скачать книгу бесплатно
Дверь распахнулась сразу, будто Ленка ждала их здесь у двери, сидя на бархатном пуфике рядом со старинным в потолок трюмо. Евгения представила себе картину, как та в позе Аленушки Васнецова, только опираясь не на колено, а на мраморную столешницу трюмо, льет горькие слезы. В какой позе сидела их подруга, для них осталось тайной, но то, что она недавно плакала, в этом не было никаких сомнений. Ее круглое лицо сейчас напоминало пышный дрожжевой пирог, из-за припухших век практически не было видно глаз, курносый аккуратный носик (за что в детстве имела прозвище Пятачок) теперь своим размером и формой напоминал вареник творения Степаниды, только этот «вареник» был еще красным и постоянно хлюпал. Красные пятна разного диаметра и формы покрывали ее лицо, шею и грудную клетку, частично виднеющуюся в вырезе легкого домашнего халата. Тут же, в коридоре, будто из ниоткуда, появился огромный черный мейн-кун и, оглядев нехорошим взглядом замершую у входа троицу, вальяжной походкой демонстрируя свое полное пренебрежение к происходящему, скрылся за ближайшей дверью.
– Чудовище, а не кот, – хрюкнула носом Ленка. – Его надо было не Бегемотом, а Азазелло назвать. Всех чуть не угробил. Все из-за него. Фарфоровый торшер конца XIX века разбил. Мама на него наорала. Сказала, что его к ветеринару нужно и усыпить, а Николай сказал, что ее саму усыпит, если только она Бегемота пальцем тронет. И тут началось…
– Слушай, дай в дом войти, – первой выйдя и з легкого ступора,
произнесла Дарья, – и еще стакан воды с валерьянкой или что у тебя в доме есть успокоительного?
– Какая валериана?! Хочешь, чтобы это чудовище половину города разнесло? – вновь залилась слезами Ленка. – Ничего. Ничего в доме нет. Говорят, коты снимают стресс, но это же не кот, а исчадие ада какое-то… Слушайте, а чего это у вас столько вещей? Вы что? ко мне на совсем переезжаете?
– Леночка, кто там? – как из потустороннего мира раздался стенающий голос.
– Мам, это девчонки приехали, – тут же откликнулась Ленка, руками сигнализируя подругам, чтобы они заходили, и заодно судорожно вытирая слезы.
– А Женя приехала?
По голосу Зинаиды Михайловны уже было понятно, что она доживает последние минуты и вот-вот позовет всех, чтобы изъявить свою последнюю волю.
– Бегу к вам, – бодро отозвалась Евгения. – Сейчас, только руки помою.
Пока она оказывала «реанимационные пособия» Зинаиде Михайловне, а именно: измеряла пульс, артериальное давление, в тысячный раз выслушивала историю ее кошмарного существования в этом доме – какие лицемерные существа ее окружают и как все жаждут ее кончины, но она обязательно должна жить, разумеется, только ради Леночки. Оставить «бедную девочку» одну в этом вертепе, на растерзание этих двух чудовищ, что само собой подразумевало Николай Петровича и Бегемота. Нет, нет и еще раз нет, ее душа никогда не обретет покоя, пока ее «маленькая» не встанет твердо на ноги, и Женя как лучшая подруга, как врач, в конце концов, обязана помочь выжить ее матери. Евгения со спокойствием египетского сфинкса слушала и с понимающим сочувствием кивала в нужных местах. Когда прозвучала ключевая фраза, что «она ангел, и только она ее понимает и спасает», Женя, едва сдержав вздох облегчения, погладила руку Зинаиды Михайловны, заверив, что теперь все будет хорошо, вышла из комнаты, тихонько притворив за собой дверь.
На кухне рыдания были в самом разгаре. Теперь плакала не только Елена, но и Дарья, по-видимому, успевшая в красках поведать историю о коварном муже-изменщике, а заодно о их приключении во время поездки. Бегемот сидел на стуле между двумя зареванными тетками и наслаждался происходящим, впитывая в себя негатив, бурно заполняющий окружающее пространство.
– Брысь, нечистая сила, – сурово произнесла Женя, одновременно попытавшись спихнуть невоспитанную скотину с пригретого им места. На кота ее происки не произвели никакого впечатления. Елена с Дарьей, забыв про слезы, с интересом наблюдали за происходящим.
– Он не уступит, – наконец выдала Лена, проследив за очередной Женькиной попыткой спихнуть котяру на пол.
– Знаю. Но попробовать стоило. Я тоже люблю здесь сидеть…
– Я дам тебе другой стул, – вяло поднимаясь со своего места, начала было Ленка.
