скачать книгу бесплатно
Я решил довериться Юсуфу и отослал Татьяну обратно в гостиницу.
Мы с Юсуфом преодолели узкие лестничные марши и оказались в длинной комнате. Окна были застеклены причудливыми витражами, сквозь которые пробивался дымчатый солнечный свет. Вдоль стен стояли дивные кушетки резного дерева – очень низкие, с большим количеством подушек. На беленых стенах висели гравюры с видами Ходейды, портрет старого сайда, лист пергамента с арабской вязью, вставленный в рамку. Рядом с кушетками стояли металлические плевательницы и кальяны, разноцветные трубки от них висели по стенам, как шланги в хозяйственном магазине. На низких столах лежали бутерброды, бисквиты, печенье, изюм, фисташки, стояли чашки для чая.
Из окон открывался великолепный вид на море. Звучала тихая арабская музыка.
Вошел араб, который, наверно, и был Насером аль-Айни. Лицо обрамлено аккуратно постриженной седой бородой, ухоженные руки, на правом мизинце серебряный перстень с большим красным камнем. За ним шла группа «придворных».
Все расположились на диванах. Я сунул под локоть подушку, чтобы чувствовать себя увереннее. Потом, подражая остальным, принялся смело отщипывать от веток листочки и засовывать их себе в рот. Кат не имел никакого запаха, а на вкус был сильно горьковат. Пожевав, я стал пропихивать его языком за щеку. Оказывается, не за ту щеку. Юсуф наклонился ко мне и, коверкая английские слова, прошептал:
– Листочки обрывать правой рукой и засовывать за левую щеку. Не глотать листья, сглатывать слюну.
Компания поддерживала довольно бойкий разговор. Никто, казалось, не ждал прихода кайфа.
Я смотрел в окно. Подо мной плескалось Красное море, а за дымкой горизонта угадывались Камаранские острова. Я почему-то вспомнил, что настоящие мангровые заросли можно увидеть только там. Хочу туда. К черту все эти дела и разговоры.
Наконец Насер аль-Айни обратился ко мне:
«Я все знаю. Час назад я получил копию коносамента на весь груз. Но это фальшивка. Я знаю, что на пароходе не только российские джипы, но и контрабандное оружие. В ящиках для запчастей. Это личный бизнес… как его, – аль-Айни обратился к кому-то, выполняющему обязанности секретаря, – …да, его зовут Жорж Доде, он работает в вашей фирме и давно снабжает оружием южан. Мы прекращаем это. Я веду честный бизнес. И куплю это оружие. Всю партию. Там его не так много. Куплю для армии северян. Цена известна. Торговаться не буду. Если вы не согласны, то оружие конфискуют. Могу купить и ваши джипы. После того как мы раздавим этих проходимцев с Юга, я их выгодно перепродам. Назовите цену. Правильную цену. И еще. Мне не удалось выяснить, откуда оружие. Поэтому предлагаю сделать так. За оружие я плачу наличными. Деньги положим в банковский сейф. Если объявится владелец, посмотрим, что он скажет. Если скажет правильно, вместе откроем сейф и отдадим деньги. Если не объявится или скажет не то что надо, поделим деньги пополам. За автомобили плачу официально, по бумагам, деньги можете переводить куда угодно. По рукам?»
Я прямо опешил от ясности его мысли. Стараясь не улыбаться, я попросил разрешения позвонить в Ригу. Через пять минут, глотая горькую слюну, я уже говорил с Борисом. Он сразу все понял.
