Бобришины сказки

И когда иногда её тело подавало какой-нибудь сигнал – лёгкое потягивание в боку, непривычное давление – она не пугалась. Она вспоминала смеющиеся лица Шифры и Фуа. «Ага, – думала она, поглаживая живот. – Это релаксин трудится. Спасибо тебе, гормон-помощник! Делай своё дело, размягчай, готовь путь. Мы тебе доверяем».

Она не готовилась к «родовой боли». Она готовилась к «родовой работе» – самой важной, самой естественной и самой благословенной работе в её жизни. И готовилась с радостью гимнастки, с благоговением жрицы и с мудрым спокойствием той прабабушки Марфы, что рожала в поле, напевая песни.

На тридцать второй неделе мама Бобриши не носила тяжесть. Она лелеяла зрелость. Она не боялась родов. Она предвкушала встречу. И каждый её день был наполнен не тревогой, а тихой, сияющей уверенностью: всё идёт так, как должно. Тело – мудро. Дух – силён. Малыш – готов. И их общий путь – благословен.

Глава 34

Смазанный якорь и сигнал к отплытию

Сорок четыре сантиметра отточенной формы. Девятнадцать сотен граммов готовности. На тридцать третьей неделе Бобриша завершил последние приготовления к Великому Переходу.

Его тело, некогда покрытое тонким пушком, теперь было гладким и плотным, как спелый плод. Под кожей, налившейся здоровым розовым румянцем, лежал солидный запас жира – его несгораемый запас на первые дни плавания в новом мире. А поверх этой прекрасной формы природа-художница нанесла последний, гениальный штрих – первородную смазку. Белая, нежная, как взбитые сливки, она покрывала его, особенно обильно ложась в складочках. «Это не грязь, – пояснял Бодрый Глаз, изучая её состав. – Это броня и смазка одновременно. Защита от трения и билет на гладкое скольжение. «Как росу Ермонскую, сходящую на горы Сионские…» (Псалом 132:3). Вот такая же благодатная роса».

Пространства для манёвров почти не осталось. Но его движения от этого не ослабели – они сосредоточились. Каждый толчок, каждый упор теперь был не исследованием, а тренировкой, проверкой связи. Его удары стали сильными, целенаправленными, скоординированными. Иногда он упирался пяткой точно под мамино ребро, будто отталкиваясь от берега, иногда – выпрямлял спину, проверяя её упругость.

И вот, в один из таких моментов глубокого, почти медитативного покоя, он получил сигнал. Не звуковой и не световой. Это был сигнал на клеточном уровне, тихий, как пульс вселенной. Сигнал, исходивший от самой мамы – от её безмятежного духа, от её тела, ставшего податливым и готовым. Сигнал гласил: «Путь готов. Скоро. Доверяйся течению».

Бобриша затих, вслушиваясь. И в его Чертоге Разума два светоча – Бодрый Глаз и Беспечный Ус – обменялись понимающим взглядом. Настало время свернуть чертежи и сложить краски. Начиналась подготовка к отплытию.

Живот мамы вознёсся на высоту в 34 сантиметра над ложем – целая маленькая горная гряда, носимая с достоинством. Она чувствовала, как её тело стало пространством предельной близости. Бобриша занимал теперь каждый уголок, и его движения были не шевелениями, а внутренними беседами полновластного хозяина.

Когда его пятка упиралась ей под ребро, она не морщилась. Она клала ладонь на это место и говорила: «Проверяешь опоры, строитель? Всё держит крепко». Когда он мощно выпрямлялся, растягивая её кожу, она чувствовала не боль, а силу жизни, бьющую изнутри, и смеялась: «Какой же ты у нас богатырь! Весь в папу!».

Да, её лёгкие иногда пели немного тише, освобождая место. Желудок вмещал теперь лишь маленькие, но изысканные порции – и она превращала это в ритуал дегустации, смакуя каждый кусочек. Частые визиты в туалет были не досадной помехой, а паузами для прислушивания, моментами, когда она могла в тишине почувствовать, как он переворачивается или зевает.

Её тело мудро адаптировалось. Она не приседала, а мягко опускалась, опираясь на мужа или стул. Она не наклонялась, а грациозно склонялась, как дерево под тяжестью спелых плодов. Её осанка была осанкой носительницы дара, а не ноши.

