Читать книгу Замок на скале (Симона Вилар) онлайн бесплатно на Bookz (2-ая страница книги)
bannerbanner
Замок на скале
Замок на скале
Оценить:

4

Полная версия:

Замок на скале

Немалому обогащению Эдуарда способствовала и его военная кампания во Франции. В Англии со времен Столетней войны было популярным вести военные действия на континенте, во Франции. Поэтому королю не составило труда пополнить казну налогами для войны с «лягушатниками» из-за Ла-Манша. К тому же он выступил против Людовика XI в союзе с блистательным герцогом Бургундии Карлом Смелым. Правда, только выступил. Ибо французский король Людовик Валуа не зря назывался «Христианнейшим лисом» и мало кто мог тягаться с ним в умении влиять на политику. Понимая, что Франции не под силу вести войну сразу и с Бургундией, и с Англией, Людовик попросту откупился от Эдуарда. На личной встрече монархов в местечке Пикиньи близ Амьена французский монарх предложил Эдуарду Английскому семьдесят пять тысяч золотых крон за отказ от союза с Карлом Смелым и обязался выплачивать Англии в качестве отступного ежегодно еще по пятьдесят тысяч золотых крон. Так Эдуард получал значительные деньги на свои нужды, не прибегая к созыву парламента. К тому же союз с Францией подкреплялся брачным договором между дочерью Эдуарда принцессой Элизабет и дофином[7] Карлом Валуа.

А завершились переговоры тем, что Людовик, по сути, выкупил у Эдуарда королеву Маргариту Анжуйскую, все еще пребывавшую в заточении в Тауэре. Для Людовика это не было актом милосердия – взамен Маргарита обязана была отказаться от своих прав на Анжу и Лотарингию в пользу французской короны, а сама удалиться в один из монастырей. Так и случилось, и несчастная королева Алой Розы окончила свои дни в уединенной келье.

С отбытием Маргариты у Эдуарда стало одной головной болью меньше. Хотя начались другие неприятности – во время этой бесславной, но прибыльной кампании он умудрился подхватить малярию, приступы которой часто мучили его. Кроме того, против подобного договора вдруг во всеуслышание выступил его преданный брат Ричард Глостер.

– У вас великолепная армия, государь, воинский талант и добрые союзники. Но вы не сделали ни единой попытки воспользоваться этими преимуществами. Я считаю, что договор в Пикиньи был постыдной сделкой, умаляющей ваше рыцарское достоинство и воинскую славу старой доброй Англии, – Англии, которая держала в страхе всю Европу благодаря победам над французами.

Эдуард, казалось, был ошарашен всей этой пышной риторикой. Он попытался объяснить, что деньги для Англии после разорительной войны Алой и Белой Розы куда выгоднее, чем игра на руку Карлу Смелому, который оказался даже не готов к военным действиям. Однако Ричард заявил, что Эдуард слишком сдружился с барышниками из Сити[8] и совершенно потерял воинственный дух Йорков. Он стоял на своем, пока их отношения с королем не испортились настолько, что Ричарду пришлось вновь уехать на Север, где он был подлинным правителем.

Король долго пребывал в мучительном недоумении. Он чтил младшего брата, но эти рыцарские речи, эта пустая болтовня о чести Англии! Тем не менее он пропустил мимо ушей язвительное замечание прибывшего в Лондон Кларенса о том, что Ричард повел себя так исключительно ради того, чтобы завоевать популярность толпы.

Однако Джордж на этот раз оказался прав. Глостер оценил, какое впечатление произведет в Англии финал военной кампании Эдуарда. И когда все королевство принялось выражать недовольство Эдуардом Йорком, которого, как мальчишку, обвел вокруг пальца француз, имя Ричарда – единственного, кто осмелился указать королю на эту ошибку, – не сходило с уст.

