Татуировщик

Не глядя на него, я быстро прошёл в прихожую, надел обувь и вышел прочь, в тёмную прохладу.

* * *

Мне не спалось. Хотелось курить. Казалось бы, вот он, ответ! Протяни руку – и он твой! Но в Красную Зону запрещалось проходить. Даже через Башню спуститься туда представлялось невозможным делом. Единственный способ попасть туда – нарушить закон. Но тогда назад пути уже не будет. Я с тоской подумал о моём друге Бейбуте. Его весёлое лицо было словно свежая, чистая вода в океане пыли и грязи вокруг. Наверняка он поделится со мной богатством, смогу взять выходные, пойти в хороший ресторан, увидеть свадьбу моего приятеля, нянчить его детишек, курить махорку каждый день, ходить на танцы с рабочими девицами, влюбляться, вкусно есть, видеть сны… Тысячи вещей мелькали у меня перед глазами, вещей, которые могли бы доставить мне радость. Но так ли это на самом деле?

Родители мои давно умерли. Отец погиб в Цехе № 26, придавленный автоматоном, а матушка скончалась от какой-то лёгочной болезни. Местные эскулапы так и не выяснили от какой. Из настоящих друзей у меня был здесь только Бейбут, любви тоже я не имел – так, мелкие интрижки на ночку-другую. А я ведь так мало всего видел! В отличие от Исследователей, имевших татуировку в виде стрелки, мой удел был нюхать ржавую пыль в цехе. Всегда завидовал им, вольным пташкам, которых посылали в глубь Великой Пустыни, в другие города, даже в Оазис. Где-то раз в год такой счастливчик появлялся тут, будоража умы каждого из нас, рабочих. В такие дни улицы были заполнены зеваками, которые во время перерыва кидались на Исследователя, словно мухи на дерьмо пустынной крысы, и жадно внимали его рассказам. А рассказывали эти легенды много всякого. Там и истории о дальних землях, где людям плевать на татуировки, и о мутантах всяких, и о вымерших от Пустынной Чумы городках… Я мечтательно вздохнул. Поднеся руку к лицу, я принялся с ненавистью разглядывать в полутьме проклятую шестерню на запястье, будто бы пытаясь выжечь её с кожи взглядом.

Наконец, не в силах больше ворочаться и мечтать, я вскочил с койки. Та недовольно заскрипела, будто бы проклиная меня. Пнув её, я пошёл на крохотную кухоньку, спотыкаясь в темноте. Щёлкнув зажигалкой, я поднёс её к бензиновой лампе. Та вспыхнула жёлтым светом, а я, щурясь, принялся шарить в ржавом прохладном ящике, который заменял мне холодильник. Невесть какой, конечно, но продукты здесь лежали на день дольше, чем просто на столе. Достав прохладную банку самодельной браги от местных умельцев, я открыл её и жадно принялся поглощать мерзкое содержимое. К горлу подкатывала тошнота, организм изо всех сил боролся против такого издевательства над собой, но я продолжал пить до тех пор, пока опьянение не ударило по голове, выметая оттуда тяжёлый груз мыслей.

Захмелев, я уснул прямо там, на тесной кухне, растянувшись на ржавом столе…

* * *

Проснулся я от мерзкого звона будильника. Сновидений в этот раз не было – их поглотила пьяная тьма. Голова страшно болела, зрение плыло. Я с трудом отлепил щёку от ржавой столешницы и, пошатываясь, пошёл к орущим часам. «Чёрт! Опоздал!» – подумал я, глядя на осуждающе остановившиеся напротив 7:27 стрелки. Времени приводить себя в порядок уже не было, а поэтому я быстро натянул одежду и бросился в цех.

Запыхавшись, я примчался туда минут за пять. За столом недовольно сидел мастер, что-то выписывая в пыльных бумагах. Когда моя тень упала на него, он отложил в сторону ручку и, осуждающе глядя на меня, покачал головой:

– Ну, молодёжь, нарушаем распорядок?

