Никто не хотел воевать

Богдан вновь удивился, как ему казалось, не по возрасту зрелым и продуманным рассуждениям брата. Он не знал, что отвечать, тем более брат, судя по всему, больше эту тему муссировать не хотел. Тем не менее, Леонид вдруг вновь повернулся и едва слышно заговорил чуть не в ухо Богдану:

– Знаешь, я много в последнее время про это думал и мне кажется, что все с семнадцатого года началось. Если бы тогда царя, какой он там не был никудышный, не свергли, сейчас жизнь была бы намного лучше, чем она есть, и в России, и на Украине.

Богдан немного помолчал, чуть покашлял в платок, и решил кое-что уточнить:

– Говоришь, что это чьи-то мысли, а чьи, кто ж тебя так просветил? Насколько помню, ты же политикой никогда особо не интересовался. Уж не тогда ли с тобой политработу проводили, когда ты у сепоров метлой махал?

– Кое до чего сам допетрил, а кое в чем просветили, – последние слова Леонид вновь произнес полушепотом.

– Да, ну. И где ж просветили-то, уж не в сортире ли, который ты убирал, – вновь начал издеваться Богдан.

Вообще то, Богдан не забыл, чем он обязан брату. Но сейчас ему стало до того обидно за Украину, да и за себя, ибо совершенно не знал, что его ожидает, как он будет жить дальше. Брат в этой клоаке, под названием вооруженный конфликт, хоть девушкой обзавелся, которая смотрит на него влюбленными глазами и едет за ним, словно собаченка верная бежит. Ох, не знает она, что ее ждет в Москве, он-то свою тетку знает. И все равно у них есть жизненная перспектива. А у него – ничего, никакого будущего.

– Слушай Богдан, ей Богу, задолбал ты меня этим сортиром. Не хотел я тебе говорить, но не могу больше, скажу правду. Не с метлой на ополченской базе я эти дни провел. Я, как и ты, в самом пекле побывал. И в Иловайске был и потом под Иловайском. Я не меньше твоего и повидал и рисковал, – Леонид настолько приблизился к брату, что едва не касался губами его уха.

– Как это… Ты же говорил, что не стрелял? – признание брата немало удивило Богдана.

– Не стрелял… почти… один раз очередь дал, когда жизнь с овчинку показалась, но вряд ли в кого попал. Но все это время я не метлу носил, а рюкзак с патронами, а потом этими патронами в лентах набивал коробки для ПКМ, – Леонид насупился весь в сомнении, правильно ли он сделал, открывшись-таки брату.

– А потом… кто с тех ПКМов стрелял? – настороженно спросил Богдан.

– Не с ПКМов, а с ПКМа. Я был вторым номером расчета, обслуживал одного пулеметчика. А кого… Ох боюсь тебя расстроить… Стрелял с того пулемета… Может, чего говорили у вас о пулеметчики с позывным Крест?

– Крест? – Богдан порылся в памяти и вспомнил эпизод с пленным нариком, которого «вызвал на откровенность» посредством штык-ножа Куренчук. – Да, что-то такое слышал, – теперь уже помрачнел Богдан от воспоминаний, не доставлявших ему радости…

Автобус, светя фарами, продолжал движение уже во тьме, делая остановки в небольших городишках и поселках. Несмотря на столь позднее время, выходивших пассажиров сменяли новые, но не много и постепенно количество свободных мест возрастало – вечерне-ночной рейс не самый удобный для пассажиров. С трудом, но можно было отследить, что меняется и пейзаж за окном: бескрайняя степь с искусственными лесопосадками сменилась лесостепью и чем дальше на север, тем меньше становилось степи и больше леса. Почти весь салон автобуса спал или дремал, только братьев сон не брал.

– Вот оно как Леня… получается, мы вполне могли встретиться на поле боя, как враги, – судя по тону, признания брата не понравились Богдану.

– Я не виноват, что чем-то Кресту понравился, и он меня буквально заставил пойти к нему вторым номером. Я с ним до самой его гибели рядом был.

– Значит, все-таки убили этого вражину?

