Замок на скале

…Полночь, прекрасный голос с амвона торжественно возгласил:

– Родился Божественный Младенец! Славьте Сына Божьего, славьте Спасителя и Его Пресвятую Матерь!

Вся толпа молящихся в едином порыве опустилась на колени, и мощно зазвучало «Gloria in excelsis Deo»[15]. Гремел орган, торжественными раскатами перекрывая бешеное завывание ветра. И именно в эту минуту распахнулась тяжелая дверь церкви и под ее своды ступила группа запорошенных снегом людей.

В рядах молящихся произошло замешательство, даже певчие в хоре стали сбиваться. Но прибывшие, словно стараясь не привлекать внимания, торопливо осенили себя крестным знамением и, встав на колени, смешались с толпой прихожан.

Среди них была и дама. Она проскользнула вдоль бокового нефа и опустилась на колени на женской половине. Бекингем не сразу разглядел ее лицо, он видел только, что она высока ростом и движется величаво и грациозно. Великолепный плащ из серебристой лисы и то, что она осмелилась явиться в разгар службы, указывали, что эта леди вовсе не обычная запоздавшая прихожанка. Генри был заинтригован. Все оставшееся время службы он не спускал с нее глаз, пока незнакомка не взглянула в его сторону. Она не была так хороша, чтобы сразу потерять голову, казалась чересчур смуглой, но, с другой стороны, рядом со всеми этими бледными, словно бесцветные призраки, леди шотландского двора у нее было явное преимущество.

Генри улыбнулся ей. Дама тут же опустила глаза и поспешила отвести взгляд. Больше она не оборачивалась, хотя Бекингем неотрывно смотрел ей в затылок.

Оруженосец герцога Ральф Баннастер был недоволен поведением своего господина.

– Ради всего святого, милорд! Вы поступаете по меньшей мере неосторожно. Эти шотландские варвары чуть что хватаются за мечи, в особенности когда так смотрят на их женщин. Умоляю вас…

Но Генри словно сорвался с цепи. Впервые за все то время, что он находился в Шотландии, его ждало приключение, и он ни при каких обстоятельствах не желал от него отказываться.

Когда по окончании мессы продрогшие прихожане потянулись к выходу, королевские гвардейцы потеснили толпу, выкрикивая:

– Дорогу, дорогу его величеству королю!

Началась сутолока. Ворвавшиеся в распахнутые створки потоки дождя со снегом загасили факелы. Воспользовавшись темнотой и общей неразберихой, Генри протолкался к незнакомке и, мягко взяв ее под локоть, вывел из толчеи на улицу. В темноте она не узнала его и доверчиво взяла за руку, шепнув:

– Это ты, Роберт?

Но они уже вышли на крыльцо, где на них обрушились вихри мокрых хлопьев, и даже если бы Бекингем и ответил, его слова потонули бы в реве ветра. Поэтому он лишь прижал к себе незнакомку и, прикрывая ее от вьюги, начал увлекать через двор, туда, где виднелась небольшая дверь в угловой башне.

Дама, закрыв лицо большим капюшоном, покорно следовала за ним, пока они не оказались в помещении башни, где было почти совершенно темно.

– Это ты, Роберт? – снова мягко спросила она, и голос ее был столь чарующим, что Бекингем впервые не обратил внимания на бесконечно раздражавшее его шотландское произношение. В ответ он лишь слегка пожал ее руку и, когда маленькая ручка ответила ему, начал увлекать женщину вверх по лестнице.

– Это чистое безумие, милый, – прошептала она, но послушно пошла за ним, пока они не миновали пролет лестницы. Однако здесь, к великому огорчению герцога, горел факел, и дама, неожиданно разглядев своего провожатого, в ужасе отпрянула.

– Кто вы?

Генри любезно поклонился.

– Я тот, кого ваша несравненная красота сразила с первого взгляда.

Женщина не отрываясь смотрела на него.

– Англичанин?

– Увы, да. Я всего лишь посланец короля Эдуарда, и, к величайшему прискорбию, имя мое отнюдь не Роберт.

Ах, лучше бы он не напоминал ей о ее оплошности, потому что дама, вдруг осознав, что выдала себя, не на шутку испугалась и, пронзительно закричав, со всех ног кинулась вниз по лестнице! Он попытался удержать ее, но в темноте наступил на шлейф ее плаща, потерял равновесие, и они вместе рухнули вниз и покатились по ступеням, пока не оказались на нижнем ярусе башни. Лежа под англичанином, женщина отчаянно визжала, в то время как Генри, ругаясь на чем свет стоит, барахтался, путаясь в ворохе ее юбок и делая безуспешные попытки подняться на ноги.

