Бобришины сказки

«Я возлюбил её и взыскал от юности моей, и пожелал взять её в невесту себе, и стал влюблён в красоту её».

Он посмотрел на спящую жену. Она была той самой воплощённой Премудростью для него. Её интуиция, её дар превращать дом в крепость, а жизнь – в сказку, её несокрушимая вера… Она была его союзницей в этом великом строительстве. Отец – это не остров. Он – одна из двух несущих опор. И его сила – в умении слушать, доверять и беречь ту, что дала ему это благословение – быть отцом.

«Она есть дыхание силы Божией и чистое излияние славы Вседержителя… Она есть отблеск вечного света и чистое зеркало действия Божия».

Дыхание силы. Он вспомнил свои слова, сказанные сыну: «Ты – щит… ты – меч…». И теперь, в тишине, он спрашивал себя: «А готов ли я быть для него таким дыханием силы?». Готов ли он, когда придёт время, отпустить его в бой? Не спрятать за спину, а благословить идти? Это казалось неподъёмным. Любовь кричала: «Защити! Огради!». Но Премудрость шептала: «Научи. Вооружи. Отпусти».

И тогда, в самой глубине его смятения, родился тихий, но несокрушимый ответ. Он не должен быть совершенным. Он должен быть преданным.

Он мысленно начал возводить свою Внутреннюю Плотину. Не из страха или гордости, а из смирения и ответственности.

Седьмой столп – Любовь. Она – цемент, скрепляющий все остальные камни. Любовь, которая «долготерпит, милосердствует… не раздражается, всё переносит».Первый столп – Служение. Его жизнь отныне – не для себя. Она для них. Для жены. Для сына. Это не бремя, а высшая привилегия. Второй столп – Терпение. Как вода точит камень, так и он будет день за днём строить отношения, учить, наставлять, не ожидая сиюминутных плодов. Третий столп – Честность. Перед собой, перед Богом, перед сыном. Признавать свои ошибки. Не строить из себя непогрешимого идола. Четвёртый столп – Молитва. Его тихие беседы у окна должны стать постоянными. Ибо без помощи свыше это бремя не понести. Пятый столп – Труд. Он будет своими руками строить для них мир – не только метафорически, но и буквально. Колыбель, дом, благополучие. Шестой столп – Обучение. Он должен сам непрерывно учиться. Учиться любить. Учиться прощать. Учиться быть отцом.

Он глубоко вздохнул. Буря внутри утихла, сменившись миром и ясной, холодной решимостью, как у горной реки после ливня. Он подошёл к жене, поправил одеяло и положил руку на её живот.

«Я не знаю, как быть идеальным отцом, маленький мой, – прошептал он. – Но я научусь. Я буду тем берегом, о который будут разбиваться твои бури. И той рекой, что напоит тебя в твоей жажде. Я дал тебе своё благословение. А теперь… теперь я даю тебе и своё слово. Слово мужчины. Слово отца».

И в этот миг он почувствовал себя не просто мужем и будущим отцом. Он почувствовал себя Зодчим. Зодчим новой судьбы. И он знал, что с ним Премудрость, что «свет её неугасим», и этого света хватит, чтобы осветить путь его малышу.

Глава 15

Субботняя Песнь, или Ты – Место Моего Покоя

«Поднимись, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди! Вот, зима прошла; дождь миновал, перестал; цветы показались на земле…» (Песнь Песней 2:10-12)

Суббота. День, когда время замедляет свой бег, а воздух становится густым и терпким. Мама стояла посреди комнаты, и тишина вокруг была не пустой, а наполненной – словно сама вечность прислушивалась к биению её сердца и мерному стуку сердца Бобриши.

И в этой тишине к ней стали приходить слова. Не её слова. Слова из самой прекрасной Песни. Они ложились на душу, как роса на полевые цветы, омывая всю усталость, все тревоги, все следы былых битв.

Говорит Он:

«Ты превосходна, возлюбленная Моя, ты превосходна! Ты на всё смотришь глазами Духа». (4:1)

Она закрыла глаза, и по её щекам потекли слёзы. Не горькие, а от радости. Он видел её не той, кем она была, а той, кем Он её создал – чистой, прекрасной, мудрой.

«Ты особенная, неповторимая и несравненная ни с кем… ты одно целое со Мной». (2:2; 2:5)

В этих словах не было упрёка за прошлое, не было требований к будущему. Было лишь признание её ценности здесь и сейчас. Такой, какая она есть. Носительницей чуда.

