Замок на скале

Герцог устало смотрел на противника. Тот горячо дышал, но все еще медлил с ударом.

– Ступай, подними меч! Я не хочу убивать безоружного.

Герцог поблагодарил кивком, поднял оружие и переложил его в левую руку. Ею он фехтовал куда слабее, чем правой, но правая уже отказывалась служить ему.

И вновь зазвенели клинки. Однако теперь бой продолжался недолго. То ли Дугласу не с руки было сражаться с противником-левшой, то ли он серьезно ослабел от потери крови, но он стал ошибаться, и это приободрило герцога. И когда после очередного удара шотландца тот подставил ему незащищенный бок, Генри улучил момент и нанес быстрый колющий удар.

Лохливен не успел перехватить его. Клинок вошел между ребер под правой рукой и вышел из спины. Бекингем даже успел почувствовать, как острие царапает кость, ища выход. Шотландец охнул, оглянулся через плечо и стал оседать, сползая с клинка. Бекингем глядел на него как завороженный. В зале вдруг стало удивительно тихо, лишь снег и ветер по-прежнему били в стекла.

Бекингем во весь голос выругался:

– Дьявол и преисподняя! Пошлите скорее за лекарем! Вы что, не видите, что он еще жив?

Поднялся невообразимый шум. Забегали, засуетились пажи и лакеи. Сквозь толпу пробралась Марджори Дуглас и склонилась над раненым. Кто-то взял Генри за здоровую руку и повел его прочь. Он едва узнал Олбэни.

– Идемте! Идемте же!

Неожиданно им загородил дорогу рослый горец, что-то говоривший по-гэльски. Олбэни с раздражением перевел:

– Это вождь клана Кухил Родрик Мак-Кей. Он выражает свое восхищение и говорит, что воин, который сражается в одной рубашке и убивает противника левой рукой, достоин великой славы.

– Но я не убил его… Он ранен… – устало пробормотал Генри, но Олбэни уже тащил его дальше.

– Быстрее! Вас надо перевязать. Не упирайтесь. Ваш Дуглас теперь в надежных руках.

Длинный сводчатый коридор замка насквозь продувался сквозняками, с посвистом теребя чахлые огни светильников на стенах. Но разгоряченному Генри эта стылая прохлада сейчас была приятна, и он с наслаждением вдыхал чистый воздух. В нишах длинных переходов попадались рослые стражники в надетых поверх доспехов туниках цветов дома Стюартов.

Олбэни провел англичанина в свои покои, вызвал лекаря и подождал, пока тот стянет края раны и наложит повязку. После этого он протянул герцогу оправленный в серебро рог с подогретым вином.

– Выпейте, вам необходимо подкрепиться.

Он подождал, пока щеки герцога окрасятся румянцем, и снова потребовал, чтобы тот без малейшего промедления уезжал.

– Какого дьявола! – вспылил Генри. – Разве я не доказал с мечом в руках, что могу устоять против Дугласа?

– Сэр, все ваши заслуги состоят в том, что вы покушались на честь графини Марджори и ранили Дугласа Лохливенского. По законам клана Дугласов вы вдвойне заслуживаете смерти. Люди графа Ангуса уже послали к нему гонца в Эдинбург. И если сэр Арчибальд Дуглас не сможет из-за увечья явиться сам, я не сомневаюсь, какой приказ получат его родичи и слуги в Линлитгоу.

– Милорд Олбэни, не кажется ли вам, что вы сгущаете краски? Дугласы старинный род, и все они – опоясанные рыцари. Вы же представляете их как диких горцев, только и помышляющих о крови.

