Аркан общемировых историй

– Кто-то сказал, что Вы должны спасти меня? – вопросила Элоиза.

– Тут складывается интересная ситуация. Мне дали задание убить Вельстинаса, но его не могли поймать с тех самых времен, как Медела была основана… Можно сказать, что благодаря тебе мы наконец-то его отыскали. Вот только демоноиды не оставят тебя в покое, причем куда более сильные, чем был Вельстинас.

– Но почему? Только потому, что я похожа на Меделу, которая, может, и не существовала вовсе?

Столкнувшись с серьезным взглядом парня, Элоиза неуверенно добавила:

– Или я что-то не знаю об этом…

– Я расскажу тебе, если ты хочешь, но никак не здесь – в Меделе никто об этом знать не должен, а любопытных ушей тут хватает.

– А где же?

– Я сейчас отправляюсь в Каунас. Можешь отправиться со мной… Родители тебя отпустят – решение принимать только тебе.

– Но почему именно туда?

– Во-первых, мне надо отчитаться по поводу Вельстинаса, во-вторых, там живут люди, которые дадут тебе ответы на все интересующие вопросы, а в-третьих… Через четыре дня в Каунасе откроются несколько дворовых дверей, и одна из них проведет тебя в Ровду.

– В Ровду? – радостно переспросила Элоиза. – Так я увижу старших брата и сестру?

– Конечно, – улыбнулся Адам. – Собирайся, если согласна – я буду ждать здесь до полуночи. Как только придешь, отправимся в Каунас.

«Вера, ты развеиваешь грусть»

Итак не оставляйте упования вашего, которому предстоит великое воздаяние…

Послание к Евреям, гл. 10, ст. 35.

Аттила продолжал лежать на чужой кровати в позе зародыша. Не было желания отсчитывать время, превратившееся в некую желеобразную массу, как и не было сил рыдать.

Казалось, что выплакана вся соленая жидкость, находящаяся в организме.

Труп отца унесли еще утром – в квартире остались только представители дома расследований. Аттилу, находящегося в состоянии, близком к истерике, привел к себе домой школьный учитель родного языка и литературы Валентин Анатольев, который не мог отнестись равнодушно к судьбе одного из своих лучших учеников. Будущее Аттилы оставалось неопределенным, ибо он лишился последнего кровного родственника, и это серьезно пугало учителя. Мальчику же сказали кратко: «Твоего папы больше нет», но не учли, что Аттила был слишком проницателен для своих лет… Да и выстрел в кабинете отца он явно запомнил на всю оставшуюся жизнь, вот только произошедшее описать не мог, ибо все в памяти перемешалось настолько, что ребенок чувствовал себя сбитым с толку. «И кто бы мне поверил?», – задал сам себе Аттила простой вопрос, но ответа на него не искал, ибо волна боли сдавила так, что хотелось орать голосом демоноида…

Мальчик тупо смотрел в одну точку, а потому и не обратил внимания на стену, из которой буквально вылез полупрозрачный дух, который можно было принять за привидение. Дух подлетел к Аттиле, завис в воздухе практически перед носом, и только тогда ребенок заметил, что красные трехпалые перчатки и небольшие кроссовки отделены от «тела» духа – казалось, что каждая из этих частей живет своей жизнью. Аттила вздрогнул, когда перчатки и кроссовки «соединились» с духом тонкими, столь же полупрозрачными трубками, и не сразу, но принял сидячую позу, чтобы разглядеть гостя.

Дух напоминал большое шоколадное яйцо, которое мальчик получил в подарок на недавно отгремевший Новый год, только на «лице» у него были ярко-синие, вытянутые вертикально глаза с черными, неожиданно крошечными зрачками и большая горизонтальная линия, собравшаяся в улыбку от уха до уха (вот только ушей у существа не было). Гость явно не собирался причинять Аттиле какой-либо вред, потому мальчик несколько успокоился.

– Ты полон грусти, Аттила, – заговорил с мальчиком дух, показав красный рот, похожий на кусок арбуза без семечек. – Но ты должен с ней справиться, иначе она справится с тобой.

– Ты меня знаешь? – тихо спросил Аттила.

– Конечно. Позволь представиться – меня зовут Овери́но. Я прихожу к тем детям, которые лишились родителей или тех, кто стал для них родителями… Таких детей, к сожалению, много.

– Ты ведь дух? – уточнил мальчик.