«Продавай, продавай все. За любую цену. Нет, не за любую! Эта партия «нив» стоит девятьсот тысяч долларов на ФОБе. Без дураков. Из этого и исходи. Оружие меня не интересует. Сколько дадут, столько дадут. Но смотри, чтобы вся сумма была проставлена в договоре. Иначе нас с тобой потом повесят за яйца. Если владелец оружия не объявится, то четверть от половины суммы – твоя. Но этот сукин сын, несомненно, объявится, – я представил, как Боря ерошит свои жидкие волосы кончиком трубки. – К черту! Пусть с ним разбирается аль-Айни. Твоя задача разыскать Жору. Да-а, как это мне сразу не пришло в голову! Может быть, Жора уже оплатил груз. Тогда вообще ладушки. Мы его обдерем как липку. Хотя, вряд ли. Он беден как церковная крыса. У него, скорее всего, «боковик». Деньги за «Нивы» переведи на мой кипрский счет. Если все пройдет хорошо, можешь дня три поваляться где-нибудь на пляже. Потом отправляйся в Аден и поруководи офисом. Я все время на связи. Все!»
С ценой на «нивы» аль-Айни сразу согласился. На остальные формальности потребовалось не более двадцати минут.
Размашисто подписывая договор, аль-Айни сказал: «Надеюсь, вы понимаете, что эту бумагу без надобности не надо никому показывать?» Я всем своим видом дал ему понять, что все понимаю. Аль-Айни о чем-то поговорил со своим секретарем и снова повернулся ко мне: «В пять часов идите в банк и ждите подтверждение о переводе денег. Потом мы вместе положим наличность в банковский сейф. В шесть, когда стемнеет, езжайте в порт и следите за выгрузкой. А утром уезжайте на Юг. Лучше всего на машине. Хайдар сказал, что у вас хорошие документы. Проскочите. Старую границу, по моим сведениям, закроют только на следующей неделе. Когда прибудете на место, сразу сообщите свои координаты. Если с вами что-нибудь случится, я открою сейф и без вас. Но лучше сообщите пароль еще кому-нибудь и дайте ему мои координаты. Теперь отдыхаем».
Довольный собой, я посмотрел на себя в начищенный до блеска кофейник. Левая щека с комком ката раздута, морщинки на лице разбежались в разные стороны. Черт знает что! Но худшее было еще впереди.
Через десять минут я ощутил резкую головную боль. Меня мутило. Я ерзал и обливался потом. Всем остальным, видимо, было хорошо. Я встал, вышел в коридор и прислонился лбом к оконному стеклу, ища прохладу. Но это было не стекло, а тончайший алебастр. От него мне стало совсем плохо.
Юсуф посмотрел на меня и всплеснул руками: «Аллах керим!»[12 - Боже милостивый! (араб.).] В туалете я с облегчением выплюнул ненавистный комок в унитаз.
Попрощавшись с аль-Айни, я вышел на воздух и, покачиваясь, пошел в гостиницу. По дороге Юсуф настойчиво предлагал мне выпить крепкого чаю. А как же! Без чая никак нельзя! Отделавшись от него в нижнем вестибюле гостиницы, я пошел к себе в номер и выпил два стакана джина. Минут через десять мне стало намного лучше. Еще через минуту я позвонил в сервисную службу гостиницы и попросил арендовать для меня лучший джип, который только есть в городе.
В банке все прошло нормально. Татьяна была на высоте: все бумаги оказались в полном порядке. И я отправился в порт.
Парковаться пришлось на пустыре рядом с длинным приземистым ангаром. Дорога уходила дальше, к ней то тут, то там прижимались непритязательные домишки из песчаника. Никаких условий для разгрузки парохода не было. На причале стоял всего одни портовый кран, а о причал бились два больших плота и два баркаса.
Меня уже ждал начальник порта и чисто выбритый молодой человек, который представился «вторым помощником заместителя регионального администратора». Потом подошли люди от аль-Айни.
Мы сели на один из баркасов, доплыли до парохода и поднялись на палубу.
К девяти часам вечера сортировка груза была закончена. Плоты пришвартовались к борту парохода, и началась разгрузка. Со стрелы пароходного крана опускались стальные тросы, из чрева трюма вытаскивались автомобили и плавно ложились на плоты. Там их надежно закрепляли и оттаскивали к берегу. Потом пришла очередь ящиков с оружием. На берегу автомобили откатывали своим ходом в большой ангар, а ящики портовым краном перегружали на трайлеры, и они уходили в темноту. Все делалось очень слаженно и быстро.