Александр Стюарт, герцог Олбэни, приоткрыл дверь своих покоев и постоял какое-то время, прислушиваясь. Затем вернулся на прежнее место и, не глядя на Бекингема, заговорил:

– Дугласы – один из древнейших родов Шотландии. Ни Рэндольфы, ни Драммонды, ни Гамильтоны никогда не имели такого влияния, как это семейство. И ни один другой род так не славится своей кровожадностью и жестокостью. Предок нынешнего графа Ангуса Уильям Дуглас Геллоуэйский уморил голодом в своем замке Эрмитедж лорда Рэмзи только за то, что лорд получил из рук короля должность, на которую метил сам Дуглас. Еще один из Дугласов, также Арчибальд, казнил своего пленника Мак-Лелана во дворе замка, сразу после того, как к нему прибыл посланец короля Патрик Грэй с просьбой о помиловании его родственника. Причем Арчибальд Дуглас потчевал сэра Патрика ужином в то время, когда Мак-Лелану отсекали голову, а затем распорядился подать ее на золоченом блюде, когда стали сервировать десерт. Вы сами видите, жестокость Дугласов не знает пределов, особенно когда им кажется, что задета их честь. В этом случае даже покровительница рода святая Бригитта не в силах остановить их мечи. Поэтому, если вы не поспешите скрыться, ваша жизнь не будет стоить ни грота[21].

– Бог мой, милорд Олбэни, уж не хотите ли вы меня снова напугать?

– Нет. Но я хочу, чтобы вы были благоразумны. Я говорю вам все это не из какой-то особой симпатии, а потому, что вы мне нужны. Так что не обольщайтесь. Добавлю только, что если вы сегодня смогли устоять против львенка Дугласов, то не стремитесь оказаться в когтях льва.

– Но ведь я посол английского короля! Ваш государь покроет себя несмываемым позором, если позволит Дугласам…

– Сэр Генри! Вы начинаете меня утомлять. И я последний раз говорю вам: уезжайте. Ибо мой братец Яков и пальцем не пошевелит, чтобы удержать свору Дугласов.

Бекингем медленно допил вино и опрокинул рог.

– Чем же я так не угодил королю Якову?..

– А кто говорит, что вы не угодили именно королю Якову?

Олбэни даже хихикнул и хитро прищурил глаза. Казалось, ему доставляет удовольствие видеть, как меняется лицо его английского гостя. Тот явно все понял, хотя поначалу и выглядел растерянным. Перехватив взгляд Олбэни, он скупо усмехнулся.

– Клянусь благостным небом, мне никогда не пришло бы в голову, что Эдуард Йорк может так возненавидеть потомка Плантагенетов из-за какой-то низкородной шлюхи…

Олбэни покачал головой.

– Если вы, лорд Стаффорд, когда-нибудь до срока лишитесь жизни, то это наверняка произойдет из-за женщины. Ну что же, вы решились? Здесь в прихожей околачивается этот ваш оруженосец, как его – Бан… Бан…

– Баннастер. Ральф Баннастер.

– Ну да. Коль вы согласны, я немедленно пошлю его в кордегардию собрать ваших лучников. Я же дам вам охранную грамоту и хорошего проводника, который доставит вас к границе.

Генри вскинулся.

– К границе? Вы имели в виду границу с Англией?

– Да. После всего, что произошло, вам опасно оставаться где-либо в Шотландии. Поэтому я считаю, что вашей дипломатической миссии пришел конец.

Какое-то мгновение Генри глядел на Олбэни, а потом его индигово-синие глаза весело блеснули, на смуглом лице ослепительно засияли белоснежные зубы. В улыбке герцога было что-то задорно-мальчишеское. Непривлекательный Олбэни ощутил невольную досаду. Уж слишком хорош собой этот самоуверенный англичанин.

– Итак?

– Ваша светлость, если бы несколько часов назад вместо Стерлинга вы указали мне дорогу к границе, я уже был бы в пути. Я еду!..