И каждый день она подтверждала полученный сигнал – сигнал готовности и доверия. Она плавала, и вода принимала её целиком, а Бобриша внутри затихал, будто вспоминая свое первое, безмятежное состояние. Она танцевала с мужем медленные танцы, и её живот, этот священный шар между ними, качался в такт музыке, укачивая сына к предстоящему пути.

– Ох, – выдохнула она с улыбкой. – Кажется, ты принимаешь стартовую позицию. Ложишься на самый быстрый поток.Однажды вечером, сидя в удобной позе и гладя живот, она почувствовала не толчок, а что-то новое: долгое, волнообразное, перекатывающее движение, будто Бобриша целиком развернулся, прижимаясь спиной к её передней стенке.

Муж, сидевший рядом и читавший, отложил книгу. – Он мне сегодня снился, – сказал он задумчиво. – Не младенцем. Мальчиком. Он стоял у плотины, которую мы только начинали строить, и показывал мне, куда положить следующее бревно. Так уверенно.

– Сигнал получен, – тихо произнесла мама, поглаживая круглый, твёрдый бок. – Всё идёт по плану. Самому лучшему плану.Они помолчали, слушая, как за окном шумит дождь, а внутри неё живёт и готовится их будущее.

Тридцать третья неделя подходила к концу. Она была неделей тихого сосредоточения, неделей, когда и корабль, и гавань замерли в преддверии отлива, который унесёт одного в открытое море, а другому позволит обнять наконец того, кого так долго носила под сердцем. Всё было готово. Оставалось лишь довериться мудрому течению.

Глава 35

Уроки чуткости

Сорок пять сантиметров безупречных пропорций. Две тысячи сто граммов отлаженной жизни. На тридцать четвёртой неделе Бобриша был точной копией того младенца, которого родители увидят через несколько недель. Его щёчки, благодаря постоянной практике сосания большого пальца, стали пухлыми и очаровательными. Каждый такой «тренировочный» глоток околоплодных вод был не просто рефлексом – это была серьёзная работа его внутреннего завода.

Его печень и поджелудочная железа, как добросовестные ученики, уже производили ферменты и желчь, готовясь к первому настоящему пиршеству – маминому молоку. Всё в нём было настроено и готово. Но теперь у него появилась новая, важная задача: стать учителем для своей мамы.

Именно на этой неделе мама впервые почувствовала нечто новое. Её живот, обычно такой ровный и твёрдый, вдруг сам по себе, без всякой команды с её стороны, напрягался, каменел, становился похожим на упругий шар, а через несколько секунд так же мягко отпускал. Это не было похоже на толчок Бобриши. Это было ощущение волны, идущей изнутри матки.

Первые пару раз это заставило её затаить дыхание. «Уже? Так скоро?» – мелькнула мысль. Но Бобриша, казалось, ждал именно этого момента. Как только матка расслаблялась, он тут же отвечал: не резким пинком, а лёгким, ритмичным постукиванием, будто говоря: «Всё в порядке, мама. Я здесь. Это не оно. Это – тренировка».

Так начались их уроки чуткости.

Урок первый: Нерегулярность. Одна «схватка» могла прийти утром, следующая – лишь вечером. Они были как пробные аккорды оркестра перед концертом – разные, нестройные, не собранные в мелодию. «Настоящий путь будет ритмичным, как стук сердца», – будто подсказывало ей материнское чутьё.

Урок второй: Изменчивость. Напряжение могло охватить весь живот, а могло лишь его верх или низ. Иногда оно было едва заметным, а иногда – довольно ощутимым. Но оно никогда не нарастало. Приходило, держалось и уходило, как приливная волна, не оставляя после себя усталости.

Урок третий: Управляемость. Мама замечала, что если она вставала и медленно проходилась по комнате, «каменение» отпускало. Если ложилась на бок и глубоко дышала – оно растворялось ещё быстрее. Эти схватки боялись покоя и движения – двух её главных союзников. Она шутила с мужем: «Наш Бобриша учит меня различать фальшь и истину. Фальшь боится жизни. А истина… она непоколебима».

– Да, – кивала мама, кладя его руку себе на живот, чтобы он тоже почувствовал это странное, мощное напряжение, а затем – бодрый толчок сына изнутри. – Это Брекстон-Хикс. Наш репетитор. Он готовит мой дом к большому событию, а меня – к тому, чтобы я узнала главное, когда оно придёт.Отец, наблюдая за этим, был её самым внимательным учеником. Он видел, как она замирает, прислушиваясь к себе, а затем с лёгкой улыбкой выдыхает. – Опять тренировка? – спрашивал он.

