XY?

– Бред, но ладно. Соглашусь, а то спор, это такое дело… Начнём друг друга обзывать, обидимся, и каждый все равно останется при своем мнении, – сказал я.

      Тим, что-то заулыбался.

– Пацаны, а мы китайцы получается. Мы же в "Инфинити" жить вечно можем.

– Наверно, китайцы это и ищут. А мы случайно взяли и нашли.

– Может радио послушаем, – предложил Митя.       – Давай если оно включится, конечно.       Митя ловко пошевелил пальцами возле магнитолы и что-то на радио-волнах зашипело.       – А сейчас специально про вас, – сказал диджей, – песня Infinity lnk – infinity.

       Мы засмеялись все вместе, не зная от чего.       Что-то начало бить по голове. Это была музыка.

      Потом зловещий смешок из песни заставил нас улыбнуться и переглянуться. Я эту песню раньше не слышал, как и мои друзья, я понял это по их глазам.

      Песня немного мрачная. Она казалась такой, скорее всего, из-за нашей ситуации.

      Я слушал и переводил в голове слова.       Первые строчки этой песни были про нас, как и сказал диджей:

– Don't know when it started and I don't know when it ends…

      А дальше все пошло не про нас. Припев – шкарен. Мы пели его всем вместе и громкость прибавили в магнитоле до максимума.

– If you wanna be, oh, you know we are the infinity…

      Потом пошло повторение жаль мы были не в клубе. Мы так зажигали. И не щадя перепонки соседа и свою гортань орали:

– Oh, you know we are the infinity.

      Фуф.

      Я изнемог. Музыка тоже закончилась. Мы с Тимом опять сидели и курили.

VII

      А мне здесь даже нравится, все время что-то необычное, новое. Мы с друзьями никогда не говорили о глубоких вещах, даже когда были в пограничном состоянии. Инфини это не И., куда я ехал за новой жизнью, это и есть новая жизнь.

      Это лучшее место, где я когда-либо был. Меня тут не ждали, просто затащили.

      За окном все те же высокие несуразные деревья. О, елки, ля-ля – тополя.

      Почему никто не знал об этом месте, не говорил о нем как рае или аде? Странные, придумали говорить о пастафорианстве, а об этом нет. Но, если б я ехал тут один, я бы умер от тоски или же Инфините меня развлекало бы по радио, как только что.

      До этой песни, кстати, я скучал по дому. И даже не думал позвонить ро…

      ПОЗВОНИТЬ!

      Мы все даже не пробовали, по крайней мере я даже не видел ни у кого в руках блеск телефонного дисплея.

      Так, надо действовать без паники. Может Инфинити не умеет читать мысли.

      Я пустил руку в левый карман джинсов. Клал я его туда по привычке. В детстве, когда стоял на воротах, отбивая мяч, сломал правую руку. С тех пор моя левая рука стала мне как правая. Не в плане девушки, конечно. Я умею писать обоими руками, только с разными наклонами. С того момента я носил телефон, сигареты в левом кармане. А когда понял, что это неудобно носить все в одном занялся распределением обязанностей карманов. Правый – потихоньку убивает, а левый – убивает во мне человека и все больше превращает в социально-зависимого робота.       Телефон как всегда был в левом кармане. С медленно стал доставать его.

      Я думал, что связи не будет, как в американских слэшерах.

      Телефон есть, связь есть, а звонить некуда. Милиции не позвонишь, в больницу тоже – даже если ответят, что им сказать? Что мы застряли в бесконечности? Только зря дернем наркодиспансер.       Ладно, пусть и дальше лежит в кармане, пока Тим не заметил, а то он сразу начнет или фоткаться, или пытаться звонить своей девушке, или зайти в «Вконтакте». У меня итак денег мало, так тут, может, тоже существует роуминг.

      Я не понимаю одного. Как все мои друзья, социально зависимые, не подумали о том, о чем подумал я? У Тима телефон есть же, однако он говорил, утром или как это еще сказать… вообщем не в Инфинити, что денег у него на симке нет.       Митя с Лехой… тоже не пойму. С ними-то что? Забыли про айфоны. Опять же бред. Их руки «там» служили айфонам, как кожаные чехлы. А сейчас что?       Но не буду нарушать эту идиллию. Так даже лучше.

– Эй, – крикнул Тим, – ты телефон сейчас доставал?

      Митя с Лехой повернулись посмотреть на меня и на ту глупое лицо с которым я сейчас сидел, вжавшись поближе к окну. Я чувствовал себя, как тот парень из «Криминального чтива», которого вот-вот убьет Траволта.

– Давай в «вк» зайти и Даше позвонить, – сказал Тим.