– Конечно.

– Мне говорили, что духи могут все…

– К сожалению, это – далеко не так. Как человеку не дано понять мир духов, так и духу не дано понять мир, который за пределами всеобщего понимания.

– Ты говоришь о смерти?

– Как об одной из частей этого мира. Я не могу вернуть тебе твоих родителей, как бы мне этого ни хотелось… На это, впрочем, не способен никто.

– Тогда почему ты пришел ко мне? – удивился Аттила.

– Ты задал великолепный вопрос, Аттила Янссен, – улыбнулся Оверино, после чего описал дугу левой перчаткой. Неожиданно Янссен почувствовал, что из его тела вылетает что-то невидимое – не внутренний орган, но не менее важное для человека. И Оверино это невидимое показал – чуть в стороне от мальчика и духа застыло темное облако сферической формы, размером чуть уступающее прилетевшему гостю. Облако состояло из странных сгустков – этаких братьев земляных червей, которых Аттила видел на уроке естествознания: они вылетали за пределы облака и возвращались обратно, пульсируя, сжимаясь, расширяясь и двигаясь максимально хаотично.

– Что это? – не выдержал Аттила.

– Это – твоя грусть, – кратко пояснил Оверино. – Видишь, какая она большая? А ведь она может стать еще больше и занять твое место.

– И что же мне с ней сделать?

Оверино подлетел ко лбу мальчика, коснулся его правой перчаткой (в этот момент Аттила почувствовал, что дух при желании может пусть и частично, но обрести материальную форму) и прикрыл глаза на мгновение, после чего продекламировал:

Как бы то ни было, юная леди,

Ты никогда не проснешься одна –

Там, на прекрасно-багряном рассвете,

Буду я ждать, вновь поднявшись со дна.

Внезапно облако уменьшилось приблизительно на треть.

– Ты читал мои стихи? – искренне удивился Аттила.

– Конечно, – кивнул Оверино. – Чувствуешь, сколько в этих строках силы? Ты стремишься дать веру хотя бы одному человеку, а подобное стремление всегда развеивает грусть.

– Но ведь меня не хотят печатать… – выдохнул мальчик.

– Это – пока. У тебя все впереди, – улыбнулся дух и продолжил:

Где раскинулось мягкое море,

Где смеются и плещутся чайки,

Не найдется причины для боли,

Даже если о ней травят байки.

Облако уменьшилось в размерах наполовину.

– Серьезно? Мне сказали, что это – бред сивой кобылы… – признался Аттила.

– Кто тебе это сказал?

– Учитель рисования.

– И ты поверил этому недалекому человеку? Не трать свои чувства на людей, которые не хотят признавать, что ты что-то можешь.

Сгустки облака попытались вырваться из пространства, которое их явно теснило, но Оверино пресек их попытку, произнеся двустишие:

Мне жаль – не увижу, какой ты старик.

Был моим другом… Им останешься, Ник!

Грусть – несуразная амеба – разразилась чем-то, что было легко спутать с чихом, и растворилась в воздухе.

Аттила стал понимать, что чувствует себя немного лучше.

– Ты – добрый, искренний и чуткий мальчик, который нашел свою удивительную способность, – сказал Оверино. – Если ты сдашься и не будешь ее развивать, то станешь тем, кем менее всего мне хотелось бы тебя видеть… Да и не только мне.

– Но я не смогу забыть то, что случилось сегодня… И вряд ли смогу пережить.

– Пережить ты сможешь, – возразил Оверино. – Смерть близкого человека всегда воспринимается болезненно, но это – рана, что оставляет шрам в душе. А что происходит со шрамами на теле?

– Они заживают… Но остаются.

– Но ведь люди с ними живут дальше, так ведь?

– Живут.

– Так же и с душевными шрамами… Но дальше возможно жить только в одном случае – если в человеке силен дух. Ты должен решить для себя, кем хочешь быть: человеком со шрамом или же шрамом, к которому человеческое тело – лишь приложение… Все это зависит только от тебя.

– А что, если этих шрамов будет все больше и больше?

Оверино потрепал Аттилу по волосам и произнес:

– А почему ты вообще думаешь об этом? Думай о вере, которую подаришь людям своими стихами… А если что и случится, то жизнь тебе сама подскажет верное решение. Когда станешь старше, поймешь, о чем я говорю.

– Стать бы старше быстрее, – вздохнул мальчик.

– Никогда не торопи время: ему виднее, что должно наступить, а главное – когда, – сказал Оверино. – Я сказал тебе все, что хотел сказать. Теперь мне пора отправляться к другим детям.

– Мы еще увидимся? – с надеждой спросил Аттила.

– Верь – и обязательно увидимся, – улыбнулся дух, помахал рукой и исчез в воздухе.

Аттила еще долго смотрел перед собой, вновь и вновь прогоняя в памяти разговор с духом. Тяжело вздохнув, он отбросил все лишнее, выделив для себя две вещи: он станет поэтом, а еще обязательно станет старше раньше времени, причем это желание было даже сильнее…

Ведь тогда он сможет узнать, что случилось с его отцом.

«Стоять на троне»

Небо синее, как лен, а воздух сладкий, словно мед,

И я всхожу на этот трон и понимаю –

Не возьмет, меня уже ничто на свете не возьмет,

Даже если придет любовь…

Лу фон Шаломе, «Гормоны».

– Досточтимая Ли́фа…

Пала́т, первый страж правительницы города Си́льма, ворвался через боковой вход в центральную залу дворца, освещенную из всех возможных уголков мягким синим светом. Зала была достаточно скромно обставлена для подобной комнаты – привлекали внимание разве что впечатляющих размеров треугольная люстра, кажущаяся хрустальной, и сам трон – темно-серый куб со сглаженными углами, к которому были приделаны невысокая спинка и две непропорционально широкие ручки.

Трон пустовал, что могло удивить любого впервые попавшего в залу человека, но не Палата, который знал, что Лифа может в любой момент материализоваться на этом сиденье.

Так и вышло.

Едва заметная вспышка – и на ручки трона встала удивительной красоты женщина, будто состоявшая из того же синего света, что окружал Палата в этом городе. Она виделась полупрозрачной, но можно было отчетливо разглядеть каждый синий волос и каждую черточку аккуратного, будто вылепленного гениальным скульптором лица. Ее облик в целом создавал двоякое впечатление – многие из тех, кто видел Лифу впервые, считали, что она носит некий обтягивающий костюм, который должен был подчеркивать полную «обнаженность» женщины, но были и те, кто вправду считал, что нет на Лифе никакой одежды, ибо она ей была попросту не нужна.

Лифа чуть повернула голову в сторону Палата и спокойно спросила:

– Что, очередной кандидат на мое место рвется сюда?

– Можно сказать, прорвался, – ответил Палат. – Врата снесены, барьер отключился, турели раскурочены. Основная стража, к счастью, лишь оглушена…

– Видимо, наш гость не ставит перед собой цель сводить все к единицам и нулям на своем пути, – сделала вывод Лифа. – Турели успели извиниться перед гостем за то, что пытались его поразить?

– Успели.

– Занятная недоработка… Что ж, Палат, прошу тебя покинуть залу. Дальнейшее – не для твоих глаз.

– Да будет так, – кивнул Палат и покинул залу через тот же боковой вход.

Второй дуэлянт быстро шел по коридору, ведущему в залу, но Лифе хватило этого краткого времени, чтобы получить всю необходимую информацию – анализирующие стены работали как часы.

«Так это не гость, а гостья…».

Женщина аккуратно спланировала с трона на пол и стала ждать.

Двери раскрылись, и взору Лифы предстала девушка, бывшая минимум на две головы выше ростом. Ее силуэт, лицо и волосы были подсвечены серо-зеленым цветом, что выдавало в Сильме как минимум недоброжелателя. Отличительной чертой ее облика было отсутствие радужных оболочек глаз вместе со зрачками – гостья смотрела на Лифу жуткими темно-белыми дырами. Темный кожаный костюм, скрывавший тело девушки от подбородка до пят, на фоне такой особенности практически не замечался.

– Добро пожаловать в мой дворец, Ируди́ка, Рожденная тенью, – спокойно и даже несколько доброжелательно обратилась к гостье Лифа.

– Наслаждайся последними мгновениями своего величия, – надменно произнесла Ирудика. – Этот трон сейчас станет моим.

– Знаешь, сколько раз я слышала подобную фразу? – чуть прищурилась Лифа.

– Сто семьдесят семь, – усмехнулась Ирудика. – Не только твои стены могут анализировать – не удивляйся.

– И что ты еще выяснила?

– Что ты бессильна без окружающего света…

Ирудика махнула левой рукой, и из костюма вырвалась клубящаяся, парообразная тень. Сначала тень покрыла собой весь пол залы, а затем начала быстро ползти по стенам. Не прошло и минуты, как сущность, внешне родственная паразиту, заменила собой потолок и накинулась на люстру, погасив последний крупный источник свечения.

Лифа смотрела на «путешествие» тени спокойно, что неприятно поразило Ирудику:

– Ты… Ты почему до сих пор светишься? Света-то нет!

– Внешнего. Но я сама – источник света.

Ирудику ослепила невероятно яркая вспышка, заставившая тень издать звук, отдаленно схожий с криком, и быстро сжаться до молекулярного размера.

Зала вновь осветилась прежним светом.

– Да будет свет, и стал свет, – развела руками Досточтимая.

– Хитро… – констатировала Ирудика. – Такой исход я, конечно, предвидела, но не думала, что он реален. Тем не менее…

Девушка махнула уже правой рукой. Кожа костюма молниеносно освободила запястье, к внутренней стороне которого был приклеен небольшой плоский камешек прямоугольной формы. Ирудика «отклеила» камешек едва заметным движением – тот, едва встретившись с ровной поверхностью, стал увеличиваться в размерах, после чего разделился на несколько крупных частей. Закружившись в странном вихре и источая тот же свет, что и Ирудика, части собрались в странное существо, которое можно было принять за каменного собрата Голема – размером оно стало раза в два больше хозяйки как в высоту, так и в ширину, потому Ирудика во время вихря сделала пару шагов в сторону, чтобы ее не задело.

– Забавная зверушка, – Лифа продолжала оставаться спокойной – более того, даже позволила себе легкое подобие улыбки. – Похоже, это она разнесла мои турели?

– Тебе нужно призвать свою зверушку, – с вызовом произнесла Ирудика.

– Думаешь, я впущу сюда Пуусикку ради такой мелочи? – приподняла бровь Лифа.

– Мегалит, разубеди ее в этом! – велела дуэлянтка.

– Подходящее имя, – усмехнулась правительница.

Мегалит, издавая шум будто слон в посудной лавке, направился в сторону оппонентки. Хозяйка дворца откинулась чуть назад, и из ее груди вырвалось длинное неровное копье, состоящее из света и пламени.

Копье буквально врезалось в Мегалита, и раздался взрыв.

Мелкие кусочки камней усеяли пол залы.

– Чем больше шкаф, тем громче падает – так ведь? – поинтересовалась Лифа, делая вид, что стряхивает с плеча каменную пыль.

Ирудика была явно поражена:

– Ты… Ты что, действительно настолько сильна?

– Вроде кто-то недавно хвастался, что умеет анализировать окружающую среду… Что ж ты так серьезно просчиталась?

– Я не просчитываюсь… А проверяю на практике. И выходит, что надо было сразу применить свое главное оружие…

– Все вы так говорите, но ничем не удивляете!

И тут Ирудика запела.

Лифа застыла на месте, услышав из уст девушки песню, написанную специально для Досточтимой человеком, который был женщине не просто другом, но кем-то вроде родственника. Этот мужчина в свое время решил отправиться в путешествие по всем возможным мирам, дабы творчеством исправить всеобщую жизнь к лучшему. Лифа долгое время вела с ним переписку, но однажды талант по прозвищу Грустный Сирота пропал, и больше о нем никто ничего не слышал. И вот сейчас женщина встала в ступор, услышав до боли знакомые строчки:

– За тобой, за тобой, за бескрайней зарей, я пойду за тобой, за тобой… За вечерней звездой, за рассветной мечтой, я пойду за тобой, за тобой…

И только когда Лифу поразила дикая боль, она поняла, что эта песня в устах Ирудики и является тем самым оружием, только вместо светлой энергетики девушка вложила всю ту тьму, что в ней копилась.

Ирудика продолжала петь – Лифа корчилась от боли. Решив прекратить свои мучения, она сказала странное слово:

– Асуа!

Рожденная тенью замолкла, и ее уста исказила довольная улыбка. Пару раз хихикнув, она сказала:

– Я знаю, что это означает… Готова сдаться?

– Сдаюсь… Можешь занять свой трон, – и Лифа бухнулась на одно колено, окончательно ослабев.

– Я так понимаю, ты уже ничего мне не сможешь сделать? Тогда перед тем, как свести тебя к единицам и нулям, как вы тут тактично выражаетесь, я расскажу, откуда знаю эту песню. Грустный Сирота пел ее не только тебе, но и каждой из тех, кто ему, видите ли, понравилась… И вот так получилось, что он положил на меня глаз, а мне нравился тот, кто был переполнен мужественной тьмой. И вот я вхожу в один из темных миров, а этот дурак пытался меня оттуда вытащить – мол, куда ты, Ирудика, как же я без тебя? Кто-то ему сболтнул, что меня можно вытащить, поведя за собой, но ни в коем случае нельзя оборачиваться… В общем, я его благополучно спровоцировала, и он обернулся! Я отправилась обратно в темный мир, а он… Да так, был всего лишь съеден одним симпатичным существом, ибо оно терпеть не могло все источники света…

– Так вот для чего ты сюда пришла… Хочешь привести монстра в Сильму и другие города, дабы обратить наш мир во тьму?

– Примитивно. Если нужно будет – это сделают другие. Нет, мне нужен этот трон лишь для одной цели – в нем прячется секрет, который поможет убить другого мелкого таланта, стоящего парочке влиятельных демоноидов поперек горла…

– Что ж, не собираюсь тебя останавливать. Как и мстить за убийство Грустного Сироты… Я не вправе это совершать.

– Поразительное здравомыслие, – усмехнулась Ирудика. – Но, как уже и говорила, в живых я тебя оставлять не собираюсь…

В руке девушки вырос небольшой клинок.

Рожденная тенью размахнулась, дабы нанести решающий удар, но тут произошло то, чего не ожидала, судя по всему, даже Лифа.

Трон внезапно заслонил собой Лифу, и клинок раскололся, встретившись с сиденьем.

– Это еще что?!? – искренне вопросила Ирудика, неожиданно для себя поняв, что трон буквально вскочил со своего места.

Дальнейшее выглядело скорее забавно, чем угрожающе – ручки трона будто зажили своей жизнью, став подвижными настолько, насколько это было для них возможным, и нанесли Ирудике несколько сильных, типично боксерских ударов. Девушка перестала понимать, что происходит, и пыталась отбиваться, но трон напирал на противницу своей хозяйки, двигаясь при этом куда изящнее, чем призванный Ирудикой Мегалит. В конце концов трон выждал момент, когда Ирудика окончательно растерялась, и нанес ей столь сильный удар обеими ручками, что та отправилась в далекий полет, закончившийся столкновением со стеной.

Вмятина в стене после «аварии» оказалась приличной.

Из Ирудики повалились темно-зеленые единицы и нули, символизировавшие в Сильме кровь.

Трон, как ни в чем не бывало, прискакал к Лифе и был похож скорее на выдрессированную собаку, чем на предмет интерьера. Лифа, пришедшая в себя, погладила спинку трона, после чего подошла к свалившейся на пол Ирудике и сказала:

– Если бы трон не считал меня достойной, то не стал бы защищать.

– Жульнический приемчик… Да и ты, судя по всему, только что занималась симуляцией.

– Тебе виднее, – усмехнулась Лифа. – У тебя – пять минут для того, чтобы убраться из Сильмы. Промедлишь – пошлю против тебя всю стражу города. Стрелять будут на поражение…

– Хочешь сказать, ты меня просто так отпускаешь?

– Свое наказание ты уже получила, просто не догадываешься об этом. Как говорят у нас в городе: айо-айо, дорогуша…

– Поспешное решение. И очень глупое… – сказала на прощание Ирудика и превратилась в тень, которая «впиталась» в пол.

Трон доскакал до своего места. Лифа подошла к нему, коснулась правой ручки и скакала:

– Спасибо большое… Видимо, я не растеряла доверие к себе, и это радует. Верни мне, пожалуйста, то, что отобрал у Ирудики.

Трон ничего не ответил, но Лифа знала, что он ее понял.

В залу влетел обеспокоенный Палат.

– Все в порядке, Палат. Возвращайся к своим обязанностям, – улыбнулась ему Лифа.

– Где гостья?

– Исчезла.

– Надо ее найти…

– Не нужно. Ей уготована совершенно иная судьба – к сожалению, печальная. Ее поразит ею же намеченная жертва.

– Именно поэтому Вы ее отпустили?

– Да, но забрала у нее песню.

– Песню?

Лифа улыбнулась:

– Ты узнаешь ее – я обязательно спою.

– Рад, что Вы не пострадали, – облегченно вздохнул Палат.

– Поверь мне – своему настоящему преемнику я отдам власть добровольно, – сказала женщина.

– Преемнику? – искренне удивился первый страж.

– Не будут же Сильмой все время править женщины, – загадочно пояснила Досточтимая. – Не надо переживать – ты с этим парнем обязательно подружишься.

– Вы даже знаете, кто он?

– Конечно, знаю. Но его время пока не наступило. А когда наступит… Впрочем, ты сам все поймешь.

«Вторая смерть проекта Геллиум»

Wenn die Turmuhr zweimal schlägt,

Faltet er die Hände zum Gebet…

(Прим. – Когда ударят часы башни дважды,

Он сложит руки в своей молитве).

Rammstein, «Hallelujah».

В ресторан «Галле» зашел высокий молодой человек, одетый во все черное. Шум на мгновение стих, но присутствующий народ быстро убедился в том, что Я́ррен Лоренц – так звали вошедшего – пришел не по его душу, и одна из достопримечательностей одноименного с заведением города наполнилась децибелами смеха и разговоров. Лоренц неспешно снял пальто, аккуратно повесил его на специальную вешалку и тут же столкнулся с Клариссой – одной из официанток, которую хорошо знал, причем настолько, что позволил себе чмокнуть ее в щеку, что было для этого места не просто фамильярным – из ряда вон выходящим поведением. Спасал Яррена один факт – мужчина был достаточно влиятельной фигурой в городе, а потому подобное ему прощалось.

– Добрый вечер, Яррен-эрр, – вежливо обратилась к Лоренцу Кларисса, заметно покраснев от пусть и дружеского, но поцелуя.

– Добрый вечер, Клари́ссхен, – улыбнулся голосом Яррен, ибо внешне он практически никогда не выдавал на людях улыбку. – Столик на двоих, пожалуйста. Мне же – «Корабль дураков» с южным салатом и бутылку настойки из слез святой Каролины. Бутылку подать желательно сразу.

Лицо Каролины потеряло краску так же быстро, как и приобрело – она прекрасно знала, что означает этот заказ из уст этого мужчины. Собравшись с силами, она кратко спросила:

– Неужели в городе появился такой же…

– Да, Клариссхен, такой же, – ответил Яррен, и Кларисса расслышала отчетливые нотки досады. Лоренц заметил реакцию официантки и более мягким тоном добавил: – Не беспокойся – постараюсь не разнести ресторан в щепки.

– Да благословит Вас Господь, – вздохнула девушка, перекрестила Яррена и спешно направилась на кухню, предварительно показав мужчине, за какой столик ему нужно сесть.

Яррен устроился за столиком, обвел взглядом ресторан и понял, что одной жертвой вечер не ограничится, ибо за барной стойкой восседал Юна́йт Вальва́рен, больше известный средствам массовой информации и населению в целом по кличке «Черная месса», которую получил после нескольких совершенных ритуальных убийств. Юнайт заметил Яррена и изящно, абсолютно по-женски ему помахал рукой, при этом бросив издевательский взгляд. Лоренц заметил повязку, прикрывающую левый глаз, толстовку с длинными рукавами (при жизни Вальварен избегал подобной одежды, ибо, как он говорил, длина стесняет движения, но в этот раз рукава явно скрывали выдающие трупные пятна) и левую ногу, почти полностью замененную неким металлическим протезом. Сразу стало понятно, что бывший серийный убийца теперь – не просто оживший мертвец, а жаждущий мести оживший мертвец, который был известен как трапу́гра. Юнайт не остановился в своих издевках и сделал еще один жест, будто собирается закатать рукава толстовки. Это был конкретный вызов уже Лоренцу, который, в отличие от «Черной мессы», носил рубашки с длинными рукавами повсеместно, и мало кто видел его обнаженные руки – что скрывал от посторонних глаз мужчина, оставалось тайной. Еще одной косвенной причиной считать Юнайта трапугрой был коктейль, который глушил «Черная месса»: фиолетовый цвет выдавал водку, смешанную с черной смородиной – единственную смесь, что не могла бы нанести серьезных внутренних повреждений любому ожившему мертвецу, относящемуся к этой категории.