И по тому, как она это произнесла, Женя остро почувствовала себя здесь лишней. Две замужние подруги, обе столкнувшиеся с неверностью своих мужчин, только у одной это было в недалеком прошлом, но все еще было слишком свежо в памяти, а другая как раз проходила пик болезненного расставания, им было о чем поговорить друг с другом. А Евгения – она что? Разве она может их понять? Ведь у нее на уме только работа. А личная жизнь? Ну какая может быть личная жизнь у врача, работающего в родильном доме.
– Девчонки, не обижайтесь. Я домой. Может, хоть сегодня туда попаду. Такси я уже вызвала…
Такси она вызвала на улице, присев на край сырой скамейки и примостив у ног многострадальную сумку-чемодан. Небо вновь стали затягивать тучи, подул северный ветер, и резко похолодало, будто на дворе не конец июня, а начало осени. Машина подъехала, когда стал накрапывать дождь, и едва они тронулись с места, как ливень стеной обрушился на город. Дождь не принес облегчение Питеру; когда она подъехала к своему дому, уже во всю светило солнце и вновь накатившая жара старалась быстрее высушить огромные лужи. Воздух был так пропитан влагой, что буквально прилипал к коже и, забивая легкие, не давал сделать глубокий вдох. Внутри дома было еще хуже: все окна ее квартиры выходили на солнечную сторону, и после обеда здесь начинался ад. Бросив в коридоре свой баул, о том, чтобы сейчас заняться разборкой вещей, не могло быть и речи. Рассудив, что есть значительно более легкие способы расстаться с жизнью, чем задохнуться от жарищи в раскаленной панельной духовке, да еще при этом занимаясь домашними делами. Ополоснув лицо и шею холодной водой, так как объявление, прилепленное к двери подъезда, гласило, что горячей воды не будет еще неделю, и переодевшись в легкие бриджи и блузу, она уже через двадцать минут мчалась к автобусной остановке.
Отключение горячей воды, согласно народным приметам, говорило о том, что всю неделю будет стоять аномальная жара, так же как при отключении зимой отопления (прорвало трубы или еще какой-нибудь форс-мажор жилищно-коммунального хозяйства) тут же на улице и в самом доме устанавливался «ледниковый период».
Сейчас Женя думала только об одном – успеть до закрытия музея. Ей хотелось скорее попасть в прохладу Русского, в зал, где был выставлен Поленов. Он зачаровывал ее, давал ощущение душевной чистоты и покоя. Она могла бесконечно долго сидеть перед его картинами, каждый раз открывая для себя что-то новое, но что-то явно пошло не так. С того самого момента, как в самолете рядом села «крошка» весом полтора центнера, все шло наперекосяк, что подтвердил дрынкнувший сообщением мобильный. На экране в несколько строк высветилось требование немедленно забрать с работы личные вещи, так как в семнадцать ноль-ноль все будет вынесено в подвал, который, в свою очередь, будет работать строго по графику, и о нем когда-нибудь сообщат отдельно. Евгения тут же перевела для себя, что все будет свалено единой кучей в постоянно подтапливаемом помещении, вызывающим ассоциации со входом в потусторонний мир. В этом подвале даже в самые жаркие дни было сыро, холодно и из-за скудной освещенности очень страшно.
В принципе ничего ценного у нее там не было, так, мелочи, о потери которых не стоило жалеть: пара дамских романов в мягких обложках, которые так и остались непрочитанными, смена нижнего белья, старенькая косметичка с умывальными принадлежностями и еще какие-то пустяки. Ах, да, как она могла забыть – сменная обувь, удобные, из мягкой кожи, белые туфли, которые были куплены перед самым отпуском. Это решительным образом изменило ее планы в пользу посещения работы.
***
В родильном доме царила растерянная суета. Слухи о том, что их зданием в центре города интересуются очень серьезные люди, ходили давно. Но того, что в течение нескольких дней в экстренном порядке всех пациентов распределят по стационарам города, а всему коллективу объявят, что в этом здании больше никто и никогда рожать не будет, ни ожидал никто.
Евгения шла по знакомым, всегда до блеска выдраенным коридорам, и не верила своим глазам. Вдоль стен, создавая атмосферу хаоса, громоздились какие-то пакеты, мешки, мебель, ящики, оборудование, ставшее вдруг таким ненужным. Мужчины в темно-синих с желтыми полосами комбинезонах деловито таскали крупногабаритные предметы. Бывший персонал роддома с одинаково тревожными выражениями лиц передвигался торопливыми перебежками от двери к двери и, сталкиваясь с рабочими, в испуге прижимался к стенам, стараясь тут же слиться с ними в единое целое.
В ординаторской дородового отделения почти ничего не изменилось, во всяком случае вся мебель стояла на своих местах. Только на столах было непривычно пусто, ни бумаг, ни компьютеров – ничего, что
свидетельствовало бы о кипучей врачебной жизни.