– Тим, связи нет.

– Блин.

      Тим поник, пацаны отвернулась. С души упал камень величиной с двухэтажный дом.

– Можешь показать, вдруг что-то есть, а ты не заметил.

      Ага, не мог я заметить эти все, горящие ярко белым цветом, палки. Пацаны снова повернулись.       – Ну на, – сказал я и отдал свой телефон.

– Ты прав нет.

      Как нет? Я же видел. Мы стоим на месте. Связь не могла пропасть.

– На, – отдал мне телефон обратно.

      Я снова взглянул. Все палки.

      Может только для меня связь есть. Ладно, пока ничего не буду говорить.

VII

      -Эй, Лех, а что снилось тебе?

      Я стоял в очереди за билетом на фильм. О таком фильме я вообще никогда не слышал, обычно же я слежу за новинками. Очередь совсем небольшая, человек десять, все разные люди, даже пожилые были и маленькие дети, которым лет от силы десять. И очередь шла быстро.

      Фильм назывался в оригинале «The man in black glasses», а через slash русский перевод – «Темное око». Как всегда расхождение, как, помните, Бешеные псы – Reservoir Dogs (Резервуарные псы) или Джони Д. – Public enemies (Враги народа). Много всякого, не перечесть. Хотя в данной ситуации от оригинала далеко не ушли.

      Подошла моя очередь брать билет на этот фильм.

      Продавщица мило улыбнулась мне и попросила паспорт, хоть и были возрастные ограничения 100– (да-да, именно так написано было). Я протянул ей его, она списала данные и выдала билет, не просив денег.

      Я прошел в зал, привычных и старых контролеров не было. Посмотрев на билет, я обратил внимание на свою ладонь, на ней были складки, раньше я такого во сне не замечал, мне даже кто-то давно говорил, что складок всех этих и линии жизни ее во сне не видно.

      Я прошел на то место, которое у меня было написано на билете, восьмой ряд, пятое место. В голове у себя я сложил цифры и получилось – тринадцать.

      Кресла были удобные, хочу подчеркнуть, что кресла, а не стулья, как в школьных актовых залах.

      Вокруг меня море людей, но все они молчат, как ягнята перед смертью, но мне показалось, что все они как будто набираются сил перед криком. Хорошо, что я оказался не прав.

      Началась рябь, на большом белом выгнутом экране. Я думал, что сейчас начнутся трейлеры новых еще не вышедших фильмов. Но нет.

      Фильм начался, я ожидал отсчет, как в старых фильмах, типа 3…2…1, а все обошлось и без этого.

      Крупным планом снято лицо мужчины в темных очках, который просто дышит. Текст с актерами не появлялся тоже, может быть, в конце скажут, кто играет.

      Лицо было лет тридцати, которая прическа, важный анфас. Рот не открывался, даже не дрожал, словно он был богомолом, они же умеют не двигаться много времени. И даже этот человек был немного похож на Охлобыстина

      Прошло пять минут. Я стал оглядываться на зрителей. Все смотрели на лицо в темных очках, как у шерифа американского городка. Я подумал, что это массовый гипноз и крикнул:

      – Эй, люди! Это же гипноз!

      – Тише! – сказало изображение на экране, – ты можешь их разбудить.

      – В смысле? Они не спят, вон, у них глаза открытые.

      – Шепотом! – голос человека в очках был крутой и мрачный, ему бы озвучивать канал Рен-ТВ.

      – Хорошо, – повиновался я.

      – Посмотри на билет девушки слева, она держит его в руках и ты поймешь.

      – Что пойму?

      – Посмотри.

      Я посмотрел      . На нем написано: «Дом странных детей 8:6».

      – Теперь направо посмотри, у парня.

      На нем уже было написано «Великолепная семерка 8:4».

      – Как так, – разволновался я, – что тут такое?

      – Каждый хочет смотреть то, что хочет, не мешай им.

      – А почему я смотрю не то, что хочу. Я тоже хочу «Дом странных детей» посмотреть.

      – Ты зашел в кинозал, чтобы проецировать свои мысли о том, что будет в фильме.

      – Это как?

      – Ты смотришь на экран, а мозг сам придумывает, что будет дальше.

      – Бред, все же видят одно и то же кино, как иначе.

      – Для этого придумали рекламу, трейлеры, тизеры, превью, ревью и другие «ры» и «ю».

      – То есть то, что мы видим – это мы сами придумываем, а потом оцениваем?

      – Почти так.

      – А что не так?

      – Мы не видим, мы создаем.

      – А кто нам кладет основу для фильма, эти же трейлеры не мы придумываем?