Популярности герцога Глостера способствовала и политика, которую он вел на севере королевства. Этот дикий край, где лорды Пограничья вообще не желали признавать ничьей власти, неожиданно почувствовал, что им управляют – и управляют опытной рукой. Герцог не щадил непокорных, но и не скупился на милости для тех, кто впрягался в его упряжку. Впрочем, вскоре ему пришлось столкнуться с человеком не менее незаурядным, чем он сам, могущественным и признанным вождем Северной Англии. Это был Генри Перси, четвертый граф Нортумберленд. До Ричарда Глостера он единственный мог водворить порядок на Севере, и король Эдуард был вынужден идти на многие уступки, только бы Перси оберегал мир и покой в этих краях, контролируя вечно неспокойную англо-шотландскую границу. Однако с той поры, как Ричард стал наместником Севера, между Перси и Глостером началась подспудная борьба за первенство. Гордому Перси по требованию короля пришлось принести присягу на верность Ричарду Глостеру, признав этого хромого калеку своим сеньором. Но это вовсе не означало, что он готов был беспрекословно повиноваться. Глостер очень скоро понял, какого сильного врага он приобрел в этом северном Перси. Оба были хитры и честолюбивы, и ни один не желал уступать. На стороне Ричарда были поддержка короля и власть, на стороне графа Нортумберленда – вековая преданность северян дому Перси.

Существовало лишь одно, в чем и Глостер, и Нортумберленд оказались поразительно единодушны, – их общая неприязнь к шотландцам. Однако набеги из-за Твида несли пограничному краю Англии такой урон, что в итоге оба североанглийских лорда – и Глостер, и Нортумберленд – пришли к выводу, что необходимо добиться мира с Шотландией, а для этого было бы неплохо заключить брачный союз между малолетним наследником Якова III Шотландского и одной из дочерей Эдуарда. Впервые проявив завидное единодушие, оба северных герцога прибыли в Лондон, чтобы обсудить данный вопрос с королем. Каждый из них в глубине души жаждал обойти соперника, надеясь, что король именно его назначит послом к шотландскому монарху. Но Эдуард, вопреки ожиданиям, поручил переговоры другому лицу – человеку, в то время весьма популярному при дворе, но которого король желал под любым благовидным предлогом отослать прочь. Эта ссылка должна была выглядеть такой почетной, чтобы никто не мог заподозрить, как добивается ее король. Ибо этим человеком был вельможа столь дерзкий, что отважился перейти дорогу Эдуарду именно там, где это не рискнул бы сделать ни один из его подданных.

Упомянутым лицом был молодой Генри Стаффорд, герцог Бекингем.

Бекингем происходил из древнейшего рода и являлся потомком короля Эдуарда III. Он был пэром Англии и принадлежал к остаткам той старой аристократии, которая почти вся была перебита во время войны Алой и Белой Розы. Его дед и отец погибли, сражаясь за Ланкастеров, а сам он ребенком жил вместе с матерью в глуши Уэльса, в замке Брекнок. В двенадцать лет он осиротел, и Эдуард IV велел доставить мальчика ко двору под свою опеку. Но вскоре Стаффорда пожелала видеть при своей особе королева Элизабет. Мальчик был необыкновенно красив, к тому же королева была очарована причудливым сочетанием у юного Стаффорда благородных манер и дикарских выходок. Генри стал ее пажом, носил шлейф королевы, придерживал стремя, когда она садилась в седло. Она была королевой Англии – он ее маленьким слугой, но в его жилах текла кровь Плантагенетов, она же была мелкопоместной леди, возвысившейся исключительно благодаря любви короля. Что думал обо всем этом юный Бекингем, никто не знал. Он казался благодушным и всем довольным, но всякий раз вскидывался, как жеребенок, если королева пыталась его приласкать.

Замечала ли это Элизабет? Она была умной женщиной. С годами она почувствовала вкус власти, привыкла к почестям и ко всеобщему преклонению – и оказалось, что это само по себе стоит того, чтобы мириться с изменами супруга. Шаг за шагом Элизабет добилась того, чтобы двор короля Эдуарда стал ее двором. Она создала себе опору среди многочисленной родни, наделив всех этих двоюродных и троюродных титулами, породнив их с прежде могущественными, но истощенными в войне ланкастерскими семьями. У королевы было пять братьев и столько же сестер, были у нее и два сына от ее первого брака с лордом Грэем, не говоря уже о всевозможных тетушках, племянниках, кузенах, которые обжились при дворе и которым Элизабет неизменно покровительствовала. Поэтому, приблизив к себе родовитого юного Бекингема, она хотела и его видеть своим союзником. Для этого Элизабет затеяла помолвку мальчика со своей младшей сестрой Кэтрин Вудвиль.