После разгрузки аль-Айни ждал меня в какой-то забегаловке недалеко от порта. Он жевал галеты, запивая их кефиром, и читал Коран.
Было четыре часа утра. Половина рыбацких лодок уже отчалила от пирса, другие вот-вот собирались это сделать.
В мою честь накрыли стол газетой, разыскали ложку и подали все, что осталось с вечера: рис с козлятиной, тарелка овощей, лаваш и горячий сладкий чай с кардамоном. Аль-Айни говорил о предстоящей войне с Югом и о том, как, кстати, подвернулась эта партия с оружием. Но я не чувствовал за собой никакой вины.
В девять часов меня разбудил шум за окном. На площади возле гостиницы собралась толпа. Голоса то затихали, то раздавались с новой силой, сливаясь в сплошную, давящую массу. Перекрывая шум толпы, что-то кричали до зубов вооруженные люди.
Я позвонил Татьяне и попросил выяснить, что происходит. Через минуту она сообщила мне, что в город вошли отряды бедуинов, требуя от правительства разобраться с бунтовщиками на Юге.
Спустившись вниз, я встал недалеко от толпы. Ее энергетика и запах вызвали во мне приступ тошноты. Слава Аллаху, что это была уже не моя война.
Подошла Татьяна и перевела мне хриплые выкрики бедуинов. Южан обвиняли в вероломной попытке развалить страну. Озлобление нарастало. На южан насылали неслыханные кары. Но один из ораторов напомнил, что не надо хвалиться тем, что, с позволения Аллаха, еще предстоит сделать.
Мы вернулись в гостиницу. Татьяна сказала, что они с Юсуфом едут в Сану по семейным делам ее мужа, оттуда она вернется в Аден самолетом. С Борисом все согласовано. Я сказал, что границу между Севером и Югом скоро закроют и тогда надо будет добираться в Аден через Оман.
Ко входу гостиницы подогнали арендованный мною джип. Я погонял по городу, проверяя его ходовые качества. Все было более или менее. Я расплатился, забросил в джип вещи, воду и поехал туда, где меня ждали прозрачные отмели Аравийского моря.
Чтобы избавиться от слежки, я решил ехать не по шоссе Ходейда – Таиз, а по плохенькой дороге вдоль Красного моря. Согласно путеводителю, эта дорога должна была проходить вдоль череды живописных пляжей и кемпингов. Но ничего такого не было. Дорога вилась по совершенно дикой местности. Небольшие деревеньки, рыбацкие причалы и всего один серый от скуки городишко с длинным одноэтажным зданием непонятного назначения, вездесущими лавками и помойками на въезде и выезде. Уныние и тоска. Видимость жизни поддерживали только неунывающие кофейни.
Вскоре началась настоящая дикая пустыня, от далеких гор до самого моря. Это была Южная Тихама, «берег смерти». Песок и море. Высохшие русла рек и сильный привкус опасности.
В этом месте йеменские племена никогда не спускаются с гор к морю без крайней необходимости.
Я ехал и думал, что жизнь здесь скучна, как и эти сухие холмы. Но скучная жизнь намного длиннее. Нет никаких терзающих душу событий, пустых разговоров. Только давно забытые смыслы и печальное сострадание ко всему.
Время шло, дорога была совершенно пуста. У небольшого залива я остановил машину и пошел к морю.
Единственным признаком цивилизации оказался небольшой кемпинг. Широкий пляж с девственно чистым коралловым песком. Изумрудного цвета вода, покрытая рябью на мелководье.
Я огляделся по сторонам. Никого. Только голодные чайки кружили над моей головой в ожидании подачки. Я был здесь единственным постояльцем.
Путь к морю преградили виноградные арки, поддерживаемые проволочными сетками. Все это немного напоминало Италию, вернее, почти Италию, как в стихотворении Катаева:
«Почти Италия, кривой маслины ствол, и море, ровное как стол».
Я побродил по мелководью, а потом сел между двух дюн. Мерцающее море. Легкий бриз. Солнце в пальмовых листьях. Следы от моих мокрых ступней, быстро высыхающие на горячем песке.