Четверть часа спустя, когда Баннастер отправился поднимать лучников, Генри прошел к себе, чтобы велеть Гуго собраться, а также чтобы переодеться в дорогу и захватить драгоценности. Двигаясь ледяными переходами замка, он дрожал от озноба, ибо по-прежнему оставался в одной изодранной окровавленной рубахе, но теперь его правая рука была туго перевязана и покоилась на шелковой ленте. Локтем здоровой руки он прижимал к себе меч, одновременно придерживая у ворота короткую накидку, которую дал ему Олбэни.

Внезапно герцог остановился у поворота – что-то показалось ему необычным. И действительно – гранитный коридор был совершенно пуст. Ни гвардейцев, ни стражников в нишах. Тишина, трепет пламени факелов, вой ветра.

Генри стало не по себе. Безусловно, пир уже завершился, в замке все спят, однако это вовсе не означает, что должна спать и стража, особенно когда в замке столько гостей, многие из которых вовсе не испытывают друг к другу приязни. На минуту Бекингем пожалел, что не попросил у Олбэни охрану, хотя и был готов скорее откусить себе язык, чем показать, что ему жутковато.

В проходе послышались шаги, и он невольно попятился, когда дорогу ему преградили три массивные фигуры. Правда, уже в следующий миг он облегченно вздохнул, заметив, что все они в килтах. Слава Богу! Дугласы не щеголяют голыми коленками. Перед ним горцы. Когда же они подошли ближе и свет факела озарил их, Генри узнал в одном из светловолосых великанов вождя клана Родрика Мак-Кея. Как и после поединка, Родрик шагнул к нему и приятельски хлопнул по плечу. Удар пришелся справа, и герцог едва не взвыл от боли. Горец заговорил по-гэльски, и Бекингем, ни слова не понимая, дружески закивал и попытался, проскользнув вдоль стены, миновать своих диких поклонников.

В это время по боковой лестнице спустился еще какой-то воин, и по цветам его плаща и гербу, вышитому у плеча, Бекингем понял, что он принадлежит к роду Дугласов. Едва завидев беседующего с горцами англичанина, воин остановился как вкопанный, и Генри готов был поклясться, что лицо его выражает крайнюю степень изумления. Обратившись к горцам, он что-то недоуменно спросил, и Генри, за время пребывания в Шотландии научившемуся отчасти понимать шотландский говор, показалось, что тот поинтересовался, куда девалась шляпа герцога Бекингема. Что за чушь?

Генри озадаченно взглянул на воина, но продолжения не последовало, ибо все звуки перекрывал могучий бас вождя горцев. Однако, когда и Родрик, и сопровождающие воины разом повернулись в его сторону, Дуглас без промедления ретировался. Бекингем же подумал, что сейчас, когда ему угрожает опасность, не стоит разлучаться с этими воинственными гигантами. Поэтому он любезно подхватил Мак-Кея под руку и, бормоча всякий учтивый вздор по-английски, стал подниматься вместе с ним по лестнице.

Так они достигли дверей покоев герцога. В коридорах по-прежнему было пустынно. Когда Генри стал прощаться с Мак-Кеем, тот вдруг серьезно взглянул на него и жестом велел своим спутникам остаться у покоев англичанина. Генри с невольным уважением проводил взглядом удаляющуюся могучую фигуру. Этот дикий горец раньше его догадался, как небезопасно сейчас находиться в Линлитгоу.

Он вошел в свои комнаты.

– Гуго, паршивец, экого холоду ты напустил! Просыпайся, мы немедленно должны ехать!

Длинная узкая комната была едва освещена тлеющими в жаровне углями. В сгустившейся темноте герцог не сразу разглядел сидящего в кресле оруженосца.

– Гуго, проснись! Не надо было так налегать на этот гнусный гленливат![22] Даже горцы предпочитают ему французские вина. И, черт побери, ты все-таки напялил мою шляпу!

Генри сбросил свои узконосые туфли, натянул сапоги для верховой езды с голенищами выше колен, когда же он взялся надевать чистую рубаху, ему пришлось вновь окликнуть оруженосца – перевязанная рука плохо двигалась и причиняла неудобства.