Однако этот на первый взгляд такой покладистый Стаффорд неожиданно заупрямился. И настолько, что это стало почти скандалом. Король тогда только вернулся после похода во Францию, и Элизабет пожелала, чтобы он лично настоял на этом браке. Эдуард любил уступать своей королеве, и пышная свадьба состоялась, однако ни жених, ни юная новобрачная не выглядели счастливыми. Дабы молодые сблизились, их отправили в Уэльс, чтобы вдали от сплетников двора они поближе познакомились и научились быть семьей. Там, в родовом замке Стаффордов Брекноке, у молодой четы родился сын Эдуард. Однако, когда через время Бекингем появился при дворе, он не пожелал привезти с собой супругу.

Сам же молодой герцог стал популярен при дворе. Богатый и знатный, он не имел в родословной ни единого пятна, к тому же был чарующе красив. Как все валлийцы[9], он был смуглым, но эта смуглость тонко гармонировала с аристократическими чертами его лица. Он был высок и гибок, с малолетства привык управляться с оружием, его волнистые черные волосы, вопреки придворной моде, небрежно падали на лоб и плечи, придавая особое очарование утонченному облику. И особенно хороши были глаза сэра Генри – огромные, как у девушки, прозрачные, удивительного цвета чистой небесной лазури.

При дворе Эдуарда IV Бекингем вскоре стал одной из наиболее заметных фигур. Не было такой дамы, которая не заглядывалась бы на Генри Стаффорда, не вздыхала бы о нем украдкой. Это бесило короля, который уже начал терять былую привлекательность, располнел, часто хворал. Он по-прежнему предавался излишествам, но теперь, глядя на него, уже трудно было поверить, что когда-то его называли «шесть футов мужской красоты». Эдуард обрюзг, лицо его отекло и приобрело нездоровый оттенок, а глаза, прежде чистые и дымчато-прозрачные, теперь отливали желтизной и недобро глядели из-под тяжелых век. И при всем этом король не переставал волочиться за каждой юбкой без разбора: замужней или незамужней дамой, дворянкой или особой низкого сословия, добиваясь расположения женщин если не деньгами, то посулами, но, когда они уступали, чаще всего грубо прогонял их.

Исключение составляла лишь Джейн Шор, жена торговца из Чипсайда, которую Эдуард вырвал из семьи и поселил при дворе. После давнишней истории с Элизабет Вудвиль это было второе по силе увлечение короля. Джейн Шор мало походила на средневековый идеал красоты, была не златокудрой и высокой, а наоборот – маленькой, черноволосой, с ореховыми глазами олененка и золотисто-смуглой, как у испанки, матовой кожей. И тем не менее чары этой горожанки были таковы, что королева впервые в жизни забеспокоилась.

Однако Джейн была не глупа. Имея влияние на Эдуарда, она понимала, что не ей тягаться с его долголетней привязанностью к жене. Королева была старше Эдуарда, но оставалась все еще весьма привлекательной, несмотря на испортившие ее фигуру частые роды. Джейн же брала молодостью и живостью, которые, однако, не давали ей обольщаться насчет того, что не она, а именно Элизабет Вудвиль владеет душой монарха. Поэтому Джейн всячески стремилась продемонстрировать свое почтение государыне, даже расположила к себе ее величество своим незлобивым нравом и детской беспечностью. Но вот в чем смекалки Джейн совсем не хватало, так это в ее неконтролируемой влюбленности в красавца Бекингема.

Эдуард поначалу не придавал этому значения. Ведь и лорд Гастингс, и пасынок Эдуарда маркиз Дорсет попали под очарование смуглой Джейн. Она с ними лишь кокетничала и смеялась. Заволновался король, только когда стал замечать, какими глазами смотрит его фаворитка на Бекингема.

Король недолюбливал молодого герцога – так стареющий недужный ловелас недолюбливает молодого и полного сил баловня дам. Теперь же Бекингем начал раздражать его. Королю то и дело доносили: во время празднества Генри Стаффорд несколько раз подряд танцевал с мистрис Шор, затем их видели продолжительно беседующими в нише окна, причем Джейн была весела и оживлена чрезвычайно. Когда же во время охоты в Горнси-парке эти двое отбились от кавалькады и несколько часов где-то пропадали, Эдуард окончательно возненавидел Бекингема. Однако он ничего не мог с ним поделать. Это был уже не тот мальчишка-сирота, которого он едва ли не за ухо приволок к алтарю, – это был достойный потомок Плантагенетов, могущественный лорд, который при желании мог в считанные дни поднять весь Уэльс. И король оказался бессилен, ибо никто в Англии не поддержал бы его, посмей он поднять руку на Бекингема из-за какой-то распутной горожанки.