«Вся ты превосходная, возлюбленная Моя, восстановлена по истине и совершенна». (4:7)

Она положила ладони на свой живот, на свой «виноградник» (8:12), который теперь приносил самый драгоценный плод. И почувствовала, как внутри всё наполняется тишиной и миром.

«С Тобою я всегда в безопасности, под надежной защитой, неуязвима, недосягаема для зла». (1:16)

Это была не метафора. Это была реальность. Она чувствовала это каждой клеточкой – Его защиту, Его покров над ней и над её Бобришей. Никакая тень, никакое немое проклятие не могло достать их здесь.

«Ты вся наполнена откровениями, сокрытыми от остальных… подобна сокрытому от всех источнику истины». (4:12)

Она улыбнулась. Её тело, её лоно, некогда бывшее «немой землёй», теперь и было тем самым сокрытым источником. Источником новой жизни, нового обетования.

«Ты приготовлена для распространения: плоды твои прекрасны, ты распространяешь благоухание и ароматы духа». (4:13)

Она думала не только о малышее. Она думала об этих сказках, о любви, что изливалась из неё, о мире, что она теперь несла в себе. Это и было её благоуханием.

«Твой источник живых вод соединен с неиссякаемыми водами, сходящими с небес». (4:15)

И это было главным. Она была не одинока. Её сила была не в ней самой. Она была соединена с Бесконечным Источником, Который обещал, что её воды никогда не иссякнут.

«Я вижу её поднимающуюся от пустыни её души, освобождающуюся от всего ветхого, старого, прошлого, окруженную любовью и заботой Творца, пропитанную Его благоуханием и помазанием». (3:6)

Она глубоко вздохнула. Зима действительно прошла. Дождь отчаяния прекратился. И в её душе, и в её теле цвели самые прекрасные цветы.

Говорит она, её душа в ответ:

«Я точно знаю, что дороже Его у меня никого нет. Он мой и только мой, а я принадлежу Ему, я Его любимая, Его сокровище, Его жемчужина». (2:16; 1:10)

«Я пришла в место покоя, наслаждения и изобилия плодов; Ты открылся мне и во мне – безграничный. Плодоносный и совершенный, каким Ты был изначально для меня». (8:5)

«Возлюбленный мой, всегда хочу видеть Тебя таким, каким Ты открылся мне: сверхъестественным, безграничным, совершенным, нежным и любящим во всей полноте!» (8:14)

Суббота тихо опускалась на землю, укутывая всё своим благословенным покрывалом. Мама стояла, озарённая изнутри. Она была Возлюбленной. Она была Невестой. Она была Матерью. И в этом тройном венце её предназначения она обрела наконец ту полную, совершенную радость, которую ничто не могло отнять.

И там, внутри, в потоке молока и мёда, Бобриша, омываемый этой субботней песнью, спал самым мирным сном. Сном желанного ребёнка желанной матери.

Глава 16

Хрясь (факультативная, впечатления старого Бобра)

Сначала звук – сухой, костяной. Потом уже боль, расползающаяся чёрной розой под черепом. И только потом – понимание. Это бревно. Тот самый ствол, выкорчеванный из почвы суеты и чужих советов: «Ибо будет время, когда здравого учения принимать не будут» (2 Тим. 4:3). Оно провернулось в ярости потока и ударило. По голове. По тому самому месту, где гнездилась тихая мысль: «Ужели нет плода? Неужели нет семени?.. и род пресёкся» (Числ. 17:12).

Свет погас. И зажёгся снова – но уже внутри. Искрами. Миллионы белых, острых искр высеклись в темноте его сознания от этого удара. И он увидел, как когда-то Авраам: «Посмотри на небо и сосчитай звёзды… столько будет у тебя потомков» (Быт. 15:5). Но в каждой вспышке было не безликое сияние – было лицо. Царь, чьи слова были «светильником ноге моей и светом стезе моей» (Пс. 118:105). Судья, чья праведность была острее меча. Дева, чья «ценность далеко выше жемчуга» (Прит. 31:10). Они смотрели на него. Молча. Не как на просителя. Как на отца. «Ибо и я был сын у отца моего, нежно любимый и единственный у матери моей» (Прит. 4:3). Звено в цепи, которую не разорвать.