– До нас еще не добрались, – покачиваясь в кресле, не поздоровавшись, пояснила за всех Алина Арнольдовна. – Я здесь отработала тридцать пять лет, и начмедом была, и отделением заведовала… И такое вот бесславное завершение карьеры… В приказном порядке – «с вещами на выход». Дали двадцать четыре часа на то, чтобы мы освободили помещение. И она подтолкнула ногой два объемных полиэтиленовых пакета, стоявших на полу возле нее.
– Что произошло? – обратилась сразу ко всем Евгения, сев за свой (теперь уже бывший свой) стол и медленно начав погружаться в атмосферу тревожности, которую источали стены еще недавно такого родного учреждения.
– Привет, Жень, – постаралась изобразить на лице улыбку Марина. Она приходилась ей очень дальней родственницей, причем степень их родства установить не представлялось возможным именно из-за его «дальности». Их матери были какими-то …юродными сестрами, детали они не уточняли, так как между ними были весьма сложные отношения. Тетя Нина была из категории людей, о которых говорят, что с такими родственниками и врагов не надо. Нельзя сказать, что это была открытая конфронтация, но в их отношениях существовала определенная напряженность. Сестры много лет не общались, потом стали периодически звонить друг другу, но дальше этого не пошло, и когда Женькина мать умерла, тетя Нина не пришла проститься со своей родственницей по какой-то там весьма уважительной причине. Евгении тогда было не до этого. Она знала о существовании родственников, но близко с тетей Ниной не контактировала и с Мариной дружбы не водила. Сказывались не столько прохладные отношения между родителями, сколько разница в возрасте (Женя была на шесть лет старше кузины) и полное отсутствие общих интересов. Марина, невысокая, жизнерадостная, улыбчивая и остроумная блондинка с круглым румяным лицом и зелеными глазами, всегда фонтанировала потоком неукротимой энергии. А еще она была болезненно, до зубного скрежета завистлива и могла врать с такой искренностью, что не каждый так правду скажет. Маринка ненавидела всех, всех тех, кто был хотя бы в чем-то не то чтобы лучше, а хотя бы чем-то отличался от нее, тем более в сторону со знаком «плюс». Окончив школу, она пошла в медицинский, потому что его окончила Женя, а она ни в коем случае не хотела быть хуже, и акушером-гинекологом стала, потому что Женька выбрала эту специальность. Но та была фанатом своей профессий, а у Марины не шло, как она ни старалась – не шло, и все. Кроме того, она в результате «романтических внебрачных отношений» родила Мишку, который рос шебутным и совершенно замечательным карапузом. У тети Нины тогда при известии о Маринкиной беременности произошел обширный инсульт, в результате чего у нее отнялись ноги и правая половина туловища. Отец Мишки – брутальный байкер, косивший под Джигурду в молодости, – получив «радостное известие о своем отцовстве», тут же скрылся за горизонтом, видно посчитав, что на данном этапе он сделал все что мог и теперь свободен. Марина, отсидев дома положенных три года, без особого рвения вышла на работу. Женька помогала деньгами, сидела с Мишкой, потом, как он подрос, возила его в зоопарк и цирк, где встречалась с подругами и совмещала приятное с полезным. В конце концов Мишка стал называть ее мама Женя, что взаимоотношений между кузинами не улучшило. Но так как Марине помощь больше никто не предлагал, а Женька, по необходимости, еще и бесплатно подменяла ее на дежурствах, то скрипя зубами она была вынуждена поддерживать видимость теплых родственных отношений. Если Маринка воспринимала помощь сестры очень болезненно, то тетя Нина, наоборот, считала, что та обязана им помогать значительно больше, а не только менять ей подгузники, заниматься Мишкой и давать деньги. Ведь она в свои тридцать восемь живет одна, замужем не была и вряд ли уже выйдет, зачем ей деньги и какие-то выходные (можно подумать, она от чего-то устает), да еще и виновата, что не удержала младшенькую от необдуманного шага (в момент наступления беременности «малышке» было полных двадцать семь лет).