Джейн по-прежнему клялась Эдуарду в любви и обиженно надувала губки, когда король устраивал сцены ревности. Однако стоило появиться красавчику Генри, как она была не в силах отвести от него глаз. А тот обращался с ней галантно-небрежно, хотя и был почтителен в рамках этикета. На короля же поглядывал нарочито невозмутимо, улыбаясь одними уголками губ.

Эдуард решил удалить его, но все еще колебался. Сделать это надлежало так, чтобы не стать объектом насмешек. Именно в это время ко двору прибыли Глостер и Нортумберленд и встал вопрос о посольстве в Шотландию. Король видел, что оба северных лорда вот-вот готовы сцепиться, оспаривая друг у друга право представлять английскую корону при дворе Стюарта, и поэтому неожиданно прервал их:

– Успокойтесь, милорды! Дабы вопрос о посольстве не стал яблоком раздора между любезным нашим братом Глостером и вами, дорогой друг Перси, к Якову Стюарту отправится некто иной. Я полагаю, что имя молодого лорда Бекингема, сэра Генри Стаффорда, не вызовет у вас возражений…

Когда Бекингему сообщили о решении короля, он лишь сдержанно поклонился и поблагодарил за оказанную честь. Но его синие глаза, когда он поднял их на короля, таили такую насмешку, что Эдуард едва сдержался, чтобы в последний миг не вспылить. Он долго беседовал с Бекингемом, обсуждая все детали переговоров и возможных соглашений. Когда же сэр Генри наконец двинулся на Север, сопровождаемый внушительным посольским эскортом, он вез в Шотландию, помимо условий договора, и личное письмо Эдуарда IV к Якову Стюарту. В этом не было ничего необычного. Но Бекингему и в голову не могло прийти, что рукой Эдуарда было начертано в самом конце письма.

Там значилось:

«Дражайший брат наш Яков! Я стану молить за Вас небо и Вы всегда сможете рассчитывать на нашу поддержку, если как можно дольше задержите в своих пределах нашего доброго Генри Стаффорда. А уж если молодой Бекингем пожелает навсегда остаться в Шотландии и мы никогда не увидим его, то в Англии никто не наденет траура по этому поводу. Мы же сочтем себя Вашим должником вдвойне».

1. Рождественская ночь герцога Бекингема

Волынки стонали и гнусавили так, что Генри Стаффорд едва сдерживался, чтобы не выбежать из зала. Нет, он решительно не мог привыкнуть к душераздирающим звукам любимого инструмента шотландцев. Особенно сейчас, когда из-за мигрени у него раскалывалась голова, эти пронзительные завывания, лязг мечей и дикие выкрики пляшущих горцев вызывали у герцога адские мучения.

Отодвинув от себя блюдо с колопсом[10], он откинулся на спинку кресла и устало скомкал салфетку. Тут же откуда-то возник услужливый паж и с поклоном подал сверкающий таз с душистой водой для омовения пальцев, а расторопный стольник тотчас заменил тарелку. Генри усмехнулся: изысканность обихода двора Якова III странным образом сочеталась с варварскими ухватками вождей горных кланов, чувствовавших себя в королевском замке Линлитгоу так же непринужденно, как и в диких ущельях Хайленда.

Генри поглядел на короля. Маленький, бледный, с жесткими, напомаженными и завитыми в локоны волосами и острым носом, он уже изрядно подвыпил, и глаза его блестели, когда он созерцал дикую «пляску меча», которую отплясывали перед ним воины трех северных кланов. Конечно, Стюарт был доволен: даже старейшины его двора не могли припомнить, чтобы вот так, в танце, сходились вместе члены враждующих семей Мак-Ферсонов, Мак-Интошей и Мак-Кеев. Впрочем, вожди кланов, приглашенные на Рождество, торжественно поклялись не проливать крови, пока не закончится Господне перемирие[11] и они не вернутся в свои пределы. А пока их воины плясали у стоявших вдоль пиршественного зала длинных столов, при свете факелов, среди клубящегося над головами дыма, который завывающий за стенами замка ветер загонял обратно в трубы, отчего пламя в очаге стонало и приседало, мечась, как затравленный зверь.