В этот миг дверь отворилась и громкий голос выкрикнул:

– Марджори!

Кто-то стал поднимать Бекингема, но он, чертыхаясь, вырвался. Марджори по-прежнему визжала как резаная. Набежали какие-то люди.

– Я убью вас, кто бы вы ни были! – гремел в темноте чей-то голос.

– Лучше помогите даме встать! Она лежит на холодном полу.

Слава Богу, кто-то наконец принес фонарь, за мутным слюдяным окошком которого трепетал слабый огонек. При этом скудном освещении Генри увидел рыжеволосого юношу, поднимавшего перепуганную Марджори. Вокруг толпились вооруженные ратники, и на какой-то миг ему стало не по себе.

– Если вы причинили графине хоть малейший вред… – Голос юноши сорвался.

– Бог мой, да я только проводил ее через двор, ибо дама стояла одна на ветру, пока ее люди где-то шлялись.

– Да, и затащили в башню! Все англичане развратны, как и их король.

У Генри на языке вертелась ядовитая отповедь насчет короля шотландцев, но он вовремя сдержался. Из тьмы возник брат короля – герцог Олбэни.

– Что здесь происходит?

Он единственный из всех догадался прикрыть дверь, и в башне сразу стало тише. Теперь не приходилось повышать голос, чтобы перекричать вой ветра.

Рядом с Олбэни топтался Гуго Дредверд, оруженосец Бекингема. В руках у него тоже был фонарь, и он приподнял его, осветив происходящее, а затем тихонько присвистнул, увидев растрепанную, гневно всхлипывающую даму. Именно этот плутоватый посвист вернул Бекингему присутствие духа.

– Ваше высочество, эта леди в такое ненастье стояла одна на ступенях церкви, и я взял на себя смелость проводить ее через двор в эту башню, поскольку ее свита была поглощена…

– Неправда! У графини Ангус было достаточно сопровождающих! – вскричал рыжий юноша. – И вы ответите за оскорбление ее светлости! Мой кузен Арчибальд Дуглас не мог лично прибыть к королю на празднование Рождества и прислал супругу со мной. Поэтому, пока мы здесь, графиня находится под моим покровительством.

Он по-прежнему поддерживал Марджори Дуглас, даже не замечая в пылу, как крепко прижимает ее к себе. Бекингем нагнулся и, подняв роскошный меховой плащ графини, протянул его ей. Юноша в ярости вырвал плащ из рук англичанина.

– Сэр Роберт, держите себя достойно! – властно проговорил Олбэни.

– Сэр Роберт? – приподняв бровь, переспросил Генри. Он был слишком взбешен, чтобы не воспользоваться возможностью для маленькой мести.

Кивком головы указав графине на рыжеволосого юношу, он осведомился:

– Так это и есть «милый Роберт»?

Леди Дуглас вдруг слабо вскрикнула и лишилась чувств. Вокруг зашумели, а Роберт Дуглас в ярости бросился на Бекингема. Для этого ему пришлось освободить руки, и безжизненное тело графини снова оказалось на полу.

Стычку предотвратил Олбэни.

– Милорды, не забывайте, что вы находитесь при дворе короля! А вам, сэр Роберт, я рекомендовал бы заняться кузиной. Что же до его светлости герцога Бекингемского, то он королевский посол, а следовательно, лицо неприкосновенное.

Затем брат Якова Стюарта проводил англичанина в его покои и там выложил герцогу все, что думает по поводу случившегося.

– Я бы и смертельному врагу не пожелал оказаться на пути Дугласов! – гремел он, мечась по комнате и отшвыривая ногами мебель.

Бекингем с сожалением разглядывал свой перепачканный мокрый камзол.

