Бобришины сказки

Мама чувствовала это освобождение на физическом уровне. Давление, которое её щитовидная железа испытывала, работая «за двоих», ослабло. Она ловила себя на мысли, что энергии стало больше, а тревожный фон, как утренний туман, рассеялся. Она сияла изнутри, и это было заметно всем.

Но тело, эта мудрая и сложная карта, напоминало ей и о нагрузках. Появились новые, странные спутники:

Судороги в икрах, хватающие среди ночи бугристой, нестерпимой болью. Она просыпалась, стиснув зубы, и её муж, чуткий страж, уже был на ногах. Без слов он брал её ногу в свои тёплые ладони, бережно, но уверенно разминал окаменевшую мышцу, растягивал носок на себя, шепча: «Дыши, счастье моё, отпускай. Это просто магний просит внимания». И боль отступала, растворяясь в его заботе.

Покалывания в пальцах, будто крошечные иголочки, и ощущение «мурашек» на коже. Это была плата за чудесное перераспределение крови, за то, что её главная река теперь устремлялась к центру вселенной – к Бобрише.

И вместо того чтобы тревожиться, она принимала эти сигналы. Все чаще ела курагу и бананы, зная, что это – пища для нервов и мышц. Пила магниевую воду. А по вечерам они с мужем совершали новый ритуал: возвращались к танцу. Не к бурному танго, а к плавным, медленным вальсам под тихую музыку в гостиной. Её животик, такой тяжёлый и значительный, был теперь между ними не помехой, а священным центром их кружения. Она чувствовала, как Бобриша затихает внутри, укачиваемый этим плавным движением, этим ритмом родительской любви.

А ещё они начали плавать. В бассейне, где вода принимала на себя благую тяжесть её тела, она чувствовала себя невесомой, свободной. И там, в тишине подводного мира, она ощущала, как Бобриша шевелится иначе – мягко, плавно, будто он уже разделял с ней эту стихию безвесия и покоя. Муж был всегда рядом, её опора и её берег.

И в одну из таких ночей, после дня, наполненного лёгким утомлением от судороги и глубоким миром от танца, она уснула – и ей приснился сон.

Ей снился не просто младенец. Ей снился мальчик. Лет трёх, с ясными, мудрыми глазами цвета грозового неба и пушистыми русыми волосами. Он стоял у реки, не бурной, а спокойной и ясной, и строил маленькую, но удивительно прочную плотину из камешков. Он обернулся, увидел её, и его лицо озарилось улыбкой, полной такого безмерного доверия и любви, что у неё наворачивались слёзы во сне. Он протянул к ней руку, и она знала – это он. Её Бобриша. Не таким, каким она носит его сейчас, а таким, каким он будет.

– А мне он снится уже много недель. Я вижу, как мы с ним строгаем доску. Как я объясняю ему названия звёзд. Я даже… – он запнулся, – я уже начал чертить эскиз колыбельки.Она проснулась с этим образом, горящим в сердце, и рассказала его мужу утром, за завтраком. Он долго молчал, глядя куда-то вдаль, а потом тихо сказал:– А мне он снится уже много недель. Я вижу, как мы с ним строгаем доски. Как я объясняю ему названия звёзд. Я даже… – он запнулся, – я уже начал чертить эскиз колыбельки.

Их взгляды встретились, и в них вспыхнуло понимание. Сны сходились, как два берега одной реки. Это была не фантазия. Это было видение, данное им свыше, обетование не только плоти, но и духа, личности, будущего.

В тот же день после работы он спустился в мастерскую. Звук пилы, запах свежей стружки и его спокойный, сосредоточенный свист наполнили дом. Он начал строить. Не просто мебель. Он строил гнездо для видения. Он обустраивал пространство для того мальчика с берега реки, который уже жил – и в тайне маминого чрева, и в ясности их общих снов.

Их дом вступил в новую фазу. Фазу творческого, радостного ожидания, где физические неудобства тонули в море совместного дела, танца, плавания и тихой уверенности: их Бобриша уже был с ними. Полностью. И в теле, и в духе.

Глава 29

В тишине, полной чуда

Тридцать семь сантиметров роста. Тысяча триста граммов весомого, почти зрелого бытия. Бобриша на двадцать девятой неделе был уже не гостем, а полноправным хозяином своего Чертога.