Теперь мне было начхать и на Латвию, и на Союз: ничто больше не имело значения. Какое мне дело до них до всех, а им до меня? Хотелось только одного: сидеть неподвижно и глядеть в никуда. Когда оказываешься на пути древних караванов или среди руин, которым уже несколько тысяч лет, то многие вещи, которые тебе казались очень важными, превращаются в ничто.
Пустыня лечит. И в первую очередь очищает от надежд, которые, как я уже понял, оставляют в душе огромные пустоты. Что-то такое об отсутствии надежд говорил Камю. Но я не мог вспомнить, что именно.
Море сверкало, отбрасывая трепетные блики на скалистые берега дальних островков. Облака, быстро увлекаемые ветром к горизонту, образовывали сияющие диковинные массы.
Цыганка как-то нагадала мне, что первую половину жизни я буду бороться с комплексами, а вторую половину – с последствиями своей победы над ними. Комплексы я одолел. Осталось лишь подождать продолжения сериала.
Я лег на спину и заложил руки за голову. Как там, у Артюра Рембо? Что-то о море и поэзии. Ах да, вспомнил: «Он был омыт поэзией морей». В точку!
Как говорят на Востоке, факт бытия становится постоянным источником радости, а радость – ничем не нарушаемым покоем. Мир реален только тогда, когда ни ему, ни мне ничего не надо.
Я закрыл глаза и поддался ласковому обаянию покоя. Время бесшумно скользило мимо меня. За спиной три тысячи лет. Впереди вечность. Из сонных глубин пришла блаженная спутанность мысли и светлая, тихая радость.
Все хорошо, все очень хорошо.
Мне приснилось последнее школьное лето. Мы с друзьями лениво валяемся на песке рядом с включенным транзистором и ящиком пива, наблюдая за женщинами, которые загорали голышом. Казалось, все это может продолжаться бесконечно.
Но пора было просыпаться. Я услышал истошный крик чаек и хлопанье крыльев. Они приземлялись на воду рядом со мной и вперевалочку подходили ко мне без страха, элегантно, как официанты, предлагающие карту вин.
Помотав головой, я сел и стер ладонью слюну со щеки. Мой сон разума больше не рождал чудовищ. И это главное.
У моей машины стояли двое: бедуин в широченной рубахе с калашниковым в руках и офицер регулярной армии Севера в полной выкладке. Мою сонливость как рукой сняло.
Я стряхнул с одежды песок и направился к своей машине.
«Селям алейкум![13 - Мир вам! (араб.).] Белад-эр-Рум?»[14 - Европа? (араб.).] Я кивнул. «Инглис, немей?» Я отрицательно махнул головой: «Нет, русский», – и протянул разрешение на проезд. Они долго разглядывали документ, недоверчиво качая головой. «Машалла!»[15 - Междометие, выражающее восторг или удивление (араб.).] Я закрепил произведенное впечатление арабской мудростью: «Пустыня принадлежит всем». Офицер улыбнулся. «Надеюсь, вы не будете больше помогать этим проходимцам с Юга». Я улыбнулся ему в ответ: «Нет. Нас больше не интересуют чужие дела». Бедуин посмотрел на небо, где медленно парила огромная птица: «Эль-бюдж[16 - Птица-падальщик (араб.).]. Летит на Юг. Скоро начнется война». Офицер протянул мне документы. «Мархаба!»[17 - Прекрасно, ты будешь желанен нам! (араб.).] И они пошли дальше по дороге.
Через десять километров дорога резко уходила влево, к Таизу. В просветах холмов в последний раз мелькнули воды Красного моря. Дальше к югу простиралась безжизненная пустыня Южной Тихамы. Мне туда не надо.
Следующий поворот изогнулся вправо, слева остались облезлого вида холмы. Впереди – древний город Забид, в котором Пазолини снимал «Тысячу и одну ночь».
Это был странный город. Если бы не автомашины, проходящие через город по дороге из Ходейды в Таиз и обратно, можно было бы подумать, что это мираж.