– Бог мой! И это говорите вы, Стюарт, человек, отец которого смог уничтожить Черного Арчибальда Дугласа и унизить Джеймса Дугласа настолько, что сейчас он из милости живет при дворе моего государя![16]

Олбэни, успокоившись, остановился и снял нагар со свечи. Его некрасивое круглое лицо стало задумчивым, на стене лежала тень от его массивной фигуры. Брат короля был прирожденным интриганом, однако у него были свои виды на дружбу с Англией, и поэтому Генри чувствовал себя как бы под покровительством этого второго из Стюартов. Они даже сдружились, насколько могут сдружиться молчаливый, вечно себе на уме шотландец и жизнерадостный, любвеобильный англичанин. Правда, Бекингем, неглупый, несмотря на все свое легкомыслие, довольно скоро понял, что означает это расположение герцога Олбэни. В то время как о дворе Якова III ходили самые скверные слухи, а король окружал себя жадными фаворитами низкого происхождения вроде каменщика Кохрейна, Олбэни удалось добиться поддержки некоторых влиятельных шотландских вельмож. Но герцог Олбэни, Александр Стюарт, зная, насколько непостоянны привязанности шотландских родов, хотел также получить поддержку англичан, в частности у наместника Севера Англии Ричарда Глостера, с которым Бекингем находился в приятельских отношениях. И Генри обещал Олбэни потолковать с горбатым Диком об этом союзе. Теперь же Олбэни поведал англичанину, чем может для него окончиться история с графиней Ангус.

– В Шотландии было две ветви Дугласов, – пояснял он, нервно теребя меховую опушку обшлагов камзола. – Черные Дугласы, с которыми расправился мой отец, да будет благословенна его душа, и Красные Дугласы, которые после поражения Черных стали одним из самых могущественных семейств Шотландии. Глава клана, лорд Арчибальд, граф Ангус, ехал, чтобы отпраздновать Рождество при королевском дворе, и прибыл в Эдинбург, где его и застали гонцы Якова с сообщением о том, что празднование переносится в Линлитгоу. Граф тут же велел собираться в дорогу. Однако произошло непредвиденное. При выезде из Эдинбургского замка лошадь Ангуса поскользнулась, и граф упал, повредив ногу. Он не мог тронуться в путь, и тогда его племянник, лорд Роберт Дуглас Лохливенский, упросил графа отпустить с ним в Линлитгоу молодую графиню. Граф Ангус страстно любит Марджори, безумно ревнует ее и почти никогда не вывозит из замка Дугласов. И все же в этот раз Ангус решил взять ее с собой и, чтобы развлечь и доставить жене удовольствие, отпустил с лордом Лохливеном на рождественский пир в Линлитгоу. Впрочем, с большой неохотой. Представьте же теперь, как трясутся над Марджори все эти прибывшие вместе с ней Дугласы. Надеюсь, вы понимаете, что они не посмеют явиться к главе клана, не отомстив обидчику? Все мое влияние не в силах защитить вас, и поэтому мой вам совет – соберите своих людей, я дам вам опытного проводника, и вы немедленно отправитесь в Стерлинг.

Генри сделал вид, что сбивает пушинку с плеча, а затем взглянул на Олбэни и ослепительно улыбнулся.

– Вы хотите, милорд, чтобы Бекингема сочли в Шотландии трусом? И не глупо ли пускаться в путь, когда такая непогода, а в большом зале Линлитгоу стынет рождественский ужин?

Именно тогда Генри почувствовал, что надвигается приступ мигрени. Он был раздражен и зол, но даже самому себе не хотел признаться в том, что боится. Тем не менее он приказал Гуго Дредверду подать лучший камзол из стеганого атласа с подставными плечами. Полы и манжеты камзола были подбиты лебяжьим пухом, на груди алмазной вязью был начертан девиз герцога: «Souvente me souvene»[17].

В этот момент в комнату влетел Ральф Баннастер.

– Пресвятые угодники! Милорд, весь замок только и говорит о том, что вы пытались посягнуть на честь графини Ангус. Боже, что с нами теперь будет!..

Бекингем лишь хмуро поглядел на него, продолжая застегивать алмазные запонки на манжетах. Ральф уныло уставился на сверкающий девиз герцога.

– Вспоминай меня часто! Кто-кто, а уж Марджори Дуглас вас наверняка не скоро забудет.

Генри Стаффорд повернулся, как на пружинах.

– Дьявол тебя забери, Ральф! Ты знаешь меня с детства, так вспомни, был ли хоть раз случай, чтобы я позволил себе грубо обойтись с дамой?

– Но все об этом говорят!

Генри рассмеялся.

– Видит Бог, сегодня один я вынужден защищать доброе имя графини!

Кудрявый красавчик Гуго, заметив, что герцог несколько оживился, осмелился обратиться к нему с просьбой.

– Мой господин, у меня неприятность. Ветер и снег совершенно испортили мою высокую бургундскую шляпу. Не позволите ли вы мне надеть ваш тюрбан из золотой парчи?