Мне нечего было ответить, кроме неловких извинений. Он грустно отмахнулся от них:

– Э, бывает! Вычтем немного из твоего жалования. Чтобы больше такого не было! – добавил мастер, грозно хмурясь. Я кивнул и понуро побрёл к пустым стеллажам. Позади раздался оклик: – Молодой человек! Каску!

Я обернулся. Мастер с сочувствием протягивал мне нечто, что должно было быть каской, но было спутано парочкой автоматонов с мячом для игр. Трещины по всей поверхности, огромная дыра сбоку и вырванный с мясом фонарь – вот таким было моё сегодняшнее средство защиты. Ну, сам виноват, чего уж тут. Я взял у мастера каску и направился за инструментом. Нашёл я лишь пустой ржавый ящик с одной сломанной отвёрткой на дне. Вернувшись к мастеру, я сообщил ему об отсутствии нормального чемоданчика. Тот пожал плечами:

– Эх, Милад, Милад! Иди помогай Ломику в уборке сегодня!

Я едва сдержался от того, чтобы смачно выругаться. Проклятый старик хуже любой язвы! Но выбора у меня не было. Тяжело вздохнув, я поплёлся в дальний конец цеха, где у мойки суетливо бегала сгорбленная фигурка.

Старик встретил меня ругательствами, от которых у любого жителя Зелёной Зоны случился бы инфаркт. Плюясь коричневой слюной, Ломик сетовал на то, что я опоздал. Старик в грубой форме предположил, что опоздали и мои родители, не успев вовремя сделать аборт. Его грязная борода стала ещё грязнее от тонких нитей ржавой слюны, а налитые кровью глаза вылезли из орбит. Тонкие морщинистые руки с коричневыми ногтями со злобой сжимали метлу, которой дед явно хотел воспользоваться не по назначению. Каску он не надел – она такой крепкой лысой башке и не нужна была. Мне хотелось прервать его тираду одним мощным ударом, но я знал, что ничем хорошим такая акция не кончится. Сжав зубы, я взял другую метлу и принялся сгребать вездесущую пыль в аккуратные кучки, стараясь не обращать внимания на Ломика. Тот вежливо поинтересовался, в кого я такой вообще уродился, а потом гневно вырвал у меня метлу из рук, заорав:

– Катись к мойке, сопляк недомытый! Там помой ту консервную банку, которая ждёт тебя уже полчаса, как девица на свидании!

Сдобрил он этот приказ доброй порцией ругательств. Вздохнув, я пошёл к мойке.

Втирая щёткой раствор против ржавчины в огромного автоматона-стража, я думал о проклятом старике. Поговаривали, что он не всегда был таким злобным исчадием ада. Мол, ещё до моего рождения приключилось что-то с его девушкой. Беременная, она попала в руки каких-то пьяных подонков. Те приняли её за девицу лёгкого поведения и воспользовались случаем. Подонков сослали в Красную Зону, а девушка через некоторое время умерла – уроды оказались чем-то больны. С тех пор Ломик и двинулся. Не знаю, правда ли это. Живя в таком жестоком мире, невольно грубеешь – я не особенно сочувствовал старику, даже если все эти россказни о его беременной женщине и правда. Каждый знает: в Жёлтой Зоне следует быть начеку! Пусть здесь и не очень опасно, но эксцессы случаются всякие. То драки, то зашибёт кого, то грабежи. Народу тут много, тысячи и тысячи человек разгорячённых и злых работяг.

Сплюнув, я пошёл за стремянкой к стене цеха – нужно было вымыть и верх почти трёхметровой машины. Подойдя к стене, я увидел бегущего ко мне Бейбута. Тот выглядел так, будто завтра переезжает в Оазис, чего не скажешь обо мне. Увидев меня, улыбка пропала с лица друга:

– Ты чего это? Выглядишь так, будто всю ночь в канаве валялся!