И она узнавала. Она научилась не бояться этих сигналов, а благодарить за них своё тело. «Спасибо, что учишься, что готовишься, что становишься мудрее», – думала она, чувствуя, как матка сжимается в очередной безболезненной пробе.

– Видишь? – улыбнулась она, обращаясь к нему и к самой себе. – Мы учимся. Я учусь слушать. Ты учишься готовиться. А наше тело учится работать. Всё идёт по плану. Самому лучшему плану.Вечером тридцать четвёртой недели она сидела, удобно устроившись, и читала вслух псалом: «Надейся на Господа и держись пути Его…» (Псалом 36:34). И в этот момент живот снова стал твёрдым. Она замолчала, положила книгу, положила руки на него и начала дышать – глубоко и спокойно. Через минуту напряжение спало. А Бобриша ответил не толчком, а плавным, медленным переворотом, будто разминаясь после хорошего урока.

Она больше не путала эти ощущения. Они стали для неё не предвестниками тревоги, а дружескими подмигиваниями от её собственной природы, говорящей: «Всё в порядке. Я в тонусе. Я помню о грядущем празднике. И ты – помни».

Так, через уроки ложных схваток, мама Бобриши постигала высшую мудрость – мудрость доверия. Доверия к телу, которое знает, что делает. Доверия к сыну, который ведёт её через эти невидимые тесты. И доверия к Тому, Кто записал все эти сложные, прекрасные процессы в самой первой Книге жизни задолго до её начала.

Глава 36

Полнота дыхания

Сорок семь сантиметров совершенной формы. Две тысячи триста граммов зрелой, сладкой тяжести. На тридцать пятой неделе Бобриша стал тем, кем ему и было назначено быть – цельным, завершённым созданием. Он занимал собой всю вселенную матки, свернувшись в мудрой, компактной позе: спинка округлилась, ручки и ножки прижались к телу, подбородок опустился на грудь. Он был похож на свернувшийся лист, хранящий в себе всю будущую пышность дерева.

Его тело, благодаря щедрому слою подкожного жира, стало идеально округлым, гладким, розовым. Первородная смазка, выполнив свою защитную миссию, начинала понемногу сходить, открывая миру нежную кожу. Даже его личико часто меняло выражение – он хмурился, морщился, будто обдумывая что-то важное. Ноготки на его пальчиках отросли так, что выступали за кончики, – его первые личные инструменты уже были готовы.

В нём не осталось ничего лишнего, незавершённого. Он был живым свитком, на котором был записан весь закон его развития, и последняя буква была нанесена. Теперь оставалось лишь ждать момента, когда свиток будет торжественно развёрнут для прочтения всему миру.

Высота матки достигла символических 35 сантиметров. Она поднялась так высоко, что уперлась в самые границы маминого тела – в диафрагму. Казалось бы, это должно было принести чувство стеснения, удушья. Но мама ощущала это иначе. Это была не нехватка воздуха. Это была полнота.

Её лёгкие, привыкшие к глубоким, вольным вдохам, теперь учились новому, экономному и глубокому ритму. Каждый вдох был чуть короче, но осознаннее. Каждый выдох – благодарностью за тот кислород, что они вдвоём с Бобришей делили пополам. Одышка при подъёме по лестнице была не мучением, а напоминанием: «Тише. Не спеши. Ты несешь целый мир. Мир заслуживает плавного шествия».

Она научилась дышать событием. Когда дыхание становилось поверхностным в покое, она не паниковала. Она меняла позу, садилась прямо, подкладывала подушки, клала руку на живот и начинала говорить с сыном. И странным образом, сосредоточившись на звуке своего голоса, на мысленном образе его розовых щёчек, она обнаруживала, что дышит ровнее и глубже. Бобриша в ответ совершал лёгкое движение, будто говоря: «Всё хорошо, мама. Я тут. Дыши со мной».

Она не сутулилась. Она носила свой живот, как царскую державу, с прямой спиной и высоко поднятой головой. Эта осанка не только помогала лёгким – она была её внутренним состоянием. «А надеющиеся на Господа обновятся в силе: поднимут крылья, как орлы, потекут – и не устанут, пойдут – и не утомятся» (Исаия 40:31). Она не утомлялась. Она извлекала силы из источника, который был глубже её собственных лёгких.