Пространство вокруг него, некогда бескрайнее, теперь стало уютно тесным. Его кожа разгладилась благодаря обильным запасам подкожного жира, став розовой и бархатистой. Пушковые волосы постепенно исчезали, как ненужный пух, а на голове в тёплой темноте упрямо росли и темнели первые волоски – будущая грива маленького льва, будущая шапка мудреца.

Его движения изменились. Буйные кувырки остались в прошлом. Теперь это были величавые, плавные движения: выпрямление упругой спинки, мощное вытягивание ножки, упирание головой в свод своего мира. Он занимал определённую позицию. И, подчиняясь закону тяготения и мудрости природы, чаще всего его голова – эта драгоценная сокровищница разума – устремлялась вниз, к выходу, к свету, к новой жизни. «Головное предлежание» – так называли это доктора. А Бодрый Глаз в Чертоге, сверяясь с чертежами, бормотал: «И поставил его выше всего, главою над всею» (Ефесянам 1:22). «Так и должно быть. Разум впереди. Мудрость ведёт».

Он часто моргал в темноте, широко раскрывая глаза, будто пытаясь разглядеть очертания того мира, что ждал его за стенами. И всё чаще он затихал, погружаясь в долгие периоды сосредоточенного покоя – возможно, слушая отголоски вечности или беседуя с Тем, Кто создал его здесь, в тайне.

Мамин мир достиг своих максимальных земных размеров. Матка давила на всё: рёбра, желудок, лёгкие, мочевой пузырь. Казалось бы, телу было от чего устать. Но мама дышала – глубоко и ровно – и в её дыхании не было тяжести.

Да, она чувствовала сигналы стеснённого пространства:

Изжога напоминала о себе после еды, словно маленький, безобидный огонёк под ложечкой.

Мочевой пузырь часто и настойчиво требовал внимания, днём и ночью.

Ложные позывы заставляли вставать понапрасну, и она лишь улыбалась этому обману чувств.

Но она не считала это страданием. Она видела в этом свидетельство того, что её священный сосуд полон, что Желанный Гость занял в нём почётное место. Она вспоминала слова апостола, которые стали её щитом: «Христос искупил нас от клятвы закона, сделавшись за нас клятвою… дабы нам получить обещанного Духа верой» (Галатам 3:13–14). Она твёрдо верила, что всякая клятва болезней, осложнений и страха была отменена на Кресте. Её удел – не клятва, а благословение. И даже эти мелкие неудобства были не проклятием, а физическим свидетельством близости чуда.

Поэтому она не боролась с телом, а благодарила его. Ела маленькими порциями, наслаждаясь каждым кусочком как изысканным даром. Пила чистую воду, представляя, как она омывает её и Бобришу. А частые походы в туалет превращала в минуты тихой молитвы или шутливого разговора с сыном: «Что, Бобриша, опять надавил на мамин резервуар? Строишь плотину?»

Её внутренний мир был полон творческого покоя. Пока отец в мастерской завершал колыбель – тот самый ковчег для их сна-видения – мама села за швейную машинку. Под её мерный стук, в унисон с сердечным ритмом Бобриши, она шила покрывало. Не простое, а из лоскутков, привезённых из разных мест их с мужем путешествий, подаренных бабушками. Каждый лоскуток был историей, обетованием, молитвой. «И всякое наказание в настоящее время кажется не радостью, а печалью; но после наученным через него доставляет мирный плод праведности» (Евреям 12:11). Эти «неудобства» беременности были тем воспитанием, которое приносило ей сейчас мирный плод – плод терпения, радости и абсолютного доверия.

Вечерами они снова танцевали. Теперь её живот, огромный и прекрасный, был между ними как живой алтарь. Они обнимались, и его руки чувствовали мощные, перекатывающиеся движения сына изнутри. Они смеялись, гадая, чем это он там так занят.

И когда ночью она просыпалась от толчка или позыва, она уже не ворочалась с тоской. Она клала руку на тот бок, где выпирала твёрдая спинка или пяточка Бобриши, и шептала:«Спи, мой богатырь. Мы с папой уже всё готовим. Твой мир ждёт тебя. А наш мир – это ты».

Она засыпала с лёгкой улыбкой, зная, что каждое её неудобство, каждый её глубокий вдох, каждый стук её сердца – это часть великой и благой симфонии созидания, в которой нет места страху, потому что её мелодия была написана кровью Агнца и звучала в вечности победной песнью жизни над смертью. Они были под защитой. Их путь был благословен.