– Прежде, чем его убили, он столько ваших успел положить… не сосчитать, – Леонид пытался говорить бесстрастно, но у него это плохо получалось, что-то похожее, то ли на романтизм, то ли на максимализм проскакивало.

– А ты, значит, ленты ему подавал, чтобы этот вампир не отвлекался, без остановки кровь пил, наших ребят убивал, – даже в полутьме салона было отчетливо видно, как лицо Богдана исказила гримаса ненависти. – Слава Богу, больше он никого не убьет.

– Богдан, в той группе, в которую я совершенно случайно попал, там поначалу почти одни асы собрались. Крест пулеметчик, другие с гранатометов так жарили, ни одна граната мимо не летела. У них у всех не одна война за плечами. У Креста было две чеченских, у других и чеченская и грузинская, были, кто и на Балканах и в Приднестровье успели повоевать. Там такие зубры, и такие командиры. И таких групп воевало немало. Вот ты думаешь, что это российская армия вас от Иловайска погнала. Я же говорю, воевали они чисто символически, и помогли больше морально, чем фактически. А вашу колонну, когда вы из Иловайска выходили, громили, в основном, такие как Крест. Российская армия в бои непосредственно почти не влезала, разве что оказывала артиллерийскую поддержку. Я это сам видел. Видел как ваши БМП, БТРы, автомобили с гранатометов подбивали, и оттуда люди выскакивали, а их Крест тут же подбирал, мало кто от его пуль уходил.

Богдан вспомнил, как подбили их БМП. Все происходило именно так, как описывал Леонид. И его тоже ждали пули, либо Креста, либо еще кого-то, если бы не задержавший его приступ кашля и Куренчук, сообразивший прикрыться задней бронированной дверью БМП. Он вновь бросил неприязненный взгляд на брата:

– Горд небось, героем себя чувствуешь?

– Ничуть. Хоть эти три месяца в плане жизненного опыта дали мне больше чем вся предыдущая жизнь, но лучше бы я всего этого как раньше не знал, так и сейчас бы не знал. Я бы никогда вообще не сознался, где я был и что делал. Это ты меня подначками своими достал, вот я и не сдержался. Пойми Богдан, все, что там случилось все эти ваши и наши подвиги полная бессмыслица и глупость. Да и воевать, как я посмотрел, там особо никто не рвался, – Леонид огляделся, не слушает ли кто их.

Но основная масса пассажиров полупустого автобуса спали и лишь единицы, так же как они, негромко разговаривали друг с другом, или по телефону. И Лариса, откинувшись на спинку сиденья, характерно дышала во сне и на ее губах блуждала какая-то загадочная улыбка.

– Как же никто не рвался, а этот твой Крест? Он то, небось, кайф ловил, когда кровь лил? – от переполнявшей Богдана злости он даже задохнулся, что вызвало новый кратковременный приступ кашля. – Нас-то небось укропами, бандерами называли и ты тоже?– Богдан утирался платком.

– Да называли, и я называл. А как же иначе в такой компании. Вы-то нас колорадами, ватниками, сепорами называли, и ничего. А вот что касается кайфа… Нет, Креста просто азарт боя захватывал. Тут у него действительно чуть крышу не сносило. Убивал действительно легко, как работу делал, но без ненависти какой-нибудь. Знаешь, как в западных фильмах иной раз показывают: убивают и тут же говорят – ничего личного. Кого он по-настоящему ненавидел так это кавказцев. Вот когда он их убивал, то действительно испытывал истинное удовольствие. У него с ними, еще когда он срочную служил, терки были. А в Донбасс он приехал, чтобы как он выразился, форму не потерять, потренироваться, боевые навыки вспомнить. Он не сомневался, что с Кавказом все одно когда-то война будет и постоянно готовился к ней. Странный конечно он был, Крест. Но ко мне очень хорошо относился, не знаю за что. И я его уважал…

Богдан устало откинулся и прикрыл глаза, явно не желаю более этот разговор продолжать. Вскоре он задремал, а Леонид все гадал, правильно ли он сделал, что раскрылся перед братом, и в конце концов дрема овладела и им…

В Воронеж приехали ранним утром. Богдан вел себя будто и не случилось того ночного разговора. Напротив, едва Лариса отошла, Богдан заговорил просительным тоном:

– Лень, как до дома доедешь, ты тете Гале и отцу не говори, что меня в Иловайске встретил и вообще, что вместе ехали тоже не говори, и Ларисе тоже скажи, чтобы она обо мне ничего такого не трекнула. Ну, а я своей маме ничего про тебя не скажу. Ты прав, для всех наших лучше будет, если никто ничего не узнает. А Ларису очень тщательно проинструктируй, что можно говорить, а что нельзя.