Вечерами, когда одышка могла стать чуть заметнее, её муж становился её живым ориентиром. Он садился рядом, и они начинали мечтать вслух. О том, как будут гулять втроём. Как Бобриша будет тыкать пальчиком в плотину на речке и спрашивать: «Папа, а это мы строили?». В эти минуты совместных грёз мама забывала о всяком стеснении. Её дух расправлял крылья, и тело следовало за ним.

Однажды, лёжа на боку и слушая, как муж читает вслух, она почувствовала, как Бобриша – уже большой, сильный – устроился совсем низко, будто прильнув головой к выходу из её таза. И в тот же миг ей стало дышаться чуточку легче. Совсем чуть-чуть. Как будто небольшая тяжесть сместилась, уступив место пространству.

Она перевела дух – полный, глубокий, благодарный – и улыбнулась.– Кажется, – прошептала она, – наш путешественник начинает собирать чемоданы. Он ищет самый лучший путь для старта.

Тридцать пятая неделя была неделей благодатной тесноты. Тесноты, в которой нет места чужому, где каждый квадратный сантиметр наполнен любовью, ожиданием и жизнью. Мама не задыхалась. Она была переполнена. Переполнена сыном, переполнена близостью чуда, переполнена тихой, спокойной уверенностью, что все эти физические «ограничения» – всего лишь внешние знаки внутренней, совершающейся полноты благословения. И что очень скоро эта полнота обретёт новую форму – форму первого крика, первого вздоха и первой, такой долгожданной, встречи глаза в глаза.

Глава 37

Стартовая позиция

Сорок восемь сантиметров от макушки до пяточек. Две с половиной тысячи граммов отборной, зрелой жизни. На тридцать шестой неделе Бобриша совершил свой последний великий манёвр в тёплых водах маминого мира. Подчиняясь неумолимому закону тяготения и высшей мудрости, он окончательно занял стартовую позицию.

Его тяжёлая, мудрая головка, вместилище всех будущих мыслей и откровений, неудержимо устремилась вниз – к выходу, к свету, к новому бытию. Спинкой он развернулся к маминому животу, личиком – к её позвоночнику, приняв самое безопасное и естественное затылочное предлежание. «Как поплавок, – с удовлетворением отметил Бодрый Глаз, – где груз разума всегда перевешивает. «Поставь меня, как печать, на сердце твое…» (Песнь Песней 8:6). Вот он и поставлен – к выходу, как печать на письмо, которое скоро будет доставлено».

Пространства для переворотов не осталось вовсе. Его движения теперь были похожи на внутренние приготовления могучего пловца перед заплывом: лёгкие постукивания, потягивания, проверка мышц. Он был собран, сосредоточен и абсолютно готов. Его Чертог Разума сиял тихим, ровным светом полной готовности.

Матка достигла своей наивысшей точки – 36 сантиметров, упершись в самое подножие рёбер. Казалось, тело достигло предела возможного растяжения. Но мама чувствовала не стеснение, а благодатное давление завершённости.

И в этот момент её организм включил тихие, могучие механизмы подготовки. В кровь хлынули гормоны-вестники – окситоцин и простагландины. Это был не химический сбой, а божественный прилив, мягкий и властный, перестраивавший всё её существо для главного события.

Она ощущала это на всех уровнях:

Тренировочные схватки участились и стали ощутимее. Но теперь она не просто распознавала их – она приветствовала. Каждое напряжение матки было не болью, а силовой репетицией, ласковым напоминанием: «Помни, я умею работать. Я помогу тебе вынести твоё сокровище в мир». Она ложилась на бок, дышала, и Бобриша изнутри отвечал лёгким движением, будто говоря: «Я тоже на репетиции, мама. Всё идёт по плану».

Учащённые позывы в туалет она называла «великим очищением перед праздником». Её тело, как мудрая хозяйка, освобождало пространство, выметало всё лишнее, чтобы ничто не мешало главному действию.

Более обильные слизистые выделения были для неё знаком того, что защитная печать на священном сосуде понемногу смягчается, готовясь в назначенный час отвориться.