Маринка, выйдя из декрета и работая врачом-дежурантом родильного
отделения, тосковала. Ей все, абсолютно все, что ее окружало, было неинтересно. Она это скрывала, но Женя чувствовала, как ту раздражали больная мать, непоседливость Мишки с его вечными «почему», работа – это вообще отдельная история, и она уже в любой момент была готова сорваться. Хотя пару месяцев назад Марина как-то воспряла духом, приосанилась, стала за собой следить. Она вновь безудержно шутила и заразительно громко смеялась, а однажды даже попробовала повысить на Женю голос, но, перехватив ее взгляд, тут же перевела все в шутку, и вроде все осталось по-прежнему, но как-то не так, чуть-чуть не так, как раньше…
– Неделю назад внезапно нагрянули «санитары леса» из санэпидстанции, взяли посевы из всех доступных и недоступных мест, – между тем продолжала Марина, вынырнув из недр своего стола. – Через три дня сказали, что высеяли то ли холерный вибрион, то ли возбудителя черной оспы, то ли споры сибирской язвы… И теперь все…
– Да, что-то там такое страшное нашли, чуть ли не проказу, – хмыкнула Анна Михайловна, единственная, кто из врачей не собирал вещи, а с комфортом устроившись за столом заведующей отделения, пила чай с пирожками, аппетитной горкой высившимися на старой, со сколотым краем тарелке. – Жень, возьми пирожок. С капустой. Вкусные. И чаю себе налей. Ты еще список с предложениями новых мест работы не видела? Ну еще порадуешься. Марину вон в Кронштадтский роддом направили, ей из Калининского района только в одну сторону почти три часа добираться. Да, красиво отжали наш роддом. Кого постарше, как отработанный материал – на улицу, другим работу предложили по принципу «на тебе Боже, что нам не гоже».
– Ну, Анечка, таки не надо все драматизировать, – Раиса Марковна, вечная заведующая послеродовым отделением, с удовольствием выбрала пирог побольше и грузно уселась в свободное кресло. – Вот я уже могу себя считать настоящим реликтом нашего заведения. Страшно сказать, я родилась не только в прошлом веке, но и в прошлом тысячелетии и помню эпохи оттепели, застоя, перестройку и еще много чего. И скажу вам так: в любом времени есть свои преимущества… правда, таки не у всех. Вот тут на днях прошел, даже можно сказать, прошелестел один очень интересный слушок. Кто-то из наших небожителей, – Раиса Марковна выразительно закатила глаза, показывая куда-то наверх, – выиграл в лотерею. И хорошо-таки выиграл. Просто купил билет в переходе метро, и сразу такое счастье – огромная куча денег. Вот только просто ради интереса хотелось бы узнать, как «его величество» в его-то туфлях из крокодиловой кожи и пальто от итальянского кутюрье туда попал, я имею в виду таки метро. И этот везунчик, не ломая себе долго голову, сразу взял себе домик, такую небольшую дачку. – Раиса Марковна театрально выдержала паузу, потом медленно взяла чашку чая, при этом манерно оттопырив мизинчик, и, сделав из нее небольшой глоток, продолжила:
– Так вот, мои дорогие, если кто из вас думает, что этот счастливчик купил себе шесть соток где-нибудь в центре Мшинского болота или рядом с ним – «если вы думаете-таки да, так-таки нет», так говорил Буба Косторский. Этот новый Корейко прикупил себе маленькую хатку на… Канарах, и теперь ему плевать на всех, кто по его милости остался на улице, а кто и на проспекте нашего города. И не дожидаясь реакции окружающих, тут же перешла к следующей теме:
– Женечка, вы обратите внимание на список предложенных мест работы. У вас там «почетное» шестнадцатое место, и место в женской консультации во Всеволожске, а вы, кажется, живете где-то совсем рядом, кажется, в Приморском районе. Это будет где-то «семь лаптей по карте».
В ответ Евгения, соглашаясь, даже бровью не повела, принимая услышанное как должное и изобразив на лице выражение «сбылась самая большая мечта детства».
– Ой, только не расстраивайся так, меня вот вообще в этом списке нет. – Раиса Марковна была явно в ударе, видно, пирожок и чай из пакетикам пошли ей на пользу, и она с явным удовольствием, не замечая воцарившуюся
в ординаторской тишину, вдохновенно продолжала:
– Вот я. Я совсем не собираюсь плакать. Мне по возрасту на панель поздно, а на паперть, по хабитусу, рано. И ничего. Собираюсь жить, как ты, Женечка, часто говоришь, долго и счастливо.
Новость о «дачке на Канарах» произвела эффект шоковой терапии, и продолжение насчет паперти и панели уже никто не слышал. Не то чтобы воцарилась атмосфера великой скорби и печали, но поводов для радости тоже как-то не наблюдалось.
Евгению затошнило, и появилось ощущение нехватки воздуха.
– Схожу на дородовое, – с трудом произнесла она, прервав общее молчание.
– Жень, там еще кофе-автомат не убрали, может, по чашечке? – спросила Маринка, направляясь к выходу. – Да и поговорить надо.
– Рая, поставь наконец Анькину чашку и завари себе свежий чай, – раздался за ее спиной сердитый голос Алины Арнольдовны. И только сейчас все обратили внимание, что Раиса Марковна под шумок захватила чашку Анны Михайловны и, сохраняя абсолютное спокойствие, продолжает попивать из нее чай.