– Ты знаешь, я сам тебе о том же хотел напомнить, – с явным облегчение отвечал Леонид. А насчет Ларисы… не знаю. Это ж ей что-то типа роли придется играть, а ей и без того предстоит… Ну, да ладно что-нибудь придумаем.

– Спасибо Лень. Если я тебе чего-то этой ночью не так сказал, не обижайся. Я иной раз говорю, не подумав, особенно когда обида душит, в придачу к кашлю этому. А вообще-то я тебе завидую. Ты, и молодой еще, и профессия у тебя есть современная, престижная, и девушка. А я вот… ума не приложу, что я в Москве делать буду. Не за матери же счет жить, или опять окна вставлять. Боюсь, после того, что со мной там было не смогу вновь на побегушках, вторым сортом себя чувствовать, – с невеселой грустью в глазах и печалью в голосе поведал о своих «перспективах» Богдан.

– Да нечему завидовать. Профессия? В Москве она значит немного, таких как я пруд пруди, айтишник на айтишнике и айтишником погоняет. Работу по специальности с хорошей зарплатой мне найти почти нереально. А блата, знакомств там, ни у меня, ни у родителей моих нет, сам знаешь, – пожаловался на судьбу и Леонид.– Да и с Ларисой все не так просто. У меня ведь своего-то ничего нет, главное жилья нет. Не знаю, как мама ее примет. Я ведь сейчас не от того матери не звоню, что не хочу, а от того что боюсь сказать, что Лариса со мной едет.

– А звонить придется. Лучше ты ее заранее подготовь, чем как снег на голову. Обязательно позвони как можно скорее, а лучше сейчас же, – счел нужным дать совет с позиции «старшего брата» Богдан.

Сам же он теперь звонил матери со своего нового мобильника. На него же звонила и Оксана Тарасовна. Она да сих пор не сомневалась, что ее сын по-прежнему находится в Днепропетровске и ждет расчет в той фирме, в которой работал. Богдан, уже на ж-д вокзале в Воронеже в ожидании поезда на Москву, продолжил этот «телефонный спектакль»:

– Мам, привет. Как у тебя дела?… А как самочувствие?… Понял. Ты к врачу-то ходила?… Да черт с ними с деньгами… Да плюнь ты на этих хозяев… Ладно, как хочешь. Я вот, что тебе хотел сообщить. Деньги я, наконец, получил, правда меньше чем обещали… Да, я тоже тут с ними замучился. В общем так, я нахожусь на вокзале, слышишь шум поездов. Ближайшим поездом выезжаю в Москву. Скоро буду у тебя… Кто говоришь звонил, какая Татьяна?… Да что ты говоришь, я уж и думать о ней забыл… Почему не звоню? Да потому что она не снизошла, чтобы свой телефон мне дать… Ну, хорошо позвоню, раз такое дело. Надо ж, чуть не выставила, когда я к ним приходил, а сейчас позвонить просит, и даже номер своего мобильного оставила – чудеса… Давай мам, диктуй номер… Записал, спасибо. Ну, все, целую тебя, до встречи…