Это была не молитва. Это было откровение. Удар выбил из него тоску и вбил ясность. Он понял: «Вот наследие от Господа: дети; награда от Него – плод чрева» (Пс. 126:3). Но наследие – не только плоть. Это – дух. Дело. Слово, которое «не возвращается… тщетным» (Ис. 55:11). Его спина, исчёрканная годами, была не сгорблена под грузом пустоты. Она была проложена для них.

Очнулся – закутанный в грубое, лоскутное одеяло. Пахло хлебом, молитвой и вечностью. Каждый лоскут – как страница родословия: «из них родились…» (Быт. 11:10-26). Его жизнь была не одинокой нитью, а частью этой ткани завета. И на тумбе, рядом, дымилась кружка. С одним словом: ДЕД. Хранитель. Передатчик. «Слушай, сын мой, наставление отца твоего и не отвергай завета матери твоей» (Прит. 1:8). Он пил. Горячее Слово проливалось внутрь, смывая последние осколки сомнения. «Как драгоценно… милосердие Твое, Боже! Сыны человеческие в тени крыл Твоих покойны» (Пс. 35:8).

Он брал в лапы свиток «Бобришиных сказок» и читал. О борьбе. О терпении, что «лучше храброго» (Прит. 16:32). И тогда ясность переросла в явность. Она заполнила его, как вода заполняет приготовленное русло. «И будет, как дождь… капля на землю» (Втор. 32:2). Боль от удара прошла. Осталась уверенность – твёрдая, как камень в основании Сиона. «Ибо никто не может положить другого основания, кроме положенного» (1 Кор. 3:11).

Он больше не слушал шёпот тоски. Он знал. «Надейся на Господа… и Он даст тебе прошения сердца твоего» (Пс. 36:4-5). Внуки будут. Потому что ему есть что передать. Не только навыки. А эту неувядающую славу – знание, что «милость Господня от века и до века к боящимся Его, и правда Его на сынах сынов» (Пс. 102:17).

И однажды, скоро, он почувствует на своей старой, иссечённой шрамами спине лёгкие, быстрые, неловкие хлопки. Маленькие лапки. Барабанящие в такт его сердцу. Кричащие: «Деда! Покажи!» И он поднимется, поправит на плечах одеяло-завет, возьмёт свою кружку ДЕД и поведёт их к воде. К плотине. К истории. «Расскажи сынам твоим… чтобы знали грядущие роды» (Пс. 77:6).

Удар случился не напрасно. Он пробил дыру в его одинокой твердыне – и впустил внутрь целое небо будущего. «Ибо кратковременное страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу» (2 Кор. 4:17).

Он ждёт. Не с тоской. С готовностью. Его спина уже согрета этим знанием. Она ждёт прикосновения лапок, которые докажут: петля разорвана. Обетование – живо. Наследие – течёт.

Глава 17

Когда открылись глазки-звёздочки или на семнадцатой неделе

В уютном Тёплом Домике-Маковке, который так старательно обустраивала мама, Бобриша рос не по дням, а по часам. Настала неделя, когда его мир перестал быть лишь ощущением тепла, вкуса и звуков. В его личике, таком похожем теперь на мамино и папино, проснулись крошечные мышцы.

Впервые он нахмурил бровки, будто раздумывая о чём-то важном. Впервые приоткрыл ротик, пробуя на вкус сон. А потом случилось самое волшебство: его веки, пушистые и нежные, дрогнули и приподнялись. Он открыл глазки! Мир вокруг был залит ровным, золотистым светом, льющимся сквозь стены Домика. Он тут же научился моргать, удивляясь новому чувству.

Его ушки, маленькие ракушки, которые раньше прятались у шеи, поднялись на своё настоящее место. Слышать ими он ещё не мог, но вдруг всей своей шёрсткой, каждой косточкой почувствовал знакомый, мощный стук. Это билось большое и доброе Сердце Хранительницы – мамы. Этот звук был не снаружи, а внутри него, частью его самого. Это был самый первый и самый главный ритм его вселенной.

А мама в это время, положив руку на округлившийся животик, впервые с такой ясностью почувствовала, что внутри не просто живёт чудо. Внутри живёт кто-то. Мудрый, спокойный и уже такой любознательный. Она пела ему песенку, и ей казалось, что он затихает, чтобы лучше слушать.

