Дьявол и Город Крови: Там избы ждут на курьих ножках

– Зато помылилась, – Манька провела пальцами по волосам, стирая мыльную пену.

Какое-то время Манька рубила дверь.

Дверь оказалась крепче железа. На досках даже следов не осталось. быть такого не могло, из чего же изба сделана?!

Выдохнувшись, она села на лавку. Пот с нее катился градом, одежда взмокла. Ждать неизвестности становилось невыносимо. Она еще раз горько пожалела, что не осталась в лесу. Сейчас бы десятый сон смотрела.

– Может, оконце попробуем рубить, там доски с улицы приколочены, может, они из другой древесины? – предложила она. – Я, пожалуй, в него пролезу, если подтолкнешь, – с сомнением смерила она небольшой проем. – Или так и будешь сидеть и ждать, когда меня укокошат?

– Цыть! – шикнул Дьявол, приложив палец ко рту, к чему-то прислушиваясь.

– Да ну тебя, – собрав пожитки в котомку, Манька снова начала толкать дверь, пытаясь ее расшатать или снять с петель. И растеряно отступила назад, собираясь с мыслями. Интересно, чем старуха ее подперла? «Или правда спалить решила?!» – мелькнула догадка одновременно с обреченно оборвавшимся сердцем. Ох, не зря Дьявол намекал на петуха… Сказал бы сразу – «красный»! И не поверила: неужели Баба Яга не пожалеет уникальную избу?!

Да нет, глупости…

Гадая, на кой черт Бабе Яге понадобилось держать ее взаперти, попробовала еще раз вышибить дверь плечом, но та оказалось крепкой.

Может, надеется, что от жары ноги протяну или воздуха не хватит? – гадала она.

Так ведь труба открыта…

А если сверху тряпкой забить, я задохнусь угарным газом?

– Господи, за что ты меня так?! – запричитал Дьявол, взведя очи к потолку. – Что я с этой тупой безмозглой мученицей делаю? И чем еще ее наказать, чтобы ума у нее прибавилось?! – взъелся он. – Ты и о бабаёжках ничегошеньки не знаешь, а еще грамотной себя считаешь! Дура, повернись к печке передом! – сорвался он на крик.

– Да что знать-то?! – нервно дернулась Манька. – У нее на лбу не написано, что она злыдня! Среди людей живет, толпами на поклон к ней ходят, хоть бы кто-то слово худое обронил, а у нас, между прочим, государство и чиновников только ленивые и купленные патриоты не ругают!

– Как Баба Яга пространство покоряет? – прикрикнул Дьявол. – Ну-ну, вспоминай! Быстро!

– По небу… В ступе… На помеле еще… – Манька наморщила лоб, перебирая в уме прочитанные в детстве сказки. Опекунша ее сказками не баловала, чаще кочергой охаживала, а когда старуха умерла, не до сказок ей было.

– Через печь, неуч! А в баню, думаешь, по-другому ходит? Потому и следов возле дома нет! – не стал Дьявол дожидаться, когда она сама догадается.

– А-а-а…О-о-о… – задумавшись, протянула Манька, пытаясь образно представить, как можно попасть в дом через печь. – Через трубу что ли? – изумилась она. – Не пролезет же!

– Пролезет! – уверенно заявил Дьявол. – Она вполовину не от мира сего, а пространственно-временные рамки того мира изучены недостаточно хорошо. Все, что не от мира сего, относиться к непознаваемому, и, в лучшем случае, может восприниматься, как набор аксиом. Меня в принципе тоже быть не должно, у меня даже ребер нет, чтобы персты в них вложить! Вот! – он взял Манькину руку и сунул в себя. – Но я же есть! А у нее обе ноги костяные! Костяные! – постучал он ее грубо кулаком по лбу. – Я что тебе про кости говорил?

– Это как?! Она ж из плоти и крови…

– Есть маленько… Кикимора тоже из плоти и крови была. А внутренность метафизическая.