На это Бекингем вдруг вспылил, заявив, что Господь послал ему в услужение труса и дурака, но, видя, что Гуго окончательно расстроен, в конце концов смягчился. Ему всегда нравился этот стройный юноша, добродушный и преданный.

– Будь благодарен, что я отдал тебе ради светлого праздника свой шелковый белый колет, и уймись. Видишь, мы с тобой почти одинаково одеты. Что же до парчового тюрбана, то я намеревался надеть его сам. Впрочем, можешь взять себе любую другую шляпу по своему вкусу.

И вот теперь Бекингем сидит за пиршественным столом, нарядный и вконец измученный головной болью. Он ест, пьет и разглядывает зал, словно не замечая множества устремленных на него взглядов. Алмазный девиз огнем полыхает у него на груди, алмазные нити сверкают в складках пышного тюрбана, он держится с нарочитой небрежностью, хотя впервые в жизни жалеет, что привлекает к себе столько внимания. Его раздражают шум в зале, навязчивая музыка на хорах, запах гари в этом холодном помещении, завывания ветра за окном. Король Яков время от времени визгливо смеется, склоняясь к Кохрейну. В конце концов они встретились взглядами с венценосцем, и тот, навалившись на стол, фамильярно поманил Бекингема пальцем. Король был пьян, щеки его багровели, а маленькие глазки возбужденно поблескивали из-под светлой челки. Все, что оставалось герцогу в подобной ситуации, – это также наклониться через стол и в свою очередь поманить пальцем короля. Яков поначалу опешил, а потом расхохотался. Смеялись и гости, сочтя все происходящее удачной шуткой.

Однако чем оживленнее становился Яков, тем мрачнее казался герцог Олбэни. Порой и он поглядывал на Бекингема, и тогда герцог улыбался ему, приподнимая кубок. «Интересно, как долго у него сохранится желание защищать меня? Олбэни коварен и непостоянен. Я нужен ему только как связующее звено с Глостером. Но захочет ли он ради меня испортить отношения с Дугласами? Варварская страна! При каком еще дворе Европы посол может оказаться в таком опасном и двусмысленном положении?»

Что касается младшего из братьев Стюартов – графа Мара, то этот уже был откровенно пьян и тупо икал, уставившись на серебряный кувшин перед собой. Бекингем знал, что между братьями царит вражда, что Яков ненавидит изменчивого герцога Олбэни, а про графа Мара поговаривали, будто он без конца ворожит против братьев, стараясь свести их в могилу, чтобы самому завладеть троном.

Единственной женщиной за королевским столом была принцесса Маргарита – бледная, утомленная девушка. Казалось, этот шумный пир не доставляет ей никакой радости, она все время куталась в меховую накидку, а когда объявили третью перемену блюд, встала и, сославшись на головную боль от дыма, собралась удалиться. Но в этот самый миг на середину зала выступил церемониймейстер и, ударив жезлом об пол, возвестил о прибытии высокородной графини Ангус и ее кузена, благородного лорда Роберта Дугласа Лохливенского.

В зале наступила неожиданная тишина. Даже король перестал смеяться, а музыка на хорах умолкла. И в этом мертвенном молчании в зал вступила бледная леди Марджори Дуглас, которую вел ее кузен, держа за самые кончики пальцев.

Графиня была одета с редкостной для Шотландии роскошью – в синее узкое платье, поверх которого блистало парчой обшитое горностаем сюрко[18]. Ее высокий раздвоенный эннен[19] был также опушен горностаем и богато украшен драгоценными камнями. Она выглядела восхитительно, несмотря на понурый вид и тени под глазами. Бекингем невольно подумал, что ради этой женщины стоит драться. А то, что драться придется, он понял, едва взглянув на Роберта Дугласа.

Графиня присела перед королем в глубоком реверансе – и сейчас же принцесса Маргарита протянула ей руку и усадила рядом с собой.

Внезапно граф Мар, подавив пьяную икоту, воскликнул:

– Эта леди всегда появляется с опозданием! И сей факт порой имеет скверные последствия.

Графиня бросила на младшего принца испуганный взгляд, при этом у нее был такой несчастный вид, что даже Бекингем покосился на графа Мара с негодованием.

Роберт Дуглас остался стоять посреди зала прямо перед королем.

– Ваше величество, я и моя кузина прибыли сюда, несмотря на буйство стихии. И если мы и опоздали, это еще не повод, чтобы наносить оскорбления графине Ангус.

