скачать книгу бесплатно
– У нас по какому случаю банкет намечается? – рассматривая образовавшуюся на столе гору еды, поинтересовалась Дарья. – Или ты такая голодная?
– Нет, не голодная… Хотя, да, наверное, голодная… но чуть-чуть.
Убрав пустые пакеты в ящик стола, Евгения часть еды сложила в
холодильник и замерла в нерешительности над тем, что осталось на столе.
– Даш, ты не видела, я купила батон «Докторской» и не могу его найти…
– Нет, не видела. А зачем ты его купила? – перестав насыпать кошачий корм в миску и разогнувшись, спросила Дашка. – Так зачем нам докторская колбаса?
– Хотела детство вспомнить и сделать горячие бутерброды к чаю… А где Бегемот?
Возникшее молчание было прервано доносившимися из коридора странным урчанием, перемежающимся громким чавканьем. Не сговариваясь, они осторожно выглянули за дверь. Бегемот лежал, растянувшись поперек широкого коридора, и занимал собой все свободное пространство. Навалившись на «Докторскую» и на всякий случай прижимая ее передними лапами к полу, кот с невероятной жадностью (напрочь забыв о хороших манерах), с таким чувством, будто его не кормили с момента рождения, доедал этот шедевр мясоперерабатывающей промышленности.
– А мне совсем и не хотелось бутербродов, – прошептала Дашка, стараясь не отвлекать кота от трапезы.
– Надеюсь, он сдохнет от несварения желудка, – холодно произнесла Зинаида Михайловна, приведением замаячив в глубокой темноте коридора.
– Женечка, спасибо, что ты вернулась. Измерь мне давление. Мне так плохо, кажется, я умираю.
Переступив через недрогнувшего при этом Бегемота, она с видом графини из «Пиковой дамы» вплыла на кухню. С брезгливой миной осмотрев содержимое стола, взяла кусок батона, положила на него два куска нарезной буженины, чуть подумав, сверху пристроила еще кусок булки.
– Даша, завари мне, пожалуйста, чай и положи туда три ложечки сахара. Женечка, не забудь, я тебя жду, а то голова раскалывается и как-то в области сердца давит. Да, девочки, Леночка звонила, скоро будет.
В большом махровом халате и медленной плавностью своих движений
Зинаида Михайловна напоминала неповоротливую субмарину. Тем же путем (вновь переступив через Бегемота) она отчалила в свои апартаменты.
Лена действительно не заставила себя ждать. Но Евгении хватило времени убедить Зинаиду Михайловну, что с таким артериальным давлением, как у нее сейчас, она проживет еще минимум сто лет. Но Зинаиду Михайловну не так-то просто было сломить. Взяв Женю за руку, она смотрела на нее глазами, подернутыми слезой, и томным голосом просила ее не щадить. Она должна знать правду, ей просто необходимо успеть проститься с ее такой «маленькой и беззащитной девочкой». Увидев своими глазами цифры на экране тонометра, Зинаида Михайловна тут же заявила, что нет ничего опаснее, чем перепады давления, так как только что там, на кухне, у нее, и она это знала совершенно точно, давление было выше двухсот. Теперь, учитывая улучшение состояния, она бы съела еще пару бутербродов (уж очень буженинка хороша). Желаемое ей было тут же предоставлено, и после трапезы, на какое-то время потеряв интерес к коту и к подругам, она задремала.
Дашка, блеснув хозяйственными талантами, накрыла стол для перекуса и заварила свежий чай.
Бегемот, не сопротивляясь, отдал жалкие остатки колбасных шкурок, которые он не смог осилить, и теперь дремал в той же позе, что и обедал.
Когда Ленка вошла в дом, подруги решили, что случилось что-то непоправимое. Она выглядела так, будто ее на несколько минут – только для прощания с близкими – отпустили с плахи, и палач, занеся свой топор, уже с нетерпением ждал ее возвращения. С целью экстренной реанимации ей тут же налили огромную чашку крепкого чая и сунули в свободную руку «дежурный» бутерброд. Ее рассказ был сбивчивым, с паузами на хлюпанье носом, проглатывания очередного куска бутика и призывами собственной смерти. В конце концов из ее сбивчивого рассказа удалось выяснить, что у Николая Петровича подозревают второй инфаркт, но картина еще окончательно неясна
и нужно время, а пока он будет находиться в кардиореанимации.