– Боже! – Манька схватилась за голову. – Да что ж у вас у нечисти все не по-человечески?! Ну невозможно же такому быть! Я ж не на том свете еще!

– Это человек делит свет на тот и этот, а для меня он один. И для нечисти не далеко. Маня, предположим, что существуют две материальности…

Выдать философский трактат Дьявол не успел, неугасимые поленья ярко вспыхнули и выбросили огромный язык жидкого пламени. Манька едва успела отскочить в сторону. Дьяволу же огонь не причинил вреда, прошел сквозь него. И из огня, как по щучьему велению, появилась свинья огромных размеров, быстро заполнив своим материализующимся телом полбани, хрюкнула и разинула пасть, тесня Маньку к стене, нацеливаясь на нее огромными острыми клычищами, торчавшими вперед, как бивни. Во взгляде животинки сквозило и удивление – видимо, что-то у свиньи пошло не так, и огромная решимость прикончить строптивую жертву. Глаза у свиньи горели красными злобными углями, меж зубов стекала зеленая слюна, а густая и жесткая щетина, покрывающая тело, вздыбилась, как иглы дикобраза.

– Дьявол, что мне делать?! – в ужасе закричала Манька, сунув топор за пояс и отмахиваясь от разинутой пасти железным посохом, вскочила на лавку, и свинья повернулась в ее сторону.

– Зарезать, как свинью! – гаркнул Дьявол, внезапно обнаруживая неприязнь к животине. – Я всегда говорил, что свинья – грязное животное! Все, достала ты ее, погляделки внутренностей закончились! Или ты ее, или променаду нашему прямо тут конец! – он тоже прижался к стене, поднял руки, как будто сдаваясь.

Ступив на хребтину, Манька перепрыгнула через свинью, оценив свою физподготовку. А неплохо она владела телом, скакнула, словно пружина. И Баба Яга вряд ли ожидала от замученной и едва блеющей бродяжки такой прыти. Мерзкое чудовищное животное живенько развернулась, снова оказавшись пятаком, размером с добрую тарелку, к Манькиному лицу, издав воинственный хрюк. Ринулась на нее, нагнув голову и выставляя острые длинные бивни.

– Как? – закричала Манька, лупцуя свинью посохом по смертоносной морде и нацеленным на нее бивнями-клыками, пытаясь увернутся и оказаться у свиньи за спиной. Свинья теснила ее в угол, и, вспомнив уроки Дьявола, Манька снова перепрыгнула через свинью, оказавшись на широком и высоком пологе. Теперь пятачок свиньи был на одном уровне с ее коленом, и она со всей силы заехала в него железным носком ботинка, успев ударить топориком по клыку. Клык оказался твердым и крепким, ему ничего не сделалось, но и посох, слава богу, остался у нее в руках.

Свинья хрюкнула, поднялась на дыбы, мотнула головой, зацепив клыком.

– В глаз, в глаз коли, слепи ее, тварь бесовскую! – метался Дьявол по бане, тоже стараясь увернуться от свиньи, показывая ей фак-ю и в ответственный момент путаясь под ногами.

Через мгновение Манька почувствовала себя на пологе, как на блюде. При своих размерах свинья оказалась и проворнее, и подвижнее обычной. Прыгнув передними ножищами на полог, она хищно и резко вцепилась в икроножную мышцу, разодрав штанину и мясо зубами. Манька едва успела сунуть в пасть железный посох и выдернуть ногу, когда пасть свиньи захлопнулась, сплющив зубами и посох, и железный ботинок.

Используя посох как ломик, высвободила ступню, отползла в дальний угол и, пока та протискивалась между бочками, печью и пологом, сминая их на своем пути, успела подняться. По ноге текла кровь, наполнив ботинок хлюпающей жидкостью.