Глава 30

Чаша, полная до краёв

Тридцать восемь сантиметров роста. Четырнадцать сотен граммов крепкой, живой силы. На тридцатой неделе Бобриша превратился из простого плода в настоящего атлета, готовящегося к главному испытанию – рождению.

Его движения в тесном пространстве утробы стали целенаправленными тренировками. Каждое движение – выпрямление спинки, напряжение ножек, сжатие кулачков – работало на укрепление мышц. Он готовился к важному моменту, когда придётся самостоятельно прокладывать путь в новый мир. «Благословен Господь, твердыня моя, научающий руки мои брани» (Псалом 143:1) – словно исполнял он это наставление.

Внутренние органы малыша работали слаженно, как отлаженный механизм:

Лёгкие активно готовились к первому вдоху, развивая альвеолы и накапливая сурфактант

Печень завершила формирование долек и готовилась к самостоятельной работе

Поджелудочная железа вырабатывала ферменты для будущей работы

Малыш активно заглатывал околоплодные воды, а почки фильтровали до полулитра жидкости в сутки. Весь его организм был готов к автономному существованию.

На этой неделе мама ушла в декретный отпуск – время перехода от мирской суеты к главному предназначению. Но для неё это стало не отдыхом, а временем творческого расцвета.

Пока Бобриша тренировал мышцы, мама погрузилась в творческий полёт. Её энергия била ключом:

С улыбкой изучала иллюстрации к "Сказкам Бобриши".

Создавала концепции развивающего пространства для детской и не только.

Разрабатывала эскизы авторского текстиля с бобровыми мотивами.

Проектировала будущее пространство, где каждая вещь будет рассказывать историю. Она начала несколько новых проектов, которые будут только усиливаться и множиться после прихода Бобриши.

Её тело подарило первый знак грядущего материнства – появление молозива. Этот драценный секрет стал символом готовности к кормлению. Гормоны малыша управляли её организмом, подготавливая к важнейшей миссии.

В это же самое время отец, подобно древнему зодчему, возводил свою интеллектуальную плотину – завершал и защищал научную диссертацию. Ночные бдения за книгами и чертежами стали его особым служением семье.

«Приложи сердце твое к учению, и уши твои – к словам знания» (Притчи 23:12) – эти слова стали его девизом в эти недели. Каждая глава его труда была не просто научным исследованием, а кирпичом в фундаменте будущего – будущего, где его сын сможет гордиться отцом-учёным, где знание станет наследием их рода.

Он работал с особым рвением, зная, что скоро всё его время будет принадлежать Бобрише. Его диссертация стала последним великим проектом "до", мостом между его прошлой жизнью исследователя и будущей жизнью отца-наставника.

Вечерами, возвращаясь из университета после очередной подготовки к защите, он первым делом клал ладонь на живот жены. И будто в награду за его труды, Бобриша отвечал особенно сильными, уверенными толчками – будто говорил: "Я здесь, папа. Я расту. И я жду тебя".

Мама, ощущавшая себя переполненной чашей, изливала творчество в дизайн детской. Отец, как мудрый строитель, возводил плотину знаний для будущего. А Бобриша внутри, их общее творение, готовился стать мостом между этими двумя мирами – миром красоты и миром мудрости.

Вечером на тридцатой неделе они сидели в почти готовой детской – она любовалась вышитым покрывалом с узорами в виде бобровых хаток, он показывал черновик автореферата. И в этот момент она положила руку на живот, где Бобриша совершал свои плавные, сильные кульбиты.

«Ты чувствуешь? – прошептала она, глядя на мужа. – Всё готово. Ты строишь свою плотину. Я наполняю наш дом красотой. А он… он объединяет всё это в одно целое».

Отец положил свою руку поверх её руки. «Моя защита – через неделю. Как раз к началу нашего нового общего дела».

В ответ они оба почувствовали не толчок, а долгое, мощное, утвердительное движение, будто спина сына выгибалась, подтверждая: да, время приходит.

Так завершалась двадцать девятая неделя – время, когда каждый член этой маленькой семьи, подобно талантливому строителю, создавал своё наследие: мама – пространство любви и красоты, отец – фундамент знаний и мудрости, а Бобриша, спокойный и разумный, уже сейчас объединял их в единую гармоничную реку, готовую принять его в свои воды.