– Я уже упаковала свою чашку, – тут же отозвалась Раиса Марковна, – и пакетиков больше нет, этот был последний.
– Ну ты, как всегда, своего не упустишь…
Кому принадлежала последняя реплика, Евгения уже не разобрала, вместе с Маринкой они вышли в коридор, где стало заметно свободнее. Исчезли несколько особо крупных ящиков, большая часть коробок и мешков. Уменьшилась суета и количество снующего народа, стало значительно тише. Родильный дом еще был жив, но его состояние можно было оценить как безнадежное, и до конца оставалось совсем немного, он понимал это и, несмотря на боль, уходил достойно.
– Как Мишка и тетя Нина? – первой, на ходу, заговорила Женька.
– Все как обычно. Мама всем недовольна, Мишка в детском саду на
летней даче. Женя… – подстраиваясь под ее шаг, с готовностью ответила Марина и внезапно остановилась на полуслове, будто натолкнулась на невидимую стену.
У кофемашины стояли двое мужчин. Оба невысокие, лысоватые, с лоснящимися круглыми щечками, сами все такие плотненькие и крепко сбитенькие, с одинаковыми аккуратными пузиками, похожие на только что поспевшие огурчики, в одинаковых от-кутюр костюмах и брендовой обуви, которые даже не старались скрывать своей баснословной цены. Прямо двое из ларца одинаковы с лица, только костюмы разного цвета, – промелькнуло в голове у Евгении, но сказать вслух не успела, мужчины одномоментно развернулись и посмотрели в их сторону. Маринка что-то жалко пискнула в виде приветствия и мгновенно скрылась за ближайшей дверью, мужественно оставив Евгению на растерзание.
Первый – главный врач Антон Ильич, увидев ее, сразу впал в некую задумчивость, решая непосильную задачу – узнавать или не узнавать строптивого доктора, но, видимо, придя к выводу, что корона с его ушей не свалится, снизошел до холодного, почти незаметного кивка – мол, заметил и даже узнал. Тонкий излом губ, зажатый между толстыми щечками и двойным подбородком, слегка дрогнул, чуть приподнялась бесцветная бровь, тем самым подчеркивая заплывшие мутные глазки, и все лицо сразу стало напоминать тот блин, который бывает первым, то есть комом.
Евгения расплылась в «радостной» улыбке. А как же! Ведь ее узнали! Теперь чувство гордости и вселенского счастья должно переполнить ее «ничтожное» существо и желательно вылиться в виде соответствующих моменту ритуальных песен и плясок. От подобных мыслей у Евгении улыбка едва не вышла за пределы лица.
– Евгения Павловна, – главный врач мгновенно убрал со своего лица выражение «вымученной» доброжелательности. – Не забудьте подойти в отдел кадров и написать заявление «по собственному желанию».
– С чего это? – продолжала веселиться Евгения. – Меня вполне
устраивает работа под вашим мудрым руководством, Антон Ильич. Тем более меня здесь нет, я еще в отпуске…
– Антон Ильич, – остановил закипающего главного его собеседник.
«Собеседник» был «большой шишкой» в комитете здравоохранения. Два года назад она познакомилась с ним на научном конгрессе в Сочи, где «шишка», перебрав на банкете, открытым текстом предложил ей переспать. При этом пообещав «такой красивой» женщине не только незабываемые ощущения и ночь, полную «страсти и неги», но и руководящую должность в медицинской организации по ее профилю. И тут же получил ответ, который прозвучал коротко, но весьма доходчиво – «она собой не приторговывает и очень надеется, что у нее никогда не возникнет такой жизненной необходимости». В тот же миг на всей ее дальнейшей карьере был поставлен один большой черный жирный крест. Даже если бы ее заранее предупредили о женской консультации во Всеволожске, ответ был бы тот же.
– О чем задумались, Евгения Павловна? – ласково произнес «комитетчик», подав знак главному врачу, чтобы он их оставил. И тот, поняв все с полунамека, «шаровой молнией» унесся в свое «счастливое будущее».
– Вы по-прежнему хороши, и загар вам к лицу, – бархатным голосом журчала «шишка» из комитета. При этом делая вид, что не видит, с какой до неприличия быстрой скоростью удаляется главный врач. – Как ваши дела?
– Как любит говорить Раиса Марковна, заведующая нашим послеродовым, «не хочу вас расстраивать, но таки у меня все хорошо».
– Ну почему же это меня должно расстраивать? Я искренне рад этому. Кстати, почему вы не хотите писать заявление?
– Не понравилось новое место работы, которое мне предложили. Извините за нескромный вопрос: вы его вместе с главным врачом выбирали?
