Шмордонские тайны

– Необязательно, хотя то, что вы называете кражей, можно охарактеризовать как помощь одной цивилизации другой. Как говорится: бог велел делиться.

– И еще говорят: на бога надейся, а сам не плошай, – добавил Джем. – В вашем случае получается так: если не помогли даром – значит, можно спереть.

– Не всегда, – сказал дед Наум. – Есть много способов получить желаемое и без этого.

– Назовите хотя бы один!

– Пожалуйста. На Земле много стран с прекрасно охраняемыми границами, где действуют жесткие таможенные тарифы. Иной раз мы помогаем миновать таможню, протаскивая грузы через Попадос из одной страны в другую. Не все страны дружат между собой. Некоторые накладывают запретительные санкции на провоз определенных товаров: продовольствия, сигарет, оружия, наркотиков, обогащенного урана и других. Мы помогаем и за это получаем требуемое нам: технологии, деньги, некоторые готовые приборы…

– Короче – занимаетесь контрабандой.

– Джем, мне иной раз кажется, что наша молодежь права, считая вас, жителей периферии варварами. Ваши мысли могут опошлить что угодно, и даже святые вещи превратить черт знает во что!

– Выходит, что кража и контрабанда – святые вещи?

– Тьфу на вас! Извините, вырвалось… Пойдем дальше. Как-то раз, будучи в одном из земных городов, я направлялся к месту, где существовал тоннель, открывавшийся там регулярно. Но вдруг увидел такой же проход, возникший спонтанно в совершенно неожиданной точке. Это была детская площадка во дворе одного из многоквартирных домов. Вход в тоннель открылся между двух кустов, ограждавших угол с качелями.

– И как он выглядел?

– Небольшое серебристое облачко, повисшее в кустарнике. Поскольку все тоннели ведут в Попадос, я решил воспользоваться проходом, так кстати подвернувшимся под руку, и направился к нему. И вдруг какой-то шустрый пацан соскочил с качели и, обогнав меня, сиганул в этот проход прямо перед носом! Я, естественно, вошел туда же и спустя несколько секунд обнаружил ребенка в пещере Попадоса. Тот стоял с широко открытым ртом и разглядывал суету, царящую вокруг него (знаете ли, Попадос – очень оживленное место). Я, не мешкая, схватил его за руку и шагнул обратно вместе с ним. Оказавшись опять возле качелей на той же детской площадке, я погрозил пацану пальцем и сказал слово: «Нельзя!» После этого я вернулся на Гдею, но не стал уходить далеко от места моего появления. И не зря! Пацан снова оказался в Попадосе. Вы спросите, где же были родители? На детских площадках происходит следующее: мамаши треплют языками с таким ожесточением, что не замечают никого вокруг, а папаши частенько ныряют в ближайшую забегаловку, считая, что за время засасывания рюмки коньяка мир стоит на месте, трава не растет, а ребенок никуда деться не может… Мне пришлось поднять мальчишку на руки и опять вернуться на ту же детскую площадку. Оказавшись на месте, я оглянулся и понял, что тоннель вот-вот закроется, поскольку облачко стало менять цвет с серебристого на серо-стальной. Родители никак не хотели обращать внимание на чужого дядьку, державшего их ребенка на руках. То ли мамаша еще не до конца истрепала свой язык, то ли папаше одной порции коньяка показалось мало, и он решил добавить, а может, бабушка грезила о молодости… Поставив пацана на ноги, я больно пнул его ботинком в голень, чтобы отвлечь от тоннеля. Он разревелся и плюхнулся на задницу. Тогда я с чистой совестью вошел в уже начавший закрываться проход. И каково же было мое удивление, когда пацан, скользя пузом по каменному полу, въехал в Попадос вслед за мной! Видимо, он нырнул в гаснущее облако рыбкой. Отправлять его обратно в третий раз не было смысла, потому что он мог оказаться где угодно, но только не на своей детской площадке. Вот и все. Я надеюсь, вы поняли, кто был этим настырным пацаном?

– Это был я, – сказал Джем задумчиво.

– А дальше все известно, – сказал дед Наум.

– В каком городе и в какой стране это было? – спросил Джем.

– Ох, уже и не помню, – сокрушенно ответил дед. – Я тогда, бывало, в неделю раз двадцать ходил на Землю.

– Но тот день вы помнили. Почему нельзя было вернуть меня домой через другие тоннели? Ведь вы сами говорили, что в этом городе был еще один проход, открывавшийся всегда в определенное время?