Ленка попыталась разрыдаться, но Евгения с Дашкой одновременно рванулись на помощь. Одна, намочив холодной водой полотенце, вытирала ей лицо, другая же, нигде не найдя успокоительных капель, плеснула в стакан хорошую порцию коньяка (початая бутылка стояла в буфете на самом видном месте).
Зазвонивший у Женьки мобильный не позволил ей полностью вылить все содержимое бутылки в граненый раритет застойных времен, и, увидев высветившееся имя абонента, она едва не выронила саму бутылку, да и телефон тоже.
Звонила Раиса Марковна. За все время, что они вместе работали, а это был не год и не два, заведующая ни разу не снизошла до того, чтобы позвонить ей самостоятельно. Высокая, статная, с огромной грудью и непропорционально маленькой для такой фигуры головой с короткой стрижкой «под мальчика», Раиса Марковна обладала очень своенравным характером, деля все только на белое и черное. В решении клинических вопросов ей не было равных, за что начальство в лице главного врача ей многое прощало, начиная от откровенного хамства до жалоб и неприкрытого вымогательства денег у пациентов. Хуже всего приходилось тем, кого она соизволила невзлюбить, а для этого многого не требовалось. Интересная внешность, хорошие мозги и многое что еще «хорошее» могло вызвать у нее раздражение, тогда организовывалась коалиция из приспешников, и человека «съедали» медленно и с удовольствием, постепенно выдавливая его с работы. Женю терпели ради Марины, которая сразу своим веселым нравом, умением вычислять нужных людей и находить к ним подход завоевала сердце «великой Раисы».
– Женя, ты можешь говорить? – произнесла тяжелым голосом Раиса Марковна, не поздоровавшись.
От самого звонка, от того, каким голосом с ней заговорили, Женя как-то сразу поняла: произошло что-то страшное, и сейчас ее жизнь закончится.
– Раиса Марковна, что случилось?
– Женя, приезжай в роддом… Здесь полиция… и следователь хочет с тобой поговорить… Марина покончила жизнь самоубийством…
– Как… – Женя хотела спросить, «как покончила…», и не смогла закончить фразу.
– Женя, она повесилась. Приезжай…
Мобильный выскользнул из сразу похолодевших пальцев и с глухим стуком упал на стол. Евгения посмотрела на замерших подруг и, как воду, выпила предназначавшийся для Ленки коньяк.
– Мне надо на работу. Там Марина… – она потерла рукой лоб. – Сказали, что она умерла… Самоубийство…
– Я еду с тобой, – решительно заявила Дашка, – а ты что сидишь, как квашня?
– А что мне делать? – обиженным голосом спросила «квашня» – она же Ленка. – И почему я квашня?
– Такси вызывай, прынцесса! – передразнив ее «обиженный» голос, резко посоветовала Дарья. – Так, девочки не расслабляемся. Женечка, иди ополосни лицо холодной водой. Ты должна быть в форме. У нас пять минут на сборы.
***
Кабинет по современным меркам был небольшим – около ста квадратных метров. Когда она оговаривала с архитектором и дизайнерами его форму и интерьер, было выдвинуто несколько условий. Кабинет должен иметь слегка вытянутую форму овала или прямоугольника, больше стремящегося к квадрату, с четким разделением на две неравнозначные зоны – основную, большую, рабочую, и второстепенную, меньших размеров и менее официозную – для «дружеских», полуофициальных бесед. Весь интерьер необходимо выдержать в стиле «английского кабинета», но без массивного утяжеления с учетом, что его хозяйка – женщина, но и без лишнего акцента на этом – чтобы гости не строили каких-либо иллюзий по ее поводу. И все было сделано именно так, как она хотела. Стены по периметру были уставлены книжными стеллажами, умеренно тяжелый рабочий стол дополнял новейший компьютер, строгие кресла и несколько диванов усиливали деловую атмосферу. На видном месте, почти у входа, отдельно высилась тумба, схожая с аналоем, и на ней возлежал устрашающих размеров фолиант в кожаном переплете, украшенный золотым тиснением, россыпью полудрагоценных камней и массивными серебряными пряжками-застежками. Это было эксклюзивное, изданное в единственном экземпляре собрание сочинений Пушкина, подаренное хозяйке кабинета деловыми партнерами. В полукруглой нише – экседре – находился небольшой камин, пара уютных кресел и журнальный столик. Здесь за чашкой кофе проводились более доверительные беседы.