Глава 31

Диалог творцов

Сорок сантиметров роста. Шестнадцать сотен граммов мудрости и силы. На тридцать первой неделе мир Бобриши стал не просто уютным – он стал осмысленным.

В его Башне-Мозге, этом сияющем городе нейронов, шла великая работа. Извилины углублялись, как русла будущих рек мысли, площадь коры полушарий росла, предоставляя пространство для великих замыслов. «Ибо кто познал ум Господень, чтобы мог судить его? А мы имеем ум Христов» (1 Коринфянам 2:16). Этот ум, этот уникальный рисунок извилин, закладывался сейчас, создавая неповторимый узор его будущей личности.

Его сон и бодрствование теперь подчинялись чёткому ритму. Но главное чудо было в его глазах. Они были почти всегда открыты. Он умел не просто моргать – он мог прищуриваться, жмуриться, широко распахивать веки. Когда на живот мамы падал яркий свет, он зажмуривался, демонстрируя совершенный роговичный рефлекс. Это было не просто рефлекторное движение. Это было первое эстетическое переживание – реакция на свет, на раздражение, на внешний мир, который он уже предвкушал.

Он не просто существовал. Он наблюдал внутренним зрением, готовясь увидеть внешнее.

Мама на этой неделе жила в состоянии, которое можно было назвать только благословенной творческой одержимостью. Прибавка в весе была, но она не чувствовала её грузом. Она не чувствовала ничего, что могло бы омрачить этот райский период. «Итак нет ныне никакого осуждения тем, которые во Христе Иисусе живут не по плоти, но по духу» (Римлянам 8:1). Она жила по духу – духу творчества и радости.

Все медицинские предостережения о возможных отёках, гестозе, осложнениях оставались для неё пустым звуком. Она твёрдо верила, что всякая болезнь и всякое проклятие были отменены на Кресте. Её удел – здоровье, сила и радость. И её тело подтверждало это каждый день. Она была свежа, легка и полна сил, как никогда.

Она была поглощена свободой творчества. Но это было не одинокое творчество. У неё появился соавтор, собеседник, сотворец – её Бобриша.

Весь её день теперь был сплошным диалогом:

За рабочим столом, создавая новые проекты интерьеров, она делилась с ним своими идеями: «Вот смотри, сынок, этот материал мягкий, как бархат. А этот – прохладный и честный, как утренний свет».

Разрабатывая дизайн детской комнаты, она описывала цвета и формы: «Этот синий – цвет твоего неба, глубокий и бесконечный. А этот золотой – цвет мёда в сотах, сладкий и тёплый».

Гуляя в парке, она останавливалась у каждого дерева, каждой травинки: «Слышишь, как ветер играет в листьях? Это земля поёт колыбельную. А видишь ту тучку? Она похожа на корабль, на котором плывут ангелы».

И он отвечал. Не только толчками. Маме казалось – нет, она знала – что он слушает. Когда она говорила о свете, он затихал, будто всматриваясь в свои внутренние образы. Когда она смеялась, он совершал плавное перекатывающееся движение, словно смеясь вместе с ней. Он был не пассивным слушателем, а активным участником этого совместного творения мира – мира, который они вместе наполняли смыслом, красками и любовью ещё до его рождения.

Отец в эти дни жил между двумя мирами: миром строгих формул своей диссертации и миром поэтичных диалогов жены с сыном. Его защита была уже на следующей неделе, и последние правки в автореферат он вносил под тихую, музыкальную речь мамы, доносившуюся из соседней комнаты.

Иногда он отрывался от текста, прислушивался и улыбался. Его научный труд о строительстве устойчивых систем был, по сути, тем же, чем занималась сейчас его жена: созданием надёжного, гармоничного мира для их сына. «Наставь юношу при начале пути его: он не уклонится от него, когда и состарится» (Притчи 22:6). Его диссертация была частью этого наставления – интеллектуальным наследием, которое Бобриша сможет взять в свой путь.

Вечером тридцать первой недели он пришёл домой с последним одобренным экземпляром работы. Мама встретила его на пороге детской – в платье, перепачканном красками, с сияющими глазами.

– Знаешь, – сказала она, беря его за руку и ведя к расписанной стене, – сегодня я рассказывала ему о море. О том, как оно бывает разным: то ласковым, то грозным. И он…

Её голос растворился в нежном поцелуе супруга.

