Дьявол и Город Крови: Там избы ждут на курьих ножках

– Но, если мы друг другу так близки, должно же быть между нами что-то общее.

– Есть. Пограничные чудовища.

– А если я возненавижу мир, как он?

– Не поможет, твоя ненависть будет идти от сознания, а не из сердца.

– И никак нельзя вернуть вампира к жизни?

– Никак. Ему хорошо, значит, и мудрость его хороша.

Манька снова задумалась. Правильно, если бы у нее в жизни все сложилось, стала бы она слушать Дьявола? Зачем ей тот, кто пришел разрушить ее мир? А если бы пришел вампир? С такой любовью, может, и отдала бы все имущество, как те, которые побежали вслед Спасителя, отдавая имущество его ученикам. Сколько раз ее мошенники раздевали, а она нет-нет, да и попадалась на их удочку снова, как будто что-то в уме переклинивало – вот это и страшно.

– Ну хорошо, открыла я железо, но разве что-то изменилось?

– Трезвость в понимании должна быть, а у тебя одна хмель в голове.

– Так не я одна, на Их Величества весь народ уповает. Где еще правду искать, если Богу до меня дела нет?

– Вот-вот, всю куцая жизнь Царя приурочена к подвигу… – ворчливо заметил Дьявол. – Сколько народов, которые не держали в руках меча, ушли в один день по их прихоти? И люди помнят их, а не народ, который не искал никому смерти. Пусть будет проклят такой народ, который не заслужил другого господина.

– Но ведь были жрецы, которые могли лечить, те же пророки…

– Были, но знания ушли в небытие. Вышел огонь из среды человека и пожрал и его, и все, что у него было, в назидание народам. Войны на каждый день, разврат, человеконенавистничество, матери пожирают плоть детей, дети – родителей… Вот что значит позволить вампиру жить среди народа – это мудрость для всей вселенной, когда мои проклятия становятся бытием.

Манька молча согласилась. Пришлось. Каждый день она видела, как втаптывают человека в грязь. Не было роддома, в котором бы не лежал никому ненужный ребенок, каждый день кто-то кого-то грабил, насиловал, убивал, война каждый день, то громкая между народами, то тихая, между соседями. И кто-то развязывал эти войны ясной холодной головой, осознавая, что умрут тысячи, преследуя одному ему понятные цели. Но если не смотреть, вроде не болит. Люди не жаловались, их все устраивало. Даже там, где шла война, люди оставались людьми – влюблялись, объединялись, вставали плечом к плечу, и не искали смерти вампиру, уповая на него. Им было проще проклясть еретика, который пытался призвать к здравомыслию.

А она?..

Год назад ее знания ограничивались тем, что она прочитала в книгах, написанных рукой вампира, ибо человек изживался, труды его оставались тайной для народа.

Много ли она поумнела с тех пор?

Кому как не ей знать, что мысли, которые прививал Дьявол, улетучивались, как только первый луч солнца касался ее головы. В том-то и дело, что лучи были снаружи, Дьявольская истина ни на миллиметр не приближала ее разумному началу в делах житейских. Взять ту же соболиную шубу Бабы Яги: отказался бы вампир от удобства только потому, что совесть не позволила?

В последнее время она чувствовала, что надо измениться самой, в себе. Например, Дьявол не мучился совестью, когда она коченела от мороза, накрывая плащом лишь изредка и только краешком. А был он у него целебный и с волшебными свойствами. Она словно проваливалась в другие измерения. Мерещиться начинало всякое: то галактика на нее наползет, и проскочит она миллиарды звезд, то застрянет в каком-то месте – черная громада, где варится такое варево, что не опишешь словами, и плющить начинало, а то привидится город, который не мог существовать на земле. А если вокруг себя из-под плаща посмотреть, то все виделось в серебристых струях света, и тепло под ним было. Только Дьявол сотни причин придумывал, чтобы с нею не делиться, не мучила его совесть, что ей после железа надо каждый вечер лечиться.

Но умнее-то не стала!

И что удивляться, что люди подумали и порешили: пусть будет вампир! Грозное Дьявольское развенчание на долгие времена никого не радовало. Какой Бог, если пришел, враги ее целы, и он за них горой? И там у него правило, и тут правило, и сюда не суйся, и туда не положено. Что от него ждать, непонятно, а кто мог запретить Богу? Если ты Бог, грозно с неба метни молнию в того же ближнего, и не надо будет искать его по белу свету. Но она думала, как человек.