      – Сценаристы, режиссёры, клипмейкеры и другие.

      – А они откуда это берут?

      – Из своей головы, чтобы потом мы тоже что-то придумывали.

      – Хорошо, а кто вы?

      – Я твой фильм – «The men in black glasses». Называй меня мэн.

      – Хорошо, мэн, когда этот фильм закончится?

      – Когда ты захочешь, чтобы я снял очки.

      – Сними их.

      Мэн снял очки. Я увидел глаза и подглазины, они были мешковатые. На месте зрачков у него был черный треугольник, внутри которого светился зеленый значек доллара. Это напомнило мне о массонах.

      Я проснулся.

VIII

– Это абсурд, – сказал я.

– Вранье, – продолжил Митя цитату Бодского.

– Зато весело, – сказал Тим.

– Ребят, а мы похоже больше не встретим Новый Год, мы же застряли тут навечно. Infinity.

– Давайте закроем глаза и помечтаем о нем, – предложил я.

– Сейчас только припаркуюсь. А то еще куда-нибудь не туда съедем.

– Ты смеешься? Куда мы тут съедем, здесь все дорога, – сказал Леха.

– А вдруг! – сказал Митя.

– Ладно, паркуемся, – сказали мы с Тимом вместе.

      Но Митя не стал никуда отъезжать. Он остановился на дороге.

– О чем будем думать?

– Я о Новом Годе, – сказал Митя.

– А я о зиме. Лех?

– Я о своей собаке. Она умерла же, пускай хоть в голове и мыслях она будет жить. Тим?

– Не знаю еще.

      Мы закрыли глаза. Я думал о зиме.

      За окнами белый цвет, такой резкий, что мои глаза словно укололо. Этот цвет, прошибал тонировку.

      Я представлял, что мы сидим, а там, вне машины, валят белые хлопья снега.

– Пацаны, – сказал голос Мити.

      Открыв глаза, я увидел, что на улице на самом деле был снег!

      Да!

– Невероятно, – протянул удивленно Леха.

– Да что невероятно? Это ***! – крикнул Тим.

– Что, ***, тут творится?! – сказал я.

      Не то что бы мы испугались… но все же нам было страшно.

      Бред, бред, бред, бред, бред, бред, бред, бред, бред, бред, бред. Бред, бред, бред, бред, бред, бред, бред, бред, бред, бред, бред. Бред, бред, бред, бред, бред, бред, бред, бред, бред, бред, бред.

      Больше я не нахожу слова.

      А нет, знаю еще одно.

      Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity. Infinity.

      Все.

      Я исчерпал свой словарный запас.

IX

– А если мы еще о чем-нибудь подумаем, то это опять сбудется? – спросил Тим.

– Почему нет? – сказал я.

– Тогда закрываем глаза.

      Я уже ни о чем не думал, как у Linkin Park «I’ve became so numb»…

– Эй, а почему ничего нет! – закричал Тим, как обиженный ребенок.

– Может нам надо вместе было думать о том о чем ты думаешь. Тогда бы мысли материализовались, – предположил Леха.

– Но мы же в прошлый раз не все думали о Новом годе? – сказал Митя.

– Да только я и ты, – сказал я, обращаясь к Мите, – И то я думал о зиме. Хотя может ассоциативно ты тоже подумал о ней.

– Да, так и было.

– Вот, значит, если большая часть людей в машине думает одинаково – это материализуется.

– Да!

– Мить, дай шепну на ушко кое-что, – сказал Тим.

      Свесив свое тело вперед, он что-то пробурчал и заулыбался, как и Митя.

– Давай, – радостно произнес Митя.

– Пацаны закрывайте глаза.

      Я посмотрел на Леху, он на меня. Глаза закрылись.

– Все можно открывать, – сказал Тим.

      Уилл Смит сидел справа от меня. Золотая цепочка, черна майка, очки – настоящий Уилл Смит из фильмов девяностых годов.

– Хай, Смит, – сказал Тим.

– Привет, пацаны, сказал он на русском языке, голосом Всеволода Кузнецова, наверно, Тим с Митей его так представляли.

– Как дела?

– Как сажа бела, – ответил актер.

– Давай споем ту песню Боба Марли, которую ты пел в «Плохих парнях»?

– Давай!

      Мы запели отличную песню «Bad boys» Боба.

      Как Уилл пластично двигался под нее и пел одновременно. Я только сейчас заметил, что Тим не попадает в ноты.

      Песня закончилась. Уилл внезапно исчез, в тот момент, когда мы посмотрели в окно. За окном, кстати, тоже снег исчез, оставив после себя типичную осень.