Глава 18

Незаметный моторчик и уроки дыхания

Бобриша становился сильнее. Его Чертог, как называл он свой мир, наполнялся новыми чудесами. Главным из них была Алая Роза, что неустанно билась в его груди – его собственное сердечко. На этой неделе вокруг Розы появилась сияющая, сложная сеть из золотых и серебряных нитей. Это была «проводящая система» – мудрый механизм, созданный по чертежам самого Бодрого Глаза. Его волшебство было в том, что Розе не нужны были команды из главной Башни-Мозга. Она билась сама, по своему внутреннему закону, данному свыше. «Так и должно быть, – думал Бобриша, засыпая под её стук. – Чтобы светить и греть даже тогда, когда весь остальной мир спит».

Ещё он учился дышать. Конечно, не воздухом, а живительной влагой, что окружала его. Его грудная клетка ритмично поднималась и опускалась, будто он раздувал меха для будущего большого костра. Это была важная тренировка. В его лёгких, похожих на самые нежные ветви ивы, уже сформировались крошечные пузырьки-бутоны, альвеолы. Они спали, плотно сомкнувшись, и ждали того великого мига, Первого Вдоха, который расправит их и наполнит ветром свободы.

Мама в это время чувствовала, как её собственное сердце иногда стучит чаще. «Это потому, что через нас с тобой течёт теперь больше жизни, Бобриша, – шептала она. – Мы делимся с тобой всем, даже ударами сердца».

Глава 19

Прокладывая скоростные пути

На восемнадцатой неделе в Чертоге Бобриши кипела особая работа. Его главная Башня-Мозг росла и хорошела, становясь похожей на самый сложный и прекрасный замок. Но мудрый Бодрый Глаз знал: замку нужны хорошие дороги.

По всем тропинкам-нервам, что вели от Башни к самым дальним закоулкам тела, теперь побежали гонцы-импульсы с невиданной скоростью! Всё потому, что каждое нервное волокно оделось в особый блестящий плащ – миелиновую оболочку. «Это как проложить гладкую, укатанную дорогу вместо тропы, – довольно бормотал Бодрый Глаз, сверяясь со своими чертежами. – Теперь сообщения будут доходить мгновенно!»

Это означало, что когда-нибудь, если Бобрише будет горячо, он мгновенно отдернёт лапку. Он будет способен на быстрые, точные движения, на молниеносную реакцию. Беспечный Ус, наблюдая за работой, уже сочинял поэму о «серебряных молниях», бегущих по телу героя.

А в это время мама впервые ощутила не просто движение, а самый настоящий привет. Лёгкий, едва уловимый толчок – будто пузырёк лопнул у неё внутри. Она замерла, а потом улыбнулась, и из глаз её покатились слёзы радости. Она положила ладонь на то место и прошептала: «Здравствуй, сынок. Я тебя чувствую».

Это был их первый, самый настоящий диалог без слов. Бобриша откликнулся. Он был здесь, и он всё чувствовал.

Глава 20

Тёплый меховой плащ и сокровища в сундуке

На девятнадцатой неделе Бобриша начал хорошеть и округляться. Пропорции его тельца стали гармоничными, он уже не выглядел как головастик, а был похож на крепкого, маленького бобрёнка. Под его кожей, нежной и тонкой, начал откладываться особый, волшебный жирок – бурый, как мех самого тёплого зимнего зверя.

«Это не простой жир, – объяснил Беспечный Ус, любуясь новой округлостью форм. – Это плащ-невидимка, плащ терморегуляции! Он согреет тебя в стужу и убережёт от зноя, когда ты выйдешь в большой мир». Бобриша был доволен. Он чувствовал себя укутанным в самую надёжную шубку.

А в тайниках его маленьких челюстей происходило двойное чудо. Под двадцатью жемчужинами молочных зубов, которые уже были спрятаны под дёснами, как в бархатных футлярах, закладывались новые, крепкие сокровища – зачатки коренных зубов! Они спали глубоким сном в особой зубной пластине, зная, что их время придёт нескоро, через много-много лет. Это был стратегический запас, фундамент на будущее, который с одобрения кивнувшей головой заложил предусмотрительный Бодрый Глаз.

Мама же чувствовала, как её животик растёт, и иногда её посещали странные, тянущие ощущения в боках. «Это просто связки, дорогая, – успокаивал её отец, обнимая. – Они растягиваются, чтобы нашему строителю было просторно. Он растёт!»

Глава 21

Половина пути и первая уборка

Двадцатая неделя! Великий рубеж. Половина сказочного пути от Тайны до Встречи была пройдена. Теперь рост Бобриши измеряли от макушки до пяточек, и был он славным, активным малышом.