Запах крови свинью раззадорил: она внезапно издала победоносный радостный визг, взбодрившись и приготовившись к новому нападению.

Вытащив из-за пояса топор, Манька отбросила посох – тупой конец его толстой коже свиньи не причинял ни малейшего вреда. С топором она управлялась не хуже, перерубая сучья с одного удара, и, понадеявшись на силу, не размахиваясь, рубанула по свинячьему глазу.

Из глаза потекла белая жидкость, свинья завизжала – но не отступила. Радость ее была преждевременной: для огромной свинячьей, заплывшей жиром морды, ее топор казался игрушечным. Манька едва успела дернуть его на себя за топорище, с трудом вытащив из толстого жира, в котором застряло лезвие. Нацелилась еще раз, и едва успела тюкнуть в тот же глаз чуть сильнее, уже с размаху, на этот раз достав до глазного яблока. Отскочила, на ходу подобрав посох, спрыгнула с полога, пробежав по спине свиньи.

Когда та ринулась на нее снова, залепила посохом во второй глаз.

– Шею руби! – закричал Дьявол, размахивая руками. – Да не подпускай близко! Зацепит – тушей задавит!

Во время прыжка свинья дернулась всем телом. На скользкой спине Манька поскользнулась, выронив топорик, который отлетел в сторону, ударившись о стену и отскочив к печи. Он лежал недалеко, между раздавленными бочками. Она два раза проскочила мимо, уворачиваясь от клыков, пробегая по лавкам, и смогла поднять его только с третьей попытки.

Изловчилась, рубанув там, где у свиньи предполагалась шея.

Из разрубленной толстой кожи хлынула кровянисто-белая жидкость, но до вены было далеко. Толстый слой жира защищал свинью так же надежно и недосягаемо, как броня рыцаря, как скафандр космонавта, как бронированная сталь банковскую казну, особенно в тех местах, где предполагались вены.

Свинья взметнула головой, зацепив подол рубахи, дернула на себя, отрывая лоскут.

Манька пошатнулась, но при падении успела еще раз рубануть по второму глазу. Откатилась, вскочила, изготовившись к удару, пока ослепленная свинья металась по бане, сшибая на ходу и додавливая бочки, ушаты и лавку. Одна бочка, чудом уцелевшая, подброшенная в ярости клыками, упала прямо на нее, сбивая с ног и обливая водой с головы до ног. Манька едва успела закрыться руками. Она выскочила из-за бочки, ударила по спине еще раз, в том месте, где видела позвоночный выступ, пытаясь хоть краем лезвия достать до позвоночного нерва.

Топор вошел в тело и застрял в сале, как в чурке. Чтобы вытащить его, пришлось упереться в свинью коленом, бросив посох. Щетина свиньи воткнулась в ноги, как иглы. Свинья взбрыкнула, сбросив ее и придавив задом.

Барахтаясь под свиньей, Манька внезапно нащупала на поясе осиновый кол, вытащила и подставила под свинью, удерживая руками в вертикальном положении.

Почувствовав что-то острое, свинья от неожиданности привстала, и, Манька, используя единственную возможность, выкатилась из-под туши, уползая за бочку.

Взбешенная свинья сразу же ринулась на нее, яростно напирая и подбрасывая клыками все, что попадалось на пути. Но теперь она не прыгала с ходу, а принюхивалась.

И внезапно, Манька заметила, что движения ее стали ленивыми…

Воспользовавшись моментом и собравшись, она с удвоенной силой всадила в хребтину топор так глубоко, как только смогла, стараясь добраться до вены или до позвонка, прокатившись под самой мордой. Он вошел в сало по самый обух, и на этот раз, возможно, ей все-таки удалось задеть жизненно важный орган. Мало, но из раны показалась кровь, а во рту у свиньи что-то забулькало. Манька отпрыгнула, а свинья вдруг медленно-медленно начала заваливаться набок, издавая звуки, похожие на храп, а еще через минуту совсем затихла, протянув толстые ноги с острыми копытами.