       Мы попытались представить что-нибудь еще раз, но уже эта система не работала.

X

– Теперь, думаю, моя очередь, рассказывать, что снилось мне, – сказал Митя и начал.

      Я был одет как вампир и стоял у кулера, набитым красной жидкостью (логично предположить, что эта жидкость кровь.) Из коридора мне крикнули. То есть, как сказать крикнули… Писали в чате, но я слышал в голове. А чат показывался по телевизору, который висел передо мной в офисном помещении.

      Как писать я не понял, поэтому я вышел на улицу. Когда я уходил, голоса чата становились все тише и тише, как девушка, которую часто бьет ее парень.

      На улице на мне был костюм космонавта, но без шлема.

      Ко мне подошел медведь. В смысле животное медведь. Он начал говорить:

      – Я приветствую тебя. Я Россия, твоя мать. Как зовут, скажи любя или мне тебя назвать.

      Я потупился и ничего не ответил.

      – Назову тебя Гагарин, хоть по внешности татарин.

      – А ты всегда говоришь стихами?

      – Так мне велено судьбой, я же сказочный герой.

      – Забавно.

      – Расскажи-ка мне, Гагарин, ты же русский честный парень, любишь ты америкосов или так посмотришь косо.

      – А что в ней плохо в Америке? Сколько мы взяли оттуда взяли хорошего. Конечно, было и плохое, например, каминг-аут, дабстеп, электронные сигареты, покемоны. Но от этого нам стало только веселей. Теперь когда куришь или нюхаешь, думаешь, что ты американский крутой герой, который все зарешает.

      – Я услышала, Гагарин, твои мысли и слова. Все равно козлы и твари и не могут воевать.

      – Да кому нужна война? Никому, конечно! Опять же фраза из старого американского фильма «Час пик». Не надо воевать. Надо самим что-то свое продвигать.

      – Дай мне где-то пять минут. Все! Они уже идут. Ты подумай, слово «край», означавшее Россию, нынче слышится как «cry», то есть слезы и большие. Стал наш русский край другим, получилось русский плач. Мне обидно, что сидим где-то в суматохе дач. А ведь мы могли бы сделать все наоборот. Мы могли заставить рыбу подлететь на неба свод. Вот поэтому недолго, постараюсь побыстрей, увлеку вас монологом, как Макдональдсы детей.

      Медведица (Россия же – женский род, значит медведица) набрала воздуха в легкие и начала:

– «Америка» -твердите это сладко… 

Визжите от ее собачьей моды. 

Дуреете совсем, однако, 

Забыли нашу русскую породу. 

Забыли вы все подвиги отцов, 

Все то чего достиг на край, 

И из-за вас он край глупцов. 

И флаг чужой вам ныне рай.

Я помню мерзость вашей своры – 

Бузите: – «лучше будет там». 

Создатель предоставь их мору: 

Не место у берез врагам! 

Вы, православное наследство, 

Забыли красоту икон и гжели… 

Иное нынче ваше детство 

Заокеанский блюз запели.

Забыли сердцем и поэтов 

Стране служивших, как цари; 

Есенин, Маяковский – это 

Советские слепых поводыри. 

Какие вы теперь славяне? 

Сманил общипанный орел. 

Но озорно несу я знамя, 

Которое давно обрел! 

Но это знамя не с медведем, 

На нем не видно трех цветов – 

На нем то поле с бликом меди, 

Там тополь, много васильков,

Любимый, добрый, русский клен 

И ива, выглядит, как в сказке, 

Белесый кедр умилен, 

Сирень с фиалковой окраской. 

Я не пою, я лишь хочу воспеть 

Чарующую синь у Родины! 

На ней судьба мне умереть, 

Держа в руке смородину!

      Я не выдержал и похлопал, только за последнее четверостишие. Правда, от этого Америку любить я не перестал.

      Еще я заметил, что это все-таки медведь.

      И все, я проснулся.

XI

– Политически, Мить, – сказал я.

– Да-да, лучше бы вообще об этом нам не говорил! Опозициионное мнение. Вдруг все-таки нас кто-то слышит или записывает на диктофон, – снял с моего языка Тим.

– Да, Мить, все, мы забыли, ты типа ничего не говорил.

– Да пошли вы!

      Мы втроем рассмеялись, глядя на его обиженное лицо.

– Да и вообще как ты все запомнил? У тебя же память дырявая, я помню, как ты в школе стихи отвечал, по листку, или по руке. Да и запоминал ты только матерные Маяка и Есенина.

– Еще Бродского одно помню: «Когда придет ноябрь – уходи…»

– Октябрь, Мить! Видишь! А тут ты какого-то хрена все запомнил досконально. Как так?