Внезапно ему стало не по себе. В неподвижности Гуго Дредверда было что-то жуткое.

Генри нарочито медленно застегнул манжеты, затянул шнуровку у ворота и круто повернулся. При свете жаровни были видны неестественно вытянутые ноги оруженосца, его неподвижно лежащие на резных подлокотниках руки, тускло мерцал золотистый парчовый тюрбан, перевитый алмазными нитями. Тюрбан был смят, голова поникла. Герцог ощутил тошнотворный сладковатый запах крови.

– Гуго!

Он коснулся плеча оруженосца, и тело юноши немного осело, голова качнулась. Медленно, стараясь унять дрожь, Бекингем зажег от угольев сосновую ветку и осветил лицо Гуго. Белый колет был покрыт темными каплями крови, а руки юноши оказались прикрученными веревками к подлокотникам кресла.

– Но зачем?.. – почему-то шепотом спросил герцог и приподнял за подбородок голову юноши. Смолистая ветка затрещала, рассыпала искры и стала гаснуть. И все же Генри успел увидеть то, что ему предстояло запомнить надолго.

Рот оруженосца был забит кляпом, но так странно оскален, что виднелись зубы, сжимавшие тряпку. Вдоль носа из-под шляпы тянулись темные полосы крови, и при неясном свете лицо юноши казалось изрезанным трещинами. На лице Гуго застыла маска невыразимой муки, а широко открытые, но уже остекленевшие глаза выражали безысходное страдание. В этом лице не было той умиротворенности, которую обычно придает смерть.

– Бедняга Гуго! – мягко проговорил Генри, коснувшись щеки юноши. Она была мягкой, и на пальцах Бекингема остался след крови. Он отнял руку, и голова Гуго безжизненно повисла, слабо сверкнули алмазы на смятой шляпе. Только теперь Генри заметил, что в этой белой шелковой одежде и в тюрбане из парчи оруженосца в темноте легко можно было принять за самого Бекингема.

Герцога пронзил такой леденящий ужас, словно он вдруг увидел свой собственный труп. В памяти всплыли слова Олбэни: «Ваша жизнь здесь не стоит и грота». Грота? Его жизнь Дугласы оценили ниже пенса. В том, что Гуго убит по ошибке, Бекингем уже не сомневался. Он вспомнил изумленного воина Дугласов на лестнице, его нелепый вопрос о шляпе. Проклятая шляпа! Гуго так не терпелось пощеголять в ней сегодня…

Бог весть почему, Генри захотелось снять с него этот злополучный головной убор. Однако он не смог этого сделать. Он потянул с силой, но скомканный тюрбан не поддавался, тело юноши наклонилось вперед, словно не желая расставаться со шляпой. Внезапно в ворохе парчовых складок и рассыпающихся алмазных нитей пальцы герцога нащупали на темени мертвеца нечто твердое и холодное. Пытаясь понять, что бы это могло быть, он пошарил еще – и волна дурноты едва не свалила его с ног. Это были шляпки гвоздей – огромных кованых латунных гвоздей.

Генри отпрянул так резко, что едва не опрокинул жаровню. Его била дрожь, и несколько минут он не мог опомниться. Придя в себя, герцог кинулся к ларю и стал торопливо одеваться. Боль в руке немного отрезвила его. В нем поднималась неукротимая ярость. Как они посмели, эти немытые варвары!

Теперь он уже не думал о себе, перед ним стоял юный Гуго, стройный юноша из Уэльса, единственный отпрыск рода Дредвердов, которого он увез из родового гнезда, сделал своим оруженосцем и полюбил за веселый и незлобивый нрав. Как сможет он вернуться в Уэльс, как сможет поведать леди Дредверд о том, какой мучительной смертью погиб ее мальчик?!

Он вдруг схватился за меч и, не помня себя, опрометью выскочил из покоев.

