Дело прапорщика Кудашкина

Ввиду крайне незначительной по численности номенклатурной прослойки, в которую входила партийно-административная и хозяйственная верхушка, население Энергограда делилось в основном на состоятельных "вояк" и нищих местных: работников ГЭС, небольших промышленных и коммунальных предприятий, железнодорожников, представителей "чернорабочей" интеллигенции (врачи, учителя). Противостояние этих "каст" определённым образом создавало интригу, "подсаливало" пресную жизнь заштатного городка. У местных в зависимости от возрастной категории отношение к противоположной стороне изменялось от простой неприязни у более пожилых людей, которых не мог не возмущать хотя бы такой факт, что даже сопливый лейтенант имел зарплату большую, чем пятидесятилетние заслуженные работники ГЭС, до проявлений настоящей нетерпимости у подростков. Столкновения переходящие в драки время от времени случались и в школе, и на танцах, и в фойе единственного в городе кинотеатра… прямо на улице. Почти всегда побеждали "паровозники", как более злые от осознания своей ущербности, к тому же на их стороне, как правило, был значительный численный перевес. В общем, всё как у "красных" и "белых" в Гражданской войне.

Неприязнь имела место и во взаимоотношениях девушек и девочек. И хоть до драк здесь не доходило, но пренебрежение с одной стороны и зависть с другой ощущалась буквально во всём. Зависть "паровозниц" "воячки" нередко подогревали, провоцировали. Высшим шиком для девочек-старшеклассниц из ДОСов считалось принести в школу какой-нибудь остродефицитный субтропический фрукт, те же апельсины, которых в городе не было на прилавках уже несколько лет, а в Военторге иногда выбрасывали… Так вот те апельсины прилюдно очищались, разделялись среди своих и с нарочитым смакованием съедались, вызывая непроизвольное сглатывание слюны и выделение желудочного сока "вхолостую" у противной стороны.

Оказавшись волею судеб в стане "воячек" Маша Кудашкина являлась крайне пассивным её членом и апельсины предпочитала есть дома. Напротив, Вика, по природе вовсе не злая, тем не менее, в силу своёй лидерской натуры, встала во главе своей "партии" одноклассниц и с увлечением играла в эту игру, "доставая" несчастных "паровозниц". В тоже время именно Вика, рано ставшая осознавать, что она как никто пользуется успехом у мальчишек, ради спортивного интереса оказывала те или иные знаки внимания то одному, то другому. Именно она стала заочной причиной драк уже не на кастовой основе. На восьмое марта именно в её парте оказывалась львиная доля подарков от соклассников и классный руководительнице приходилось её "раскулачивать", отдавать часть даров девочкам вообще оставшимся без оных. Вика воспринимала это как и всё в жизни, легко делясь с дурнушками скромными мальчишескими подарками, как щедрая богачка, у которой и так всего "выше крыши"…

             8

Семён Петрович убрал увядший букетик, что положила еще весной на могилу Маша, помог дочери выполоть траву. Кудашкин редко сейчас вспоминал о жене и единственно, что косвенно напоминало ему о ней кроме этой могилы стало обстоятельство, наполнявшее его собственную жизнь смыслом и беспокойством – наличие Маши. И это беспокойство было в значительной степени связано с тем, что произошло с неподалёку здесь упокоившейся Викой Куталёвой.

Вика, конечно, никак не могла предполагать, что разделит судьбу главной героини своего любимого литературного произведения, рассказа Бунина "Лёгкое дыхание". Она взахлёб пересказывала его подругам, и, конечно, не сомневалась, что ей как и Оле Мещерской дано то самое "лёгкое дыхание", позволяющее легко и непринуждённо скользить по жизни, всем нравится, вызывать восхищение, умиление…