Встречать Рождество в Линлитгоу пришлось неожиданно. Двор короля направлялся из любимой резиденции Якова III, замка Стерлинг, в Эдинбург, как вдруг разыгралась непогода, вынудившая их сделать остановку в этом замке над озером. А поскольку буря и проливной дождь, перешедший в снежную метель, не прекращались, было решено отпраздновать Рождество здесь. Правда, это помешало прибыть многим знатным лордам, которых Яков заранее пригласил в Эдинбургский замок, зато Линлитгоу стоял на пути двигавшихся с севера горцев, и теперь на пиру было гораздо больше клетчатых пледов, чем камзолов и рыцарских цепей. Впрочем, Яков до последней минуты слал в Эдинбург гонцов, в особенности когда стало известно, что сам надменный Арчибальд Дуглас, граф Ангус, решил вместе со всем семейством посетить короля на Рождество Господне, но из-за разыгравшейся непогоды от Дугласа не было никаких вестей. Король не мог решить – то ли ему поспешить к своему грозному вассалу с извинениями, то ли обидеться на то, что последний пренебрег его приглашением.

За стенами замка прогремели раскаты грома и налетел новый неистовый шквал. В окнах задребезжали стекла. Многие стали креститься, и лишь горцы били пятками в пол, отплясывая свой танец, как люди, привыкшие в своих краях к любым сюрпризам погоды. Под завывание ветра камин вновь дохнул дымом, его клубы взмыли к потолку, где в массивных, подвешенных на цепях люстрах металось колеблемое сквозняками пламя факелов.

Генри невольно потер виски. От головной боли не было спасения, и, чтобы хоть как-то отвлечься, он стал разглядывать длинный полутемный зал с выступающими ребрами стрельчатых арок из грубо отесанного камня. Голые стены замка в честь праздника были украшены гирляндами из лавра и темного остролиста с ярко-красными ягодами, который, по поверью, приносит в Рождество счастье и удачу. И тем не менее все здесь казалось пустым, холодным и унылым. Ах, разве думал он, счастливчик Стаффорд, пэр Англии, родственник короля, что ему придется встречать Рождество при этом несносно скучном дворе! Силы небесные! Он прибыл в Шотландию в конце лета, когда на холмах и в долинах цвел лилово-пурпурный вереск, а теперь уже все пожухло, стало угрюмо-бурым и вскоре вообще скроется под снегом! Да, почетное посольство поистине превратилось для него в ссылку.

А ведь на первых порах все складывалось так хорошо! Он явился в Стерлинг с подобающим эскортом, под звуки труб, одетый с такой роскошью, о какой в этой дикой Каледонии[12] и помыслить не могли. С королем Яковом он держался на равных, но был изысканно учтив, и весьма скоро договор о помолвке наследного шотландского принца Якова и маленькой дочери короля Эдуарда Сесилии Английской был подписан. Оставались пустяки: решить вопрос о набегах на англо-шотландской границе. Обычно это совершалось быстро и являлось чистой воды формальностью, поскольку не в силах государей двух соседних королевств остановить не прекращавшуюся столетиями войну в Пограничном крае. И вот, когда Генри уже считал вопрос решенным, неожиданно возникли трудности. Яков Стюарт, ознакомившись с условиями договора, вдруг отложил перо.

– Я хотел бы, чтобы в договор был внесен еще один пункт.

Именно этот пункт оказался невыполнимым. Шотландский монарх категорически потребовал, чтобы к его двору доставили в цепях одного из лордов Пограничья – барона Майсгрейва.

– Этот человек творит беззаконие на рубежах. Мои отряды объезжают стороной его владения, ибо нет большей опасности, чем встретиться с его бешеными наемниками. Они гонят прочь всех, кто пробует проехать берегом Лиддела[13], и преследуют их почти до стен замка Хоуик, словно барон считает весь этот край своей вотчиной. Похоже, что сей лорд вознамерился перекроить границу по своему усмотрению!

После этих слов Бекингем испытал нечто похожее на гордость за своего соотечественника. Якову же заметил, что многие земли в Пограничном крае все еще считаются спорными и владеет ими тот, кто сильнее. Но Яков Стюарт пришел в ярость и заявил, что договор не будет скреплен его подписью, пока разбойника Филипа Майсгрейва не бросят в Толбутскую тюрьму в Эдинбурге, чтобы король мог решить его участь. Дело принимало серьезный оборот: из-за какого-то лихого северного барона мог рухнуть мирный договор между двумя королевствами.