Я неловко улыбнулся:

– Да я это… Выпил маленько…

Бейбут поинтересовался:

– Неудачно прошло всё?

– Да как сказать, дружище… – Я задумчиво почесал грязную щёку. – В Красную Зону мне бы…

Бейбут вытаращился на меня как на умалишённого:

– Куда?!

– В Красную Зону, – повторил я.

Товарищ нахмурился, а потом сказал:

– После работы обсудим, Милад. Побежал я…

Я кивнул, берясь за стремянку. Может, друг знает пути туда, куда мне надо? Вернувшись к автоматону, я поставил лесенку рядом, принявшись остервенело тереть машину, – впереди был долгий, скучный день…

* * *

Время едва доползло до конца рабочего дня. Я даже не помнил, как ел: на этот раз трапеза прошла молча, Бейбуту было явно не до праздных бесед. Ломик настойчиво пытался свалить на меня ещё работы, но я плюнул и пошёл восвояси, слушая бьющие мне в спину проклятия мерзкого старикашки. У выхода из цеха, переминаясь с ноги на ногу, ждал Бейбут. Я отдал каску, выслушал нравоучения от мастера на предмет дурного влияния браги на жизнь рабочего человека, а затем подошёл к другу.

– Ну, чего надумал, Соломон?

Так вроде звали какого-то там древнего решалу сложных вопросов.

Бейбут ответил не сразу:

– Милад… Я волнуюсь. Сдай ты эту тату-машинку, а? Ничего тебе не будет. Скажешь, что в песке нашёл. Можем вместе пойти. Репутация у нас хорошая, поверят. Не надо оно тебе…

Я и сам думал об этом, но в итоге всё же решился. Бессмысленность рутины угнетала меня. Всю жизнь провести в цеху, словно насекомое… Уж лучше попробовать найти себе приключений, чем вот так дышать ржавчиной и пылью, медленно загнивая изнутри. Страх сжимал моё горло стальной хваткой, но вместе с ним кровь моя кипела адреналином и волнительным предвкушением неизвестности.

Друг уже целую минуту с волнением смотрел на моё решительное лицо, когда я ответил:

– Прости, Бейбут. Не могу я так… Всё это как-то отвратительно. Вот это вот всё!

Я злобно, всхлипывая и пиная песок, изливал приятелю весь свой гнев, который годами копился в подсознании. Вспоминал истории исследователей, ругал проклятые татуировки, проклинал Айшуйю. Товарищ молча слушал, сочувствующе глядя на меня своими тёмными глазами. Наконец, когда я закончил, он сказал:

– Но, Милад… Так было всегда! Такова жизнь. Кому-то везёт с татуировкой, а кому-то – нет. Есть ведь и плюсы…

Товарищ принялся расписывать прелести нашей жизни, а я слушал и думал: «Он не понимает». Такие, как я, вечно встревали в неприятности из-за своей жажды приключений. «Взрослый ребёнок» – презрительно говорили об очередном бунтаре, который сгоряча попытался прорваться в Оазис или ещё куда, получая в награду побои от бдительных Стражей. Я перебил приятеля:

– Так как в Красную Зону попасть, не знаешь?

Тот явно обиделся:

– Ты не слушал меня?

– Слушал, слушал, – соврал ему я. – Но я уже всё решил, Бейбут.

Тот тяжело вздохнул. На глазах у него выступили слёзы, как выступают у матери, смотрящей на безнадёжно больного сына. Размазав влагу грязной ладонью по лицу, Бейбут сказал надтреснувшим голосом:

– Не знаю, друг. Я надеюсь, что ты всё же передумаешь…

Я разочарованно вздохнул и обнял товарища, похлопав по спине:

– Всё будет хорошо со мной, не переживай! Не маленький уже!

