову – «необъять необъятное», то есть, в переводе на современный язык, чуть меньше хоккейного поля. Когда в свое время она поинтересовалась у Максима, а зачем, собственно, ей одной такое огромное ложе, он туманно ответил, что всякое может случиться в жизни. Но не случилось ни «всякого», ни «невсякого».
Дашка, скучая в одиночестве за столом, рисовала на запотевшем глиняном кувшине сердце, пронзенное стрелой Амура и истекающее кровавыми слезами.
– Ты сейчас похожа на скисшее молоко, – сообщила ей Женька и, взяв кусок хлеба, стала послойно укладывать на него сыр, колбасу, кружок помидора и, увенчав этот кулинарный шедевр веточкой петрушки, продолжила: – Так все-таки чего грустим? И что там у нас в кувшине? Может, по глоточку?
– Там квас…
– ???