Генри Стаффорд, стараясь не выказывать раздражения, спокойно возразил:

– Ваше величество, с таким же успехом вы могли бы потребовать и голову самого Перси. Барон Майсгрейв верный слуга короля Эдуарда, не раз сражавшийся на его стороне под знаменем Белой Розы. Более того – известно, что барон оказал своему государю и другие услуги, ибо его величество Эдуард IV благоволит к нему и нередко величает своим другом.

– В отличие от вас, милорд, – мелко рассмеялся Яков, но тут же переменил интонацию. – Мое решение непоколебимо! Либо Майсгрейв в цепях, либо наш союз не состоится и я не поставлю подписи на пергаменте.

В ту пору Генри еще не понимал, что из-за упрямства Якова Стюарта ему придется надолго застрять в Шотландии. Это стало очевидным лишь позднее, когда он написал о нелепом требовании Якова своему королю, а тот, вместо того чтобы возмутиться и отозвать посла, распорядился уладить все полюбовно, но ни в коей мере не задевая интересов Майсгрейва.

Интересы Майсгрейва! Теперь, когда этот барон стал для него ключом от родины, Генри преисполнился негодования. И тем не менее он ничего не мог поделать в сложившейся ситуации. Время шло, и вскоре гордому Стаффорду пришлось отказаться от пышного эскорта, оставив при себе лишь небольшой отряд лучников, а из всего штата прислуги – двух оруженосцев: преданного, но вечно брюзжащего и трусоватого Ральфа Баннастера и Гуго Дредверда, веселого и обходительного, но не знающего меры в женолюбии. Герцог уже дважды заставал его щеголяющим перед шотландскими красавицами в нарядах с плеча своего патрона.

При мысли о шотландских красавицах Генри ощутил новый приступ головной боли. Отправляясь к незнакомому двору, он мечтал о новых блистательных победах над сердцами северных леди. Но оказалось, что при дворе Якова Стюарта дам практически нет и даже со своей женой король видится не чаще раза в год. Те же дамы, что состояли в свите сестры Якова принцессы Маргариты, только о том и помышляли, чтобы хранить ледяное достоинство, были абсолютно лишены обаяния, а кокетство считали уделом падших женщин. С мужчинами они держались надменно, а любой комплимент истолковывали как оскорбительную фамильярность. Увы, сегодня, после рождественской мессы, Генри имел случай в очередной раз убедиться в этом, однако сейчас, когда так трещала голова, ему не хотелось вспоминать об этом досадном инциденте.

Пляска наконец-то закончилась. Горцы были разгорячены, их лица блестели от пота, и Бекингем, уже давно ощущавший, как стынут ступни в остроносых шелковых туфлях, с некоторым удивлением поглядывал на этих пышущих жаром дикарей в их нелепых клетчатых килтах, с голыми, словно не чувствительными к холоду ногами, обутыми в грубые броги[14].

Едва горцы вновь заняли места за столом, как загремели фанфары и в зал потянулась вереница нарядных лакеев со второй переменой блюд: огромные мясные пироги, туши вепрей с вызолоченными клыками, фазаны, длинные перья которых, подрагивая, свисали с золоченых подносов, молочные поросята в венках из сахарных цветов, зажаренные целиком косули с приправленной пряностями подливой. Главный стольник с самым церемонным видом нарезал мясо для короля, но Яков даже не прикоснулся к еде, продолжая что-то шептать своему фавориту Кохрейну, чья алмазная цепь на бархате камзола сверкала ярче свечей. Бекингем заметил, что и король, и его фаворит поглядывают в его сторону. Да и не только они. Казалось, уже давно внимание присутствующих занимают не столько пляски горцев, сколько его особа. Бекингем знал почему. Всему виной это нелепое происшествие после рождественской мессы. Господи, как дики эти люди, как терпят они всех этих низкородных временщиков, подобных Кохрейну, к которому сейчас так льнет король! Их привело в замешательство случайное происшествие во дворе замка – и то лишь потому, что в нем оказалась замешана графиня Ангус. Словно есть что-то дурное в том, чтобы оказать любезность даме во время ненастья!

Сейчас Бекингем полагал, что у него и в помыслах не было ничего иного. На деле все обстояло несколько иначе. Марджори Дуглас поразила его, едва появилась в церкви святого Михаила, где шла месса. Генри не знал, кто эта дама, но уже одно то, что она возникла в столь неурочный час, среди пурги и мрака, привлекло его внимание. Он даже улыбнулся, припоминая то мгновение…

bannerbanner