Она не тревожилась. Она наблюдала за этими процессами с благоговейным интересом, как наблюдала бы за тем, как искусный мастер настраивает сложнейший инструмент перед концертом. «Ибо всякое творение Божие хорошо…» (1 Тимофею 4:4). И это творение её тела было прекрасно в своей филигранной, мудрой подготовке.

Отец в эти дни был её тихой скалой. Он видел, как иногда она замирает, прислушиваясь к новому, более сильному напряжению внутри. Он не спрашивал с тревогой: «Что, начинается?». Он подходил, клал руку ей на плечо или на живот и спокойно говорил: «Очередная тренировка. Наш богатырь готовится выйти на арену». Его присутствие и его уверенность были для неё лучшим спазмолитиком.

Глава 38

Беременная земля

Сорок девять сантиметров законченной гармонии. Две тысячи восемьсот граммов зрелой, сладкой тяжести. На тридцать седьмой неделе Бобриша стал идеальным отражением того новорождённого, каким он явится миру. Его черты отточены, хрящики носа и ушек упруги, как у лесного эльфа. Тело, щедро округлённое жировой тканью, дышало силой и готовностью. Первородная смазка покрывала его, как драгоценный лак, защищая и оберегая, а лануго почти сошло, оставив лишь мягкий пушок на плечах – последняя память о водном рае.

Его движения теперь были редки, но полны глубинного смысла. Каждое потягивание, каждый вдох грудной клеткой были не хаотичными, а подобны движениям спортсмена, мысленно повторяющего сложный элемент перед стартом. Он был собран, сосредоточен и абсолютно завершён. В Чертоге Разума царила священная тишина полной готовности. Бодрый Глаз отложил свитки, Беспечный Ус сложил кисти. Всё, что нужно было создать, – было создано. Теперь их дело было беречь и ждать.

На этой неделе с мамой начало происходить нечто удивительное и прекрасное. Её тело, послушное тихому велению гормонов, начало менять конфигурацию. Это были не просто физиологические процессы. Это было ощутимое преображение земли перед урожаем.

Однажды утром, встав с постели, она сделала глубокий вдох – и воздух свободно, полной грудью заполнил её лёгкие. Диафрагма, так долго стеснённая, расправилась с лёгким, радостным вздохом. Она подошла к зеркалу и увидела: живот изменил форму. Он не просто опустился – он «созрел», округлился внизу, как спелый плод, готовый оторваться от ветки. Давление на желудок исчезло, изжога отступила, словно её и не бывало.

«Ибо вот, я творю новое; ныне же оно явится; неужели вы и этого не хотите знать? Я проложу дорогу в степи, реки в пустыне» (Исаия 43:19). Дорога прокладывалась прямо в её теле. Она чувствовала, как Бобриша, этот драгоценный груз, оседает ниже, прижимаясь головкой к священному входу в малый таз. Это было не «давление», а благословенное утверждение на пороге.

Предвестники, о которых говорят врачи, были для неё не тревожными симптомами, а тихими, радостными вестниками:

Учащённое мочеиспускание она встречала с улыбкой: «Прочищаются пути, дорога должна быть свободна».

Новые ощущения в пояснице были не болью, а лёгким, тягучим теплом, будто связки и мышцы, как размягчённый воск, принимали новую, совершенную форму для предстоящего труда.

Тренировочные схватки стали чаще и ощутимее, но теперь они были похожи на волны, омывающие берег перед большим приливом. Она встречала каждую, кладя руку на живот, дыша и мысленно повторяя: «Спасибо. Работай. Я с тобой. Мы делаем общее дело».

Она не суетилась и не нервничала. Она наблюдала за этими переменами с благоговейным интересом учёного и нежностью матери. Её тело не «готовилось к испытанию». Оно расцветало в своей кульминационной фазе. Как пшеничный колос, налившийся зерном, клонится к земле, так и её тело склонялось к своему величайшему плодоношению.

– Нет, – улыбнулась мама, покрывая его руки своими. – Он уже на старте. Он занял свою позицию в самых вратах жизни. А моё тело… оно, как мудрая земля, уже пропахло, вспахано и жаждет отдать свой плод. Чувствуешь эту тишину? Это тишина полной готовности.Отец, видя эти перемены, однажды вечером обнял её сзади, положив ладони на её новый, опустившийся живот. – Он уже не там, где был, – тихо сказал он, чувствуя под руками твёрдую, низко расположенную головку сына.