– Если вы думаете, что я альтруист, то глубоко заблуждаетесь. Я и так сделал все, что мог. А если из-за каждого такого случая носиться по всей Земле с детьми под мышкой – никакого времени для других дел не хватит! Таких как вы – много, а дед Наум – один. Понятно?

– Понятно, – мрачно ответил Джем. – У кого я могу узнать, из какого города меня сперли? Наверняка у вас где-то учитываются такие случаи.

– Во-первых, не сперли, а сам сбежал из-за халатности родителей. А во-вторых: даже если кто-то и владеет этой информацией, вам ее все равно не откроют.

– Почему?

– Потому что вы моментально сбежите на Землю искать своих непутевых родителей для того, чтобы плакаться им в сиськи! А кому это надо? Вас кормили и растили для чего? Будьте добры теперь отрабатывать вложенные в вас средства!

Джем, вскочив, заорал:

– Кого и где кормили и растили? Меня?! Сначала в детдоме, а потом на каторге?!

– А вы еще и на каторге успели побывать? – удивился дед Наум, в этот раз почему-то совсем не пугаясь поведения Джема. – Вот Морс молодец! Хорошо закалил свою смену. Теперь вы, Джем, знаете все стороны жизни и сможете принимать взвешенные решения.

Джем, плюнув под ноги деду Науму, широкими шагами пошел в сторону флигеля, совсем не попрощавшись со своим наставником.

– Завтра подъем в семь утра, – крикнул ему дед вдогонку довольным голосом. – Завтрак в семь тридцать, начало занятий в восемь тридцать. Корпус «Е», аудитория номер сто двадцать один. Попрошу не опаздывать!

Достав из шкафа хороший костюм, Джем облачился в него и посмотрел на себя в зеркало, висевшее в простенке. Вид получился достаточно респектабельный. Лаковые туфли из нижнего ящика того же шкафа оказались как нельзя кстати и добавили еще большей солидности. Ну, а в антресоли Джем не полез, поскольку совсем не любил головные уборы.

Уже спускаясь по лестнице, он задумался над вопросом: принято ли у гдейцев носить шляпы? Подумав немного, он решил, что задача не принципиальна, так как возвращаться в свою комнату совсем не стоило.

Пройдя по аллее парка несколько сотен метров, Джем присел на лавочку, находившуюся в непосредственной близости от шлагбаума, открытого сегодня Солом для того, чтобы впустить такси.

После нескольких минут наблюдения он выяснил, что машины заезжают на территорию университета по пластиковым картам, приложенным к специальному окошку, или если водитель набирает известный ему код, пользуясь планшетом.

Но пешие студенты спокойно выходили и входили через постоянно открытую калитку, расположенную слева от шлагбаума. За калиткой находилась будка охраны, в которой два здоровенных и толстых охранника сидели сиднями и даже не выходили проветриться.

Поднырнуть под шлагбаум было нельзя, потому что с него свисала металлическая сетка, а перепрыгивать его не стоило тем более, поскольку такое действие выглядело бы как что-то совсем невообразимое в университетском царстве науки и покоя.

Джем, сидя на лавке, подумал о том, что ему совсем незачем выходить за территорию университета, но на душе у него было так гадостно, что он отмел прочь всякие рассуждения и, встав, решительно направился к калитке. Влившись в струйку студентов и преподавателей, выходивших на улицу, он уверенно подошел к калитке и, уже минуя ее, вдруг заметил на штанге кованого забора шморокамеру (впоследствии Джем узнал, что такие приборы называются здесь видеокамерами), направленную как раз на проход.

Звук сирены, раздавшийся в воздухе, заставил застыть всех, кто пересекал границу университетской территории. Из будки тут же выскочили охранники и почему-то сразу вцепились именно в руки Джема.

– Чего надо?! – вызывающе поинтересовался у них Джем.

Охранники, переглянувшись, отодвинули его в сторону от пешеходной тропы, и студенты потянулись через калитку привычным порядком.

– Ты это! – сказал по-шмордонски один из охранников Джему. – Марш в дом! Раз– два, раз-два, – раз-два-три!

– Не понял, – ответил им Джем на том же языке.

Второй охранник бесцеремонно взялся рукой за воротник костюма, в который был одет Джем, приподнял его вместе с Джемом над землей и, поставив на асфальт лицом к университету, заявил на ломаном шмордонском языке:

– Марш в казарму, шейгиц! А то – ай-лю-лю!

Джем понял, что его шморография заложена во все входные камеры. Он помнил это еще по каторге, которую отрабатывал в Джаппурии. Но здесь, в отличие от каторги, за попытку побега ничего не грозило, и потому Джем решил не ерничать, а просто ретироваться, что и сделал, освободившись от рук охранников.

Поднявшись на второй этаж флигеля, Джем вошел в свою комнату, включил в ней свет и моментально остолбенел. На его кровати спал полуодетый чернокожий человек!

Осмотревшись, Джем увидел, что оба плательных шкафа вывернуты наизнанку и их содержимое валяется на полу. Более того – спящий в его кровати человек храпел, как конь! Но самое главное, что потрясло Джема – весь воздух в комнате был просто пропитан алкогольным перегаром!

Джем видел папуасовцев не раз, и потому никакого отрицательного чувства к ним не испытывал. Но сейчас он рассвирепел. И не потому, что заняли его койку, а по той причине, что папуасовец смог найти на Гдее место, где наливают, а Джем не смог! И эта причина оказалась главной.

Джем опрокинул свою койку и папуасовец свалился на пол. Перевернувшись пару раз, он вдруг сказал трезвым голосом на чистом шмордонском языке:

– Это мой негрол! На Гдею с негролом нельзя? Тогда я его выпью! И выпил!

Он снова захрапел.

Джему вдруг стало жалко самоотверженного негрольщика, и потому он, просунув руки под тело папуасовца, поднял его с пола, положил на свободную кровать и накрыл одеялом.

– Отжим, куда вы льете! – пробормотал вдруг папуасовец во сне. – Мимо стакана же льете! У-у-у, морда козлиная…

Джем, удивившись такому точному определению сущности Отжима Чтоплохолежима, пожал плечами и принялся наводить в комнате порядок.

ШМОРДОН. ШМОРА

Отжим шел по подземному ходу за Хлебазлом след в след, почти уткнувшись носом в спину своему наставнику. На груди его позвякивала только что врученная Шмором Тринадцатым медаль. Она стучалась о железную пуговицу шмордонского полковничьего кителя, в который Отжим был одет.

На прием к императору надо было прийти в хорошем костюме или военной форме. Ни того ни другого у Отжима не было, поскольку штатский костюм засалился во время жизни на Дыре, а джаппурская военная форма здесь не котировалась. Потому Отжиму подобрали шмордонскую полковничью форму танковых войск, и на вручении награды он предстал именно в этом виде.

Разговор императора с графом Вискерсом никто из награждаемых не слышал, но звучал он так:

– Вы этого клоуна нарядили так для того, чтобы меня повеселить?

– Да, ваше величество.

– Вы добились своей цели.

– Рад стараться, ваше величество!

Хлебазл был помилован за то, что раскрыл заговор, который сплели кукарелльцы Носом Вшкаф и Шкафом Внос. Оказалось, что они планировали поднять на Дыре восстание, окоммуналить эскадру контр-адмирала Бамбукера и, двинув ее в сторону столицы, разбомбить Шмору полностью. Поскольку в раскрытии заговора принимал непосредственное участие Отжим Чтоплохолежим, ему также досталась награда.

– Чем вы там цокаете? – недовольно спросил Хлебазл, резко остановившись.

– Медалью, – ответил Отжим, уткнувшись в спину лорда.

– Все побрякушки надо снимать перед выходом на задание, – поучительно заметил Хлебазл.

Он посветил фонариком в карту, которую держал в руке, и продолжил:

– Так, вот этот ход ведет в кухню. А где выбалтывается самое большое количество тайн?

– В постели с женщинами, – сообщил джаппурскую хрестоматийную истину Отжим.

– Это у вас в Джаппурии так, – не согласился с утверждением Отжима Хлебазл. – В Шмордоне в постели спят, а не языком болтают. С женщинами или без – не имеет значения, потому что везде должен быть порядок. Постель создана для чего? Чтобы в ней спать! Вот все и спят. А болтают где? На кухне. В чем вы сейчас и убедитесь.

Хлебазл свернул в одно из ответвлений подземного хода и стал крадучись подниматься по ступенькам каменной лестницы.

– Тс-с-с! – прошипел он, обернувшись к Отжиму.

Отжим аккуратно начал подниматься следом за лордом, испытывая наслаждение от сеанса обучения, в котором он участвовал. Сеанс этот был последним и, если сказать честно, спонтанным.

После церемонии награждения Хлебазл пригласил Отжима в свой кабинет, расположенный в здании Министерства Безопасности Шмордона. И хотя Отжим, высадившись с корабля, не успел даже зайти в свое посольство, отказать лорду он не посмел, поскольку испытывал к своему наставнику величайшее уважение.

Согласно шмордонской боевой традиции награды положено было «обмыть», чем Хлебазл с Отжимом и занялись. Пили они, естественно, не помидоровку, а благородные напитки, которые почему-то не оказывали на них нужного в таких случаях действия.

– Вот это мы закалились помидоровкой! – установил причину Хлебазл.

После опустошения ими второй бутылки виски, Хлебазлом вдруг овладело чувство наставничества, и он решил преподать Отжиму мастер-класс, чем и тут же и занялся. Вот так они и оказались в подземельях, пронизывающих ходами всю подвальную часть шмордонской столицы.

Поднявшись на площадку, которой заканчивалась лестница, Хлебазл прошептал Отжиму, занявшему место рядом с ним:

– С той стороны наклеены обои шпалерного типа.

Лорд нажал на стенке какой-то рычажок и на уровне его головы появился небольшой квадрат, состоявший из тонких вертикальных щелей. Получилось некое подобие решетки, через которую была видна центральная часть кухни джаппурского посольства. Ну, а слышимость гарантировалась узкими прорезями.

Хлебазл сделал рукой приглашающий жест и оба контрразведчика приникли носами к шпионскому окошку.

За столом, расположенным в центре комнаты, сидели трое: Батон, Хапс и, странное дело, – агент Хмырь. Перед ними стояли стаканы, а на столе возвышалась наполовину опустошенная пятилитровая бутыль кагора.

– Вот вы говорите: шпион такой, шпион сякой, – сетовал Хмырь. – А что в этом плохого? Работа как работа. И ничего мерзкого в ней нет. Вон, палач пытает и головы рубит, мясники в кишках ковыряются, ассенизатор ведрами черпает сами знаете, что… А здесь – сиди, слушай и докладывай. Можно подумать, шпион виноват в том, что люди языками треплют, как попало! А язык для чего человеку нужен? Для того, чтобы в любви объясняться, или, скажем, песню спеть. А еще лучше – чувствовать вкус пищи! Люди сами выливают грязь на свет божий, а винят во всем доносчиков! Вы думаете, легко быть шпионом?

– Тяжело, конечно, – кивнул головой Хапс. – Нужно запомнить кучу оптовой информации, умудриться не забыть ее, и донести до следующей инстанции, ничего при этом не перепутав. Адский труд!

– Вот-вот, – подтвердил Хмырь, благодарно взглянув на Хапса. – А бывает, столько мерзостей за смену наслушаешься, что перестаешь верить в род людской, потому что одни мерзавцы вокруг! А платят гроши… И все время то холодно, то жарко, то сквозняки, то дождь. А куда деваться? Служба есть служба. Вот и слушаешь. А если еще кто-нибудь жрет что-либо вкусное, или, скажем, перед твоими глазами с женщинами развлекается… Терпение у шпиона должно быть железное! Кстати, бывает, что развлекаются совсем не с женщинами, а даже наоборот! Как такое выдержать? Приходится употреблять все внутренние силы.

– Вот гад! – прошептал Хлебазл Отжиму. – Государственные тайны выдает. Продался за бутыль вина. За рядовыми исполнителями нужен контроль. Бывает, что и личный. Не следует начальнику гнушаться таким контролем!

Отжим утвердительно кивнул головой, показывая, что запоминает информацию.

– А ты закрывай глаза и уши в такие моменты, – посоветовал Хмырю Батон.

– Никак нельзя, – печально покачал головой агент. – Вдруг в эту минуту кто-то что-нибудь ценное скажет. Да и интересно же, все-таки. Знаете, чем люди занимаются, когда думают, что их никто не видит и не слышит? Вот, например, лорд Хлебазл…

– Молчать! – взревел вдруг Хлебазл.

Он нажал какую-то кнопку на стене, и панель с потайным окошком отъехала в сторону.

Троица собутыльников, сидящая за столом, удивленными глазами уставилась на Хлебазла с Отжимом, так неожиданно появившихся в уютной до этого кухне.

– Ах ты, мерзавец! – рявкнул лорд, сходу хватая Хмыря за ухо. – Ну-ка, марш за мной!

– А-вва-ва! – потерянно ответил агент, повинуясь крепкой руке своего главного начальника.

Хлебазл подтащил агента к открытой панели, дал ему хорошего пинка и Хмырь, привычно мелькнув в воздухе форменными сапогами, загремел вниз по лестнице. Министр молча шагнул в темную дыру подземного хода, и панель встала на свое первоначальное место.

Из-за стены донесся приглушенный вопль Хлебазла:

– Смирно стоять! Сейчас я к тебе спущусь!

Потрясенные эффектным появлением новых действующих лиц, столь резко оборвавших застольную идиллию, Батон с Хапсом удивленно таращились на Отжима. Последний, испытывая от беготни по подвалам страшную жажду, подошел к столу, налил из бутыли вина в стакан Хмыря и, выпив его залпом, произнес значительно:

– Вот так работает контрразведка!

И наполнил стакан снова.

Потрясение, испытываемое Батоном и Хапсом, моментально переросло в обалдение. Это случилась из-за того факта, что бывший ранее закоренелым трезвенником Отжим стал хлебать кагор со скоростью джамовозного бензонасоса!

– Что, прохлаждаетесь тут без меня? – нагло осведомился Чтоплохолежим. – Расслабились? Ну, ничего. Теперь будем жить по-новому. Я вас научу родину любить! Кстати, а почему меня посол не встречает? Его что, на рабочем месте нет?

Он осушил залпом второй стакан, швырнул его в пасть камина, плавно опустился на четвереньки и лихо (в два оборота) закатился под кухонный стол.

Батон с Хапсом наконец пришли в себя. Они нагнулись и увидели, как Отжим, подложив под правое ухо кулак, довольно захрапел.

– Такое ощущение, что он занял привычное для него место, – догадался Хапс.

– Может, отнесем его в ванную и устроим холодный душ? – предложил Батон. – А как придет в себя, набьем ему морду и начнем допрашивать.

– Нет, – покачал головой Хапс. – Слишком долгая процедура. Лучше пусть проспится. А завтра за пару стаканов вина для похмеления он выложит все, что знает и не знает.

– И медаль у него отберем, – согласился Батон. – А то нашелся тут шмордонский воин-интернационалист.

– Угу, – ответил Хапс, наполняя стаканы из бутыли…

Пропи́стор Инквизит, погасив свечу, улегся в койку и принялся молиться шепотом.

Ночи перестали быть душными и потому прожаренная за день стальная бочка, быстро остывая, приносила святому отцу несказанную радость.

Во время заключения в бочке барона Филера существовала возможность улучшения жилищных условий узников. Заключалась она в обещании Шмореныша установить кондиционер. Но обещание было дано Филеру, который в свое время смог выбраться из узилища, и потому отцу Инквизиту никаких благ в этом плане не светило. Пропистор, вспомнив, как плохо он сам отзывался о правящей династии, сплюнул на пол и продолжил молиться, перемежая святые слова ругательствами.

Он имел полное право быть недовольным хотя бы потому, что теперь не мог высовывать свою бороду в зарешеченную форточку. Обычно борода Инквизита, торчавшая сквозь прутья решетки, приводила верующих, собиравшихся по утрам возле памятника Шмору Великому, в экстаз. Но в это утро она приклеилась к железным прутьям, и пропистор простоял с задранным вверх лицом несколько дольше, чем он привык это делать. Этак, часа на два.

Бывший маркиз Шухер (поскольку он был во второй раз лишен дворянства, пропистор называл его дважды маркизом), а ныне опять дворник, вечером во время плановой уборки помещения обнаружил святого отца насмерть приклеенным к окошку. Пришлось обрезать бороду ножницами и теперь пропистор стал похож не на главу шмордонской церкви, а на старую плешивую гиену, так как ножницы были садовыми и стригли клочками.

Трогая рукой оставшиеся от варварской стрижки пучки волос, Инквизит молился:

– Господь мой, Двенадцатиликий Бог, накажи охальников лютой карой, и дай твоей церкви возродиться под моим благим руководством! А для этого порази мерзопакостного Шмора Тринадцатого жертвенной смелостью – пусть уйдет по пути своих самоубийственных предков! И братца своего Шмореныша туда же прихватит, бес его задери!

Сплюнув последний раз перед сном на пол, Инквизит повернулся набок и попытался заснуть, но вдруг его уши уловили какое-то шуршание под койкой. Пропистор затих, прислушиваясь.