Был полдень. Солнце жгло немилосердно, и улицы почти опустели. Двери лавок были заперты, и возле них, в тени, там и сям спали люди в грязной рваной одежде. На их лицах застыла блаженная улыбка. «Счастливым арабам» должны сниться счастливые сны.
Живым был только идущий по кругу верблюд, который выжимал из каких-то семян масло.
Я медленно проехал по вымощенной камнем главной улице, стараясь никого не разбудить. Порыв ветра поднял тучу пыли, ударил по стеклу и поволок по камням обрывки пластиковых пакетов.
На выезде из города вдоль обочины валялись сбитые машинами собаки и кошки, раздувшиеся от жары.
На склонах холмов, поросших чахлой травой, паслись козы. Около них у куста терновника неподвижно стоял козопас, черный как лакрица. Сцена из глубокой первобытной древности. Одна из коз отбилась от стада и стояла в стороне, поедая целлофановый пакет.
До Таиза, где я решил заночевать, было 90 километров. Я увеличил скорость и обогнал заляпанный грязью ветхий грузовик со стоящими в кузове пассажирами и несколько джипов. Машин на дороге становилось все больше.
В стороне от дороги в заходящих лучах солнца блеснула вода. Согласно карте это была вади Харид, единственная в этом краю речушка с круглогодичным стоком. Вдоль воды зеленел тростник, за ним кустились невысокие деревья со светлой корой. На берегу были разбиты бедуинские шатры. Рядом с ними, вытянув шеи, лежали верблюды, укрытые расписными попонами. Дымился костер. Легкий ветерок доносил запах дыма. Я напрягся, но из шатра, откинув полог, вышла красивая женщина с открытым смуглым лицом, в красном широком платье и шароварах. У нее были пухлые руки и тяжелый низ. Она равнодушно взглянула на дорогу, а потом из-под руки стала смотреть на склоны ближайших холмов. Но там никого не было.
Интересно, кто эта женщина? На вид ей лет сорок, темная кожа, почти эфиопка, значит, родилась где-то на побережье Красного моря. Скорее всего, она вторая жена не очень богатого человека, у которого всего несколько верблюдов и маленькое стадо баранов. Когда-то ее муж хотел иметь четырех жен, но не смог позволить себе больше двух, да и те доставляют ему много хлопот, сплетничая о нем у колодца, поскольку его мужские возможности основательно поубавились.
Больше ничего в голову не приходило.
Дорога огибала огромную гору со срезанной верхушкой и пологим спуском в одну сторону, как на картине Рериха «Твердыня Тибета». В вечерних сумерках цвета стали гуще и ярче. Заходящее солнце осветило деревни, расположенные на склонах гор. Глиняные небоскребы, взбирающиеся вверх, вперемешку с чахлыми хибарами.
Еще за одним поворотом в небольшой седловине лежал Таиз.
Город процветал. Я вырулил на стоянку и немного побродил по лабиринтам старого города. Но очарования «тысячи и одной ночи» не возникало. Улицы были забиты гудящими автомобилями и арабами, одетыми в европейские костюмы.
Избавляясь от солнца и толпы, я выбрал гостиницу Sofitel Taiz, стоящую на небольшой горе, склоны которой были застроены богатыми особняками.
В отеле было потрясающе тихо. Но когда я спустился к ресторану, услышал шум голосов. Несколько богато одетых арабов обсуждали предстоящую войну с Югом. Я это понял по передающейся из рук в руки карте.
После десерта мне предложили кофе и кальян, но я отказался. Безумно хотелось спать.
Но сначала надо было позвонить Марсо и отцу. С Москвой было глухо. Я стал набирать телефонный номер родительской квартиры. Дело шло медленно. За это время я успел несколько раз пережить свое свинское отношение к матери, ничем не оправданную спешку в общении с отцом, сестрой и племянниками.
– Отец!
– Ты где?
– В Йемене.
– Ничего себе! Там скоро начнется война, будь осторожен. Лучше тебе вернуться. Как-нибудь проживем.