Богдан после телефонного разговора с матерью некоторое время пребывал в отрешенности, словно боясь поверить, что та самая Татьяна, которую он три месяца назад приходил «сватать», и которая его обсмеяла, даже оскорбила и фактически с позором выгнала… Она позвонила его матери и спросила, куда пропал Богдан, почему не звонит, не заходит. Если бы это он слышал не от родной матери, не поверил бы. Действительно невероятно, но она удосужилась узнать номер телефона его матери, а может, позвонила на домашний ее хозяевам. Впрочем, какая разница, она явно искала возможность вновь с ним, если не встретится, то хотя бы переговорить, и для этого дала свой номер мобильного. Значит здесь не все потеряно? Так то оно так, но сколько за эти месяцы всего произошло с ним. С ней ничего, она осталась прежней, а он стал совсем другим человеком. Богдана все больше интересовало, чем же вызван интерес Татьяны к его персоне, к тому, которого она называла трусом и дезертиром. Ведь после того «сватовства» он ни минуты не сомневался, что будущего в их отношениях нет и быть не может. У него возникло желание тут же набрать только что продиктованный матери номер… Но он подавил это желание: надо повременит, все спокойно обдумать. Да и боязно было, как бы не сглазить, не спугнуть возникшую, как бы из ничего надежду. На это, погруженное в себя состояние брата при посадке в поезд, обратил внимание Леонид:

– Ты что Богдан, все наш ночной разговор забыть не можешь? Брось, забудь, как я для себя уже почти забыл все, что там было, вычеркнул из жизни. И ты вычеркни, дальше спокойнее жить будешь.

Сам же Леонид, был как никогда весел и улыбчив.

– А ты чего это сияешь, как блин намазанный? – не мог не обратить внимание на состояние брата и Богдан.

– Поговорил я с матерью. Она прямо в телефон чуть не зарыдала. Говорила, что не чаяла уже мой голос услышать. Ну, я моментом воспользовался, и все рассказал, что к бабушке ездил. Ну, о том она и сама давно догадалась. Про бабушку сказал, что погибла, похоронена. Мама вновь разрыдалась… потом успокоилась. Я ей рассказал, что все это время в доме Ларисы жил, от обстрелов прятался и выехать никак не мог. А не звонил и только СМСки посылал, чтобы ее не расстраивать. Она, конечно, меня поругала, но не зло, а так, рассказала, что они с отцом все извелись, не знали, что и думать. Я тогда и говорю, что воспользовался моментом, когда в Донбассе поспокойнее стало и сразу выехал. Сейчас уже нахожусь в Воронеже и скоро в Москве буду. Мама так обрадовалась, ждем, говорит. Ну, я тут смекнул, что момент удобный, надо ковать пока горячо. Сказал, что со мной Лариса едет. Мама там, похоже, в ступор впала. Ну, я ее тут нужной информацией забросал, что бабушка рядом с матерью Ларисы похоронили и погибли они вместе, и хоронила их обоих Лариса, и что одной ей там оставаться очень страшно. Мама помолчала, потом говорит: ладно, вези. Представляешь, у меня как гора с плеч свалилась, – со стороны казалось, что нет человека счастливее Леонида.

Явно улучшилось настроение и у Ларисы, когда Леонид сообщил ей, что Галина Тарасовна про нее, наконец, узнала и вроде бы не против ее появления в их квартире. Конечно, ее радость была не столь всеобъемлющей, как у Леонида. Она женским умом понимала, то всего лишь «предварительное разрешение», и что там ждет ее дальше пока совершенно неясно.

Богдан же себя чувствовал примерно так же, как Леонид перед звонком матери. Он собирался с духом, чтобы позвонить Татьяне. Для этого после того, как поезд тронулся он покинул купе, в котором они ехали и пошел в тамбур, и не без содрогания набрал переданный матерью номер:

– Добрый день Татьяна… Это Богдан. Мне звонила моя мама и передала вашу просьбу вам позвонить. Вот я и звоню, – Богдан уперся лбом в угол тамбура и тем, как бы, огородил этот уголок от остального мира, не желая более никого в него впускать… – Да что вы, мне не за что на вас сердится и тем более вас извинять. Вы просто тогда высказали свое мнение, а я свое – какие могут быть претензии. Во всяком случае у меня к вам нет никаких претензий, надеюсь, и у вас ко мне… Да, я все это время на Украине был, по делам. Сейчас, вот, в Москву еду… Да, нет какая мне может угрожать опасность. Это все российские СМИ раздувают истерию, небылицы передают, а вы им верите. А на Украине, я вам как очевидец говорю, кроме Донбасса, конечно, везде нормальная, спокойная обстановка. Есть конечно проблемы, не без этого, а в общем жизнь как шла, так и идет… Да нет, меня никто и никуда не мобилизовывал. Воюют срочники и те, кто добровольно пошел. А я не доброволец, а для срочника по возрасту не подхожу… Спасибо, что беспокоитесь за меня. Мама мне вот тоже каждый день названивала, тоже беспокоилась. Ну, мама-то понятно, а вот то, что вы… не ожидал. Не скрою мне это очень лестно… Хорошо, как приеду, с делами немного разберусь и обязательно вам позвоню… Пожалуйста, как вам будет угодно, с удовольствием с вами встречусь. Мне тоже кажется, что тогда в первый раз мы далеко не исчерпали все взаимно нас интересующие темы. Излишние эмоции нам обоим помешали… Хорошо, можно и не дома, в любом месте, где вам угодно… Да, я тоже по ресторанам и ночным клубам не любитель ходить. Что вы скажете насчет театра или какой-нибудь галереи?… Да нет, это уж вы выбирайте. Я ведь в Москве неважно ориентируюсь. Стыдно признаться, но даже в Третьяковке и Пушкинском музее ни разу не был… Как вы сказали, галерея на Крымском валу? Слышал, конечно, но и там ни разу не был… Если вы согласны быть моим гидом и экскурсоводом с удовольствием приму ваше предложение… И вам всего хорошего… Да, как только приеду и немного определюсь, сразу вам позвоню…

Через тамбур, время от времени, проходили пассажиры, но Богдан их не замечал, не чувствовал. После окончания разговора он несколько минут стоял в том же углу тамбура, только опираясь о него уже спиной, стараясь унять участившиеся сердцебиение – впереди, после многолетней не просматриваемой тьмы жизни, вдруг вроде бы забрезжил, пока еще неясно просматриваемый лучик света – лучик надежды.

Когда вернулся в купе, застал о чем-то оживленно переговаривающихся Леонида и Ларису. По всему девушка, чем ближе подъезжали к Москве, тем сильнее волновалась. Леонид ее успокаивал, но без особого успеха. Леонид же по-прежнему излучал сверхоптимизм, и со своей «колокольни» никак был не в состоянии до конца прочувствовать, почему Лариса так страшиться встречи с его родителями.

– Ты же их знаешь, и маму мою и отца, – приводил, как ему казалось, железный аргумент Леонид. – Неужто, ты думаешь, что они не будут тебе благодарны за бабушку, да и за то, что твоя мать для нее делала? Во всяком случае, за маму я ручаюсь. Она так бабушку любила, как никого.

– Потому и боюсь, что маму твою знаю, – женская жизненная логика всегда отличается от мужской.

В конце-концов Леониду надоели эти препирательства, и он обратился к Богдану:

– Пойдем в вагон-ресторан, купим чего-нибудь. Лар тебе что принести?

– Что себе возьмешь, то и мне принеси, – отмахнулась Лариса, для которой вопрос о еде был сейчас третьестепенный.

Едва вышли в коридор Богдан, кивнув в сторону купе, в котором осталась Лариса немного «просвятил» брата:

– Ты на нее особо не наезжай, она-то как раз все очень даже правильно понимает.

– Не понял, о чем ты?

– О том, что ты же с ней спишь. Это для нас сейчас вроде бы ничего существенного, а для наших родителей парню с девчонкой спать до свадьбы, это знаешь ли нонсенс. Потому Лариска так и боится. Кем она будет выглядеть в глазах твоей матери, да и моей тоже?

Леонид задумался и поскреб затылок – в этом вопросе Богдан действительно был куда опытней его, ибо застал еще советское время, в котором Леониду жить фактически не пришлось. Но его настроение омрачилось лишь на короткое время. Братья шли в вагон ресторан оба, в общем-то, в приподнятом настроении, совсем не думая, а главное, совсем не желая вспоминать то, что с ними случилось совсем недавно. Простые житейские вопросы мирного времени для них были сейчас на первом месте. Они оба хотели жить, и поезд мчал их навстречу городу, который они оба по разному не любили, но который сейчас, тем не менее, вселял в них надежду на любовь и счастье…

В оформлении обложки исползовано изображение с сайта https://pixabay.com/ru/vectors/солдаты-военные-армия-милиция-311925/ по лицензии Public Domain