Убийца был двумя годами старше Вики. В стае "паровозников" он не являлся вожаком, ибо не обладал ни большой физической силой, ни лидерскими качествами. Но что сразу бросалось в глаза при виде его бесстрастно-холодного будто маска лица, так это наличие способности спокойно сделать то, на что большинство смертных или вообще неспособны, либо делают в глубоком помрачении рассудка. Где он впервые встретил Вику, на танцах или просто на улице? Но фактом стало то, что именно он стал оказывать знаки внимания девочке из "другого стана". Как ни странно Вика, тогда её исполнилось 14 лет, ответила и они несколько месяцев, что называется "дружили", ходили вместе в кино, на танцы. Видимо ей было интересно встречаться с парнем старше себя, о котором ходило что-то вроде легенд. Он был бесстрашен и жесток в драках. Невысокий, щуплый… но какая-то нечеловеческая сила духа помогала ему вставать всякий раз, когда его сбивали с ног… и в итоге он никогда не бывал битым, ни в стычках один на один, ни стенка, на стенку. Его побаивались и "вояки", и свои. Встречаясь с Викой, он как будто становился другим, жестокий уличный боец, презиравший всех и вся, включая собственных родителей, казалось, становился совсем ручным, готовым выполнять любую её прихоть. Но трагедии в духе "Вестсайдской истории" не случилось, всё получилось куда прозаичнее и страшнее, по-русски, как у Бунина в "Лёгком дыхании".

То ли Вике наскучило общение с ПТУшником, то ли родители убедили её, что он ей не пара, да и вообще рано об этом думать, сначала надо школу кончить, потом институт… Она прекратила выходить на свидания, а он… Трудно сказать, что подвигло этого сына шофёра и прачки, но он предпринял поистине титанические усилия, чтобы вернуть расположение Вики. Он часами просиживал на лестнице в её подъезде, подстерегал у школы, передавал записки. Над ним смеялись, он жестоко расправлялся с насмешниками… Что-то незримо назревало. Но внешне городок продолжал жить своей скучной убогой жизнью, не ожидая беды – ведь так трудно поверить в возможность той дикости, которая, казалось, невозможна в реальности, а только в книгах или кино.

Вика избегала своего ухажёра. Она перестала ходить на танцы, в кино, но он упорно продолжал искать встречи с ней. Окончив своё ПТУ по специальности электрослесарь, он приложил массу усилий, чтобы распределится не на ГЭС, или железную дорогу… а в школу, на мизерную ставку электромонтёра. Начался очередной учебный год, и он теперь мог видеть её ежедневно. В тот день до его восемнадцатилетия оставался ровно месяц, а Вике до шестнадцатилетия чуть меньше полгода. Он заглянул в класс, где шёл урок и сказал учительнице, что её вызывает директор. Когда та вышла, в класс зашёл он и, подойдя к сидящей за партой Вике, вынул самодельный стилет и произнёс:

– Ты всё ещё не хочешь меня видеть?

Вика смотрела на узкое блестящее лезвие расширенными от ужаса глазами. А он словно спеша поскорее исполнить задуманное стал наносить удары, рвать и кромсать это восхищавшее всех тело. Вика кричала, а ученики, и "вояки", и "паровозники" в оцепенении смотрели, как её убивают, не веря в то, что видели собственными глазами.

Убийство стало событием, о котором потом в Энергограде говорили и помнили очень долго. На суде убийца как всегда держался спокойно и ничуть не раскаивался в содеянном. Он без сожаления, но и без усмешки объяснил мотивы своего поступка… что ждать больше не мог, ибо по достижению восемнадцатилетия ему могли дать и "вышку", а так его ещё будут судить как малолетку и больше десяти лет не дадут. На вопрос, зачем он это вообще сделал, ответил ещё более просто: не хотел чтобы она кому-нибудь досталась, раз не будет моей. Семён Петрович присутствовал на суде и более всего его поразил не цинизм убийцы, и даже не психопатичная угроза его младшего брата, что он перережет всех… Нет, Кудашкин не мог понять поведения отца и матери Вики. Создавалось впечатление, что и этот тихий, скромный майор и его бойкая, гонористая в жизни жена… хоть они оба сейчас и убиты горем, но, тем не менее, больше боятся угроз этого мальчишки, чем стремятся наказать убийцу дочери. Это было видно невооружённым глазом, Куталёв боялся, боялся дружков убийцы Вики. Он не смог её защитить и даже не хотел отомстить – это не укладывалось в голове Кудашкина. Казалось, чего уж больше терять, единственную дочь убили, какой смысл жить дальше, а Куталёв, здоровый мужик, трясётся от страха. Да он бы за свою Машу зубами… И тут Семён Петрович понял, что своими едва держащимися в дёснах зубами, своими слабыми руками, калечными ногами он ведь тоже своей дочери не защитит, даже если и не испугается. А то что Маша может оказаться в подобной ситуации… такой возможности он конечно не исключал. Вот тогда и решил Семён Петрович обзавестись личным оружием, дабы иметь шансы в столкновении с молодыми, сильными, наглыми… способными на поступок.