Я отстранился, выдавливая улыбку. Оба мы понимали, что это ложь – хорошо уже не будет. Один неверный шаг – и меня казнят, повесив где-нибудь, как дикую собаку. Солнце опустилось за горизонт. Я пожал приятелю руку и зашагал домой, терзаемый поиском пути в Красную Зону…

* * *

В дверь несмело стукнули. Спросонья я подумал, что стук раздался у меня во сне. Снова стучат. Пытаясь сбросить остатки сна и холодея от страха, я распахнул дверь, тут же выдохнув с облегчением. На пороге стоял мой приятель. Он протянул мне что-то, завёрнутое в тряпки:

– Держи! Направь с утра на цех и сделай пару выстрелов. Можешь покричать, что убьёшь кого-нибудь. За угрозу жизни рабочих тебя отправят в Красную Зону.

Я чуть не расплакался, тронутый поступком друга. Было видно, что он безумно страдает, теряя меня. Но Бейбут остался верным товарищем и принял мой выбор. Я забрал у него промасленный свёрток с продолговатой железкой, а приятель уже вовсю рылся в своём дряхлом рюкзаке, сбивчиво тараторя:

– Вот, тут это… Припасов купил тебе, там можно взять с собой вещичек, машинку только спрячь! Тут ещё… Вот тут зажигалка… Здесь, смотри, сигареты… Не забыл чего? Ах да! Вот бражки немного, тут вода, тут складной ножик, его пропустят, шмонать вроде не должны, я узнал всё… А, вот ещё тебе штуковина, отдал целое состояние, так что спрячь хорошенько!

Кучу разнообразного добра, которое он пихал мне, завершал небольшой чёрный предмет. Приглядевшись в темноте, я узнал карманный пистолет. Маленькое чёрное оружие зловеще поблёскивало двумя стволами. Друг пояснил:

– Там две пули внутри, э-э-э… Патрона, вот! Нажимаешь на один крючок, потом на второй. Можно оба. Заряжать знаешь как?

Я кивнул. Бейбут сунул мне свёрток с патронами, добавив:

– Ты, главное, не привлекай внимания, не выделяйся. Там наверняка много народу будет, я на всякий случай дал через Аржана взятку, чтобы тебя не смотрели особо, но лучше не зарываться. Бывай, Милад! Я буду дико скучать…

Товарищ всхлипнул. Я крепко обнял друга, пожелал ему счастливой жизни со своей дамой сердца и заверил, что обязательно выберусь. Тот энергично кивнул, зная, что я обещаю невозможное. Напоследок мы закурили, крепко пожали друг другу руки, и Бейбут ушёл, растворяясь во тьме…

* * *

Я не спал – всю ночь набивал ветхий рюкзак щедрыми подарками товарища. Пистолет я спрятал в голенище рабочего ботинка, патроны засунул во второй. Тату-машинку тщательно завернул в разное тряпьё и закинул на дно рюкзака. Руки почти не дрожали – организм устал от нервного напряжения, перейдя в фазу тупого, отрешённого спокойствия. Вышел я из барака засветло, крепко сжимая обмотанное в тряпки кустарное ружьё.

Подойдя к цеху, я встал в отдалении, глядя на громаду знакомого здания пустыми глазами. Место, где я провёл большую часть сознательной жизни, больше ничего не значило. Я вздрогнул, осознав, что уже завтра не увижу больше ни мастера, ни старого Ломика, ни своего друга, ни этого цеха. Снова хотелось курить – чёртова привычка богачей перешла и ко мне. Интересно, у них это тоже от нервной жизни?

Появились первые рабочие. Сонные лица с удивлением переводили глаза с меня на свёрток, а потом обратно. Впрочем, вопросов никто не задавал – своих дел хватает. Забрезжил пылающими красками рассвет, готовясь обрушить жару на Айшуйю, словно молот на наковальню. Друга не было видно – оно и к лучшему. Я посмотрел на вереницу рабочих – пора.

Словно во сне я скинул тряпьё. Ржавый кусок металла, который был сделан какими-то подвальными умельцами, оттягивал руки. Будто бы глядя со стороны на самого себя, я заорал:

– Убью, твари!

И спустил оба курка.