Глава 32

Наказ повивальных бабок (факультативная)

На тридцать второй неделе с мамой Бобриши произошло нечто удивительное. Это был не обычный сон, а словно видение.

Она стояла на кухне, пытаясь достать банку с малиновым вареньем с верхней полки – непростая задача с большим животом. Внезапно она ощутила лёгкий сквозняк и аромат свежевыпеченного хлеба и высушенного чабреца. Оглянувшись, ахнула.

За кухонным столом, попивая чай из её любимых кружек, сидели две старушки. Одна – круглолицая, с добрыми морщинами вокруг глаз и знакомым прищуром. На ней был белый платок и вязаная кофта. Маме показалось, что она узнаёт её не внешне, а каким-то внутренним чувством. Это была её прабабушка Марфа, та самая, что воспитала десять детей в далёкой деревне и умела одним взглядом успокаивать любые конфликты.

Другая старушка была худой, с острым любопытным носом и яркими проницательными глазами. Её серебряные серьги мелодично позвякивали при каждом движении.

– Ах, доченька, не пугайся! – махнула рукой первая, похожая на прабабушку. Её голос звучал низко и тепло. – Мы ненадолго. Присаживайся, животик у тебя уже большой, не надо бегать.

– Шифра, перестань девочку мучить, – проворчала вторая старушка. – Видишь, ей даже присесть негде из-за пузика! Меня зовут Фуа. А это твоя родственница по духу. Заглянули мы по делу.

Выяснилось, что это были повивальные бабки, совсем не такие, какими их описывали в легендах. Они оказались энергичными, разговорчивыми и приятными.

– Послушай внимательно, – начала Шифра, отставляя чашку. – Мы многое повидали. Одни женщины рожают, будто идут на казнь – боятся и нервничают. Другие воспринимают это как важнейшую работу жизни, радуются и терпят. Какой хочешь стать?

– Она ведь и так знает, – вмешалась Фуа, доставая необычный деревянный инструмент, похожий на гибрид веретена и строительного уровня. – Судя по взгляду, читала о нас. Знает, что еврейские женщины умели сохранять спокойствие. Но дело не в силе мышц, а в правильном мышлении!

Старушки начали рассказывать свой «бабский наказ»:

Не слушай «египетское радио». «Будут тебе говорить: „Ох, бедняжечка, как тяжело!“ – передразнивала Фуа. – Молча кивни и переключись внутрь себя. Представь себя птицей. Вспомни счастливый день. Вообрази, что твоё тело – река, несущая драгоценный груз. Разве река жалуется на повороты? Нет, она течёт вперёд!»Наказ про «египетское радио»

Муж-опора. «Твой супруг обладает золотым сердцем, – указала Шифра. – Пусть говорит не „потерпи“, а „мы вместе, мы справимся“. Это лучше любого лекарства против боли! Страх одиночества страшнее боли».

Завет рода. Шифра оживилась: «Твоя сила идёт от меня! Я рожала десяток детей. Кричала не „ой-ой-ой“, а „помоги, Господи!“ и пела. Песни отвлекают от страха. Попробуй петь. Пусть малыш чувствует, что его ждут на праздник!»

Талисман-напоминалка. Фуа протянула идеально круглый деревянный шарик:– Держи. Когда сожмёшь его, вспомни: твоё тело – помощник. Доверься течению, как доверяешься реке. Страх лишает силы, доверие даёт уверенность.

В этот момент Бобриша внутри мамы активно зашевелился, словно соглашаясь со словами старушек. Его движения были спокойными и уверенными, будто он понимал каждое слово.

Шифра на прощание обняла будущую мать: – В тебе сила многих поколений. Ты справишься не потому, что обязана, а потому что способна.Старушки начали исчезать, как утренний туман.

– И съешь малиновое варенье после родов! Лучшего средства для молока нет! добавила звонким голосом Фуа.

Они исчезли. Мама осталась одна с тёплым шариком в руке. На столе стояли две пустые, но ещё горячие кружки. В воздухе чувствовалась поддержка мудрых бабушек.

Бобриша внутри тихо притих, словно впитывая все услышанные слова. Его спокойное присутствие давало маме дополнительную уверенность.