За стенами кабинета кипела жизнь. Машины и люди в безумном ритме сновали туда-сюда. Суета сует. Как быстро проходит жизнь. Жизнь – это движение. В современном мире жизнь – это гонка. Гонка на выживание. Если ты не в лидерах, тебя затопчут такие же аутсайдеры. Когда ты в лидерах, то в затылок с ненавистью дышат «вторые», готовые в любой момент столкнуть и растоптать. Но сейчас Багрицкую это меньше всего волновало. Учитывая то положение, что она занимала в высшем экономическом эшелоне, ей уже давно никто не смел открыто объявить войну, если только так – чуть куснуть, а потом, жалобно скуля осознавав весь ужас содеянного, пытаться побыстрее спрятаться в тайную норку и притвориться (от греха подальше) мертвым. Сейчас ее голова была занята совсем другим. Последняя неделя почти выбила ее из колеи. Подойдя к столу, она нажала кнопку вызова и, достав из шкатулки сигарету, вставив ее в длинный мундштук, поднесла ко рту. Появившийся буквально из воздуха секретарь, стараясь скрыть растерянность, похлопал себя по карманам в безуспешных поисках зажигалки. Она, слегка качнув головой, тут же прекратила его судорожные подергивания.
– Я получила определенного рода сведения, – задумчиво произнесла она, достав из той же шкатулки золотистую зажигалку в виде миниатюрного пистолета. – Не правда ли, оригинальный и весьма необычный подарок? – Ее вопрос не предопределял ответа, и секретарь это понял. Нажав на курок, она получила небольшой голубой огонек, но не закурила, а несколько мгновений задумчиво смотрела на пламя. – Леонид Александрович, пожалуйста, в течение получаса меня не беспокоить.
Секретарь понимал ее с полуслова – это была не просьба, это был приказ, который не подлежал обсуждению и уточнению. Продолжая играть зажигалкой, она бросила сигарету на стол. – И еще, пожалуйста, позвоните Самуилу Аркадьевичу. Я жду его через сорок минут, и к его приезду сделайте кофе.
– Все будет сделано, Тамара Георгиевна, – четко проговорил секретарь и неуловимо, чуть склонив голову, выразил глубочайшую степень уважения и вышел из кабинета.
Она же, сидя в огромном кожаном кресле и положив ногу на ногу, думала о телефонном звонке начальника службы охраны. Полученное сообщение, что обо всем удалось договориться и проблема решена, запредельно повысило ее жизненный тонус, вызвав непреодолимое желание снять копившееся последние время напряжение. Неделю назад она получила известие, вызвавшее у нее вначале растерянность вплоть до легкого шока, потом радость и, наконец, появление настоящего смысла в жизни и активное желание действовать. Дело было настолько деликатным, что она смогла поручить его только Лавреневу, и то с условием, что истинной цели никто не должен знать, а в определенные детали может быть посвящен только очень узкий круг самых доверенных людей. Ее не интересовало, каким образом будет решен этот самый важный на данном жизненном этапе вопрос. Может, именно ради этого она строила свою империю, и теперь все приобрело определенный смысл. Теперь все решено. Довольная улыбка едва коснулась уголков ее губ, и она, по-хулигански забросив ноги на край стола, позволила
себе расслабиться.
Минимум косметики на холеном, с тонкими аристократическими
чертами лице. Черные, как вороново крыло, волосы были гладко зачесаны назад и собраны на затылке в огромный пучок. Ее лицо и крепкое тело, поддерживаемые массажами, фитнесом, здоровым питанием, строжайшим режимом работы и отдыха, помогли сохранить в ее возрасте свежесть, природную женственность и душевную гармонию. Она достойно несла свои годы, не прибегая к помощи пластических хирургов, конечно, цифры в паспорте не радовали, но и не давали повода впадать в истерическую панику. За это годы были к ней более чем милосердны.