Король встал и, разом стряхнув хмельную одурь, медленно произнес:

– Клянусь своей короной и гербом предков, я рад приветствовать Дугласов в замке Линлитгоу. Но если есть причины для недовольства, я готов выслушать вас и защитить прекрасную графиню.

Лорд Лохливен низко поклонился.

– Благодарю, мой король. Но у графини уже есть заступник в моем лице, и с вашего разрешения я должен бросить вызов обидчику.

Повернувшись в сторону Бекингема, он торжественно произнес:

– Я вызываю тебя, английский пес, и готов с оружием в руках доказать, что ты низкий насильник и негодяй.

Прежде чем Генри успел подумать, что делает, он уже перемахнул через стол и стоял, выпрямив спину, лицом к лицу с молодым Дугласом.

– Клянусь святым Георгием, что готов мечом загнать обратно в твою глотку оскорбление и на деле постоять за честь графини Ангус, ибо твое обвинение в насилии пятнает честь благородной дамы. Видит Бог, между мною и леди Марджори не произошло ничего подобного тому, на что намекают твои грязные уста.

Графиня вскрикнула и закрыла лицо руками. Лохливен побагровел, ибо из слов Генри следовало, что не он, а именно Бекингем выступил защитником чести его невестки. В ярости сорвав перчатку, он швырнул ее герцогу, но тот ловко поймал ее, подержал мгновение на весу и, разжав пальцы, небрежно уронил на пол. Даже в минуту опасности Генри не мог не покрасоваться. Он глядел на разъяренного Роберта Дугласа с улыбкой.

– Я вижу, вы пришли в пиршественный зал с мечом. Следует ли мне послать оруженосца за оружием?

– Да! И клянусь святой Бригиттой Дугласской, мы будем сражаться здесь и сию же минуту.

Неожиданно поднялся безмолвствовавший до этого епископ Аберунский и громогласно заявил, что вдвойне грешно учинять кровопролитие в святой праздник Рождества, когда на всей земле царит Господне перемирие. Епископа с готовностью поддержал Олбэни:

– Не следует, подобно простолюдинам в таверне, тотчас хвататься за оружие. Как опоясанные рыцари, вы должны сражаться на утоптанной земле в полном воинском облачении и при свете дня.

Однако прибывшие вместе с Лохливеном люди Дугласа поддержали своего лорда, а к ним присоединились и воины из пограничных кланов Хьюмов и Гепбурнов, у которых одно упоминание имени покровителя англичан святого Георгия возбуждало воинственный пыл. К тому же горцы, до этого державшиеся на удивление спокойно, несмотря на изрядное количество выпитого вина и эля, начали что-то выкрикивать по-гэльски, топая ногами и перемежая слова боевыми кличами.

Последнее слово оставалось за королем. И внезапно обычно робкий и нерешительный Яков III ухмыльнулся, потер руки и благословил поединок. Герцог Олбэни стремительно повернулся к нему и что-то негромко сказал, но король лишь указал на шумную толпу, словно призывая ее в свидетели, что в этом случае он ничего не в силах предпринять.

Генри Стаффорд и сам вдруг ощутил в крови бойцовский жар. Его страх и волнение вмиг улетучились, и он приказал Баннастеру отправляться за оружием. Вместе с тем он не преминул заметить, что обычно холодные и безучастные ко всему шотландские леди поглядывают на него с сочувствием, и это подтолкнуло его сделать еще один безрассудный шаг. Сорвав с головы роскошную шляпу, он бросил ее Гуго Дредверду, а затем расстегнул и стащил через голову свой ослепительный камзол, оставшись в одной рубахе. При этом он лукаво поглядывал на Лохливена.

– Какого дьявола! – выругался тот. – Что ты строишь из себя шута, англичанин?

– А разве вы не последуете моему примеру? Нам придется сражаться легкими мечами, так зачем же связывать свои движения? Или ваша прекрасная дама не дала вам своей рубашки для турнира?[20]

Тут и король потребовал, чтобы Дуглас разоблачился, и Бекингем послал этому равнодушному к дамам монарху галантный воздушный поцелуй. Когда же он вновь взглянул на своего соперника, то едва не расхохотался. В зале послышался возмущенный гул. Оказалось, что у шотландца под камзолом надета легкая кольчуга. Лохливен, перехватив устремленный на него насмешливый взгляд Бекингема, в бешенстве вскричал:

– Мы, Дугласы, даже спать предпочитаем в кольчугах!

– Как же, как же, – закивал Генри, подбадриваемый летевшими со всех сторон смешками.