– Эй, Дугласы, шелудивые псы! – закричал он вне себя от бешенства. – Я здесь, я все еще жив! И я еще отведаю вашей крови!

Оба шотландских горца, стоявших на страже, изумленно взглянули на него, но, обнаружив, что в руках герцога оружие, тоже обнажили клинки и кинулись следом за англичанином.

Герцог несся как безумный, пока нос к носу не столкнулся с людьми Дугласа. Он тотчас узнал их по вышитому на плече гербу, к тому же лица некоторых из них уже успели ему примелькаться. В эту минуту Генри был в таком состоянии, что уже не думал об осторожности.

– Что, жалкие душонки? Вы тоже считаете себя Дугласами? Но вы всего лишь ничтожные гилли[23], нацепившие на плечо знак Пылающего сердца[24]. Вы убили мальчишку, как грязные палачи, и должны носить не герб своего хозяина, а кожаные передники живодеров!

Место, где они столкнулись, оказалось площадкой на пересечении коридоров, и, когда Бекингем замахнулся мечом, Дугласы, отступив, мгновенно выхватили оружие. Генри с хохотом обернул плащ вокруг левой руки, чтобы защититься от ударов, а правой, забыв о ране, перехватил меч. Он видел, что вокруг слишком много клинков, чтобы выжить, но, как всегда в минуту опасности, был полон зловещего веселья.

И тут один из сопровождавших его горцев издал пронзительный клич Мак-Кеев. Второй подхватил, и оба, продолжая неистово вопить, ринулись на людей Дугласа.

Они стояли втроем, спиной к стене, и яростно отбивались при чадном свете факела. Лязг мечей в пустынных переходах казался оглушительным. Бекингема ранили в ногу, и он, смеясь, воскликнул, что ниже пояса наносит удары лишь трус, и сейчас же поразил в горло своего противника. Оба горца бились молча, с упорством защищая того, кого вверил им глава их клана. Но вскоре до Бекингема донеслись крики, шум и дикие завывания, к которым тотчас присоединились и оба его товарища. Отовсюду несся боевой клич Мак-Кеев, по коридорам спешили длинноволосые горцы в килтах и черно-красных клетчатых пледах. От их воплей закладывало уши. Однако этот воинственный зов разбудил и их исконных врагов – Мак-Ферсонов и Мак-Интошей. И хотя люди Дугласа вынуждены были отступить под натиском Мак-Кеев, взявших под свое покровительство англичанина, они вновь воспрянули духом, когда в переходах замаячили зеленые и светло-серые пледы. Подоспевшие Мак-Интоши сразу же приняли сторону Дугласов. Люди Родрика Мак-Кея неожиданно оказались в меньшинстве. Показавшиеся было королевские гвардейцы уже ничего не могли поделать, и на их крики, призывающие к миру и порядку, никто не обращал внимания.

У Генри Стаффорда открылась и кровоточила рана на руке, и он сильно хромал. Но, тем не менее, перехватив меч левой рукой, он сражался из последних сил, выискивая среди пестрых пледов плащи с гербом Дугласов на плече. И когда кто-то потащил его в боковой проход, он едва не набросился на этого человека с мечом. Впрочем, герцог Олбэни охладил его пыл коротким ударом в челюсть, но еще несколько минут ему пришлось трясти Бекингема, пока Генри не начал соображать, что к чему.

Он увидел себя сидящим на лестнице в какой-то тесной башенке, а снизу и слева слышались грозные выкрики и лязг сшибающихся мечей.

– Ты сию же минуту уберешься из Линлитгоу, Генри, – грозно произнес Олбэни. – Клянусь святым Эндрью, мне осточертела роль твоего ангела-хранителя. Чего ради, если ты сам все время стремишься отправиться в преисподнюю?

– Какого дьявола, Стюарт! – рванулся англичанин. – Мак-Кеи встали на мою защиту, и я не брошу их! Я сейчас же кликну своих людей, и мы постоим за славного Родрика и его парней.