Громыхнуло так, что заложило уши. Я не слышал криков рабочих, а только звон в ушах. Ружьё вывернуло мне пальцы, упав на землю. Кусок жести, который висел над входом, камнем рухнул вниз, ударом об землю подняв столб ржавой пыли. Мастер вскочил, перевернув стол. Рабочие бегали вокруг, словно муравьи. Кто-то кинулся на землю, зажав голову руками. Звон в ушах стих, сменившись на вопли и ругательства вокруг. Я услышал тяжёлый топот ног – быстро они. Ко мне подскочила юркая фигура в потёртой униформе ржавого цвета и ветхом бронежилете.

Резким ударом палкой по ногам меня бросили в пыль. Подкачанный нервный юноша, ругаясь, принялся застёгивать ржавые наручники на моих запястьях, пока его пожилой напарник держал меня на мушке заводского автомата. Закончив, юнец резким движением поднял меня на ноги, словно пушинку. Его злое, гладко выбритое грязное лицо возникло перед моим. Он заорал:

– Ты что, рехнулся?! Кретин! Документы!

Я мотнул головой:

– Внутренний карман.

Юноша запустил туда руку, вытащил ветхий паспорт и принялся придирчиво изучать. Он удивлённо поднял глаза:

– Не привлекался раньше… Какого чёрта?!

Я пожал плечами:

– Да я это… Старика убить хотел. Достал он меня!

Юнец кивнул на мастера:

– Этого?

Я отрицательно покачал головой:

– Да нет же! Уборщика, Ломика этого сраного.

Юноша сплюнул:

– В участке расскажешь! Пошли!

Грубо дёрнув за руку, он утянул меня прочь на глазах изумлённой толпы…

* * *

Толстый Страж в маленьких очках задал вопрос уже в десятый раз:

– Так за что ты того старика?

Я вздохнул:

– Говорил же. Достал он меня! Маму оскорбил мою!

Толстяк обиженно откинулся в кресле и плаксиво запричитал, обращаясь к улыбающемуся Стражу позади меня:

– Ну ты посмотри на него, Хасан! Сидит и что-то тут втирает мне! Где это видано, чтобы за какие-то там оскорбления палить из ствола!

Внезапно осознав что-то важное, жирный Страж снова наклонился в мою сторону:

– А ты… Как там тебя? А, Милад! Ты пушку где взял?

Я пожал плечами, морщась от боли в скованных за спиной руках:

– От отца досталась, хранил на чёрный день!

Жирдяй хмыкнул. Тот, кого он назвал Хасаном, гоготнул. Толстый Страж вдруг стал серьёзным:

– Ты в курсе, что за такое в Красную Зону выселяют? А, стрелок недоделанный?

Я притворно воскликнул:

– О ужас! Я не хотел! Я выплачу штраф! Отпустите меня!

По лицу жирдяя было видно, что он остался не впечатлён моей актёрской игрой.

– Мне кажется, ты болен, рабочий. Не может вот так вот какой-то законопослушный работяга взять и начать палить по цеху! Ты же ни в кого не целился, твоя цель вообще в этот момент торчала далеко, в самом конце ангара. А ещё и это притворство… Что за игру ты ведёшь, сынок?

Я промолчал. Ответить мне было нечего. Страж смотрел на меня ещё пару минут, жуя авторучку пухлыми губами, а потом махнул рукой:

– Ну, не хочешь говорить – как знаешь! У меня таких, как ты, ещё десяток торчит, беседы ждёт.

Он обратился к Хасану:

– Убери его отсюда, пусть в общей камере ждёт!

Хасан не стал медлить, грубо подняв меня с ветхой табуретки:

– Пойдём!

Страж провёл меня по узкому, обитому грязной плиткой бетонному кишечнику, в конце которого была решётчатая дверь. Возле неё хмуро дежурил усатый мужик с автоматом. Он глянул на меня холодным взглядом, затем отпёр дверь, чтобы тут же захлопнуть её за моей спиной.