Она рассмеялась. Глупо? Волшебно? Неважно. Это было реально. Так же реально, как сильные, бодрые толчки Бобриши у неё под сердцем. Он будто говорил: «Слышь, мам? Всё будет отлично. И я тоже за варенье!».

С этого дня её уверенность стала не просто верой, а весёлой, непоколебимой уверенностью. Как у тех бабок, что знали: роды – это не трагедия, а самое обычное и самое великое чудо из всех, что умеет делать женщина. И подходить к нему надо не со страхом, а с мудрой, бодрой готовностью хорошей хозяйки, принимающей самого дорогого гостя.

Глава 33

Податливая глина и шелковая вода

Сорок два сантиметра ладного роста. Восемнадцать сотен граммов отборной, здоровой плоти. На тридцать второй неделе Бобриша был похож на упитанного, розовощёкого котёнка, свернувшегося в тёплом гнезде.

Морщинки на его личике окончательно разгладились, щёчки стали пухлыми, а волосы на голове – густыми и шелковистыми. Под его кожей, теперь нежно-розовой, а не красной, лежал ровный, драгоценный слой бурого жира – его личная, встроенная печка. «Это не просто жирок, – пояснял Бодрый Глаз. – Это твой термос, твой тёплый домик, который ты возьмёшь с собой в большой мир, где воздух прохладнее маминой крови».

А в его кровяном ручье происходило великое укрепление границ. Уровень его собственных иммуноглобулинов – крошечных белков-стражей – резко возрастал. В Чертоге Разума Бодрый Глаз и Беспечный Ус вместе вывешивали на стены щиты и знамёна. «Мы готовим крепость к открытию ворот! – восторженно кричал Беспечный Ус. – Скоро придут могучие союзники-антитела от мамы, но и наша собственная стража уже на посту!»

Он был почти готов. Почти созрел. И это знание наполняло его не тревогой, а спокойным, сосредоточенным ожиданием, как у мастера, который проверил последний инструмент перед началом великой работы.

Если бы кто-то рассказал маме о болях в спине, лобке или о «разболтанных» связках под действием релаксина, она бы лишь удивлённо подняла бровь. Её тело не «болело» и не «разбалтывалось». Оно – приобретало податливость. Как гончарная глина перед лепкой, как шелковая нить перед ткацким станком.

Она помнила наказ весёлых бабок: «Твоему телу надо доверять!» И она доверяла. Более того – она ему помогала.

Каждое утро начиналось не с чашки кофе, а с тихого часа в удобной позе. Она мягко подгибала ноги, садясь по-татарски на мягкий ковёр, расправляла спину ровно и клала руки на живот. Это было не упражнение, а беседа. «Доброе утро, Бобриша. Чувствуешь, как наши суставы отдыхают и раскрываются? Как таз находит своё самое мудрое положение? Это не боль. Это – любящая подготовка».

После «беседы» начинался ритуал масел. Миндальное, оливковое, с каплей розового – тёплыми ладонями она втирала их в кожу живота, бёдер, поясницы. «Вот видишь, – говорила она своему отражению и сыну внутри, – мы делаем кожу и мышцы эластичными, как лепестки. Чтобы всё растягивалось мягко и с радостью. «Как драгоценный елей на голове, стекающий на бороду, бороду Ааронову…» (Псалом 132:2). Мы – этот елей. Мы – это помазание».

Потом был бассейн. В воде она ощущала себя невесомой, сильной, свободной. Она не просто плавала – она танцевала в воде, совершая плавные, грациозные движения, представляя, как её таз, этот священный проход, мягко раскрывается, как цветок под солнцем. Бобриша в эти моменты затихал, будто прислушиваясь к новым, приятным ощущениям невесомости и плавности.

А по вечерам… по вечерам они с мужем танцевали. Медленно, нежно, под тихую музыку. Её огромный, прекрасный живот был между ними не помехой, а центром их вселенной. Муж, обнимая её, чувствовал, как под его ладонью перекатывается спинка сына в такт музыке. «Он учится ритму, – смеялась мама. – Наш маленький музыкант».

Она не носила бандаж. Её «бандажом» были сильные, тренированные мышцы и прямая, гордая осанка хозяйки, несущей драгоценный груз. Она спала на боку, обнимая специальную подушку, но это не было мучительным поиском позы. Это был сладкий, глубокий сон, в который она погружалась с благодарностью.