– Напрасно вы так, Евгения Павловна, – бархат в его голосе исчез без следа. – Ведь может возникнуть ситуация, что и женская консультация во Всеволожске окажется плодом желанным, но запретным. Но не будем ссориться, – процент елея в его голосе вновь превысил все разумные уровни. – Возможно, у вас все-таки возникнет желание позвонить мне, и я буду только рад этому. Кстати, о заявлении, даже если вы его не напишете, вам, конечно, когда-нибудь выплатят материальную компенсацию, выдадут единовременное денежное пособие, а потом будет центр по безработице с его грустным пособием. Деньги имеют свойство быстро заканчиваться, особенно если нет новых поступлений. Так что можете продолжать улыбаться, ведь завтра может быть еще хуже… И на сим позвольте откланяться, – он быстро развернулся и, не прощаясь, пошел в сторону лестницы.
Евгения осталась стоять на том же месте, только покрепче сжала кулаки. Ей нечего было сказать этой осанистой, уверенной в себе властной спине.
– Они ушли? – тревожно спросила Маринка, чуть высунувшись в приоткрытую дверь, и оглядела опустевший коридор. – Жень…
– Марина, не сейчас, пожалуйста, – ничего не объясняя, Евгения повернула к ординаторской. Кофе, так же как и продолжать разговор с сестрой, уже не хотелось.
В ординаторской было пусто, на столе заведующей осталась стоять чашка с остатками недопитого чая и пустая тарелка из-под пирожков. Не глядя она выпотрошила свой стол и совершенно безобразным образом, будто опаздывала на последний поезд, не разбирая на нужное и ненужное, затолкала все в большой пластиковый пакет. Он получился громоздким, но не тяжелым. Главное неудобство доставляли книги, чьи острые углы достаточно неприятно били по ногам. Зато была занята только одна рука, дамская сумочка, размерами и формой больше напоминающая средних размеров рюкзак-трансформер (зато туда поместились сменные туфли) благодаря своим длинным ручкам, была лихо переброшена через плечо (при этом достаточно чувствительно ударив свою хозяйку по спине). Расправившись с рабочими моментами, она теперь мучилась единственной дилеммой. Как добраться домой? Можно было проехать пять остановок на трамвае до метро, там всего две пересадки, минут десять на автобусе – и ты дома. Вариант второй – маршрутка, но до нее минут пятнадцать пешком, хотя если быстро и дворами… а если еще и в проходном подъезде одного из старых домов, составляющих основу этого района, будет открыта дверь черного хода, то… Времени на дорогу домой уйдет примерно столько же, но можно будет ехать сидя, что весьма удобно, учитывая размеры ее поклажи, и не бегать по пересадкам. Приняв всю весомость приведенных ей же самой доводов, Евгения, выйдя из роддома, решительно свернула во дворы.
Небо периодически хмурилось, но летнее солнце мужественно отвоевывало потерянные утром позиции. В конце концов, не все так плохо. Ей не надо лить слезы по разбитой личной жизни по причине отсутствия таковой, как там пел Лукашин из «Иронии судьбы…», «если у вас нету тети», в ее случае дяди, «то вам ее (его) и не потерять…». Настроение улучшалось. Даша с Леной прорыдаются, потом успокоятся, и все вернется на круги своя. Может, конечно, не все и не у всех, но надо надеяться на лучшее, а у нее еще продолжается официальный отпуск, и никто ничего с этим поделать не может – поэтому можно расслабиться и ни о чем не думать аж до самого понедельника. А там «будет день, будет пища». Так, незаметно пребывая в своих мыслях, Евгения подошла к старой, покрытой облупившейся темно-коричневой краской двери, которую от посторонних глаз скрывали высокие кусты сирени. На двери красовался увесистый ржавый замок. Еще в студенческие годы они с ребятами, торопясь на практику в роддом (и, как всегда, опаздывая), сокращали здесь путь. Женя осторожно потянула на себя ручку, и дверь послушно открылась. О проходном подъезде знали только старожилы района, и у них в группе был парень, чьи предки жили здесь чуть ли не «со времен Петровых». Огромный замок был обманкой, пристроенной таким образом, что создавал полную иллюзию намертво законсервированной железяки. Нырнув в темную прохладу подъезда и тихонько прикрыв за собой дверь, Евгения оказалась под широкой, старинного мрамора лестницей и прислушалась. На площадке первого этажа была всего одна квартира. Судя по небольшим размерам двери, относительно тех, фундаментальных, дубовых, расположенных на верхних этажах, здесь, наверное, в дореволюционные времена жил дворник. Сейчас эта зона представляла определенную опасность. Там жил вредного характера старикашка, и Женя совсем бы не удивилась, если бы он оказался прапраправнуком того самого дореволюционного дворника. Этот старикашка постоянно дежурил у дверного глазка, отслеживая всех, кто появлялся в их подъезде, и особенно не любил тех, кто смел воспользоваться черным ходом, тогда он, приоткрыв дверь на всю длину металлической цепочки, которая при этом грохотала с мощью якорной цепи авианосца, выдавал нелицеприятные комментарии типа: «Что ходят здесь всякие, а потом квартиры грабят и всех убивают». Для Евгении сейчас главной задачей было незаметно прошмыгнуть мимо.