Я оказался в просторном бетонном помещении с решётками на окнах, в котором были лишь отлитые из этого же бетона лавки. На них сидели хмурые люди в форме рабочих. У всех на руках были наручники, как и у меня. Кто-то тёр окровавленное лицо, один парень жалобно скулил в углу, а какой-то амбал протяжно завывал о том, что его подставили. Глядя на его страшную физиономию, у меня тут же родились сомнения в этом.

Я сел на свободное место и откинулся спиной к стенке, глядя в обшарпанный, освещаемый бензиновыми лампами и лучами света из окон потолок. Так я просидел, кажется, целую вечность. Время от времени дверь тоскливо скрипела, а затем хлопала – прибывали очередные нарушители. Наконец, когда наша тюрьма почти забилась до отказа, к двери подошёл серьёзный старичок в старом бронежилете, окружённый охраной. Кашлянув, он деловито начал называть имена. Унылые голоса отзывались в ответ, отдаваясь эхом в ушах. Наконец, назвали и моё имя. Я машинально ответил, поддавшись общей слаженности механизма переклички. Наконец, старичок замолчал, явно удовлетворённый результатами своей работы. Дверь открылась, а Страж, что стоял у двери, зычно приказал:

– Выходим! По одному!

Заключённые принялись выходить, тонким ручьём вытекая из камеры. Понурой вереницей они шли мимо охраны, вооружённой короткими автоматами. Солдаты вжимались в стену коридора, с подозрением глядя на покидающих помещение людей.

Внезапно работа слаженного механизма оказалась нарушена. Хнычущий амбал, плача, пристал к старичку:

– Не виноват я, начальник! Подставили меня, ну! Я доказать могу!

Тот уставился на амбала так, будто перед глазами старичка вылезла больная Пустынной Чумой крыса. Неожиданно сильным голосом он крикнул:

– Молчать! В строй!

Амбал грустно вернулся в ручей из заключённых. Косясь на охрану, вышел и я. Пальцы на спусковых крючках, напряжённые мышцы, настороженный взгляд – эти ребята явно были готовы к любым выходкам.

Мы вышли на улицу. Забор из арматуры был обмотан сверху колючей проволокой – бежать не имело смысла. Подчёркивал тщетность побега огромный автоматон-страж, пялящийся на нас своими сенсорами и бубнящий металлическим голосом: «Проходите. Проходите. Проходите».

Нас отвели за участок, где уже стоял скучающий мужичок лет сорока в новенькой униформе. Он протараторил нам приговор, прочитал лекцию о том, какое мы отребье и как не ценили то, что имеем, а затем повелительным жестом махнул рукой в сторону ржавого автобуса с решётками. Тот, словно заметив жест командира, с глухим рычанием завёлся. Нас провели между солдатами, завели в автобус и захлопнули дверь, заперев её на засов. Вокруг раздались протестующие возгласы – будущие жители Красной Зоны просили охрану принести вещи из рабочих бараков. Сутулый охранник, на которого бронежилетов не хватило, устало успокоил толпу, пообещав, что вещи наши мы получим перед отбытием в пункт назначения. Наконец, все успокоились. Я поднял голову: сквозь проржавевшие решётки на местах окон в последний раз мелькнул пейзаж Жёлтой Зоны…

Впереди меня ждал лишь мрак неизвестности – такой пугающий, но в то же время такой притягательный.

Знакомство с новым миром

Правила тесно связывают людей, это так,

но нарушение правил связывает их ещё теснее.

Элис Хоффмарн, «Речной Король»

Приехали. Автобус громко чихнул и затормозил на достаточно большой подземной площадке, освещаемой светом мощных прожекторов. Заключённые с любопытством прильнули к решёткам окон автобуса, щурясь от слепящего света. Я не стал исключением. И хотя бьющие в лицо лучи искусственных солнц мешали оценить по достоинству убранство площадки, я всё же смог рассмотреть и огромные гермодвери перед автобусом, и высоких автоматонов-Стражей, и стационарные кустарные огнемёты на небольших вышках по бокам от дверей. Я уже было принялся считать Стражей, снующих по площадке туда-сюда, когда дверь с шумом распахнулась, а командирский голос приказал покинуть транспорт. Я успел насчитать человек тридцать охраны. Уверен, их было куда больше.