С удовольствием рассматривая свои туфли на высоченных каблуках, она вновь чуть улыбнулась. Красивая обувь всегда была ее слабостью. Только встав с кровати, в ванной комнате и в спортзале она на короткое время позволяла себе надеть соответствующие этим моментам вещи – халат или спортивный костюм, мягкие тапочки или кроссовки. Все остальное время, даже если она планировала весь день провести дома, при этом не ожидая чьих-либо визитов, она всегда выглядела так, будто сейчас собиралась на великосветский раут: на голове – совершенная укладка, на лице – легкий макияж, элегантная одежда и обязательно туфли на высоком каблуке. Никто никогда и нигде не мог застать ее «выглядевшей неподобающим образом». В ее жилах текла смесь, представляющая собой убойный коктейль. Здесь присутствовали русская и еврейская кровь, испанская и французская, немецкая и татарская, украинская и грузинская, и каждая капля несла в себе качества, определяющие черты ее внешности, характера и интеллекта. Всегда выдержанная и со всеми уважительно на «вы» независимо от статуса, пола и возраста. Она с ранней юности усвоила, что оскорбляют не слова, сказанные в порыве пусть даже самого справедливого гнева. Неизгладимую, незабываемую до сердечной боли обиду оставит тот тон, которым они были произнесены. Людей унижать нельзя. Даже самый никчемный человечишка при определенных обстоятельствах это обязательно вспомнит (пусть тогда, в свое время, он и получил за дело) и в самый неожиданный момент, может быть, не нанесет ответный удар, но может просто не подать руку помощи – равнодушно смотря, как ты гибнешь. И неизвестно, что страшнее… Ведь добро, сделанное тобой, могут и не вспомнить, а вот собственное унижение не забудут никогда. В ее лексиконе не существовало таких слов, как «нищеброд», «быдло» и им подобных. Ровный, спокойный, порой даже с ласковыми нотками голос мог привести в смятение искушенных и закаленных реальными и «подковерными» боями мужчин, а ее отточенный прекрасным образованием ум анализировал и выдавал решения порой быстрее, чем хороший компьютер. «Царица Тамара». Она знала, как ее называют за спиной, и вновь улыбка чуть тронула уголки ее губ, этот титул ей в определенной мере льстил, в конце концов ничто человеческое ей было не чуждо.
Про ее личную жизнь никто ничего не знал. Последнее десятилетие ее практически не было, хотя, конечно, кое-что было, но это никак нельзя назвать личной жизнью – так, поддержание «здорового образа жизни». Результатом бесшабашной, как ей тогда казалось, «революционной» молодости был сын. Только она смогла остановиться и взять себя в руки, вовремя поняв, что разрушать намного проще, чем строить, и перед тем как «все до основания, а затем…», вначале нужно иметь четкий план действий и желательно базу для постройки чего-то нового и более совершенного. Сын – высокий, статный красавец и, что важнее всего для мужчин, весьма неглуп, причем очень неглуп. Его ожидало блестящее будущее, но он внезапно все бросил и, демонстративно хлопнув дверью, ушел, ничего не объясняя, и буквально растворился в каких-то непонятных друзьях, быстро влился в их субкультуру… и вовремя остановиться не смог. Да, наверное, она виновата. Как теперь модно говорить, у ребенка развился синдром «дефицита внимания». Но он уже был далеко не ребенок, а если подумать, она-то вообще росла без родителей… То есть родители, конечно, были, и весьма статусные. Но когда они не были заняты своей работой, то активно занимались выяснением отношений между собой, и им совершенно не хватало времени, а может, и желания заниматься единственной дочерью. Бабушка, в кружевах и вечно прибывающая в высоких романтических грезах, могла часами наизусть читать Пушкина, Лермонтова, Жуковского, Баратынского, Тютчева, Некрасова… Ах, русские поэты, ах, золотой век! С меньшей экзальтацией относилась к веку Серебряному, а уж современных и знать не хотела.
– Тамара Георгиевна, все готово, – на лице секретаря ни одна клеточка не дрогнула, когда он увидел «царицу Тамару», сидящую в позе ковбоя из дешевого вестерна.