Но нет, не повезло.
Она не успела сделать и пару шагов, как, знакомо загрохотав железом, приоткрылась покрытая потертым дерматином дверь, и над цепью зависла голова с всклокоченными седыми волосами и лицом, изборожденным глубокими, похожими на шрамы морщинами.
– Опять вы здесь ходите, – проскрипел недовольно старик. – Сколько это может продолжаться, я вас спрашиваю?
– Извините. Здравствуйте. Очень тороплюсь.
Переходя с бодрого аллюра на галоп, выдала на ходу Евгения, успев поймать спиной гневный взгляд хранителя подъезда, которым он выстрелил ей прямо между лопаток. За столько лет ей еще ни разу не удалось незаметно проскочить «зону 51», как ее называли между собой студенты. В те «веселые» времена она часто пользовалась этой дорогой, потом все реже и реже, но их диалог со старым жильцом всегда был один и тот же. Выскочив на Большой проспект, она невольно порадовалась – хотя бы здесь ничего не изменилось.
Маршрутка подошла быстро, и она, заняв пустующее место у окна, водрузила пакет себе на колени. Через пару остановок маршрутка будет забита до предела, и пока была возможность, Евгения старалась пристроить свою поклажу с наименьшим для себя травматизмом, учитывая то, сколько времени
ей понадобится сидеть в одной и той же позе.
На одной из остановок в салон вошла девица с прической, похожей на распаренный «Доширак». Она была одета в розовую атласную «пижаму», и на ее пышной груди сверкали вышитые бордовыми блестками, увеличенные в десятки раз губы а-ля Анджелина Джоли. Присмотревшись, Евгения все же решила, что это не пижама, а такой вот костюм, хотя кто его знает. Махнув опахалом ресниц и в долю секунды оценив, что на огромный черный пакет с едва виднеющимися из-за него круглыми глазами какой-то тетки не то что не стоит обращать внимания, красотка вальяжно устроилась на только что освободившееся место.
Ехать было долго. Евгения набрала номер Дарьи и поинтересовалась, не затопили ли они своими с Ленкой слезами нижние этажи, и тут же узнала о себе много нового. Например, что иногда она может быть на удивление холодной и бесчувственной эгоисткой. И что если ей так повезло в жизни (этот тезис уж точно вызывал сомнение) и у нее рядом нет никакого источника головной боли, то это совсем не значит, что можно так бросать подруг в тяжелую для них минуту. Евгения тут же искренне раскаялась, что, погрязнув в своих делах, бросила самых необыкновенных, самых замечательных и самых лучших в мире, самых достойных из достойнейших, самых прекрасных из прекраснейших… Дашка, не дав ей закончить сию тираду, посоветовала заткнуться, при этом добавив, что они ее тоже любят. Приняв Женькину покаянную речь, и уже значительно спокойнее Дарья продолжила, что Лена уехала к Николаю Петровичу в больницу, там сегодня делает обход какой-то профессор-кардиолог, мировой светила, а Зинаида Михайловна, впав в глубокую депрессию, допивает ее, Дашкину, кровь, а еще у Бегемота закончился корм, и он уже полчаса смотрит на нее очень нехорошим взглядом. Поэтому вполне возможно, что она доживает свои последние часы и ее, бедную, разнесчастную и всеми брошенную или Зинаида Михайловна заговорит до смерти, или Бегемот съест.
– Я на секунду заеду домой, чтобы оставить вещи, и еду к тебе на
помощь. Сбрось мне на мобильный, какой корм нужно купить… – быстро
закончила разговор Евгения, так как в маршрутке начинал разгораться жаркий конфликт.