Манька остановилась, застыв над свиньей, утирая со лба обильный пот, заливающий глаза. Ужас пробирал ее до костей. И сразу почувствовала, как покидают силы израненное тело, будто отравленное ядом.

Трижды раздавленный и вдавленный в пол Дьявол встал на четвереньки, потряс головой, принимая свой облик, потом встал, отряхнулся, обошел свинью, изучающее потыкал в нее своим пальцем.

– Это… я ее… уу…убила?! – с расширенными от ужаса глазами, осипшим голосом простонала Манька, опустившись на перевернутую набок лавку.

– Ты, ты! Только ты ее еще не завалила, она просто белены своей объелась, – прислушиваясь к храпу свиньи, сделал вывод недовольный Дьявол.

– В смысле? – Манька с надеждой посмотрела на Дьявола, тоже приблизилась к свинье, приложив ухо к тому месту, где у нее предполагалось сердце. Ударов она не услышала, но живые звуки изнутри исходили.

– Ты ж и чай, и суп в котел вылила, а в ней варево готовилось, которое ее в свинью превращает, – ответил Дьявол, пнув свинью ногой. – То-то она тут стояла, ждала, когда откинешься, а ты ей «спать хочу, спать хочу!». Поэтому она сюда сунулась в полной уверенности, что никакого сюрприза не предвидится. Добить бы ее надо.

– Она ж человек! Ты что?! – протестующее вскинулась Манька, побледнев. – Нет, я не могу! Лучше уж я… – да у нее и сил для этого не осталось – ни рук, ни ног она не чувствовала.

– Она не человек, а свинья, – не терпящим возражения тоном прикрикнул Дьявол. – Убить больное животное, да еще во сне, чтоб не мучилось – гуманность. Ты же не собираешься торчать здесь до конца дней и ухаживать за слепой свиньей? Думаешь, у нее новые глаза вырастут? И потом, Манька, – мягко проговорил он, – когда-то надо начинать! Впереди найдется какая угодно зараза: оборотни, вампиры, всякий странный народец… Хуже, когда судьба начнет от тебя избавляться. Если все прочее полгоря, то последнее горе, потому что подманить судьбу ты не сможешь, – голос его стал отвратным и решительным. – Нечисть, она и есть нечисть – убивай! Потому что сегодня ты всей нечисти нечисть! Не буди во мне Бога Нечисти, в следующий раз могу оказаться не на твоей стороне!

– И не жалко тебе ее совсем? – простонала Манька.

Все же нельзя было Дьяволу полностью доверять – доверяй, но проверяй, сколько раз он ее за нос водил – не сосчитать! С кем, говорят, поведешься, от того и наберешься: а вдруг из нее убийцу собрался сделать?! Варево из тела выйдет, оборотится свинья в старуху – и будут ее судить всем миром, как преступницу.

– Пойдем, я тебе кое-что покажу, – поманил ее Дьявол, направляясь к выходу.

Манька, подавлено сгорбившись, поплелась следом.

Дверь из бани в том месте, где были петли, пришлось выбивать топором и выламывать посохом, а иначе не выбраться. Пересекли пространство между избами, поднялись на крыльцо большой избы. Дьявол толкнул дверь, которая поддалась легко. Манька на мгновение остановилась, вспоминая смрад избы, не желая туда возвращаться всем сердцем. Но Дьявол зыкнул тяжелым взором так, что выбора у нее не осталось, и она, заткнув нос и рот краем ворота рубахи, вошла за ним следом.

В горнице все еще горели свечи в подсвечнике. Его-то и взял Дьявол, спустившись по лестнице в нижнее подвальное помещение.

Манька спустилась следом.

Вход в подвал закрывала тяжелая железная дверь, заложенная крепкими засовами. Она сняла засовы, открыла ее и отпрянула от резкого запаха тухлого гнилого мяса, который внезапно вырвался на волю, отравляя и без того ядовитый воздух.

– Иди туда! – приказал Дьявол. – И объясни им, по каким таким соображениям ты этой свинье выдаешь амнистию. Это такие же люди! – он подал ей подсвечник и тряпку, чтобы заткнуть рот. – Только ты – случайно! – поверила сказке и открыла железо, а они думали засовестят нечисть, она и рассыплется в извинениях. Да не тут-то было, не получилось прокатиться на саночках!

За дверью оказалась еще одна лестница. Манька спустилась в подвал.

Он был каким-то уж слишком огромным. Снаружи ни за что не догадаешься, что у избы есть дополнительный этаж. И весь он битком был набит трупами и скелетами, частью качающимися на цепях, частью сваленными в углу. Объеденные, раздавленные, разорванные. Многие трупы, некоторые еще свежие, были безглазые, безухие – и все с вырванными внутренностями. В одном месте из трупов было сложено ложе. По раздавленным телам можно было сразу догадаться, что любила Баба Яга поваляться на человеческих косточках и мясцом себя побаловать. Тут эта наполовину потусторонняя нечисть отдыхала душой и телом, балуя себя маниакальными вкусовыми пристрастиями.

Манька застыла в диком животном ужасе, внезапно сообразив, что Дьявол ничуть не шутил, когда прочил ей смерть. И сожрала бы ее Посредница, если бы он не накормил и не надоумил…

Ее вывернуло несколько раз прямо тут, в подвале. Выскочила на улицу, скорченная судорогами, выблевывая желтую едкую слизь, и до двери избы-бани ползла на карачках, содрогаясь от рвотных потуг и откашливая из легких застрявшие намертво ядовитые трупные испарения.

– Ладно, пойдем, добьем эту тварь, а то еще оживет! – отрешенно сказала она, когда пришла в себя. Еще раз вернулась в избу, закрыла накрепко подвал, нашла на кухне внушительных размеров секач, который заметила еще раньше, когда примеряла силу Бабы Яги с секачом на себя, сравнивая его с ножом под рубахой – вернулась в избу-баню. Рана от топора уже перестала кровоточить, свинья дрыхла мирным сном, громко всхрапывая.

– Побудь со мной, а то мне одной страшно. Пожалуйста! – подавлено, в полном опустошении, попросила она Дьявола.

Дьявол спорить не стал, уселся на поднятую и приставленную к стене скамейку, терпеливо дожидаясь, пока она перерубала свинье шею.

Пришлось здорово повозиться. Не выпей свинья свою отраву, ни за что бы она с нею не справилась. Манька поняла это, когда измерила диаметр шеи: трудоемкость была такая же, как перерубить ствол дерева в три обхвата. Да и глаза не так уж сильно были повреждены, чтобы не зажить, скорее, залиты кровью рассеченных век и сдавленные ударом. Все-таки Баба Яга не была свиньей в прямом смысле этого слова, напоминая бородавочника.

– Кол еще надо бы в сердце вогнать, – посоветовал Дьявол. – Вдруг она в роду вампирических родственников имела, оживет, не приведи господи!

Манька согласилась и на это – вбила кол.

До сердца он не доставал, едва протиснувшись сквозь ребро. Пришлось сначала разрубить грудину и чрево, обнажив край сердца, но так было надежнее. И не пожалела, вбила не один, а сразу три кола.

И сразу вышла на воздух, к колодцу, черпая ковшом воду и отпивая большими глотками, уже не сомневаясь, что вода в нем живая. Не стала бы Баба Яга ее просить повернуть колодец, будь он мертвый.

Потрясения и усталость были столь велики, что она не сразу пришла в себя. Но после живой воды силы стали возвращаться. Спать решили на улице, недалеко от колодца. В бане оставался неподъемный труп свиньи, в доме – битком набитый подвал с покойниками.