– Спасибо, Леонид Александрович. У вас удивительная способность бесшумно появляться и исчезать, но главное, вы всегда это делаете вовремя.
– Позвольте расценить это как поощрение, – секретарь чуть склонил голову. – Самуил Аркадьевич уже выехал. Будет через сорок минут.
– Тогда потороплюсь, – убрав ноги со стола, она легко подхватилась из кресла.
– Если Самуил Аркадьевич приедет раньше?
– Пусть подождет. Меня сейчас, а тем более когда приедет Самуил Аркадьевич, ни с кем не соединять… только если позвонят из больницы…
Пожалуй, впервые за все годы своей службы он услышал, даже не услышал, а скорее почувствовал в ее голосе легкую нотку нетерпения и тут же беззвучно исчез, а она, подождав, когда за ним закроется дверь, вошла в свой персональный лифт, рассчитанный максимум на двух пассажиров, но, кроме нее и иногда Леонида Александровича, им никто и никогда не пользовался. В кабинете дверь лифта была замаскирована под секцию книжного шкафа, а в гараже, где была его конечная остановка, это были полки с инструментами. Но в кабине лифта была и вторая дверь, она располагалась напротив той, что открывалась в гараж, и когда распахивались ее створки, то пассажир утыкался носом в глухую бетонную стену с небольшой, почти незаметной трещиной – это был проем для электронного ключа. За этой фальшстеной, а в действительности бронированной дверью, в глухом, с абсолютной звукоизоляцией подвале находился ее персональный тир. О его
существовании не знал даже секретарь.
В единственной, коридорного типа комнате подвала стены и потолок
были представлены единым железобетонным монолитом, обшитым звукопоглощающими панелями. На стыке потолка со стенами по всему периметру тонкой линией располагались светодиодные светильники, а по углам находились небольшие вентиляционные окна, обеспечивающие мощную вытяжку. Только хозяйка знала, где здесь за одной из одинаковых серых плит спрятан сейф с оружием, самыми важными документами и так, по мелочи – наличные деньги в разной валюте, драгоценности. Сейфы у нее были и в кабинете, и в ее загородном доме, и в питерской квартире – где хранилось только то, что в любой момент должно было оказаться под рукой, кроме этого, были еще банки, и не только в России. Но здесь, в подвальном тире, была ее тайна тайн. Войдя в подвал, она подождала, когда за ней автоматически закроется сначала дверь лифта, затем и фальшстена с бронированной дверью, и только после этого подошла к небольшому столу из непрозрачного черного пластика и стали. Здесь в комнате это был единственный предмет мебели, на нем лежали звукоизолирующие наушники и ноутбук. Она включила компьютер и на небольшом экране полностью отобразилась панорама ее кабинета, воспроизведенная в настоящем времени. Камера работала безупречно. Затем, погладив рукой саму столешницу, она чуть подождала, когда из нее с тихим шелестом выдвинется тонкая и гладкая, как лист бумаги, пластинка из металлопластика. Хаотично, будто рисуя невидимые иероглифы, она поводила по нему сначала указательным пальцем правой руки, а затем левой. Раздавшийся тонкий зуммер сообщил ей, что сенсорный сканер сработал – сигнализация снята, и можно, обойдя стол, пройти вперед. Сделав определенное количество шагов, она остановилась у одной из стен, которая совершенно не отличалась от других, и осторожно погладила ее рукой. И здесь невидимый сканер считал отпечаток ее ладони, и стена, бесшумно отъехав в сторону, открыла большой, вмурованный сейф с максимально возможными системами защиты. Открыв главную дверь, а потом одну из второстепенных, она выбрала из нескольких лежащих в своих гнездах пистолетов тяжелый ПМ и две обоймы. Только закрыв сейф и вернув стену на место, Багрицкая надела наушники, специальные очки и, включив вентиляцию на усиленный режим, вставила первую обойму. Ей нравилось бывать здесь. Никто не видит и не слышит. Можно быть самой собой и не волноваться, что кто-то поймает в неловкий момент. Да и само оружие давало ощущение силы, надежности и защищенности. А еще это место помогало вести себя ровно в деловых переговорах любого уровня сложности и