Он вовсю тренировал свои мышцы: отталкивался от упругих стенок Домика, кувыркался, ловил лапками пуповину-лиану. Его мимика стала богатой – он мог хмуриться, зажмуриваться и даже… улыбаться. Да-да, самая настоящая, довольная улыбка освещала его личико.

Его кожа, хоть и оставалась тонкой, уже надёжно укрылась особой сыровидной смазкой. Особенно густо она ложилась в складочках. «Это и броня от потертостей, и целебный бальзам, – пояснял Бодрый Глаз. – А в день Великого Перехода она поможет тебе плавно скользить по родовым путям».

Но самое интересное творилось в его желудке и кишечнике. Он постоянно глотал небольшими глотками околоплодные воды. Это была не еда, а первая, важнейшая тренировка! Воды омывали его будущий пищевой тракт, заставляя его совершать волнообразные, сокращающие движения – перистальтику. А в глубине кишечника начал копиться тёмно-зелёный, клейкий первородный кал – меконий. Он состоял из всего, что попадало в воды: частичек старого эпителия, слизи. «Это прототип будущего пищеварения, – говорил Беспечный Ус. – Первая уборка территории перед праздником». Этот меконий выйдет на свет только после рождения, освободив место для настоящего, молочного пиршества.

Мама же, глядя на свой поднявшийся до пупка животик, понимала, что первая, самая трепетная половина пути пройдена. Иногда ей было трудно дышать, потому что растущий Домик подпирал лёгкие. Но это был верный знак: её Бобриша растёт, крепчает и готовится к главному путешествию – навстречу её объятиям. До встречи оставалась вторая, не менее чудесная половина сказки.

Глава 22

Земля, пьющая молоко, и Небо, полное звуков

В Чертоге Бобриши, что раскинулся в самом сердце Тёплого Домика, царило деятельное спокойствие. Он вырос! Целых двадцать пять сантиметров от макушки до пяточек, и весом он был уже с добрую спелую дыньку – около трёхсот-четырёхсот граммов. Он всё больше походил на того Бобришу, каким его рисовал Беспечный Ус на своих фресках, – разве что был ещё совсем юным строителем, с крупноватой для тела головой-мыслехранилищем.

Самым большим чудом этой недели стали его реснички и бровки. Они оформились, пушистые и тёмные, как крапинки угля на снегу. И он учился моргать! Его веки, будто бархатные шторки, то опускались, то взлетали, открывая взгляду мир, залитый ровным, золотистым сиянием его вселенной. «Чтобы видеть сны, надо уметь закрывать глаза, – философствовал Беспечный Ус. – А чтобы увидеть чудо – открывать».

Его кожа, некогда полупрозрачная, теперь уплотнилась и налилась телесным цветом. На ней появились милые перетяжечки – складочки на ручках, ножках, шейке. Это Бодрый Глаз с гордостью отмечал в своём свитке как «успешное накопление стратегического запаса – бурого жира». «Это не просто жирок, – объяснял он, – это твой личный, встроенный обогреватель. Самый тёплый меховой плащ, который будет согревать тебя в день Великого Исхода».

Что ему нравилось:

Движение, движение, движение! Его мир был его спортивным залом. Он кувыркался, отталкиваясь ножками от стенок-амортизаторов, делал сальто, ловил и отпускал пуповину. За день он мог десятки раз изменить своё положение: то плыл головкой вниз, как заправский ныряльщик, то укладывался поперёк, будто измеряя ширину своих владений. Эти шевеления были для него радостью бытия, песнью развивающихся мышц.

Концерты для одного слушателя. Его ушки, маленькие совершенные раковины, уловили новый уровень звуков. Раньше был лишь ритм маминого сердца и глухой гул её голоса. Теперь он начал различать музыку мира снаружи. Гулкий стук кастрюль, мелодию, льющуюся из колонок, папин бас, читающий сказку через стенку живота. Особенно он любил, когда мама напевала – тогда звук приходил к нему объёмный, вибрирующий, обволакивающий.

Вкусовые путешествия. На язычке у него созрели крошечные сосочки-дегустаторы. И теперь, глотая околоплодные воды, он ясно различал их вкус. Он морщился от лёгкой горчинки полезного отвара, затихал в блаженстве, когда воды становились сладковатыми после маминой овсянки с мёдом. Каждый приём пищи для мамы становился для него новой главой в «Книге Вкусов Мира».