– Генри, твои люди перебиты Дугласами все до единого. Твой Бан… Бан… тьфу, твой оруженосец только что доложил мне об этом. Сейчас он ожидает тебя в конюшне с оседланными лошадьми, проводником и охранной грамотой. И если ты не прочь когда-нибудь еще поохотиться в английских лесах, тебе следует немедленно делать ноги отсюда.

Бекингем с трудом поднялся.

– Но я не могу, Александр. Я готов скорее умереть, чем оставить Мак-Кеев на произвол судьбы.

– Силы небесные! Где видано, чтобы англичанин торопился сложить голову за шотландцев? И это говорит потомок Плантагенетов! Уезжай, Генри Стаффорд. Этим гэльцам не привыкать сражаться. И если они не истребят друг друга, то скоро разойдутся. Знаешь их поговорку: «Cogan na schie!»[25]? Так и случится, ибо в замке Линлитгоу им сражаться не так вольготно, как среди скал или на Терновом Болоте. Вам же, сэр «Вспоминай меня часто», Яков Стюарт никогда не забудет того, что вы учинили в Рождественскую ночь в его замке. Как он радовался, что наконец удалось примирить эти кланы! И Господь свидетель, если вы не покинете Линлитгоу или вас не прикончат Дугласы, то уж мой августейший братец позаботится о том, чтобы следующую ночь вы провели в Толбутской тюрьме, будь вы хоть трижды посол и четырежды англичанин.

Олбэни был зол так, что его просто трясло. Лицо его исказилось судорогой, оттопыренные уши вздрагивали. Подумать только, он столько сил потратил, чтобы приручить безмозглого Стаффорда, а теперь из-за безрассудства этого молодца все готово рухнуть! Поэтому он лишь хмуро кивнул, когда Бекингем наконец смирился и искренне пожал ему руку, поблагодарив за хлопоты.

Олбэни провел его через боковой ход к лестнице, ведущей во внутренний двор, и выругался вслед, глядя, как англичанин, прихрамывая и насвистывая, заковылял вниз по ступеням.

«А еще говорят, что самые легкомысленные люди на свете – французы! Видит Господь, они просто не знают Стаффордов из Уэльса. По крайней мере, этого Стаффорда».

Он еще постоял у бойницы, вслушиваясь в завывание ветра, пока не уловил сквозь шум непогоды лязг цепей и глухой звук опускаемого моста. Сегодня у привратников беспокойная ночь – то полночи Дугласы мотались туда-сюда, теперь уезжает английский посол. Дай-то Бог, чтобы они не разглядели, кто это, иначе те же Дугласы скоро опомнятся и начнут травлю зверя.

Новый порыв ветра ударил в заснеженный проем, и Олбэни до самых ушей поднял меховое оплечье камзола. И только сейчас разглядел, что на дворе уже вовсе не такой непроницаемый мрак.

Рождественская ночь заканчивалась.

2. Мелроз

То, что дорога будет тяжелой, Генри понял, едва выйдя во двор: приходилось брести, увязая по колено в снегу и сгибаясь под дикими порывами ветра. Он вздохнул облегченно, только когда перед ним открылись двери конюшни и оттуда шибануло кисловато-теплым запахом. Отряхивая снег, герцог вступил под ее сводчатый портал и плотно закрыл за собой дверь. Откуда-то возник Ральф Баннастер.

– Святые угодники! Милорд, я уже не надеялся увидеть вас живым! Конюхи сказали, что Дугласы ни за что не выпустят вас. И я… Ох, милорд! Видели бы вы то, что довелось увидеть мне. Все наши ребята изрублены, и там столько крови, что под ногами хлюпает!

По круглому лоснящемуся лицу оруженосца текли слезы.

– Я видел кое-что похуже, – мрачно буркнул герцог и, прихрамывая, направился в глубь конюшни.

– О сэр Генри, ваша нога… Ее следует немедленно перевязать.