справляться со стрессовыми ситуациями, именно здесь она выплескивала всю бурю клокотавших внутри эмоций. Стоило только представить себя в тире, и тут же снижался накал страстей, а на пониженных тонах многое решалось быстрее и легче. В Японии на некоторых предприятиях приняты антистрессовые комнаты с чучелами, которые можно со всей силы бить руками, ногами и даже битой. Правда, в других странах это, кажется, не прижилось, там стрессы снимают психологи, психоаналитики. Но представить себя лежащей на диване и исповедующейся за деньги чужому человеку, при этом не имея никаких гарантий, что он за большую сумму или просто от скуки, чтобы поддержать разговор в компании, не выдаст все твое сокровенное, сопровождая это нелицеприятными комментариями, – нет, такой вариант даже не рассматривался. Если на миг допустить мысль, что этот психоаналитик даст обет молчания и, перефразируя Пушкина, «вырвет грешный свой язык», что ненамного внушает оптимизм – ведь он еще умеет писать. «Если тайну знают двое, значит, ее знают все». Тамара всегда помнила эти слова. Поэтому создание этой комнаты и монтаж сейфа было проведено за несколько лет до возведения самого здания. Сначала был залит фундамент, построен гараж и комната «Х», потом стройка была заморожена на несколько лет, и лишь после этого, уже другой строительной компанией было продолжено возведение огромного здания из стекла и бетона. А оружие – это другое дело. Спасибо отцу и его друзьям, страстным любителям охоты. Любовь к самой охоте они ей так и не привили, а вот фанатиком оружия сделали. Только об этом почти никто не знал. Отец был мастером спорта по стендовой стрельбе и блестяще владел не только гладкоствольным оружием, но и разного вида пистолетами. По малолетству Тамара не интересовалась, откуда у них столько оружия, а раз спросив, получила резкую отповедь, что не ее девичьего ума дела и еще один такой вопрос и вместо стрельбы она будет обучаться вышиванию гладью или крестиком – на выбор. Тогда ее это разозлило, но, промолчав в ответ, поставила перед собой цель обойти отца – и через полгода он признал ее лучшим стрелком. Отец всегда был скуп на слова, а тем более на похвалу и если что-то говорил, то это дорогого стоило. Она улыбнулась и нажала на курок, потом еще, еще и еще. Отстреляв вторую обойму, она посмотрела в бинокль. Все так, как она хотела: на мишени отверстиями от пуль обозначилось улыбающиеся лицо – ровный овал, в центре которого симметрично располагались два глаза, рот из пяти аккуратных дырок и широкий провал носа – туда, в одно и то же место, в десятку, вошли три пули подряд. Времени оставалась немного, а еще необходимо было до приезда адвоката принять душ и привести себя в порядок. Убрав на место оружие и включив сигнализацию, на лифте она поднялась наверх. Кроме кабинета у нее была небольшая комната, эдакое личное пространство для отдыха – «дамская» комната с прекрасно оборудованной душевой кабиной. Стоя под тугими струями воды, она мысленно продолжала подводить итоги.
Итак, начальник охраны утверждает, что вопрос с одним жизненно важным делом практически решен и можно начинать оформление документов. Этим займутся юристы, теперь второе. Второе, но не значит, что это дело менее серьезное. Она еще не волновалась, но то, что мысль о молчании «компьютерного гения» стала посещать ее чаще, это уже наводило на определенные размышления. Здесь возможно несколько вариантов: или он не гений, или он все же гений, но у нее в делах все так плохо, что он не решается открыть ей всю истину, или, наоборот, все настолько хорошо… что он не считает нужным спешить с очевидными, по его мнению, результатами. Последний вариант у нее вызывал наибольшие сомнения.
Когда по селектору приглушенный голос секретаря сообщил о прибытии адвоката, она уже, по-деловому собранная, сидела в кресле за кабинетным
столом.
– Просите, Леонид Александрович.
***
Коридоры, по которым они шли, были пусты, и звуки шагов гулким эхом отражались от старых кафельных плиток, так плотно подогнанных друг к другу, что они сливались в единое полотно, выстилающее полы и стены.
Женя шла чуть впереди на не сгибающихся ногах. Она все ускоряла шаг, и казалось, вот-вот побежит, а в гудящей голове крутилось: не верю. Этого просто не может быть, вот просто не может быть, и все. Когда же этот проклятый день закончится. У нее за всю жизнь не было столько проблем, нет ни проблем – настоящих катастроф, как за последние сутки.
– Я видела, что вы подъехали, и решила встретить.
Алина Арнольдовна без белого халата, растрепанная и с пунцовым от волнения лицом сейчас была совершенно не похожа на того опытного, уверенного в себе врача, которого так хорошо знала Женька. Сейчас она семенила мелкими шажками, всеми силами стараясь не отставать и побыстрее передать всю известную ей информацию.
– Женечка, тебя ждут в кабинете главного. Боже, это было так страшно. Ее нашли в малой операционной. Там лампу сняли с потолка и большой крюк остался… Санитарка пошла туда пол протереть… Я сама не видела, но, говорят, там на полу валялся список распределения на новые места работы, и будто она из-за этого…
Закончить Арнольдовна не успела. Они вошли в приемную главного врача. Здесь все было по-прежнему. Полукруглый стол, где все так же сидела Людочка, она же Люся – девица лет двадцати пяти с неестественно пухлыми
и всегда ярко накрашенными губами, любительница кофточек с отчаянно глубоким (почти до пупка) декольте и с постоянно презрительно-надменным выражением лица. Сейчас она была похожа на раскрашенного Арлекина, случайно попавшего на драматическое представление и не знающего, что ему делать в этом эпизоде. На бледно-сером лице дико смотрелась ярко красная помада и синяя подводка глаз. Люся нервно дернула головой в сторону кабинета главного, невнятно просипев что-то типа: «Вас там ждут».
В кабинете теснилось много народу, и в основном мужчины. Из женщин была Раиса Марковна и зареванная санитарка – баба Нюша, которая, видно, в сто первый раз повторяла свою историю нахождения Марины Владимировны. По страдающему лицу полицейского, пытавшегося что-то записывать, было понятно, кроме рвущих всем нервы всхлипываний и причитаний, что «она вошла, а она висит», ничего большего добиться не получалось.
В кабинете стоял стойкий аромат корвалола, валерианы и еще какой-то концентрированный мятный запах, ассоциирующийся с зубным порошком.
Главный сидел за своим столом и чем-то напоминал секретаршу, только без декольте и яркой помады, а вот цвет лица был один в один – бледно-серое, и выражение тревожно-испуганное. Евгении достаточно было одного взгляда, чтобы окончательно поверить в реальность происходящего.
– Лицкая Евгения Павловна, – тут же представил ее главный, и в его голосе прозвучало чувство определенного облегчения, – она родственница… очень какая-то дальняя родственница этой погибшей… ну этой, Кутузовой. Он и не подумал скрыть своего довольства, что наконец появился новый объект, представляющий для правоохранительных органов значительно больший интерес, чем он.
– Следователь, Ступицын Юрий Иванович, – представился невысокий мужчина, напоминающий крепенького, правда, чуть скособоченного грибка-боровичка. «Боровичок», даже не попытавшись приподняться из-за стола, еще
раз уточнил, видимо, для себя, – вы сестра Кутузовой Марины
Владимировны?
– Да. Она моя очень дальняя родственница. – Евгения решила, что
здесь не будет лишним если она внесет определенную ясность, и добавила: – Наши мамы, кажется, были в родстве, в каком-то очень дальнем родстве.
– У вас с собой есть какое-нибудь удостоверение личности? И кто это еще с вами?
– Это моя подруга, – передавая следователю свой паспорт, произнесла Евгения бесцветным голосом. – Ловгиз Дарья Александровна. А теперь, если вас не затруднит, кто-нибудь мне скажет, что здесь происходит?
В ее душе, в самом укромном уголке еще теплилась маленькая искорка надежды, что это ошибка. Ведь там маленький Мишка и парализованная тетя Нина… Боже! Пожалуйста… Пусть все происходящее окажется страшным сном или самой ужасной в мире ошибкой…
– Вашу сестру нашли мертвой в одной из малых операционных. Когда вы ее видели последний раз и о чем вы разговаривали?
Следователь говорил привычно, ровно, без каких-либо эмоций. Его не интересовали ее ответы, наверное, все знал заранее, но этого требовал протокол, и он неукоснительно следовал его правилам.
– Я была здесь где-то около двух, – Жене с трудом давалось каждое слово. Она предложила мне выпить кофе, но у нас не сложилось – я очень спешила. И потом мы с ней были не очень близки. Только я точно знаю – она не могла покончить жизнь самоубийством. У нее дома мать парализованная, и сыну всего четыре года. Она не могла их бросить…
– Ну, Евгения Павловна, в состоянии депрессии и не такие поступки совершают, но я не собираюсь спорить, – следователь захлопнул лежащую перед ним черную папку. – Последнее слово за экспертизой. Результаты мы сообщим. С матерью Марины Владимировны, я надеюсь, вы поговорите сами? Или нам позвонить. Хотя нам все равно надо ее допросить, возможно, она нам расскажет что-нибудь интересное о своей дочери…
– Нет. Пожалуйста, нет. Я постараюсь ее подготовить. Вы можете
отложить с ней разговор хотя бы на завтра?
– Нет. К сожалению, нет, – как-то невнятно промямлил Ступицын,
стараясь своим видом показать, как трудно дается ему подобное решение. – Но мы можем поехать к ней вместе, и я предоставлю вам возможность помочь ей перенести это известие, – от подобной «светлой» идеи у следователя явно улучшилось настроение.
– А сейчас я… могу увидеть Марину? – у Жени чуть сел голос, но, прокашлявшись, повторила: – Можно ее увидеть?
– Тело опознали главный врач и заведующая отделением (при этом главный и Раиса Марковна дружно кивнули), и его уже увезли, – произнесла молодая женщина в огромных очках и со стянутыми на затылке в «учительский» пучок волосами. Серый брючный костюм, в котором ей хотелось выглядеть солидней, только подчеркивал ее юность. Не поднимая головы от своего блокнота, она изредка зыркала глазами, вскидывая их над очками, и тут же вновь утыкалась в свои бумажки, продолжая что-то быстро записывать.
Марина и тело.
Женя никак не могла соединить эти два понятия в единое целое. Какая бы та ни была и какие сложные отношения между ними ни были, но она ее родственница, пусть и очень дальняя, но сестра. У нее, конечно же, были положительные стороны… Просто они с ней были разные и не старались найти точек соприкосновения…. Но родственников не выбирают…
– Я Степаниду вызвала, – зашептала Дашка ей на ухо. – Нам без нее никак.
Женя даже не заметила, как Дарья тихо выскользнула, а затем незаметно вернулась в кабинет, согласно кивнула. Да, именно Степанида поможет с тетей Ниной и даст грамотный совет, иначе им конец. Пусть не им, а вот ей уж точно.
– Вы говорили, что ее мать парализована, – уже выходя из кабинета, продолжал Ступицын, будто разговаривая сам с собой и, жестом пригласив их следовать за ним, первым вышел из кабинета. – Евгения Павловна, а кто же за матерью Кутузовой ухаживал, когда дочь была на работе? Ведь, я так понимаю, ваша сестра замужем не была?
– Соседка. То ли Мария Петровна, то ли Мария Ивановна… Точно не помню. Она в соседней квартире живет. Марина ей платила, а та присматривала за Ниной Федоровной, а иногда и за Мишкой. Хотя Мишка чаще со мной был… А мужа… Мужа у нее действительно не было…
Все это Женя рассказывала сутулой, серой своей обыденностью, спине.
– Не надрывайся так, – притормозила ее Дашка, – он уже все для себя решил.
Евгения, замолчав, согласно кивнула. Да, действительно, депрессия – очень удобный повод для самоубийства, и у Марины были для этого все основания: одинокая, с маленьким ребенком на руках, только что лишилась работы, а дома еще ждет парализованная мать. Очень удобная версия. Осталось только дождаться экспертизы, а там точно проблем не будет – кому нужна лишняя головная боль, и все, дело закрыто.
– У меня есть одна интересная мысль. Да не беги ты за ним так, – Дашка сильно дернула Евгению за руку. – Все равно без нас никуда не уедут. Помнишь утром этих двух «каскадеров», что останавливали нас на трассе? А один потом нас еще к Ленке отвез?