Может, отказался от нее ближний, потому что она – круглая сирота?

От этих мыслей становилось больно. Но мысль восстать показалась ей абсурдной. Нет, она не винила его: если бы ее сделали вампиром, разве не радовалась бы, что каждый к ней по-доброму? Разве захотела бы иметь душу, от которой одно горе? А горя в ее жизни было столько, что не одна душа не выдержит…

Манька уже не сомневалась, что ярость Дьявола обрушилась на людей, потому что имя его было предано забвению. Но вот она перед ним, протягивает руки, разве он торопится снять с нее оковы? Даже то, что очистила мир от Кикиморы и Бабы Яги, погубивших десятки жизней, не радует. Легкое опьянение выветрилось, наступило мучительное похмелье – смятение, тревога, раскаяние. Вампир чувствует иное, он бы радовался по истечении времени, а быть проклятым – чувствовать боль. И то, что Дьявол расстраивался, что вампиры спят и не торопятся посчитаться с нею, лишь усугубляло чувство вины.

Тогда зачем Дьявол рассказывал ей об этом?

Еще хуже становилась ее жизнь в свете его истины. Сносит она железо, не сносит, дойдет ли до Благодетельницы – куда бы не ступила, вампиры всюду будут издеваться над нею. Люди бежали от них народами, кричали в небо: «Помогите!» На плато, на самом видном месте, еще сохранился крик о помощи. Она видела рисунки, но только сейчас поняла их значение: спираль, решетка и звери. А ведь у них еще были жрецы, знания которых не ограничивались только тем, что вампиры топчут землю.

Как заставить замолчать радио? Как уйти от лица вампира и схоронить себя среди людей? Как снять наложенное на нее иго? Как заставить гореть в огне самого вампира?

Она не могла ответить. Она даже не знала, что чувствует вампир – не умела поставить себя на его место. Проникновенные голоса древних вампиров тащили целый воз чувств, но разве жили вампиры по своему слову? Слово для них было как меч, которым могли проткнуть человека, и полагался человек на это слово, и умирал, когда начинал понимать, что его раздели. Это раньше обещанное слово не летало воробьем, а кто их сейчас считает?

А если она ничего не знает, какой смысл гоняться за синей птицей?

Ее мир – это она сама и ее душа. Она всегда думала, что душа – голос совести. А получилось, нет – люди там… Так что же, нужно было пройти мимо нищего? Или ударить работодателя, как он ударил ее? Или убить собаку у соседа, как он у нее? Тогда и в Дьявола надо плюнуть, он тоже ждет ее смерти.

– А ты разве, не нищая? – огонь костра тонул в глазах Дьявола, освещая его грусть. – Нищая подает нищему… Что, не нашлось щедрого вампира? И кто сказал, что я веду тебя на смерть? Еще не известно, чем закончится ваше противостояние. Я поставил бы на тебя, если б сносила железо. Люди безропотно несут крест, а он зачастую продиктован идолами, ведущими радиопередачи прямо в ум. Раньше люди обрезали крайнюю плоть сердечных объяснений, голые факты и анализ объективно существующих причин были им опорой, а теперь радуются, что сердце обещает награду. Но в сердце нет мозговых извилин. Там узел, куда приходит информация от матричной памяти. Любовь должна исходит от сознания, а не от сердца. И каждый день убеждаюсь, что сознание человека не способно ни любить, ни анализировать факты.

– А что делать-то?

– Искать Нечестивого Бога внутри себя каждый день.

– А как?

– Спроси себя, как и какого человека любить, пусть сердце скажет. Оно скажет, но сознание увидит обман. А если каждый день говорить себе, что это обман, любой обман рассыплется.

Манька прислушалась к себе, отключив вмешательство сознания. Теперь она знала, чтобы что-то услышать в себе, она должна была только наблюдать, не вмешиваясь.

Сначала не было ничего, одна тяжесть, будто сердце сжимали в руке, и смятение, а потом нахлынули человеческие чувства, которые она иногда принимала за свои. Нечто внутри нее страстно желало крепких объятий, жертвенности. Оно не только желало, оно как будто любило ее, шутило, хоть она и не слышала слов, но нотки веселья присутствовали… И были там мужчина и женщина. Она даже не сразу поняла, что это они любят друг друга, а ее там нет. И они не оставляли выбора, потому что в чувствах их была уверенность, будто они жили друг с другом и говорили между собой, но слова только угадывались, как смысловая нагрузка на чувственное восприятие. Определить, что конкретно было сказано, казалось невозможным.

– А ты им дерьма предложи! – посоветовал Дьявол. – Прокисший борщ на голову вылей… Мусорный пакет пусть вынесет… Сковородкой припечатай!

Минут пять Манька усиленно моделировала ситуацию, отравляя любовь бытовыми трудностями. К испытаниям ее любовь оказалась не готова. Голубки то исчезали из поля зрения, то отчаянно сопротивлялись, упорно не желая меняться, то выставлялись в ее пространстве в другом месте в новом качестве, меняя не только местоположение, но и направление обращения, что было совсем необъяснимо.

И вдруг…

«Господи, я обращаюсь к тебе с огромной любовью, и душа моя предстала перед тобой, охваченная радостью и… Вот жена моя, плоть от плоти моей, судьба моя и жизнь моя, обрученная до конца моих дней… приди к нам и стань нашей семьей, нашим ангелом-хранителем…»

Голос прозвучал так ясно, как будто Манька услышала его прямо над совей головой. Сама она в это время чувствовала себя погано. Было ощущение, что ее отравили. Во теле скованность, неприятная тошнота и тяжесть в подреберье, будто лежит при смерти. Мерзкое чувство пришло и ушло. Впервые в жизни она вспомнила, словно порвалась завеса. Значит, внутренняя глухота не была врожденной. Она попыталась так же вспомнить что-нибудь еще, но там, внутри, снова было темно, тяжело и пусто, и мысли потонули во мраке.

– Это что было?! – испуганно вскинулась она.

– Богатые наследники, чистые и незапятнанные… Воспоминания о них. Не сама, конечно, вспомнила, я помог, но, если каждый день тренировать извилины, рано или поздно цепочки разрушенной памяти восстановятся.

– Пойду-ка я спать, – залезла она в шалаш. Метель немного поутихла, ветер стих, и не снег, а капли дождя стучали ровно, с шуршанием стекая на землю по разлапистым ветвям вековой ели. И она почти заснула, когда вдруг совсем повалилось не одно, а несколько деревьев.

Мысли мгновенно испарились, она подскочила как ужаленная. В страхе выскочила из шалаша, и, к своему ужасу, увидела, что неподалеку, в пределах видимости костра, часть деревьев раздвинулась, а некоторые повалены так, будто на них наступили, и те примялись под тяжестью, словно сухая трава.

Голова сразу стала ясной.

– Это так запинываются! – бледная, как смерть, вскрикнула она, обеими руками указывая на образовавшийся валежник. Дьявол еще не ложился. Наверное, в этом не было смысла – ночь почти закончилась, стало светло, но из-за непогоды, которая в небе еще была снегом, а здесь уже проливалась дождем, видимость оставалась нулевая.

Дьявол взглянул на нее и зевнул, зябко кутаясь в плащ.

– Это избушки Бабы-Яги. За нами плетутся. Сиротами остались. Хотя, наверное, понимают теперь, что Баба Яга их не шибко ценила… Они ж как курицы, кроме того, больные обе…

– В смысле? – ошарашено уставилась Манька на Дьявола. – Почему больные?

– В одной свинья разлагается, во второй трупы развешаны по всем видимым и не видимым местам. Трупный яд кого хочешь больным сделает… А ты б на их месте здоровая была? – развел Дьявол руками, объясняя очевидное.

– Ну, так… может, похоронить их? – предложила Манька растерянно.

Дьявол неопределенно пожал плечами, давая понять, что он в этом не участвует.

– Вот, значит, как! – она уперла руки в бока. – Опять в кусты? Кофеями с Помазанниками давиться?! Ну ты и… – запнулась, подбирая приличное слово.

Дьявол протяжно зевнул.

– Я не могу тебе помочь. У меня на мертвечину жуткая аллергия, делаю разное и сею ужасы… – доверительно открыл он ей секрет своего недуга.

– А нечисть твоя – не мертвечина? – разозлилась она в конец.

Мысленно проклиная Дьявола и всю его Дьявольскую натуру, Манька сплюнула и зашагала в сторону изб. Как всегда, прикинулся шлангом. И не докажешь, что совсем недавно умел и стол собрать, и рыбу приготовить, и даже следы иногда на земле оставлял. Манька уже развенчала Дьявола во всех ипостасях: сам-то чем лучше вампира?! Чем ему мертвецы не угодили, эти хоть на людей не набрасываются.

Избы прятались за деревьями, присев между ними, и Манька с удивлением заметила, что у изб как будто было свое собственное пространство, которое раздвинулось. Избы были большие и широкие, но они как-то уместились между высокими и мощными стволами, не так много их повредив. В том месте, где прятались избы, образовалась полянка, которой не было, когда она собирала в этом месте хворост.

– Цип-цип-цип! – позвала она, раздвигая ветви.

Одна из избушек чуть привстала, переминаясь с ноги на ногу, несмело качнулась из тени, и даже, ей так показалось, приветливо мигнула окошками, и тут же спряталась за вторую избу. С оттаявших веток пролилась вода, мгновенно промочив с головы до ног и затекая за шиворот.

– Цип-цип-цип! – еще раз позвала Манька, не рискуя брать избы штурмом. – Идите сюда, глупенькие, я вас не обижу!

Заметив, что избы с места не двигаются, Манька обернулась, грубо позвала Дьявола:

– Ты, отрыжка нечисти! Объясни им, что я помочь хочу!

– Я на отрыжку не отзываюсь, отрыжка – это ты! – откликнулся Дьявол. – Они две недели пытаются понять, как вампир может сидеть рядом с поленом, почему рассаживает его по земле, и почему их с цепи отпустил. Если они за две недели не увидели в тебе человека, мне их не переубедить!

Голос Дьявола был ничуть не тактичнее. Манька сразу же впала в отчаяние, вспомнив, как угрожающе приседали избы, когда она подходила к ним близко.

А она-то собиралась поселиться с ними рядом!

Смерила взглядом ногу избы и поняла: земли у нее как не было, так и не будет! Нога избы была раза в три толще самого толстого в этом лесу дерева, а коготь выше и шире ее самой раза в два. Если такой ногой изба ее пнет, она приземлится где-нибудь рядом со своей сараюшкой. Ишь, какие хитрые: спусти-ка нас с цепи, а признавать не станем!

Одна из изб как ни в чем не бывало, начала рыться в снегу, бочком-бочком приближаясь в ее сторону. Заметив, что изба приближается, Манька замерла на месте, боясь ее вспугнуть.

Изба присела, примяв мелкие деревца и раздвинув большие. Посреди леса избы смотрелись, как слоны в посудной лавке. И как они вообще по лесу передвигались, среди густых деревьев?

Ну точно не от мира сего.

Манька подошла ближе. Дверь приветливо распахнулась, как будто изба приглашала ее войти, а когда ступила на крыльцо, та доброжелательно квохкнула.

В избе накопился такой смрад, что войти Манька не смогла. Едва сунулась – ее скрутили рвотные потуги. Она сбежала вниз и упала на колени, выворачиваясь наизнанку.

Рвота не прекращалась долго. Стоило подумать, что надо лезть в подвал, выносить трупы, копать могилы в промерзлой земле – приступы обострялась с новой силой.

Подошла изба-баня, наблюдая за нею.

Когда Манька пришла в себя, поцыпкала избы к огню – там место было относительно открытое. Попросила Дьявола присмотреть поблизости добрую поляну, чтобы не путаться в деревьях, а иметь место обозревать обе избы сразу и хватило место для кладбища.

Поляну Дьявол нашел сравнительно быстро и недалеко. Одно плохо: не у реки, но недалеко текла к Безымянной Реке небольшая незамерзшая речушка с чистой холодной водой.

Собрали пожитки и перенесли лагерь на новое место.

Чистить избы она собралась сразу же, но Дьявол заставил ее поспать, а когда проснулась, напоил крепким чаем. И как только с обедом было покончено, он встал, извинился, и озабочено произнес:

– Ладно, Маня, с избами не пропадешь. У меня столько дел накопилось… – убедившись, что раскрытый Манькин рот не имел вымолвить ни слова, виновато улыбнулся, растворившись в воздухе.

Ведь знал, не мог не знать, что она до смерти боится покойников, и бросил ее! Вот он Дьявол – во всей красе! И только вампир знал, как в него плюнуть.

В последнее время плевки доставляли Маньке удовольствие, заменяя обиды. Она поплевала вслед Дьяволу, но не в то место, где он стоял, а чуть в сторонку…

Глава 15. Дареному коню в зубы не смотрят

Сразу же, как только Дьявол ушел, Манька подозвала избу-баньку и принялась вытаскивать свинью. Вторая изба топталась рядом, и Манька как смогла, объяснила ей, что перво-наперво приготовит место, где можно поспать, помыться и согреть воды.

Свинья оказалась не из легких. Подгнившую с опарышами тушу пришлось распиливать, разрубать и вытаскивать по частям. Похоронила сразу же: тушу отдельно, голову отдельно. Хорошенько отмыла баню и оставила дверь открытой, чтобы изба проветрилась.

Первый день пришлось топить снег и таскать воду из ручья в бочки ведрами. На второй день, сообразив, что воды надо много, изба-баня сама сходила на реку и напилась – и вода полилась из шланга. Шланг шевелился, как змей, пуская воду в нужное место. Манька обошла баньку со всех сторон, но так и не нашла, откуда шланг заходит в избу. Но мыться она теперь могла от души, не опасаясь нападения, а спать в предбаннике, устроив себе настоящую постель. Матрас, одеяло и белье она отыскала в подвале избы-бани.

Благодарная баня на каждый вечер топила себя жарко, собирая хворост в лесу.

В избах много было странного: будто жил в них некто невидимый и проделывал всю работу, которую обычно делает человек. Новый веник отмокал в тазу, когда она шла мыться, на перекладине висело чистое полотенце и сменное белье, на подносе лежала мочалка и душистое мыло, и даже ушат с водой разведен был до нужной температуры, чтобы она могла себя окатить, и она ломала голову, кто все это туда положил, но никого не обнаружив, успокоилась, принимая, как должное.

Быстрый осмотр чердака и подвала избы-бани выявил еще одну странность. На чердаке Баба Яга, как положено, хранила веники, или изба сама их хранила, учитывая ее самостоятельность, но подвал бани озадачил: чистенький, доверху забит полезным хламом. Был он большой, и хранились в нем вещи, которые с Бабой Ягой никак не вязались. Вряд ли она вообще туда заглядывала…

Покойники бывают во многих домах, но это не повод исторгать все, что в нем имелось… Полезному обычному житейскому добру Манька обрадовалась, склоняясь к мысли, что избу-баню когда-то тоже использовали под настоящую избу и жили в ней: вещей в избе-бане было много и отнюдь не банные принадлежности. Разглядывать хлам она не стала, обрадовавшись мешкам и ведрам, а также вилам, лопатам и просыпанному зерну пшеницы. С удивлением заметила только, что вода в баньке лилась на пол, а в подвале было сухо, будто имелась какая-то скрытая система канализации.

Разобравшись с баней, сделала маску из материи на рот, оделась в мешковину, подвязавшись пояском, и спустилась в подвал большой избы.

Трупов было столько, что освободить подвал полностью удалось лишь на восьмой день. Целыми днями она собирала кости, мясо и все, что осталось от людей, в мешки и ведра – выносила наверх и сбрасывала с крыльца. Те трупы, что были поцелее и посвежее, вытаскивала на покрывале волоком. По мере того, как подвал пустел, он ужимался, принимая нормальные размеры, но запекшаяся кровь и мусор не исчезали, приходилось отскребать это все лопатой, скребками и всеми подручными средствами. Трупные насекомые – белые противные черви, и серые пластинчатые – расползлись по всем щелям. И когда на чердаке обнаружила большой запас моющих средств, обрадовалась больше, чем, возвращению Дьявола на пятые сутки. С моющими средствами дело пошло веселее: она разводила их в ведре, взбивала пену и заливала кипяток в щели. Насекомые тут же всплывали, оставалось только собрать воду совком обратно в ведра.

Пока она бегала туда и обратно, избушки ласково квохтали, выражая свою признательность. Трупы избам не нравились, и пока она ходила за водой или отдышаться на воздух, брезгливо покидали место, так что к концу работы человеческие останки валялись по поляне, будто на ней произошло кровавое сражение.

На пятые сутки Дьявол повисел в воздухе, посмотрел, немного посидел в предбаннике, принюхиваясь, и опять удалился, уверенный, что она справится без него. Он чертыхался и проплывал над трупами высоко, стараясь не ступать в то место, где мог бы наткнуться на мертвечину. Манька сделала вид, что Дьявола не заметила. Он вернулся к ночи, весь взъерошенный и утружденный, повалился на Манькину постель и застонал от усталости. То ли изображал ее, то ли вправду бегал по делам. «Он сам по себе, я сама по себе!..» – обиженно подумала она, засыпая.

После пятого дня Дьявол возвращался, но только когда она валилась замертво. И пока, проваливаясь в сон, она ворчала, что помощи от него не дождешься, он отвечал, что нет такой головы, которая заставила бы его прикоснуться к трупу, а оживлять их, чтобы побрататься за ручки, времени у него не было, что процесс этот долгий и трудоемкий, а в спешке как раз получается нечисть… «Опять врет! – раздосадовано злилась Манька сквозь мертвецкий сон. – Сказал бы, что ручки боится запачкать!» Она уже простила его. Спасибо, что согласился поработать переводчиком, Дьявол легко понимал избовью скрипучую речь, угадывая их помышления, а то что не помогал, так это не он, а она пожалела избы, значит, и крест ее, тем более что избы ни ее, ни Дьявола ни о чем не просили, она сама проявила инициативу, подвязавшись на неподъемный труд.

Уже на следующий день на трупы слетелось воронье, прознавшее, что тут есть чем поживиться. Громко каркая, большие черные птицы густо усеяли близлежащие деревья и саму поляну, добавляя пейзажу мрачности и ужаса. Объяснять голодным воронам, что трупы, возможно, были хорошими людьми, и выклевывать им внутренности жестоко, не имело смысла – наскоро сооруженное чучело не испортило им обедни – и Манька смирилась: если червям разрешено искать у человека свой законный кусок плоти в последующей жизни, то почему в этом надо отказывать воронам? Вороны отрывали от трупов куски мяса и таскали по всей поляне с драками, с удовольствием выклевывая через глазницы мозг, у кого он еще сохранился, таскали по поляне кишки, отталкивая соплеменников, не брезговали костями.

Место при таком раскладе выглядело более чем зловеще. Со своим ужасом перед трупами она справилась на второй день, когда сил не осталось даже на то, чтобы думать. Живая вода помогала держаться, но ум ее окаменел.

Восемь суток пролетели, как один день. Еще дня три ушло на то, чтобы начисто отмыть старшую избу. Дьявол, наконец, решил внести свой вклад, таская ведра. Горячую воду приходилось брать из бани, поскольку в большой избе печь отчего-то дымила, чадила, и страшно было слушать похожие на стоны завывания в трубе. Манька заметила, как в одном месте из печи, когда ее жарко топили, капало золото, будто у старухи где-то в кирпичах был припрятан клад.

Вытащили на воздух вещи и утварь, сваливали в одном месте. Кровать, скамейки, шкафы, посуду и одежду… – чтобы не мешало отмыть избу как следует. Кое-как вытащили неподъемные сундуки. Сначала содержимое, потом и короба. Среди прочего хлама попадались интересные вещицы, которые Маньке непременно хотелось рассмотреть получше, поэтому она собрала все доброе обратно в сундуки, чтобы вороны не растащили.

На тринадцатый день Дьявол удовлетворительно крякнул и заметил, что теперь избы можно назвать избами. Баня оставалась баней, но чистой баней, или летней избой в облегченном варианте с роскошной парной, теплым предбанником и верандой, а старшая изба блистала чистотой и от трупного запаха не осталось и следа. Окна, с новыми цветными занавесками и прозрачными стеклами радовали глаз еще с улицы, до желтизны отдраенные половицы под еще влажными половиками слегка поскрипывали, на вешалках перед печью висели выстиранные рушники и салфетки, на стол постелили новую скатерть. И кухонька с чистой посудой в шкафу стала на загляденье уютной и опрятной.

И в предбаннике теперь было уютно. На стол постелили скатерть, в середину на серебряный поднос с завитушками, гравированный узорами, поставили отполированный до блеска самовар, в буфете расставили чистые чашки, заварочные чайники, сахарницы, и прочую посуду. Вокруг стола расставили плетеные кресла, на пол положили половики и постиранный мохнатый коврик. Заготовленные березовые и дубовые веники убрали на мансарду.

Еще пару дней копали неглубокие братские могилы. Посох Маньке сгодился, чтобы долбить землю. Дьявол предварительно прогревал землю костром, в котором горела ветвь неугасимого полена. К работе сразу же подключились избы, и дело пошло веселее. Избушки на раз разгребали землю своими мощными лапами, и могли бы помочь больше, но как Дьявол уперлись, ни в какую не соглашаясь якшаться с мертвечиной, будто она вытаскивала трупы не из избы, а сама их родила. Так что собирать человеческие останки и сваливать их в братские могилы снова пришлось ей одной. Но и то хорошо, что избы рыли землю лапами не хуже экскаватора и закапывали обратно. Манька ровняла могилы, утаптывая землю вокруг, и вместе с избами садили сверху деревья. Клены и березки на поляне росли в изобилии, но первые листочки распустились лишь спустя неделю. Неугасимое полено тоже не радовалось могилам и грело землю, обходя их стороной.