В это время к ним подошел закутанный в плащ шотландец и возразил, что сейчас некогда этим заниматься, и чем скорее они покинут замок, тем больше надежды на то, что они спасутся. С этими словами он протянул герцогу охранную грамоту. Генри понял, что это и есть обещанный проводник, и послушно последовал за ним. Однако через миг он уже разразился ругательствами:

– Дьявол, и еще раз дьявол! Это не моя лошадь! Ральф, что здесь происходит?

Ральф развел руками и указал на проводника. Тот пояснил:

– Герцог Олбэни велел предоставить вам именно этих лошадей. Ваши испанские кони долго не выдержат в этакую вьюгу, да еще по бездорожью. Маленькие гэллоуэйские лошадки лучше годятся для такого пути, а герцог Олбэни обещал вернуть вам ваших лошадей, едва только представится возможность.

Генри не очень в это поверил. Олбэни давно зарился на его гнедого испанского жеребца, однако герцог не стал спорить, а покорно взгромоздился на бурую косматую лошаденку. Раненая нога болела, и при каждом движении из раны выступала кровь. К тому же кровила и рана на руке. Бекингему было не до того, чтобы прикидывать, как нелепо выглядит его рослая фигура на кургузой лошадке.

Под косыми закручивающими вихрями снега они пересекли двор и, предъявив грамоту, приказали стражникам пропустить их за ворота. Здесь дорога сразу пошла под уклон. В стороне мелькнула кипящая вода озера, и герцогу, кутающемуся в плащ, показалось невероятным, что оно до сих пор не замерзло.

Они миновали селение у холма, где даже собаки не лаяли, спрятавшись от холода. Брезжил рассвет, но нигде не было ни огонька. После Рождественской ночи люди не торопились браться за привычные дела и старались подольше оставаться в теплой постели. На повороте дороги герцог оглянулся через плечо на исчезающую в сумраке громаду замка Линлитгоу и невольно пробормотал слова благодарственной молитвы.

Вскоре он понял, что Олбэни был прав, посадив их на этих лохматых лошадок. Взрывая мускулистыми ногами снег, они бежали и бежали, словно не зная усталости, зато сам Генри чувствовал себя все хуже и хуже. Он терял все больше крови и слабел. Когда они снова проезжали через какое-то селение, он окликнул проводника и сказал, что ему необходима перевязка. Шотландец что-то ответил, но ветер унес его слова, и они продолжали в прежнем темпе вести счет милям. Генри счел унизительным для своего достоинства вновь обращаться с просьбой к слуге.

С рассветом ветер немного утих, но снег сыпал по-прежнему, застилая все вокруг пухлой белой пеленой. Генри был словно в тумане от усталости и боли и не замечал, как и куда они едут, предоставив своей лошади бежать, как ей хотелось. Но когда наконец близ какого-то монастыря они сделали привал, герцог почувствовал, что не может сойти с седла.

В воздухе плавал колокольный звон, повсюду виднелись укутанные до самых глаз фигурки людей, направлявшихся к торжественной заутрене. Вблизи жилья витали запахи праздничных блюд, но герцог так ослабел, что даже мысль о еде вызывала у него отвращение. Опираясь на плечо Баннастера, он вошел под своды монастырской прихожей, где в камине пылал огонь и было так тепло и тихо, что это место казалось сущим раем. Откуда-то долетало пение монахов, на скамье в углу жались нищие в отрепьях, которых монахи приютили на время ненастья. Нищие с жадностью подчищали миски с бобами и беконом, которыми побаловали их в это праздничное утро святые отцы.

Баннастер бережно усадил своего господина поближе к огню, проводник же отправился искать брата-лекаря. И герцог, и его оруженосец молчали, ибо шотландец сказал, что выговор тотчас выдаст их с головой.

Вскоре появился монах-врачеватель. Он осторожно разрезал набухшую от крови штанину герцога и запричитал, качая выбритой головой: