Жил-был я…

Тема Родины, тема Дома, ностальгия по Родине, а, следовательно, и по Дому, пронизывает фильм от начала до конца. Её присутствие ощутимо на каждом шагу. Она проявляется в постоянных воспоминаниях писателя о Доме, семье, в его сновидениях, в диа- логах с переводчицей, в шуме дождя, в истории о русском крепост- ном музыканте. Мне не знакомы художественные произведения, в которых с такой силой выражено это чувство тоски по родному Дому (разве что в рассказах Бунина, написанных в эмиграции). Ностальгия эта общечеловечна. И простимо ли, если человека вынуждают покинуть свой Дом? Простимо ли, если запрещают ему вернуться в него? Кто вправе судить этим самым страшным судом?..

Андрей Тарковский делал свои фильмы, предполагая зрителя, одержимого поисками ответов на вечные вопросы, расположенного к искреннему диалогу. Тому диалогу, который требует душевной траты, а не бесстрастного созерцания (и уж тем более – развлечения). Диалогу несуетному, который возникает как потребность человека вновь и вновь обдумывать, что такое жизнь и смерть, что такое добро и зло, что истинно, а что ложно. Диалогу, похожему на ритуал, в процессе которого человек оказывается в атмосфере наивысшего духовного откровения.

Андрей Тарковский делал свои фильмы, как послания ко всем нам, живущим на Земле. Послания Художника, сгоревшего от но- стальгии по Любви, по Истине, по Дому.

ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ХРОНИКА В ФИЛЬМЕ АНДРЕЯ ТАРКОВСКОГО «ЗЕРКАЛО»

Статья

Если посмотреть сценарий «Зеркала», то обнаружится, что сам фильм первоначально задумывался Андреем Тарковским как сое- динение игровых эпизодов и фрагментов интервью с его матерью, Марией Ивановной Вишняковой. Интервью должно было запи- сываться скрытой камерой. Вопросы в интервью касались разных сторон и самого времени, и жизни интервьюируемого. Вот, напри- мер, первая часть вопросов, на которые должна была ответить Мария Ивановна:

«Вы уезжали в эвакуацию, когда началась война. Вы не помните, какого числа это было? Кто Вас провожал? Как Вы доехали? Вспомните, пожалуйста. А где Вы жили во время эвакуации? Что это были за места? Вы раньше там бывали когда-нибудь? Кого Вы больше любите – сына или дочь? Кто Вам ближе? А раньше, когда они были детьми? Как Вы относитесь к открытию ядерной энергии? Вы любите устраивать у себя дома праздники и приглашать гостей? Вы умеете играть на каком-нибудь музыкальном инструменте? И никогда не учились? А петь? А в молодости? Вы любите животных? Каких именно? Собак, кошек или лошадей? А что Вы думаете о „летающих тарелках“? Верите ли Вы в приметы? Вы дол- гое время работали в одном и том же учреждении. Почему? Наверное, можно было бы найти более интересную работу? Как Вы относитесь к такому понятию, как „самопожертвование“? Почему Вы после разрыва с мужем не пытались выйти замуж? Или не хотели?»

То есть о времени, о котором хотел рассказать Тарковский, мы должны были узнать с двух точек зрения: первая – это время, отражённое художественными средствами (игра актёров, опера- торская съёмка, монтаж, звуковое оформление); вторая – отражение времени глазами очевидца.

В самом фильме эти постоянно вклинивающиеся в литературную ткань сценария фрагменты интервью убраны. Вместо них Тарковский включает документальную хронику. Фильм с неё и начинается. Только здесь она своеобразная. Это единственный эпизод в киноленте, который снят под документ. Игнат, герой «Зеркала», включает телевизор, и по нему якобы транслируется передача, как при помощи гипноза врач-логопед исправляет такой дефект речи, как заикание. Для того поколения («Зеркало» вышло на «Мосфильме» в 1974 году) подтекст эпизода прочитывался без особого труда. Когда после сеанса гипноза парень уже без заи- кания произносит фразу «Я могу говорить», для всех это значило, что для художника настоящее творчество начинается с момента, когда он, преодолев все мешающие ему барьеры (для того време- ни – цензуру), может свободно говорить.

В фильм «Зеркало», если хронику разбить по темам, вмонти- рованы эпизоды, связанные с войной в Испании, эпизоды с запуском советских стратостатов, эпизод с проездом по улицам Москвы героев-лётчиков, которые спасли, казалось бы, уже обречённую на гибель команду раздавленного льдами ледокола «Челюскин», эпизод из хроники Великой Отечественной войны с бредущими по непролазной грязи солдатами, коллаж с микро эпизодами об окончании войны (танки на улицах Берлина, салют Победы, флаг над Рейхстагом, труп Гитлера, фотография с инвалидом войны у па- мятника погибшим). В завершении военного блока – хроника, как американцы сбрасывают атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки. Андрей Тарковский включил в свой фильм также хронику конца семидесятых годов: Китай времён культа личности Мао Цзэдуна и столкновения, которые произошли на советско-китайской границе в районе острова Даманский в марте 1969 года.

«Зеркало» монтировалось Тарковским долго и тяжело. И это касалось не только очерёдности отдельных игровых эпизодов. Ав- тору фильма хотелось, чтобы эпизоды выстраивались и соединялись между собой, образно говоря, подчиняясь принципу некоего хаоса, который возникает всегда, когда человек вспоминает свою жизнь. Это касалось и той хроники, которая то появлялась между игровыми эпизодами, то внутри их. Надо было решить проблему, чтобы хроника органично монтировалась со стилистикой игрового кино. Чтобы хроника была не только констатацией факта, но и вырастала в образ, метафору (думается, в этом отношении на Тарковского повлиял фильм его учителя, Михаила Ромма, «Обыкно- венный фашизм», который вышел на экраны страны в 1965 году).

Окончательно постановочные эпизоды в «Зеркале» выстроились в такой последовательности:

1. Я могу говорить.

2. Прохожий.

3. Пожар.

4. Отец и мать.

5. Типография.

6. «Мария Тимофеевна».

7. Испания.

8. Пушкин – Чаадаеву.

9. Военрук.

10. Граната.

11. На горке.

12. Приезд отца.

13. Жена.

14. Дом.

15. Дамский секрет.

16. Петух.

17. Болезнь.

18. Эпилог.

Первые кадры хроники появляются в седьмом эпизоде филь- ма «Испания». На квартире автора собираются те, кто ещё детьми были вынуждены покинуть Испанию во время Гражданской вой- ны 1936—1939 годов. Естественно, между ними возникает разговор о родине. Один из них, Эрнесто, сначала очень эмоционально рассказывает о знаменитом матадоре Паломо Линаресе (Тарковский иллюстрирует его рассказ небольшим фрагментом корриды, когда матадор закалывает быка), потом вспоминает бомбёжку города (мы видим хронику, как по улице бегут солдаты и несут раненого; женщина, неторопливо ступая, несёт полуразбитое зеркало). Хроника разбивается кадрами тех, кто слушает рассказ Эрнесто, и каждый по-своему реагирует на этот рассказ. Затем Эрнесто вспоминает тот день, когда он прощался со своими родителями перед отправкой из Испании. Для эмоционального усиления этого воспоминания Тарковский вводит фоном звучащую испанскую песню. Дочь Эрнесто начинает танцевать, но отец грубо прерывает её танец. «Ты что, издеваешься? Столько время тебя учили! Ни- чего у тебя не получалось! Оказывается, ты можешь!»

Этот принцип – хроника монтируется с игровыми фрагментами эпизода – выдержаны Андреем Тарковским до конца эпизода «Испания». Заканчивается он кадрами бомбёжки и большим фрагментом прощания родителей со своими детьми, которые от- правляются в Советский Союз. Причём хроника так смонтирована, что возникает ощущение, будто цитируется фрагмент какого- то игрового чёрно-белого фильма того времени, снятого самим… Андреем Тарковским.

Выше нами было сказано, что сложность монтажа «Зеркала» заключалась и в том, как соединить разные игровые эпизоды между собой. Чтобы перейти из эпизода «Испания» в эпизод «Пушкин – Чаадаеву», Тарковский к последним кадрам хроники «Испании» монтирует кадры хроники подготовки к запуску стратостата в СССР в 1933 году, их продолжает хроника 1934 года – проезд по улицам Москвы лётчиков, которые спасли челюскинцев. С од- ной стороны, хроника помогла перенестись из одной страны в другую, а с другой – сделав скачок назад во времени, очень хорошо вписалась в этот принцип некоего хаоса, когда человек вспоминает свою жизнь, перепрыгивая с одного воспоминания на другое, не придерживаясь ни сюжетной, ни временной хронологии.

В своём фильме Андрей Тарковский не мог обойти и такое важное событие, как Великая Отечественная война. О ней он рассказывает в трёх игровых эпизодах: «Военрук»; «Граната»; «На горке». Военная хроника сначала показывается небольшим фрагментом, вмонтированным в эпизод «Граната». Раздевшиеся догола солдаты грузят на плот ящики со снарядами. На плоту уже стоит небольшое орудие. Очевидно, ящики нарушают равновесие, плот кренится набок, и всё, что на нём находится, опрокидывается в воду. И буквально после небольшого фрагмента игрового эпизода военная хроника показывается большим куском. Причём Тарковский выбрал кадры из киноархива, которые нигде до этого не показывались.

Писатель Георгий Владимов напишет об этой хронике: «…кадры жестокие по-своему, хотя нет в них ни стрельбы, ни разрывов, ни падающих тел. А есть – штрафники, форсирующие Сиваш, медленно, враскачку бредущие болотистым месивом, вытягивая пудовые ботинки с обмотками…» Андрей Тарковский в этом эпизоде соединяет хронику со звучащими за кадром стихами своего отца, Арсения Тарковского, в авторском исполнении.

Предчувствиям не верю, и приметЯ не боюсь. Ни клеветы, ни ядаЯ не бегу…

«Жестокие кадры» хроники с момента, когда зазвучали строчки стихотворения, начинают приобретать ещё и неизвестный нам, парадоксальный смысл того, что мы видим, и того, что слышим.

…На свете смерти нет.Бессмертны все.Бессмертно всё.Не надо Бояться смерти ни в семнадцать лет,Ни в семьдесят.Есть только явь и свет,Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете…

Стихотворение заканчивается на начале эпизода «На горке», соединяя на короткий временной промежуток военную хронику и игровой фрагмент. Потом мы опять видим военную хронику, но уже конца войны: советские танки в Берлине, салют Победы, флаг над Рейхстагом, труп Гитлера, снова салют, фотография с ветераном-инвалидом у памятника погибшим, а далее – взрывы атомных бомб в Хиросиме и Нагасаки. Хроника монтируется с фрагментами игрового эпизода так, будто окончание войны видится глазами ребёнка. И видит он не только то, что было, но и то, что будет потом: обожествление в Китае великого кормчего Мао Цзэдуна, противостояние двух держав на Даманском острове, которое могло перерасти в третью мировую войну. Больше в «Зеркале» хроники нет.

Итак, из 18 только в 4 игровых эпизодах Андрей Тарковский использует хронику. Эти эпизоды, если посмотреть на общую ком- позицию, находятся почти в самом центре фильма. Возникают во- просы. Почему Тарковский поместил только в эти игровые эпизоды хронику? Почему выделил хроникой из всего временного периода, о котором рассказывается в фильме, именно этот период?

До сих пор «Зеркало» во многом остаётся сложным для зрителя фильмом. Андрей Тарковский мыслил образами, они то и дело пе- ретекают у него из однолинейности реализма в многомерность ме- тафоры, сюрреализма. Хроника для него была не только как иллю- страция времени, она тоже была образом, метафорой. Используя в хронике то или иное звуковое оформление, используя ту или дру- гую музыку или закадровый текст, Тарковский добивался, в одних случаях, усиления эмоционального воздействия документальных кадров, в других случаях, сталкивая разные по смыслу изображение и музыку, изображение и текст, добивался эффекта контрапунк- та, который привносил какой-то иной смысл в то, что мы видели и слышали. Документальная хроника стала неотъемлемой в общей художественной структуре фильма Андрея Тарковского «Зеркало».

ТЕЛЕФОН

Повесть

I

…Белёсая пелена тумана плотно застилала всё вокруг. Александр Рогов сидел за т-образным полированным столом, напряжённо всматривался в эту пелену и пытался определить, где он находится. – «Лес? Откуда тогда стол?.. Квартира? Почему нет ни стен, ни потолка?..»

Вдалеке что-то чернело. – «Дыра, что ли?..» – Рогову почему-то стало страшно. – «Это же дверь! Дверь!..» – обрадовался он.

Дверь была обита чёрным дерматином.

Резко подпрыгивая и медленно опускаясь, «проскакал» свет- ло-коричневый куб с никелированной ручкой.

Совсем близко проплыл жёлтого цвета лоскут. Бахрома, окайм- лявшая его, трепетала, будто плавники у морского ската.

Откуда-то сверху на стол посыпались небольшие (в такие упа- ковывают в аптеках порошки) бумажные пакетики. Рогов стал под- гребать их к себе и разворачивать. Каждый пакетик оказывался свёрнутой десятирублёвкой. – «Вот повезло!.. Повезло!..»

«Гу-у», – загудел за дверью низкий угрожающий звук. Посте- пенно повышаясь, он поднялся до невыносимо пронзительной ноты. У Рогова закололо в ушах. Он прикрыл уши ладонями, но это не помогало. Рогов хотел встать из-за стола, чтобы найти и заглушить источник этого колющего звука, но тут дверь распахнулась, туман стремительно начал рассеиваться, звук с высоты пронзи- тельной ноты сполз до басов и пропал совсем…

Рогов отчётливо увидел, что сидит он в каком-то кабинете. Жёлтый лоскут с бахромой оказался вымпелом c надписью «За лучший товарищеский суд», скачущий светло-коричневый куб с нике- лированной ручкой – небольшим сейфом, а вместо десятирублёвок на столе лежали пухлые, потрёпанные папки с бумагами…

Где-то несколько раз щёлкнуло, и в кабинет вошла старушка в чёрной старомодной шляпке. Поправляя то и дело очки с силь- но увеличивающими линзами, старушка молча смотрела на Рогова. Он не выдержал:

– Чего вам?

Старушка заволновалась.

– Чего вам? – повторил Рогов. Старушка отрывисто заговорила:

– Простите!.. Может, моя просьба будет несколько странной… Я живу в крупногабаритной квартире… Шестьдесят четыре ква- дратных метра… Комнаты очень светлые, кухня просторная, боль- шой коридор… Туалет и ванная раздельные… Есть горячая вода… Телефон… Как видите, все удобства… Да, второй этаж!..

«За кого она меня принимает? Я кто – начальник ЖЭКа?.. Ну-ну, интересно!» – Рогов стал ждать, что ещё скажет старушка, но она внезапно замолчала. – «Склероз, что ли, у бабки?»

– Большая квартира, второй этаж, что дальше? – подсказал Ро- гов.

– Ах!.. Ну да!.. – встрепенулась старушка. – Простите!.. Так вот, я живу в этой огромной квартире одна… Столько лишней жилпло- щади!.. Нельзя ли меня переселить в однокомнатную, а мою квар- тиру отдать тем, кто очень нуждается?

«Чокнулась бабка!»

– Хорошо, не беспокойтесь, дадим команду, подыщем одно- комнатную.

– Спасибо!.. Я понимаю, в нашем городе с жильём трудно, мно- гие семьи ютятся по три-четыре человека в комнатке, а я в такой квартире одна!.. Когда был жив мой сын, Федя, – голос старушки дрогнул, – думала, женится, будет семья, дети… – она сдвинула очки на лоб, заслонила ладонью лицо и тихонько всхлипнула.

«Ну вот! Сейчас начнётся!..» – Рогов откинулся на спинку кресла.

– Простите… – Пересилив себя, чтобы не разрыдаться, старуш-

ка вытерла набежавшие слёзы, опустила очки и, с трудом выгова- ривая слова, продолжила: – Квартиру… можно в любом районе… только одна просьба… если дом без лифта, не выше второго этажа… мне тяжело будет… ноги…

– Найдём! Со всеми удобствами! Не выше второго этажа… – говорил Рогов, а сам прикидывал в уме, кому можно будет «толкнуть» квартиру старушки. Перебрав всех знакомых, остановился – «Странно, откуда я его знаю?!» – на Финееве. – «Живёт на окраине города, в однокомнатной, рядом с домом – продовольственный, – бабке будет как раз!.. Только вот квартира у него на четвёртом эта- же и дом этот без лифта…» – Рогов взглянул на отёкшие ноги старушки – «Ничего, как-нибудь влезет!» – и стал думать над тем, как провернуть эту операцию с обменом и сколько содрать с Финеева за услугу.

– …но чтобы это были люди, которые нуждаются в такой квартире! Очень нуждаются! – продолжала старушка. – Знаете, как они будут счастливы!.. У детей своя комната, у дедушки и бабушки тоже свой угол… На кухне устанавливается большой стол, и они всей семьёй могут ужинать, обедать!.. – глаза старушки засияли.

«Можно содрать с Финеева не меньше тысячи… Только бы не упустить эту полоумную бабку!»

Рогов, не вслушиваясь в то, что ещё говорила старушка, улыбался, тряс головой, а когда старушка собралась уходить, проводил её до двери и любезно распрощался. Закрыв дверь, бросился к сто- лу, чтобы позвонить Финееву, но пришлось отложить, – в кабинет вошёл парень лет двадцати и что-то начал бормотать.

– Ты громче, громче! Ничего не слышно! – крикнул Рогов. Па- рень откашлялся, словно пытался вытолкнуть из горла что-то, мешавшее говорить громко, и снова еле слышно забормотал. До Рогова доносились обрывки фраз.

– …в другой город работать… временно… вернулся… неожиданно умерла мать… не успел прописаться… умерла… утратил пра- во на жилплощадь… я здесь жил… не прописывают… у меня нико- го нет…

Рогову хотелось поскорее выпроводить парня.

– Ничем помочь не могу! – сказал он твёрдо.

Парень потоптался на месте, полез было в карман пиджака, но, смутившись чего-то, повернулся и вышел.

«На лапу, что ли, хотел дать? Ну-ну!» – Рогов хмыкнул. – «По- стеснялся». – Он протянул руку к телефону, чтобы набрать номер Финеева, но телефон как-то резко зазвонил и… Рогов проснулся.

Звонил телефон. Рогов снял трубку:

– Алло.

Из трубки, словно откуда-то издалека, донёсся лёгкий плеск набежавшей на берег волны.

– Алло… – зевая, повторил Рогов, но, больше ничего не услышав, положил трубку. Посмотрел на будильник. Было семь часов.

«Странный сон… Бабка с квартирой… парень… я – начальник ЖЭКа… Финеев какой-то…»

Рогов повернулся на левый бок и вздрогнул от неожиданности: рядом с ним, лицом к стене, спала женщина.

«А-а-а! – тут же вспомнил Рогов. – Со вчерашней свадьбы…» – и лёг на спину.

Не спалось.

«Идиотский звонок!»

Рогов повернулся на правый бок и стал рассматривать лежавшую в беспорядке на стуле женскую одежду.

«Один ширпотреб!»

Капроновые колготки в нескольких местах были грубо зашиты. Ручка на женской сумочке вся потрескалась и походила на ссохшу- юся змеиную чешую. Рогов приподнялся, взял сумочку, раскрыл её. Ничего, кроме губной помады, зеркальца, туши для ресниц и двух талонов на автобус, в сумочке не было. Он бросил её на пол.

«Подцепил я вчера подругу!»

Вспомнил, как, уже уходя со свадьбы, подсел к столу, за кото- рым сидела эта женщина, и подмигнул ей.

– Ну что? Как будем жить дальше? Женщина пожала плечами.

– Напилась, что ли? – улыбаясь, спросил он.

– Ага… – как-то беззащитно ответила она и тоже улыбнулась.

– Ну ладно. Пошли. Делать здесь больше нечего.

Женщина поднялась из-за стола. Её качнуло в сторону. – Ой! – она рассмеялась.

Рогов протянул руку. – Держись.

Женщина доверчиво приняла его помощь. – А куда мы пойдём?

Он бесцеремонно, как это всегда делал, посмотрел на женщину.

– Рыбу ловить умеешь?

– Не-е-ет, – виновато улыбаясь, ответила она.

8) Ну, идём, я тебя научу…

Вспомнив всё это, Рогов поднялся, хотел разбудить женщину, но передумал. – «Сама встанет».

Приняв душ, одевшись, позавтракав, он заглянул в комнату. Женщина всё ещё спала. Рогов уложил в дипломат бутылку коньяка и бутылку водки и, закрыв его на ключ, отнес в прихожую. Вер- нувшись в комнату, стал будить:

– Вставай, вставай!..

Женщина повернулась на спину, виновато захлопала глазами, стыдливо потянула одеяло к подбородку.

– Крепко спишь!.. Давай, мне пора на работу.

– Можно… я… мне надо одеться… – краснея от смущения, про- говорила женщина.

– Помочь?

– Нет, нет! Я сама! Не надо!

– Ну-ну. Давай.

Рогов вышел из комнаты. Выждав секунд десять, вошёл.

– Оделась?

– Нет! Я ещё нет! – вскрикнула она, закрывая груди руками.

– А-а… Ну, извини… – Рогов вышел из комнаты. В отражении на открытой застеклённой двери стал наблюдать, как женщина то- ропливо застегнула бюстгальтер, надела колготки, юбку, кофту.

– У вас не будет расчёски?

Рогов взял с вешалки старую массажную щётку.

– Лови!

Женщина с трудом поймала щётку, кое-как расчесала ею свои густые волосы, перетянула их сзади резинкой.

– Всё? – Рогов в упор посмотрел на женщину.

– Всё, – тихо ответила она, потупив глаза.

– Могла бы и постель убрать.

– Ой!.. Извини… извините! – женщина торопливо начала за- правлять постель.

– Ладно, не надо, я сам потом уберу… Жрать хочешь? – спросил Рогов, нарочито нажимая на слово «жрать».

– Нет… Спасибо…

– Ну, как хочешь!.. А в туалет?

– Не хочу.

– А чего ты краснеешь? Девочка, что ли?

– Можно я пойду?

– Подожди! – Рогов выудил из заднего кармана брюк свёрнутую в квадратик десятирублёвку. – Возьми. На колготки.

– Спасибо. Не надо.

– Бери! Не будешь же ты всю жизнь штопаные носить!

– Мне надо идти, – твёрдо сказала женщина.

– Ну, как хочешь…

Они вышли из дома, молча дошли до автобусной остановки.

– Тебе на каком?

– На пятнадцатом, – еле слышно ответила женщина.

– А мне на этом. – Рогов улыбнулся, тряхнул курчавой головой. – До встречи!

– До свидания… – с трудом проговорила женщина и опустила глаза.

«Забыл спросить, как зовут», – подумал Рогов и хмыкнул.

Рабочий день в Доме культуры Рогов начал, как и всегда, с того, что устроил на своём рабочем столе деловой беспорядок: достал из ящиков стола папки, журналы, бумаги и разбросал их по столу. После этого раздёрнул шторы на окне и открыл форточку. Посмо- трев на стол, за которым должна бы уже сидеть к этому времени Валериана Павловна, усмехнулся и вышел из комнаты.

Поднялся в кафе, поздоровался с буфетчицей и поварами. Заглянул в каморку к художнице, проверил, как делается рекламный щит для эстрадного концерта.

От художницы – в бухгалтерию. В ответ на «здравствуйте» Рогова главбух наклонился и стукнул костяшкой на счётах, будто зачёл роговское «здравствуйте» в счёт зарплаты.

Из бухгалтерии Рогов вернулся к себе в комнату. Валерианы Павловны ещё не было. – «Опаздывает Валерьянка! Придётся про- читать лекцию об экономии рабочего времени!» – (На прошлой неделе, в пятницу, Рогов опоздал на работу, и Валериана Павлов- на заметила: «Опоздание – дурной тон для человека, работающего в учреждении культуры! Надо дорожить, дорогой мой Саша, рабочим временем! Каждой минутой дорожить!»)

– Теперь ты у меня будешь дорожить каждой минутой! – про- изнёс вслух Рогов. Представив, как Валериана Павловна проглотит его замечание, весело улыбнулся, взял дипломат и хотел было идти к директору, но тут зазвонил телефон. Рогов снял трубку:

– Алло.

И снова, как утром, из трубки, словно бы откуда-то издалека, донёсся плеск набежавшей на берег волны.

– Алло! – крикнул Рогов. – Я слушаю! Плеск волны чуть усилился.

Рогов положил трубку, выглянул из комнаты и, убедившись, что в коридоре никого нет, прошёл к директору.

– Как свадьба? Заработали? – директор сидел за столом и акку- ратно вычерчивал красным карандашом квадраты.

– Всё в порядке, – Рогов подошел к тумбочке, стал открывать дипломат.

– Драки не было?

– Нет, – Рогов открыв дипломат, достал водку, коньяк и поста- вил их в тумбочку.

– А чего? Мало народу было или выпивки?

– Да нет, всего было навалом, – Рогов щёлкнул замком дипло- мата.

– А в наше время свадьба без драки – это не свадьба. – Дирек- тор отложил карандаш, взял ручку и, придерживая мизинцем левой руки лист, аккуратно начал вписывать в квадраты названия меро- приятий Дома культуры на следующий месяц. – Реклама на концерт готова?

– Почти.

– Зайдёшь перед обедом, отвезёшь план в типографию.

– Ага… – Рогов кивнул головой и вышел из кабинета. Валерианы Павловны всё ещё не было.

«Мало ей выходных, ещё и понедельник прихватила!.. Хоро- шо устроилась!.. Будет завтра: «Давление! Сердце! Голова!» – Рогов посмотрел на телефон. – «Не она ли звонила?.. Проверяет: во- время ли я пришёл на работу… А вот мы сейчас узнаем, как ты болеешь!»

Он снял трубку и набрал номер телефона Валерианы Павловны.

– Алло!.. Валериана Павловна?.. Здравствуйте!.. Что, приболе- ли?.. Давление?.. А, сердце… Скорую вызвать?.. А в магазин за про- дуктами?.. Ну, выздоравливайте, а то тут без вас работа останавли- вается! – Рогов хмыкнул, тряхнул головой. – До свидания!

«Больная! Сидит в кресле, книжки читает… „Лермонтов – страсть всей моей жизни!“ И чего её директор держит?.. Ну, была любовница когда-то! Теперь что, всю жизнь у неё на поводке бе- жать?.. Баран! Нашёл красавицу на пятнадцать лет старше себя!»

Рогов взглянул на часы.

«Пора по магазинам!»

Когда надевал куртку, зазвонил телефон.

И опять Рогов услышал в трубке плеск набежавшей на берег волны. Спросив, кто звонит, бросил трубку на рычаги. – «Не сра- батывает, что ли?»