Маша была истинной дочерью своих родителей, скромной и не требовавшей невозможного, но в то же время определённые интересы у неё к пятнадцати годам обозначились. Их сформировали в значительной степени телевизор, книги, окружающие её вне дома офицерские дети. Бесед с отцом о планах на будущее, о жизни у них почти не случалось. Они и без этих разговоров не сомневались друг в друге. Она – что он сделает всё ради неё, он – что дочь сама решит как жить, что делать. И когда Маша сказала, что хочет закончить десятилетку, а потом поступать в институт, Семён Петрович с готовностью её поддержал:

– Конечно, учись Машенька, грамотным всегда легче на свете жить. Пока я жив…

Сказать-то сказал, а сам тем временем мучился думами: школу-то здесь в Энергограде Маше никак не успеет кончить, ведь его документы на увольнение вот-вот начнут готовить, в госпиталь уже гонят, на обязательное перед увольнением обследование. Конечно, надо бы задержаться в армии ещё на пару лет, но уговаривать начальство Семён Петрович так и не научился, спасибо хоть позволили ему, полукалеке, до пенсии дотянуть. Ох, как боялся предстоящего переезда Кудашкин, зная, что ехать придётся туда откуда его призвали в армию, в родной город при градообразующем химкомбинате. По величине Химгородок был примерно таким же как Энергоград, но там не располагалась никакая воинская часть и пролетарская вольница не имела должного противовеса. В этой связи Кудашкин очень опасался за свою Машу, становящуюся всё краше и по этой причине внушающую Семёну Петровичу и гордость и всё более усиливающееся беспокойство.

                         9

Карабин в разобранном виде Семён Петрович в несколько приёмов перенёс домой, завернув в оружейную бумагу и промасленные тряпки, положил на дно ящика, где хранил всякий инструмент, куда дочь никогда не заглядывала. Таким же образом он переправил несколько пачек патронов калибра 7,62 мм и изогнутых "сборов", оснований для обойм. Приказ на увольнение в запас пришёл в мае 89-го года, когда Маша сдавала экзамены за восьмилетку. За лето Кудашкин собирался переехать, чтобы дочь не потеряла ни одного учебного дня.

Маша никогда не бывала в родном городе отца, хотя там жила его сестра. Кудашкин после смерти родителей вообще с сестрой не стремился особо родниться. Он знал что та, считая брата по сравнении с собой значительно более богатым и удачливым, очень надеялась на материальную помощь и в письмах постоянно зазывала в гости. Он изредка, раз года в три-четыре ездил к сестре, но ни Нюру, пока была жива, ни Машу с собой не брал. И после увольнения из армии он не хотел к ней ехать, разведёнке с двумя детьми, и помогать ей не хотел. Нет, дело тут было не в жадности, просто он считал, что все его скопленные за время службы деньги принадлежали Маше, и потому не мог пожертвовать никому другому ни рубля, даже сестре и племянникам.

Как не хотел Кудашкин ехать к себе на родину, также и не хотел оставаться в Энергограде. Эти города были в общем-то близнецы-братья, бедные, грязные. Только Химгородок куда более экологически ущербный. Но он располагался в центре России и Кудашкину казалось, что оттуда дочери будет легче впоследствии перебраться куда-нибудь в более приспособленное для жизни смирных людей место, где побольше порядка, где власть не даёт разгуляться особям склонным к девиантному поведению. Более всего Кудашкин хотел устроить жизнь Маши в большом городе, чтобы она там же могла учиться в институте. Но это, увы, была абсолютно несбыточная мечта. Теоретически они, конечно, могли попытаться жить в областном центре, но получить там квартиру – вряд ли. А вот в родном Химгородке ему по закону, как призванному оттуда, обязаны были предоставить жилплощадь в трёхмесячный срок. Из писем сестры он знал, что химкомбинат продолжает строить дома для своих рабочих, а значит есть шанс получить квартиру и ему, ибо вряд ли кто ещё из отставников поедет в такую неперспективную "дыру", а потому он наверняка окажется единственным в "военной" очереди на жильё.

Всё это Семёну Петровичу подробно объяснили в энергоградском райвоенкомате, куда он обратился за консультацией. А это означало, что им с Машей всё-таки придётся обосноваться в Химгородке, являвшийся по существу скорее большим рабочим посёлком, нежели городом. Так как ВУЗов там, естественно, не было, то Маше предстояло после окончания школы ехать в областной центр и поступать там, и в случае удачи там же и жить. А на это требуются деньги. Это прежде всего учитывал Кудашкин – он не хотел ни в чём ограничивать дочь и потому до предела ограничил ту сумму, которую необходимо было потратить на подарки сестре и племянникам.

Склад Кудашкин сдал легко, без замечаний, а в контейнере, в котором отправил вещи и мебель, упаковал и карабин, разобрав и спрятав его по разным ящикам. Его квартиру тут же занял молодой бесквартирный прапор. Маша восприняла переезд спокойно, даже с интересом – она впервые покидала город, в котором родилась. Впрочем, чувства родины к нему она почему-то совсем не испытывала, как наверное каждый человек, который рос в явно выраженном ущербном месте и с детства готовился к тому, что из него он всё равно рано или поздно уедет.

В отличие от Энергограда город химиков окружали не горы, а лесостепь. Но во всём остальном то был такой же "медвежий угол", интерес к которому Советская Власть ограничивала интересом к химкомбинату, дававшему этому городу жизнь. Расчёт Семёна Петровича на то, что он окажется единственным военным пенсионером в этом городке полностью оправдался. На обговорённую законом трёхмесячную очередь его поставили одного, но предупредили, что квартиру придётся ожидать не меньше года – именно к этому сроку намечалась сдача очередной новой заводской пятиэтажки. Так что год предстояло где-то перекантоваться.

Сестра сразу предложила поселиться у неё, в её барачных "хоромах". Но Семён Петрович поблагодарив отказался, хотя сестра очень надеялась, что брат с племянницей поселятся у неё, надеялась на помощь. Она где-то раздобыла денег, устроила им встречу с застольем, с гостями. Но увидев приглашённых соседей по бараку, племянников десяти и двенадцати лет, уже вовсю куривших и норовивших прикладываться к рюмке, несмотря на истеричные окрики матери… В общем, Семен Петрович окончательно после этого застолья решил, что Маше в таком окружении не место. К тому же он опасался, что когда его вещи окажутся в тесной сестринской квартирке, пронырливые племянники вполне смогут обнаружить части карабина. И вообще из-за тесноты контейнер пришлось бы разгружать частично в сарай с плохой крышей и там вещи наверняка бы попортились. Кудашкин снял две комнаты у одной старушки, ветерана строительства химкомбината и вещи разгрузил туда. Контейнер дошёл без проблем, и карабин прибыл вместе с прочими пожитками.

Население Химгородка к середине восьмидесятых годов стабилизировалось где-то на отметке двадцать тысяч человек. В основном это были рабочие и служащие химкомбината. Кроме того город выполнял функции райцентра и имел ряд соответствующих этому статусу учреждений. Классовый состав определялся местом проживания. Город имел неофициальное "районирование". Прежде всего"Буржуйгородок" – коттеджи где проживали значимые работники районной администрации. "Пятаки"– два с небольшим десятка блочных пятиэтажек с квартирами, имевшими стандартный советский набор бытовых удобств. Здесь в основном обосновались семьи управленцев, инженерно-технического персонала химкомбината и наиболее удачливых работяг, а также инвалидов, потерявших здоровье в процессе ударного труда на комбинате. И, наконец, большая часть населения города проживала в так называемом "Самострое".

Собственно с "Самостроя" и начался ещё в пятидесятых этот город: бараки одноэтажные и двухэтажные, трущобы-времянки. В них жили первостроители комбината и его первые рабочие, такие как родители Кудашкина, а сейчас ютились их дети и внуки, и так же ожидали получение квартир в "Пятаках". Но комбинат явно не спешил с обеспечением своих рабочих благоустроенным жильём. Если в шестидесятых и семидесятых строительство велось относительно высокими темпами: в год строители сдавали одну и закладывали вторую пятиэтажку, то в восьмидесятые эта "скорость" упала примерно вдвое. Ко всему оборудование состарилось и комбинат перестал "давать" план. Этим в основном объясняли то, что более или менее сносное до семидесятых годов снабжение резко ухудшилось. Все винили в ухудшении жизни этот пресловутый план, и никто афганскую войну и гонку вооружений, съедавших уйму средств у и без того не богатой страны. И здесь город делился на более благоустроенных "пятаковцев" и оным обделённым самостроевцев. Ну, а немногочисленные "аристократы" из "Буржуйгородка" как бы "парили" над схваткой.

Сестра Кудашкина проработала в своей лаборатории на комбинате уже двадцать лет, но её очередь на квартиру подходила ещё не скоро, где-то как раз к выходу на пенсию. Ей, конечно, было обидно, что некоторые даже меньше её проработавшие умудрялись получать вожделенные ордера, или втиснуться в очередь раньше её. Добавил желчи этой несчастной уже давно мучавшейся без мужика, и в тридцать восемь смотревшейся на пятьдесят, её родной брат. Он сразу дал понять, что не собирается ни материально помогать, ни воздействовать на требующих твёрдого мужского окрика её сыновей. После того как он отказался поселиться у неё, она буквально возненавидела его. Тут ко всему выяснилось, что за братом уже закреплена квартира в следующем, строящимся в Пятаках доме. То есть он почти сразу получал то, что она ждёт не дождётся столько времени, мучаясь в самостроевском бараке.

Старуха, у которой Кудашкин снял две комнаты фактически жила в областном центре у сына, присматривая за внуками. Таких полупустых квартир в двухэтажных бараках в городе имелось немало. Здесь доживали свой век первостроители химкомбината по различным причинам не удостоенные жилья в Пятаках. Семён Петрович будучи по жизни "белой вороной" таковой и остался. Необщительный от природы, он в детстве и молодости не завёл много друзей-приятелей и вернувшись на родину не застал и тех немногих, что когда-то у него были. Кто уехал, убегая от бесперспективности местного бытия, кто спился, кто загнулся на работе… от работы. Так что приехал Кудашкин фактически в чужой город, почти безо всякой связи с прошлым. Переехав на квартиру, он сразу ограничил общение с сестрой, а та, уяснив, что все заботы брата сконцентрированы на Маше, возненавидела и племянницу, видя в ней главный корень зла. Сама никогда никого не любившая, не знавшая этого чувства, и отношения брата и племянницы были ей чужды, ненавистны. Неприязнь передалась и племянникам Кудашкина, они стали нарочито грубо с употреблением мата разговаривать с Машей. Кудашкин в ответ тут же отвадил их и от своего нового временного жилья, после чего отношения между родственниками фактически прекратились.

                         10

Дом, в котором Кудашкины недорого сняли квартиру был не совсем барак. Когда в пятидесятых строили химкомбинат в качестве первоначального более или менее пригодного для существования жилья построили несколько восьмиквартирных двухэтажек из сухой штукатурки. Тогда это были временное жильё для руководящего персонала строительства. Отопление в этих домах печное, вода в колонке во дворе и обязательный атрибут подобных городов-скороспелок, ужасные дощатые общественные туалеты – половина женский, половина мужской. Позднее, когда пустили первую очередь комбината и население города быстро стало расти, рядом с бараками и двухэтажными щито-сборными домами стали появляться и строения самовольной застройки, с чего и пошло название Самострой. Многие семейные жители бараков, отчаявшись быстро дождаться благоустроенной квартиры в Пятаках, строили себе жильё сами из подручных и ворованных средств, не желая жить в общественных жилищах и ходить в общественные туалеты. Сначала власть с этим самостроем пытались как-то бороться, но потом смирилась.

Если говорить о преступности, то естественно её рассадником являлся именно Самострой, и носила она в основном хулиганский и бытовой характер. Родители, в большинстве своём страдающие профессиональными заболеваниями и алкоголизмом, или не следили за детьми, или не могли с ними справиться. В этих условиях формировались разнообразные подростковые шайки, остриё агрессии которых было направлено против "пятаковских" ребят. Дрались в основном на танцплощадке у Дома Культуры химиков, возле кинотеатра … Естественно подростки рано начинали пить, курить дешёвую "дурь", под "этим делом" совершали и правонарушения. В Химгородке подростки и мальчишки не играли в футбол или хоккей, там никогда не заливали катков, а единственный стадион почти не функционировал. Досуг молодёжи состоял в основном из карт, "спиртбола" и "махаловок".

Так же по пьяни совершил своё первое правонарушение и Николай Короленков. В неполные шестнадцать лет он залез ночью за компанию в вино-водочный магазин, оказал сопротивление наряду милиции. Совершеннолетние участники той "акции" попали во взрослую колонию, а он в детскую, но вышел уже тоже из взрослой. Вернулся Короленков совсем другим человеком – начинающий хулиган превратился в законченного преступника. Внешне он производил впечатление, будто побывал не в тюрьме, а в санатории с усиленным питанием – настолько окреп и заматерел. Когда он после отсидки объявился дома в Самострое даже родная мать, уборщица его с трудом опознала. Вскоре Короленков стал настоящим "королём" всей самостроевской шпаны, её непререкаемым лидером. Для этого ему время от времени приходилось доказывать свою силу, смелость и особенно жестокость. Сила его основывалась на очень сильном ударе справа – видимо в колонии ему его кто-то хорошо "поставил". Смелость он доказал как в драках с "пятаковцами", так и тем, что умел держать себя с блюстителями порядка. Но основной составляющей его авторитета, несомненно, служила специфическая жестокость, качество доставшееся ему по наследству от отца. Тот ещё во время строительства комбината снискал себе известность тем, что любил издеваться над бездомными животными и время от времени избивать до полусмерти жену. Но вот здоровьем и силой папаша не обладал и потому более ни в чём не "преуспел", бесславно умерев, простудившись по пьянке.

С тех пор, как самостроевских пацанов возглавил Николай для "пятаковцев" настали плохие времена – их регулярно и сильно били, причём одно присутствие "Короля" наводило на противника панические настроение. С началом кооперативного движения в Химгородке тоже появились мелкие частные бытовые предприятия, парикмахерсеие, ателье, торговые палатки и магазинчики. Все они почти сразу стали платить "Королю" "дань". С деньгами власть "Короля" ещё более усилилась и он даже в некотором роде смог взять за "лацканы пиджака" и сам Буржуйгородок, через отпрысков семейств отцов города и руководителей районного звена. Не рискуя просто воздействовать на них физически, он выяснил, что в среде юных "буржуинов" процветает морфинизм. Эту моду завезли дети-студенты руководящих родителей. "Король" взялся поставлять им ампулы и одноразовые шприцы, найдя соответствующие каналы в области.

Такая вот подпольная жизнь текла во внешне вроде бы стопроцентном советском пролетарском городе химиков. Комбинат по прежнему дымил, отравляя людей и атмосферу, старшее поколение "Буржуйгородка" вроде бы продолжало руководить городом и районом, а младшее балдеть от инъекций морфия, в Пятаках по прежнему наслаждались так называемыми удобствами счастливцы местного масштаба, ну а Самострой влачил своё существование, надеясь всё-таки дождаться этих самых удобств… А после восьми вечера улочки городка поступали почти в полную зависимость от "Короля" и его шайки, вечер и ночь было их время. Их побаивались и властьимущие – у всех были дети и все за них боялись, надеясь, что когда-нибудь за верную службу партии и правительству, за руководство огромным комбинатом, цехами… их заметят, повысят, переведут из зловонного города-душегуба и они уедут, навсегда забыв этот кошмар.

У милиции с "Королём" имелся негласный договор – они старались не пересекаться на встречных курсах, иногда даже в чём-то сотрудничали. "Король", в свою очередь, строго-настрого запретил своим архаровцам "наезжать" на детей начальников и ментов. При таких делах как всегда хуже всех, конечно, приходилось массе смирного населения города. Впрочем, "Король" оказался достаточно благоразумным, он не творил в городе откровенный беспредел даже в отношении "лохов". Свою власть он демонстрировал не так уж часто, но делал это так, что все были в курсе и сомнения в том, кто истинный хозяин после восьми часов вечера у жителей Химгородка не возникали. Вот в такой город приехали Семён Петрович с Машей.