Где-то под кафельными плитками пола раздавались непонятные звуки: скрежет шестеренок и чей-то отборный мат, приглушенный толщиной перекрытия. Инквизит, спрыгнув с койки, зажег свечу, подсунул ее под кровать, разлегся на полу поблизости от источника света и, взяв в руку свой левый сапог, стал ждать. Ожидание его длилось недолго.

Лорд Хлебазл, стоя снизу, периодически пинал ногами агента Хмыря в область копчика, приговаривая при этом:

– Разленились, сволочи, без меня! Почему все люки заржавели? Не проверяли вовремя! Теперь зубами открывай, сволочь!

Хмырь, царапая руки в кровь, приподнял люк, прикрытый сверху кафельной плиткой, и доложил:

– Проход свободен, ваша светлость!

Хлебазл, отодвинув в сторону агента, поднялся по лестнице на несколько ступеней вверх, и его голова высунулась из люка прямо под кроватью Инквизита. Лорд осмотрелся и уткнулся взглядом в неведомое страшное лицо, еле видимое в отблесках пламени свечки.

Лицо это было обрамлено драными клочьями седых волос и напоминало голову выжившего после страшной засухи бабуина, сожравшего ради этой цели всех своих одностайников.

– Ух! – испугался лорд Хлебазл.

– Изыди, бесово семя! – услышал он в ответ.

И тут же министр получил в свой синий нос сапогом, отчего рухнул вниз на поджидавшего его агента Хмыря. Ворочаясь в глубинах подземелья, лорд крикнул:

– Инквизит! Это я, лорд Хлебазл!

– Да? – донесся сверху изумленный голос пропистора. – Извини, не узнал.

– Я тоже, – ответил лорд, карабкаясь по лестнице второй раз.

Осторожно высунув голову из люка, Хлебазл спросил:

– Что с твоей бородой, святой отец?

– Бесы отстригли! – заявил пропистор.

– Надо ее помянуть, – заявил Хлебазл.

– Влезай! – радостно сказал Инквизит.

– Зачем? – удивился лорд. – Ныряй вслед за мной! У меня в кабинете условия для этого дела в сто раз лучше!

– Спасибо тебе за освобождение! – проникновенно сказал Инквизит, отодвигая свою койку в сторону.

– Какое освобождение? – удивился Хлебазл. – Ты дружбу с императорским гневом не путай! Я тебя сейчас напою по старой памяти и все. Обратно в бочку! Я, в отличие от тебя, со Шмором больше ссориться не стану. Себе дороже. Поэтому предлагаю: хочешь выпить – давай за мной. Не хочешь – сейчас люк закрою…

– Хочу-хочу! – засуетился Инквизит, натягивая на ноги сапоги.

– Ну, и слава богу! – кивнул головой Хлебазл и стал опускаться по ступеням. – Не забудь люк на место вернуть: – сказал он Хмырю, поджидавшему его внизу.

– Будет исполнено! – отрапортовал агент разбитыми в кровь губами, отдавая при этом честь.

Сверху посыпалась труха, и показался объемистый зад пропистора, закрывший весь проход…

В кабинете императора за столом сидели трое: сам Шмор, граф Вискерс и дон Крендель.

– Итак, вы находите дочерей тарахтунского президента прекрасной партией? – спросил император у Вискерса.

– Да, ваше величество, – ответил граф. – Все они хороши.

– И сколько их?

– Трое. Одной восемнадцать лет, второй двадцать, а третьей двадцать один. Выбирайте любую.

– Они что, не попали под кукарелльскую национализацию? – Шмор свел брови к переносице.

– Нет, – вмешался дон Крендель. – За час до капитуляции президент Бендекс отправил их на дачу к своей матери. Бабушка тут же спрятала их в подвал с припасами. Там они и сидели весь период оккупации, который продолжался недолго.

– А бабушка?

– Была национализирована.

– Бабушка?!

– Шавеллы, – развел руками Крендель. – Короче – варвары.

Шмор, побарабанив пальцами по столу, поинтересовался:

– Получается, вы оба предлагаете мне жениться на одной из дочек демократа?

– Ваше величество, – сказал Крендель. – Демократия – фиговый листок, которым прикрываются все, кому не лень. До объединения Тарахтуна в республику – которое, кстати, произошло совсем не мирно – планета представляла собой конгломерацию монархий. Род Бендексов владел одной из самых больших стран, правителями которой были короли. Вы смело можете родниться с этим семейством, нисколько не боясь за свою родословную.