Он отметил, что этот инцидент прибавил ему сторонников, и невольно покосился туда, где находилась Марджори Дуглас. Графиня сидела, не поднимая глаз, и щеки ее горели темным румянцем. Принцесса Маргарита склонилась к ней, участливо держа ее руки в своих.

Между тем по приказу короля в зал внесли множество факелов, в камин подбросили буковых поленьев, а когда были окончательно оговорены условия поединка и присутствующие расселись по местам, противники двинулись навстречу друг другу. В руках они держали облегченные длинные мечи, клинки которых были немного шире шпаг, чтобы противники могли фехтовать ими, колоть и рубить одновременно.

Генри с насмешливой улыбкой ждал Лохливена.

Дважды поставив шотландца в глупое положение, он испытывал нечто вроде торжества. О том, что с минуты на минуту может расстаться с жизнью, Генри старался не думать. Подобные мысли излишни перед схваткой. А поскольку сегодня он уже исповедался и причастился и с тех пор не успел много нагрешить, ему не так уж и страшно было предстать перед Творцом.

Взбешенный улыбкой англичанина, Лохливен напал первым. Генри уклонился и отступил. Он надеялся измотать противника, а заодно и присмотреться к его фехтовальным приемам. В том, что Роберт Дуглас отличный мастер и рука его тверда, он убедился весьма скоро, когда шотландец потеснил его через весь зал, едва не загнав в угол между столами. Вскоре Генри понял, что одной обороной не обойтись. К тому же шотландец действовал с такой ловкостью и проворством, что Бекингем убрал с лица улыбку. Клинок Лохливена мелькал с неистовой быстротой, отражая желтый свет факелов, и герцог едва успевал уклоняться. Удары были сильные, имеющие лишь одну цель – убить.

Генри стало жарко, пот заливал глаза, но не было ни единого мгновения, чтобы передохнуть. Краем уха он еще различал гул голосов в зале, но был так сосредоточен на схватке, что не мог понять, кого подбадривают зрители.

И вновь Лохливен загнал англичанина в угол, на этот раз в противоположном конце зала, между скамьями и стеной, где толпилась стайка пажей, испуганно метнувшаяся прочь, когда сражающиеся приблизились. Бекингем чувствовал себя неловко в этой тесной щели. Неожиданно он ощутил, как правую руку словно опалило огнем, и впервые за время боя Дуглас отступил на шаг, словно желая полюбоваться своей работой. Правая рука Генри была раскроена от плеча до локтя, и кровь потекла с пугающей быстротой, вмиг окрасив клочья батистовой сорочки. Бекингем согнул и разогнул руку, пробуя, сможет ли продолжать действовать ею, – рука двигалась, но кровь хлестала потоком. «Если я не убью его в ближайшие минуты, я ослабею от потери крови, рука онемеет и он прикончит меня так же легко, как кухарка каплуна», – подумал он.

В животе липким ознобом зашевелился страх. Бекингем тряхнул головой, откидывая слипшиеся пряди волос, и бросился на Лохливена. И вновь, слепя, засверкала сталь. Шотландец не желал поддаваться и вскоре опять перешел в наступление. Бекингем, экономя силы, попробовал отклониться, не отвечая на удары, а в следующую минуту напал сам. Страшный удар. Еще один. Боль в руке пульсировала и обжигала. Мышцы стали неметь. Звон и лязг мечей, молниеносное мелькание клинков. Неожиданно мечи скрестились, гарды у рукоятей стукнулись одна о другую, и лица противников оказались рядом, мокрые, побагровевшие. И в этот миг Лохливен вдруг с силой сжал раненую руку Генри. Англичанин вскрикнул и, чудом отбив меч Дугласа, сделал резкое скользящее движение. Лохливен охнул и отпрыгнул, изогнувшись. Глубокая резаная рана тянулась от его ключицы через грудь и вдоль ребер. Рубаха шотландца повисла клочьями, обнажив тело, по которому темными потоками текла кровь.

Генри, тяжело дыша, смотрел на противника. В пылу сражения он не мог определить, насколько серьезна нанесенная им рана. Однако Лохливен вдруг выпрямился и с яростным кличем ринулся вперед.

Теперь оба истекали кровью и задыхались от усталости. Шотландец спотыкался, англичанин все чаще уворачивался от ударов, но, когда их мечи вновь скрестились, Дуглас, рванув на себя гарду, сумел выбить у Генри клинок. Звеня, меч покатился по плитам пола.