Они стояли так, слушая, как за окном шумит вечерний ветер, предвещая смену погоды. Внутри неё тоже готовилась перемена – самая главная.

Тридцать седьмая неделя была неделей благословенного опускания. Неделей, когда тяжесть превратилась в зрелость, стеснение – в облегчение, а ожидание – в осязаемую, тихую уверенность. Скоро. Очень скоро. Но не сейчас. Сейчас нужно было просто быть – быть этой беременной землёй, этой готовой чашей, этим тёплым гнездом на самом краю чуда, и знать, что последний шаг будет сделан не от страха или боли, а от переполнившейся, могучей, любящей полноты жизни.

Глава 39

Врата Жизни

Пятьдесят сантиметров безупречного роста. Три тысячи граммов священной тяжести. На тридцать восьмой неделе в Бобрише завершилось всё. Последняя клетка заняла своё место, последний нейрон замкнул свою цепь, последняя капля сурфактанта освятила лёгочные сады. Он был абсолютно готов. Его дыхательные движения стали глубокими и ритмичными – не репетицией, а уже первой молитвой дыхания, тихо звучавшей в такт маминому сердцу.

К тридцать девятой неделе в нём совершилось последнее таинственное приготовление. Надпочечники, эти крошечные фабрики мужества, увеличились, наполняясь гормонами срочной благодати – адреналином и норадреналином. Это был не гормон страха, а напиток богатыря, который поможет ему в один миг перейти из мира воды в мир воздуха, из тишины – в шум, из темноты – в свет, не сломавшись, а воспрянув. Его органы чувств, отточенные до предела, жаждали впечатлений: глаза готовы были фокусироваться, уши – различать родные голоса, кожа – чувствовать первое, самое главное прикосновение «кожа к коже» к маминому животу.

А к сороковой неделе он, свернувшись в идеальную позу виноградной лозы, прижался головкой к самому истоку. Он был зерном в колосе, кораблём у причала, молитвой на устах. Он ждал. Не в тревоге. В тишине совершенной готовности.

На тридцать восьмой неделе мама почувствовала, как в её теле отворилась первая печать. Без боли, без страха – лишь как лёгкое, влажное освобождение. Отошла слизистая пробка – не «сгусток», а драгоценная печать, охранявшая святыню все эти месяцы. Она приняла это как знак: врата начинают открываться. С этого момента её мир стал чуть более сосредоточенным, тихим, охраняемым – купания прекратились, но в сердце воцарилась ясность.

И тут на неё снизошёл «синдром гнездования». Но это был не гормональный хаос. Это было священное наитие Хозяйки. Её руки, будто движимые древней мудростью, жаждали действия. Она с нежностью переглаживала уже сто раз выглаженные пелёнки, расставляла книги на полке в детской, приносила домой букеты полевых цветов. Она не суетилась. Она благословляла пространство, готовя его к Пришельцу. Это был её способ сказать: «Всё готово, сынок. Твой дом ждёт тебя».

К сороковой неделе все предвестники слились в одно ощущение полной, зрелой готовности. Тянущие ощущения в пояснице были не болью, а тихим гулом земли перед землетрясением жизни. Учащённые позывы – очищением храма перед праздником. Опустившийся живот даровал лёгкость дыхания, словно само тело вздыхало в предвкушении: «Скоро. Скоро я смогу обнять то, что так долго носило».

И вот настал день, когда она проснулась от ощущения, знакомого и одновременно совершенно нового. Это были не тренировочные волны. Это был РИТМ. Ровный, как биение сердца, нарастающий, как прилив. Настоящие схватки. Они начинались не со страха, а с глубокого, спокойного узнавания. «Да, – подумала она, положив руку на каменеющий живот. – Это Оно. Наше время пришло».

Она разбудила мужа не криком, а тихим прикосновением. Его глаза, мгновенно открывшиеся, были полны не паники, а сосредоточенной ясности. Он взял её руку, и они несколько минут просто молчали, слушая этот новый ритм её тела, чувствуя, как их Бобриша затих внутри, собираясь с силами для своего Великого Исхода.

– Помнишь, – тихо сказала мама, – что сказали повитухи? «Ты рожаешь в силе Сиона, а не в страхе Египта». Я помню.

– И я помню, – ответил отец, уже вставая. – Наша вера приготовила этот путь. Наше согласие проложило его. А теперь наша любовь пройдёт по нему.