Что было не очень:

Пока ничего! Его мир был идеален: тёплый, питающий, защищённый. Даже собственные сальто, от которых он иногда легонько ударялся о стенку, воспринимались как весёлая игра. Единственное «неудобство» – это когда мама неожиданно чихала или громко смеялась. Тогда вся его вселенная вздрагивала мощной, но короткой волной, заставляя его на секунду замирать в удивлении.

Мама стояла перед зеркалом, положив ладони на свой округлившийся, твёрдый живот. Он поднялся уже выше пупка, стал весомым и значительным. Прибавка в весе стала ощутимой, и это было закономерно: внутри неё рос могучий строитель, наращивающий мышцы и свой тёплый меховой запас.

Она чувствовала:

Силу жизни внутри. Шевеления Бобриши стали не просто «бабочками» или «пузырьками». Это были настоящие толчки, пинки, перекаты. Порой он будил её ночью, устраивая настоящие танцы. Она просыпалась от этого и улыбалась в темноте, кладя руку на место, где только что бушевала маленькая буря. «Не спится, строитель? Мечтаешь о плотинах?» – шептала она.

Зов земли. Её аппетит усилился. Тело, мудрое и требовательное, просило ресурсов не для одного, а для двоих. Ей хотелось сытной, добротной еды. И особенно – молока, творога, сыра. Это был не каприз, а глубокое, физиологичное знание: её Бобрише сейчас как никогда нужен кальций – тот самый белый камень, из которого возводятся крепкие стены, прочные каркасы будущих плотин.

Тихий зов предков. Она вспоминала слова свекрови о том, что «каждый ребёнок забирает у матери зуб». И теперь понимала это не как страшилку, а как напоминание о жертвенности земли, отдающей свои соки плоду. Чтобы её собственные зубки-жемчужины не стали хрупкими, не начали крошиться, она усердно «поливала» свою землю: пила витамины, ела творог с ягодами, добавляла в салат кунжут. Она была не просто сосудом, а плодородной нивой, сознательно отдающей лучшее своему желанному плоду.

Радость диалога. Она уже не просто чувствовала движения – она общалась. Когда включала любимую музыку, Бобриша затихал, будто прислушиваясь. Когда папа, прижавшись губами к животу, рассказывал о своём дне, внутри начиналось лёгкое, ритмичное постукивание – словно ответ: «Слышу, папа! Я здесь!». Они учились понимать друг друга на языке толчков, тишины и музыки.

Она смотрела на своё отражение, на женщину с сияющими глазами и тайной улыбкой, и благословляла этот момент. Её тело трудилось, отдавало, строило. Иногда было тяжело дышать, иногда тянуло связки в боках. Но это была святая усталость Зодчего, в чьих недрах возводился величайший памятник жизни – её сын. Зима прошла. Земля цвела. И в её сердце, и под сердцем пела одна песня – песнь растущей, желанной, благословенной жизни.

Глава 23

Россыпь звёзд и огонь под ложечкой

В Чертоге Бобриши свершилось великое таинство. Он подрос: теперь его рост от макушки до пяточек был почти с добрую линейку – около тридцати сантиметров, а вес приближался к целым пятистам граммам. Его облик менялся, приближаясь к совершенным пропорциям: большая голова-мыслительница уже не так резко выделялась на фоне крепчающего тельца, а ножки, прежде плотно прижатые, начали понемногу распрямляться, будто пробуя свою силу для будущих шагов.

Но главное чудо творилось в Башне-Мозге, в самой сердцевине его Чертога. Здесь кипела работа, сравнимая разве что с творением мира. Вес мозга за эти недели умножился в несколько раз! А Бодрый Глаз, сияя от благоговения, нанес на свою Карту Звёздного Неба последние, самые важные отметки.

«Свершилось, – объявил он Беспечному Усу, голос его дрожал от торжественности. – Полный набор. Все светильники зажжены. Каждый нейрон, каждая звёздочка разума, что будет сиять в нём всю жизнь, уже на своём месте».

И правда, если бы можно было заглянуть внутрь, то предстала бы картина ослепительной вселенной. Мириады крошечных, сияющих клеточек-нейронов – их число было теперь полным и неизменным на всю долгую жизнь. Они мерцали, как бессмертные звёзды, данные по милости Творца один раз и навсегда.

«Так сказано в древней Премудрости, – прошептал Бодрый Глаз, разворачивая рядом духовный свиток. – «Я, Премудрость… была при Нём художницею, и была радостью всякий день, веселясь пред лицом Его во всё время» (Притчи 8:30). Вот она, художница! Она вложила всю россыпь. Теперь наше дело – возводить мосты».