– Я черт его знает.

– Мне, кстати, вспомнилась игра «Devil may cry», – сказал Леха.

– Демон может край, – заменил я одно слово.

– Ага, а слово «may» похоже на «my».

– Да! Тогда получается : Демон – мой край.

– Россия – демон?

– С чего это?

– А кто еще называет свою страну своим краем? – сказал Митя.

– Ну да.

– Так что завязываем, а то на самом деле опозиция пошла.

– Да, – сказали все хором. Нас напугала мысль, что кто-то неизвестный может нас слушать. Я не знаю, но я уверен, мы все предположили, что все это государственный проект и они за нами следят.

      Но мысли об этом исчезли, когда радио включилось само и заиграло песню Земфиры – Бесконечность.

XII

      Песня закончилась. И диджей начал говорить:

– Мистеры Инфинити, вам предстоит выбор, который изменит вашу дальнейшую жизнь. Сейчас у вас на лобовом стекле будет написано: «Inf». Вам надо дописать это слово. У вас два варианта: «Infinity» или «Inferno». Решайте сами. А пока я вам включу звук метронома, чтобы он раздражал вас, пока вы выбираете.

      Если бы момент определял, какое человек животное, то сейчас мы бы были баранами. А так просто сидим вчетвером в пятнашке и смотрим друг на друга.

– Инфинити. Что тут думать? – сказал Леха.

– А может ну его, Инфини, что в Инферно? – сказал Митя. – В аду мы еще не были.

– Как не были? Вспомни восьмой класс, новый год. Это был ад.

– А может тут обман? – предположил я. – Может, твою пятнашку поменяют на машину «Инфинити»?

– Сомневаюсь, – сказал Тим.

– Я тоже, – сказал Митя.

– Допустим, тут подразумевается Инфинити, как бесконечность, то есть чистилище, а Инферно, как Инферно, то есть, как ад. Куда мы?

– Лучше в ад, – сказал Леха, – надоело болтаться, как сами знаете что.

– Убедил, – сказал я, – пиши, Мить, «erno», так как «Inf» уже написано.

– Подожди! Все «за»?

      Никого «против» не было.

– Все, решено. Пишу.

– Давай!

      Митя навел дрожащий палец на лобовое стекло. Я поморщился от звука, скользящего по стеклу пальца. Все.

      Inferno.

      Мы ждали, как рухнемся под землю, и все дальше будет как у Алигьери. Но вместо этого надоедливый метроном перестал бить нам по мозгам.

– Закрывайте глаза, зрители, – сказал диджей.

      И мы закрыли.

XII

      Я еще не открыл глаза, но уже боялся, что сейчас провидцы будут ходить с головами, смотрящими на спину, воры кипеть в чане и так далее. Но все как всегда не так.

      Открыв глаза, я увидел экран, на котором бежал человек от каких-то трех людей. Закадровый голос что-то говорил, но я не обращал внимание. Возникла надпись:

Tom Hanks

      И я все понял. Я посмотрел направо – Тим, налево – Леха, а через него Митя. Мы все сидели на фильме «Инферно».

      А дальше началась обычная жизнь.

      Или я ошибаюсь. Может не началась.

Y

Она

Каре. Натуральный цвет волос, то есть темно-русая. Нежно красного цвета кофта, приталенная. Светло-голубые обтягивающие джинсы, через карманы которых видны четыре монетки, две пятирублевые и две двухрублевые. Из кармана высовывается пятый айфон, а в айфоне торчали белые вакуумные наушники «Philips». В руках книга Оруэла «1984». На плече сумка. И это только сзади.

Спереди я ее не видел.

Я стоял прямо за ней в очереди за справками по сдаче донорской крови.

Кровь уже сдана. Но справки нужны для университета, чтобы легально прогуливать пары, а то сон считается неуважительной причиной.

Ей выдали деньги, она расписалась. Деньги она положила к другим монетам (даже купюру было видно через эти джинсы). Увидеть все помогал не только джинсовый текстиль, но и уход за своей филейной частью. Ткань гармонично подчеркивала ее формы бедренных мышц.

Не то что бы я смотрел только туда. Просто лица я не видел. Смотрела бы она в мою сторону…

Она пошла к выходу, но ее волосы не дали мне взглянуть на ее, наверняка, у нее чудесное лицо.

Почему я такой стеснительный?

Давно бы уж с ней познакомился. Уверен, что у нее красивое имя, Алина, например, или Лиза.

Я торопил женщину в справочном отделении, чтобы быстрее побежать за незнакомкой. Но эта старомодная карга как будто специально тормозила.