– Как-нибудь у меня не получается. Так же, как и у тебя. Отъезд за рубеж – естественное следствие любой революции, если оказываешься не на той стороне баррикады. Но не все потеряно. Будут деньги – отправлю тебя с матерью на юг, а всех «этих» пошлю куда подальше. Я еще вернусь домой на белом «Мерседесе».
Посреди ночи стало холодно. Я встал, чтобы закрыть окно. Дул довольно прохладный ветер, пропитанный незнакомыми запахами. В это время года северный ветер из ледяных полей Тавра проникает в Хиджас и проносится над отрогами Сара. Весной сюда прорвется горячий воздух из пустынь Африки, и ночи станут теплее.
Я лег в постель и хотел укрыть плечи. Но простыни были так туго натянуты, что пришлось ужом пролезать под их прохладную белизну.
В еще сонном гостиничном ресторане мне предложили традиционный завтрак: тушеную фасоль, лепешки и кофе. Но фасоль утром – это чересчур. Я заказал креветок в белом соусе, свежеотжатый сок папайи, три свежеиспеченные горячие лепешки, джем, два кусочка масла, два кусочка овечьего сыра и чайник чая.
Потом я спустился вниз, к знаменитому на всю Аравию базару сладостей. Здесь можно было провести весь день. Сюда приезжают даже из Эмиратов покупать шербет с миндальными орехами и пропиткой из манго. Что я и купил.
Пора было наведаться в риелторскую контору, адрес которой я прочитал на бланке, найденном в Манахе.
Вывески с арабской вязью выводили меня из себя, но минут через пятнадцать я все же нашел агентство по недвижимости. Это был добротный дом, с решетками на окнах и толстыми ставнями.
Я толкнул тяжелую дверь.
Как оказалось, дом почти полостью состоял из контор с табличками на дверях. Это напомнило мне бывшее здание НИИ Госплана Латвии, которое тоже заполонили непонятно чем занимающиеся конторы.
Я нашел нужную мне дверь и уверенно вошел в роскошное помещение секретариата. Меня попросили подождать. Одна из стен была плотно обклеена полосками бумаги с изречениями из Корана. Поэтому, сев в кресло, я непроизвольно погрузился в благочестивые мысли.
– Прошу прощения, вам назначено время? – опомнился секретарь. – Шеф принимает только по записи.
– Я не уверен.
Узнав, что мой визит не был заранее согласован, секретарь обошелся со мной довольно грубо.
– Тогда уходите, – его рука поднялась и указала мне на дверь. – Вы же понимаете, сегодня не самое подходящее время для деловых бесед.
Я не стал спрашивать, что за время такое. Наверно, один из местных религиозных праздников. Мне надо было ехать дальше, и я проявил настойчивость.
– Передайте хозяину, что я в Таизе проездом всего несколько часов, – в горле образовался сгусток мокроты, который я громко проглотил. – Слушайте, я не хочу показаться невежливым, – да нет же, конечно, хочу, – потому что спешу и хочу получить от вас членораздельный ответ. Передайте своему шефу, что с ним хочет срочно поговорить режиссер фильма, который будет сниматься здесь, в Йемене. Мне надо купить дом в Манахе, и времени у меня нет.
Вспомнив Карнеги, который учил быть «легким в общении, веселым и довольным», я улыбнулся одной их своих обескураживающих улыбок. Правда, мне было неясно, как теория Карнеги применима на Востоке.
Сраженный моим натиском, секретарь что-то буркнул и исчез за дверью. Я сел на стул и принялся разглядывать потолок.
Наконец меня пригласили в кабинет. Владелец конторы возвышался над полированной поверхностью огромного стола перед шеренгой выстроившихся телефонных аппаратов. У него было смуглое арабское лицо с орлиным носом. Оно было бледным, под глазами обозначились полукружья, словно подрисованные тушью.
– Сегодня не самое подходящее время для деловых бесед, – повторил он, но все же протянул свою визитку.
Секретарь устроился на диване, положив на колени блокнот.