Недавно вошедший пьяненький, потрепанного вида, но с большими претензиями на брутальность мужичок в черной майке-борцовке, которая должна была подчеркивать мужественность «красавца». Но та никак не вязалась с его впалой грудью, грустно торчащими ключицами и трехдневной щетиной. Солнцезащитные очки и бейсболка козырьком назад стали «вишенкой», довершающей образ «супермена». Новоиспеченный Джейсон Стэтхем сразу решил очаровать «Доширак» и, судя по бурной реакции девицы, сразу сделал ей «непристойное предложение». Блондинка не была выпускницей института благородных девиц и обложила поклонника так, что в шоке замерли не только все пассажиры маршрутки, но и сам «ухажер». Евгения, конечно, знала, что русский язык «богат и могуч», но не думала, что настолько. Страсти разгорались с неимоверной скоростью. Женя, затаившись за спасительным мешком, пристально изучала панораму за окном. Кто-то из пассажиров не выдержал и сделал паре замечание, заметив, что они здесь не одни. И понеслось… Красный, с налитыми кровью глазами «пылкий влюбленный», круша все на своем пути, ринулся вглубь салона, громогласно требуя, что, если кто недоволен, пусть скажет ему это в лицо. И если кто здесь такой умный, то пусть ездит в метро, а не в маршрутке вместе с порядочными людьми.
Маршрутка была небольшая, и поэтому потасовка началась сразу, как только он поднялся с места. Молодой мужчина, сидящий через проход от «борца за справедливость», попытался усадить его на место, и они вдвоем начали заваливаться на сидящих рядом пассажиров. Громко завизжала какая-то женщина. На заднем сиденье заплакал ребенок. Завязавшееся топтание в узком проходе из-за малой площади никак не могло перейти в более серьезные боевые действия. Свалка завершилась предсказуемо. Маршрутка, врезавшись во впереди идущий троллейбус, остановилась и тут же получила в свой тыл удар бампером иномарки, чей владелец не вовремя зазевался. Через несколько минут все пассажиры общественного транспорта покинули свои места, при этом многие комментировали произошедшее, не стесняясь в выражениях. Особенно усердствовали несколько человек из маршрутки, включая самого водителя. «Доширак», внезапно проникшись состраданием к своему уже изрядно потрепанному спутнику, подхватила его под руку и на «глазах у изумленной публики» увлекла за собой в неизвестном направлении. Тот, демонстрируя всем своим видом, что жизнь удалась, громко и вдохновенно знакомил свою подругу с планами на их совместное будущее.
Евгения, прикинув свои возможности – пройти две очень немаленькие остановки с объемным пакетом и «рюкзаком» наперевес, да еще и в жару, – тут же решила не доказывать себе, что она способна на столь героические поступки. Без всяких сомнений, она обеими руками ратовала за здоровый образ жизни, но… без фанатизма, считая, что в решении любого вопроса главное – вовремя остановиться, и, больше не раздумывая, решительной поступью направилась к ближайшей автобусной остановке.
***
К дому Ленки она подъехала на такси, потому что сегодня уже одна мысль об общественном транспорте вызывала у нее судороги в икроножных мышцах и нервное подергивание головой. Дашка ждала ее на улице, стоя на щербатом крыльце у массивной парадной двери. Евгения ей позвонила из машины и предупредила, что категорически отказывается одна тащить все тяжести наверх. Перед тем как ехать сюда, она зашла в гипермаркет и закупила продукты в расчете на то, что они могут задержаться у Елены на пару дней, а если требуется корм Бегемоту, то не лишним будет взять ему наполнитель для туалета. Когда они с водителем все загрузили в багажник, машина тихо осела на обода, но это были уже не ее проблемы.
Дарья, увидев количество пакетов, привезенных Женькой, попыталась
сделать вид, что она с ней не знакома, но вариант не прошел. Евгения нагрузила ее по самую маковку и попутно рассказала, как встретила на работе несостоявшегося героя-любовника, которому не о чем было больше говорить, как о неласковом прошлом.
– И? – неся сразу несколько тяжелых пакетов и с трудом переводя дыхание, поинтересовалась Дашка.
– Предложил звонить… И еще мне предложили перейти на работу в женскую консультацию в Вышнем Волочке. – Евгения остановилась и постаралась отдышаться. – Спрашивается, какого черта я столько накупила?
– Куда?! – Дашка споткнулась о ступеньку и едва не выронила пакеты. – Какой-какой Волочек?!
– Да не в Волочек, а в Вырицу, тьфу, во Всеволожск. Не удивляйся, я сегодня еще раз в аварию попала…
– С этого и надо было начинать. Что, головушкой стукнулась?
– Очень смешно… О, смотри, нас встречают…
На пороге Ленкиной квартиры с дьявольским блеском в глазах и демонической улыбкой на морде сидел Бегемот.
– Никогда не думала, что коты умеют улыбаться, – завороженно глядя на него, произнесла Евгения.
– До сегодняшнего дня я тоже, – ответила Даша, старательно отводя глаза от мейн-куна.
Бегемот милостиво пропустил их в квартиру и, сопроводив на кухню, запрыгнул на стул, откуда самым внимательным образом стал следить, как происходит разбор продуктов. Всем своим видом он демонстрировал, что ему приятен шелест разворачиваемых пакетов.
