Две повести о войне

– А вот когда идти на штурм, тогда мы и сосредоточимся поближе к немцам, – продолжал настаивать на своем комбат. – Если же мы всегда будем торчать здесь, на виду у противника, он же нас сразу или помаленьку измочалит арт– и минометным огнем.

– Стройте блиндажи, и попрочнее, вот мой весь сказ, – начштаба сел на коня и ускакал.

Но капитан не согласился занять такую неудобную позицию. Облазив всю местность, с мелколесьем и кустарником, он пошел на хитрость. Формально выполняя приказ, батальон стал рыть траншеи и ходы сообщения в отведенных местах. Работа выполнялась в темное время суток, чтобы немцы не накрыли солдат снарядами и минами. Как только фашисты обнаружили укрепления русских, они действительно начали время от времени обстреливать их из орудий и минометов. Да ради бога! Там днем не было ни души. Даже наблюдатели хоронились позади наших траншей. Задумка комбата была такова. По ночам даем о себе знать здесь в виде запусков ракет, редких выстрелов, громких разговоров, даже песен, а с наступления рассвета покидаем липовые позиции и перебираемся на настоящие, оборудованные на тех самых холмах, в основании которых с северной, противоположной стороны вырыты пещеры, не доступные для артиллерийского и минометного огня. Здесь, на мини-высотках, и закрепился батальон. Получилось в точности, как в поговорке: и волки сыты (приказ начальства выполнен), и овцы целы (нет потерь). А в случае нашего наступления всегда можно сосредоточиться на «фальшивом» передовом рубеже.

Федор Флорентьев имел такую привычку – любому решению подыскивать альтернативу. Сделать как можно лучше – его кредо. Наверное, сей принцип перешел к нему от отца. Его родитель, Степан Андреевич Флорентьев, вечно что-нибудь переделывал в своем доме, постоянно добивался комфорта. Когда Горьковский автозавод, где батя работал слесарем, наконец-то выделил ему жилплощадь, он в отличие от жены, которая шумно радовалась новоселью, критично отнесся к казенной крыше над головой. Прежде их семья жила у его отца, потомственного сормовского работяги, который построился еще при царе, на большом участке земли, имея двухэтажный дом с разного рода сарайчиками, большим плодоносящим садом и обширным огородом. Туда и привел Степан свою молодую жену Нюру, там же родились Федор, две его сестры и мальчишка помладше. Там же, в дедовских хоромах, жил со своей семьей и старший брат отца, Михаил. Все обитали сообща дружно под твердым приглядом старшего – Флореньтева… Но вот собрался жениться третий его сын, Колька. «Куды яво тяперь с молодкой?» – не переставая, сокрушалась бабушка. Порешили так: Колька пока повременит с супружеством, а Степан пущай стучится в завком автозавода с просьбой насчет жилья. Не сразу, но жилплощадь в бараке ему дали. Удача состояла в том, что тот барак был не как у всех, то есть с общим коридором, общей кухней. Флорентьевым досталось тоже одноэтажное строение, но где каждая квартира имела свой отдельный вход. Это уже был другой коленкор! Но все равно отцу Федора новое жилище зело не понравилось. Подумать только – полы не двойные с утеплителем, а одинарные! С нашими-то морозами! А печка – буржуйка, пусть большая, чугунная, но голая железка. Это же сколько ж дров она будет жрать! А стены наружные? Нет, вы только гляньте – из тонких бревен с плохо заделанными мхом щелями! Да зимой околеешь в два счета! «Это вам не царская власть, при которой я смог отгрохать за свой счет свою домину, – посмеивался дед. – Зато партейное советское руководительство дало вам пристанище бесплатно. Радуйтесь!»

И сколько себя помнит Федор, в этой новой квартире из двух проходных комнат, где умещались все семеро, отец неустанно совершенствовал казенное пристанище. Выписав на заводе горбыль, он к наружным стенам приделал дополнительную перегородку, засыпав почти полуметровое пространство между ними землей. Летом вскрыл полы, из того же горбыля сотворил добавочное перекрытие, набросал на него порядочный слой краденого песка и сверху прикрыл прежними досками. А когда родитель, привлекая своих детей, собрал нужное количество камней и обложил ими с помощью глины буржуйку, то хорошее тепло стояло в квартире даже в лютые морозы. И еще одна сноровка отца хорошо запомнилась Федору. Чтобы лишний раз не обращаться к деду в критические денечки за картошкой (у того было своих ртов полно), он придумал, как обеспечить свою семью той же картошкой, не имея огорода. Всех нас, детей, по мере взросления он заставлял весной на пустыре сажать картофельную кожуру с глазками, помечая место посадки ветками. Летом там с человеческий рост вырастал сорняк, осенью он поникал, обнажая сигнальные палки. Тогда приступали к сбору урожая. Порой получали три увесистых мешка. Правда, клубни были мелкими. Но это была настоящая картошка! Вари их в мундире, и никаких проблем. И хранить их было где – в подвальчике, который одновременно с утеплением полов сварганил отец. Таким же Макаром, как с картошкой, на пустыре он в изобилии летом получал огурцы. Способ был несколько усложненный: он и все дети без разницы в возрасте с наступлением тепла справляли большую нужду на отшибе, предварительно выкопав ямки и пометив их теми же ветками. А в следующем году туда сажали семена огурцов. Крапива вскоре же забивала от постороннего глаза всё и вся. Но в июле, ориентируясь по веткам, можно было собирать урожай. И ни одна душа окрест не догадывалась, какое лакомство произрастало среди могучих сорняков. Всю зиму кормились солеными огурчиками из бочонков, хранящихся в подвале. «Не зря говорят, сынок, что нет безвыходных положений, – поучал Федора отец. – Если как следует покумекать, можно всегда найти лазейку. К тому же голь на выдумки хитра».

Вот и сегодня комбат Флорентьев думал над тем, как взять вражеского языка. Ситуация выглядела безвыходной. На выполнение приказа дали, наконец, три дня. Возникло два вопроса. Первый – где взять подготовленных разведчиков? В батальоне не было своего взвода разведки. То ли по штату не положено, то ли он сам о том прежде не подумал. Черт его знает! Нету своих умельцев по этой части, и всё, хоть лопни. Попросил в штабе полка выделить людей из полковой разведки. Отказали, объяснили, что они заняты выполнением другого важного задания. Вторая проблема – саперы. Вполне возможно, что подходы к немецким позициям заминированы. Если судить по колючей проволоке перед их траншеями, то наверняка. Своих саперов в батальоне и почему-то в полку нет. Попросил начштаба взять их из в дивизии, но тот не согласился: мол, точно знает, что тамошняя саперная рота задействована в полосе будущего прорыва. Что же делать? Как быть? Получается, что взятие языка – задача не решаемая. Флорентьев даже вышел на командира полка, пытаясь убедить его в этом. Но тот выгнал его с матерной бранью, крича, что дело штаба издавать приказы, а его дело выполнять их, а как – не его, комполка, забота. Тогда комбат поехал в хозяйство дивизии, встретился с командиром разведроты, поделился с ним своими бедами и попросил совета. Старший лейтенант Авоськин, приветливый парень, порекомендовал следующее: в своих стрелковых взводах выявить желающих добровольно пойти за языком. И добавил:

– Всегда, товарищ капитан, найдутся чокнутые, которых хлебом не корми, но дай возможность подраться. Из них выберите сами на свое усмотрение. Больше трех не посылайте на такое рискованное задание. Если проваляться, меньше будет потерь. Если без шума доползут до траншеи, то втроем вполне справятся с одним немцем. Винтовок с собой не брать, только по нагану с парой запасных обойм и с парой гранат, не больше. И, конечно, у каждого должен быть кинжал и саперная лопатка, хорошо заточенная, И, разумеется, ножницы для колючей проволоки. Из харча – только хорошая горсть сухарей, если есть, пара кусков сахара и баклашка вода. Это на тот случай, если придется отсиживаться в какой-нибудь яме в случае провала. А насчет саперов… Я бы вам посоветовал, товарищ капитан, сходить к ним, попросить их научить ваших добровольцев – разведчиков разминированию мин, дело это в общем нехитрое.

Комбат так и поступил. Удивительно, но сцапать языка вызвалось более двадцати солдат. Капитан выбрал из них троих – сына профессионального охотника из пермской глухомани, его и назначил за главного, лезгина из Дагестана и бывшего детдомовца, дважды судимого. Последнего утвердил, вспомнив свои юношеские годы в Нижнем Новгороде, то есть сейчас Горький. Тогда, постоянно соприкасаясь с мелкой уголовной шпаной, Федор запомнил их бесшабашность, наглость, увертливость и отчаянную смелость. И он решил, что если данными качествами обладает рядовой Хромов, то они очень пригодятся при взятии языка. Всех троих Флорентьев и отправил к дивизионным саперам, предварительно договорившись с их командиром.

И вот настала ночь, когда разведчики собственного розлива поползли в сторону немцев. Сутками ранее комбат попросил командира батареи сорокопяток, приданной батальону, снять с прежних позиций орудия и поставить их ближе к первой нашей траншее, чтобы при необходимости открыть огонь прямой наводкой по вражеским пулеметам в случае провала операции и с целью прикрытия попавших в беду бойцов. Само дело по захвату языка запланировали так. В одном месте со стороны первой, «липовой» траншеи катился, извиваясь, в сторону противника ручей. Двигаться по нем было, естественно, безрассудством, потому что немцы тоже понимал, что русло его – самый безопасный путь проникновения в его тыл, и, само собой, наверняка держали его под хорошим прицелом. Но в метрах пятнадцати до вражеской траншеи ручей делал крутой изгиб, и если фашисты, обнаружив разведчиков, откроют огонь, то можно будет залечь под его берег, хоть он и почти пологий, но все-таки достаточно высокий, чтобы уберечь от пуль. Вот там в случае неудачи и рекомендовалось укрыться всем троим. У самого ручья полз Ахмедов, метрах в семи от него слева командир Несмеянов, далее тоже метрах в шести-семи – Хромов.

Но сначала надо было незаметным преодолеть основное пространство, разделявшее траншеи – нашу и немецкую. И сделать это следовало быстро – в начале июля ночи продолжали оставаться короткими. Если двигаться только ползком, то достигнешь вражеской передовой как раз к рассвету. Пришлось с наступлением темноты, рискуя, шустро перебираться на корячках – четвереньках, замирая при вспышках ракет. Но сошло, и в сотне метрах, как ранее обговорили, ребята поползли. Флорентьев со своим начштабом с замиранием сердца прислушивался к звукам, исходящим со стороны противника. Всё шло поначалу тихо, немцы изредка постреливали, пуская ракеты. И вот, когда минуло полтора часа, когда, казалось бы, разведка должна была успешно преодолеть минное поле и заграждение из колючей проволоки, с той стороны раздался взрыв: мина! И следом началось: сначала застучал один пулемет, затем второй, третий, четвертый – море огня! «Все пропало», – мелькнуло в голове Флорентьева. Батарея «сорокопяток» открыла фугасными прицельный огонь по пулеметам и подавила их. Но вступили в действие вражеские минометы, и оглушительные взрывы с полчаса сотрясали окрестность. Комбат прождал до самого рассвета, надеясь, что хоть один объявится живым. Но не суждено было, и он, понуро ступая по тропинке, ведущей к штабу батальона, с горечью повторял и повторял про себя: «Не умеем воевать. Не умеем воевать. Не умеем воевать».

Чудо случилось в третью ночь. Но ранее, во вторую ночь. немецкая сторона вдруг обрушила сильнейший артиллерийский и минометный огонь по нейтральной полосе в той же зоне, где сутки назад подорвались наши разведчики. Наши ничего не могли понять. На телефонные звонки из штаба полка Флорентьев только разводил руками. На всякий случай он объявил в батальоне состояние повышенной боевой готовности. Но примерно минут через сорок шквальный огонь со стороны немцев прекратился, и снова наступила тишина. Всё разъяснилось следующей ночью. К нашей позиции вышел лезгин Ахмедов, волоча по ручью связанного фашиста с кляпом во рту. Рассказал он следующее. Все трое удачно преодолели минный участок, разрезали колючую проволоку, до траншеи оставалось метров десять – пятнадцать, и вдруг взрыв. Подорвался командир. Как потом увидел днем Ахмедов, мельком осмотрев место несчастья, он задел мину левой ногой, ступню которой оторвало полностью. Остальное доделали пули и мины, они изрешетили и Хромова. А сам Ахмедов мгновенно свалился в ручей, именно там, где он делает изгиб, принявшись что есть силы углублять саперной лопаткой свое ложе. Это его и спасло. Сначала он решил попытаться выйти к своим следующей ночью. Но с наступлением темноты, лежа наполовину в воде, стуча зубами от холода, он услышал странные шорохи с того места, где лежали убитые его товарищи. Выглянул, присмотрелся, сопоставляя неясные, движущие тени с горизонтом, и обнаружил, что немцы тащат к себе погибших бойцов. Решение пришло мгновенно. Ахмедов осторожно выполз из своего логова, во весь рост подошел к ближайшему фашисту и перерезал ему горло, а второго со всей силой ударил кинжалом по переносице, вспомнив рассказы своего деда о том, что даже укол булавкой в такое место лица на несколько секунд полностью парализует человека. И действительно, этих секунд хватило сполна, чтобы нанести несколько увесистых ударов кулаком по темени врага, и тот потерял сознание. Ахмедов тут же связал ему руки за спину и воткнул в рот кляп, затем оттащил в ручей. Первой мыслью, конечно, было тотчас же двигаться к своим. Но поразмыслив, пришел к выводу, что немцы через несколько минут обязательно спохватятся двоих, проверят, что к чему, поймут все и откроют огонь по всему полю. Тогда ему, Мухаммеду, будет крышка. И аллах, милостивый и милосердный, надоумил его переждать эту ночь под прикрытием берега ручья. Тем более лежать ему было на этот раз гораздо комфортнее, чем в прошлый раз: он покоился на связанном фашисте, наполовину погруженном в воду, а, кроме того, в его карманах обнаружилось несколько галет и еще нечто ранее неизведанное, сладкое в виде плитки и неимоверно вкусное, даже сытное. Скорее всего, то был шоколад, о котором горец Ахмедов никогда не слышал. С наступлением следующей короткой ночи, когда немцы уже не стреляли из орудий и минометов. он с языком вышел к своим.

Этот эпизод, видимо, сыграл не последнюю роль в дальнейшей судьбе Флорентьева. Допрос пленного дал много ценного, хотя, казалось бы, что может особенного знать обычный рядовой. А, как выяснилось, немало. Беседовал с ним сам командующий армейской группировкой Самойлов. Он без обиняков сказал захваченному Курту Майеру, что в условиях полного окружения русским не нужен лишний рот в виде пленного. Если он имеет что сообщить ценное, то его оставят в живых, Если нет, то его расстреляют. «Извиняюсь, конечно, но на войне как на войне», – добавил командующий, произнеся известную французскую поговорку по-французски. Пленный, побледнев, тоже по-французски ответил: «Понятно. Спрашивайте. Скажу, что знаю».

– Откуда французский? – спросил Самойлов.

– Я из Эльзаса и Лотарингии, – ответил солдат.

– Тогда понятно.

Так вот что совершенно случайно обнаружилось с помощью этого языка. В какой дивизии и каком корпусе служил он, было ясно из документов при нем. Дополнительно выяснилось, что в корпусе три пехотные дивизии, из них одна занимает позицию с южной стороны окруженной группировки Красной армии, там и находилась часть Курта Майера, а две остальные дивизии расположились фронтом с востока, со стороны Риги. Это стало ясным после сообщения пленного о том, что в одной из них служит его двоюродный брат, с которым он переписывается, а тот поведал ему, что в соседней дивизии их корпуса числиться жених сестры кузена. Теперь для Самойлова и его штаба стала ясна дислокация противоборствующей стороны. Он послал только что назначенного комсорга армейской группировки Пашу Шилкина к Флорентьеву, чтобы передать ему и солдату, взявшего в плен языка, благодарность от него лично. Заодно поручил проверить, как батальон закрепился на своих позициях. Комсомольский вождь, выполнив первое поручение, стал знакомиться с обороной всех рот. Ему, недавнему выпускнику военного училища, очень понравилось расположение частей: впереди ложные укрепления, позади, на холмах – настоящие. На обратном пути он заглянул в штаб полка и застал… чудовищную пьянку. В ней участвовали сам командир, начштаба, его помощник по разведке, замполит и командир одного их стрелковых батальонов вместе с двумя врачихами их медсанбата. Реакция Самойлова была быстрой: он вызвал прокурора армейской группировки, поручил ему провести расследование, дело передать в военный трибунал. Все было исполнено в сжатые сроки: трибунал приговорил всех к расстрелу, кроме врачих; их разжаловали в рядовые, но оставили при прежних должностях. Самойлов подписал решение суда, но помиловал помначштаба по разведке и командира батальона, понизив в звании, учитывая, что они отказывались выпивать, но вынуждены были после категорического приказа командира полка примкнуть к пьянке. После исполнения приговора во все дивизии и отдельные артполки была послана информации о свершившемся со следующим комментарием Самойлова: «Употребление спиртного, что запрещено моим приказом, несовместимо с военными действиями, которые требуют здравого рассудка со стороны их участников – от рядового до генералов»

На другой день после потрясшего всех расстрела Флорентьева вызвали в штаб стрелковой дивизии. Там его назначили командиром полка, лишившегося в одночасье всего командования. На возражение капитана, что он не имеет боевого опыта, комдив мрачно заявил:

– Многие из нас не имеют такого опыта. Но мне и нашему командующему понравилось, как ты обустроил оборону своего батальона. Да и взятие языка говорит о многом. Давай, командуй полком.

23

Шел тринадцатый день войны. Враг взял город Остров и продолжал рваться к Пскову. Накануне все, кто имел радиоприемники, слушали речь товарища Сталина. «Долго же, однако, он молчал», – многие с недоумением отметили про себя такую неспешную реакцию вождя на столь зловещее событие, как большая война с очень сильным врагом. Но еще более сильное разочарование вызвало содержание его речи. Никто не услышал ответа на три самых главных вопроса. Первый – как так получилось, что лучший друг Советского Союза, каким еще вчера была Германия, прогрессивный политический строй, каким во всех газетах СССР и на радио считался фашизм, вдруг в одночасье оказался врагом. Второй вопрос, тоже оставшийся без ответа в выступлении товарища Сталина, – по какой причине страна прозевала внезапность нападения противника. Третий вопрос – кто виновен в разгроме приграничных войск Красной армии и стремительном наступлении вермахта в глубь Советского Союза. Недоумение малосодержательной речью вождя было настолько очевидным, что на совещании командного состава армейской группировки, созванном на следующий день, никто даже словом не упомянул о выступлении главы государства. Будто и не было доклада – отчета генсека, которого долго ждала вся страна и, дождавшись, глубоко разочаровалась в услышанном.

Военный совет собрался, чтобы обсудить оперативный план разгрома противника, который окружил с юга и востока Курляндскую армейскую группировку. Во вступительном слове Самойлов сказал только, что нам противостоит пехотный корпус в составе трех пехотных дивизий. Одна из них дислоцируется с южной стороны, две остальные – с восточной. Сильная сторона немецких пехотных соединений, отметил командующий, это наличие большого количества орудий и минометов. И конечно, отменная боевая выучка. Минусы – слабая их мобильность. До сих пор, в наше время, подчеркнул Самойлов, германская пехотная дивизия двигается пешим ходом, как, впрочем, и наши стрелковые части.

– Я говорю это к тому, – добавил он, – что у некоторых товарищей сложилось мнение, что вермахт весь на колесах, поэтому он так стремительно наступает. Нет, он стремительно так наступает по другой причине, по причине того, что не встречает серьезного сопротивления на своем пути. Даже слушая берлинское радио, можно уловить, что если бы вся германская армия была механизирована, то она сегодня находилась бы западнее Смоленска. Но ее сильно сдерживают нехватка автомобилей, несовпадение колеи наших и европейских железных дорог, растущая с каждым днем растянутость коммуникаций. И если мы здесь, в Прибалтике, еще и ударим по ним, по коммуникациям, то движение немцев еще больше замедлится.

На совещании было решено вначале обсудить итоги боевой подготовки, развернувшейся в соответствии с приказом командующего. Им же был определен и лимит – разрешено тратить на учебу в пределах пятой части запасов боеприпасов, горючего, взрывчатки. Выступающие отметили, что лимит исчерпан, тренировки прекращены. А каковы итоги? Сдвиги есть, и большие, как выяснилось. Бойцы лучше стали стрелять, окапываться, начали отличать гранаты оборонительные и наступательные, теперь меньше боятся танков, лучше переносят взрывы, прекратили кучковаться во время атак, научились сопровождать танки в наступательном бою. Дивизионная артиллерия имеет заметные успехи в стрельбе с закрытых позиций. Достигнута определенная согласованность в действиях всех родов войск – пехоты, артиллерии, танков и авиации. Но недостаточная, возражали другие. Орудия стрелковых частей ведут все еще неточный огонь с больших расстояний. Танки продолжают двигаться в бою, сильно отрываясь от стрелков.

Затем начальник штаба армейской группировки Холодов доложил о планах разгрома вражеского корпуса:

– Товарищи! С моей точки зрения, германское командование допустило легкомыслие и самоуверенность, бросив на нас один пехотный корпус. Я, конечно, понимаю немецких генералов, привыкших к легким победам в Белоруссии и Прибалтике. Но там они взяли внезапностью и численным превосходством, прежде всего техническим, на главных направлениях своих ударов. Но здесь-то, в Курляндии, их разведка наверняка точно определила наши силы. Об этом свидетельствуют допросы сотрудников абвера, захваченных в ходе прочесывания мест дислокации наших частей. Известно только, что они не имели сведений о наличии у нас новейших танков КВ-1 и Т-34, и то только потому, что названная бронетехника была у нас спрятана. Так что их появление на поле боя станет для немцев большим сюрпризом.

– А разве на других фронтах КВ-1 и Т-34 не воевали? – спросил с места командир танковой дивизии Грачев.

– Отвечу я, – подал голос Самойлов. – Я точно знаю, что на Западном фронте имелось несколько сот таких танков. Я, по-моему, уже как-то говорил, что поначалу Москва собралась радиофицировать если не весь, то значительную часть Западного военного округа, и меня направили туда для рекогносцировки. Я выяснил, что у нас не хватит радиосредств для оснащения такого огромного контингента войск. И там же и тогда же я узнал, сколько в Белоруссии новых бронемашин – несколько сот, точнее я не помню.

– А из Берлинского радио, товарищ командующий, известно, как они проявили себя в боях? – снова задал вопрос Грачев.

– Нет, Берлинское радио не обмолвилось ни словом о новых наших танках, – ответил Самойлов. – Будто их не было совсем, они словно в воду канули.

– Странно! – заметил комдив.

– Так вот, – продолжил свой доклад начальник штаба, – наши силы значительно превосходят вражеский пехотный корпус. В этой связи я и отметил, что германское командование допустило легкомыслие, ограничившись тремя дивизиями против наших четырех стрелковых, одной механизированной и одной танковой.

– Не кажи гоп, товарищ полковник, – раздалось с места.

– Верное замечание, всё дело теперь зависит от нас с вами.

Никто из присутствующих прежде даже представить себе не мог, что можно вот так перебивать вышестоящего начальника на подобных совещаниях. Такую гражданскую привычку незаметно ввел в обиход Самойлов, и она постепенно прижилась. Данное новшество способствовало более активному обсуждению дел и упрощению обстановки на такого рода собраниях. И в тот день подобная практика проявилась в полной мере.

– Теперь о главном, товарищи, – снова заговорил начальник штаба. – По нашим данным, одна немецкая дивизия, как уже сказал командующий, блокирует нас с юга, вдоль и чуть севернее шоссе Либава – Рига на линии Рудбаржи – Скрунда – Салдус. Две другие дивизии расположены с восточной стороны вдоль дороги Тукумус – Яунберзе, – Холодов показал указкой на карте. – Наш план такой. Силами двух стрелковых дивизий и одним танковым полком из танковой дивизии Грачева при огневой поддержке пушечного полка бригады АРКГ, это 48 орудий калибра 122 мм, плюс артиллерия двух стрелковых дивизий, это еще более 200 орудий и минометов, такими силами прорываем оборону на юге в трех местах, вот здесь, – начальник штаба показал на карте. – Затем окружаем противника и уничтожаем. В плен не брать, с ними одна морока. Крупные населенные пункты, те же Скрунда или Салдус, не штурмовать, если там засели крупные силы противника, скажем, до батальона. Мы их потом прикончим. А до того главная задача наших наступающих дивизий в южном направлении – уничтожение противника, засевшего в опорных пунктах и других полевых укреплениях. По этой позиции есть вопросы? Каждая дивизия, каждый полк, каждый батальон, участвующие в наступлении на южную сторону блокады, получили конкретные ориентиры и подробные приказы, как им действовать. Итак, есть вопросы?