Мы вывалились из автобуса по одному. Мрачные Стражи, одетые в бронежилеты и с ружьями в руках, приказали нам встать в шеренгу. Мечущиеся вокруг в свете прожекторов тени напоминали привидения – меня даже накрыло ощущение сюрреализма происходящего. Руки забыли о браслетах, перестав болеть, а глаза до боли всматривались в тени Стражей, пытаясь убедить разум в том, что это люди, а не новые модели автоматонов – настолько слаженно и механически те двигались, расставляя заключённых в ровную шеренгу.

Наконец, суматоха закончилась. К нам вышел старичок, как две капли воды похожий на того, что проводил перекличку в полицейском участке. Я даже подумал было, что это он и есть, но тот подал куда более тонкий голос:

– Называем имена по очереди! Левый, начинай!

Пока страдальцы кричали свои имена, я думал о том, что, наверное, татуировки влияют и на телосложение и характер. Старики, которые занимаются перекличками; молодые охранники, все выбритые подчистую и с хорошим телосложением; охранники в возрасте, имевшие брюшко и обязательные усищи или бороды; работяги вроде меня сплошь худые и грязные – под каждую татуировку свой тип. Или каждая татуировка под свой тип? Мои размышления прервал оклик:

– Чего заткнулись, собаки пустынные?

Сосед слева ткнул меня локтем. Надтреснутым голосом я выкрикнул:

– Милад!

Перекличка пошла дальше, снова застопорившись на том самом амбале с покрытым шрамами лицом. Вместо того чтобы назвать своё имя, он снова принялся ныть:

– Начальник, меня подставили! Я тут вообще быть не должен! Я…

Старичок махнул рукой. Из толпы охранников тут же выскочил бравый молодец и быстрым движением ударил амбала палкой. Тот намёк понял – прокричал своё имя (которое я тут же забыл) и заткнулся.

Наконец, прозвучало последнее имя. Старичок сверился со списком и кивнул сам себе. Потом, приняв наигранно-скорбный вид, прочитал нам речь о том, что мы – разочарование народа и вообще отребье, а также о том, какую прекрасную возможность жизни в Айшуйе мы потеряли. Закончил он фразой:

– Вещички ваши уже притащили, разбирайте вон в той палатке, у правого огнемёта. Оружие, боеприпасы, деньги, наркотики и алкоголь были заранее конфискованы!

Я пригляделся: действительно, у огнемётной башни справа от гермодвери стояла едва различимая на фоне бетона серая палатка. С нас сняли ржавые наручники, и мы дружным строем пошли за вещами. Зайдя в тускло освещённую бензиновыми лампами палатку, я увидел длинный ржавый стеллаж с широкими полками, на которых лежали чёрные мусорные мешки, какие используют в Зелёной Зоне – для Жёлтой такая роскошь была чистым расточительством. Мусорными мешками у нас заменяют двери между комнатами, тенты над местами отдыха и всё в таком духе. На каждом мешке было написано белой краской имя. Хмурый Страж неопределённого возраста в нахлобученном на глаза ржавом шлеме принялся раздавать вещи в порядке очереди. У кого-то вещей не было – бедняги отходили в сторону, растерянно глядя в пол. Нытик (так я прозвал того амбала со шрамами) и тут отличился: я услышал его возмущённый вой о том, что вещей не привезли и половину. Уставшим голосом Страж посоветовал жалобщику обратиться в Верховный Суд Айшуйи и отослал амбала восвояси. Тот в ярости схватил мешок и пошёл к другим заключённым, принявшись горячо им что-то доказывать.