Для лежака набросали прямо на снег найденные в предбаннике веники, рядом, с той и с другой стороны, положили неугасимые поленья, которые весело потрескивали, отправляя сноп искр в небо. Из печи их вытащил Дьявол – он в огне не горел и в воде не тонул.

Манька сразу же уснула мертвым сном. Она даже подумать не успела хорошо это или плохо убить свинью, которая вовсе и не свинья, а злая старуха, и кто были те люди в подвале, и что она будет делать завтра.

И ни один волк в эту ночь не завыл – все звери остались в лесу.

Проснулась она поздно, Дьявол ее не будил. Возле неугасимых поленьев было тепло, как летом. Смоляной воздух шибал в нос – и едва уловимый запах цветов. Манька представила себя на лесной поляне, а сверху синее-синее небо и белые облака, как в том сне, который она видела неделю назад.

Вот так лежать бы и лежать!

О вчерашнем она старалась не думать – сразу начинало поташнивать. Потянулась, разминая мышцы. Открывать глаза не хотелось, чтобы не улетучилась мечта – не часто она могла представить образы так отчетливо – и все же пора было вставать и грызть свой железный каравай, при воспоминании о котором десны с остатками корней от зубов заныли.

Но, стоило облизать нёбо, как она почувствовала, что десны за ночь зажили, а из них прорезались ровненькие зубы, выталкивая старые корни, которые можно было сковырнуть языком. Манька расплылась в улыбке от уха до уха. Десны не болели – они страшно чесались.

Она сладко потянулась – открыла глаза…

И ахнула, а глаза сделались круглыми, как пятаки.

Резко села, озираясь вокруг себя, соображая: если это ей снится, в своем ли она сне?!

Поленья лежали рядом, но не горели. Они почти полностью ушли в землю. Нижняя часть поленьев пустила корни, в нескольких местах корни приподняли землю, выставляясь наружу. А с других концов поленья дали ростки, которые уже ветвились и выпустили листья. Трава вокруг, почти до самой опушки, где еще лежал снег, была зеленая-презеленая, небо синее-пресинее с белыми облаками, а вокруг, почти на всем лугу, густо зацветали подснежники и другие первоцветы. Деревья и кусты поблизости окутались зеленым маревом распускающихся листьев. Рядом, в оттаявшей и очистившейся ото льда реке, у самого берега плескались рыбины, выскакивали из воды и хватали на лету разбуженных мух.

Избушки квохтали и выгребали что-то лапами из земли, перебираясь с места на место, насколько позволяла тяжелая здоровая стальная цепь, толщиной с ее тело, а позади них тянулись кандалы с добрую повозку. Цепи крепились к огромному железному столбу, вбитому посередине луга, чуть-чуть не доставая до опушки и колодца. Но передвигались избы сравнительно легко, и, чтобы не запутаться в цепи, ходили вокруг столба кругом, как зеки на выгуле, сначала в одну сторону, потом в другую.

Вспомнив о себе, Манька подумала, что ее железо нисколько не легче, если мерить по силе. Но ей со своим железом было свободней. Не хотела бы она оказаться на их месте.

Дьявол сидел чуть поодаль с блаженной улыбкой на губах и отсутствующим взглядом, выпуская флюиды, которые стекали в землю, и ловил те, которые поднимались от земли, только уже другого цвета.

Манька до боли протерла глаза, но ничего не изменилось.

– Я что, всю зиму проспала? Как спящая царевна? Ущипни меня за ухо! – жалобно попросила она.

– Что ты, брось! Такой должна быть вся земля! – мечтательно и протяжно проговорил Дьявол, не отвлекаясь от своего занятия.

– Да что случилось-то, ты можешь объяснить? И чего поленья… проросли? – Манька ткнула пальцем в поленья, которые выпускали по пятому и десятому листу.

– Ровным счетом ничего! Теперь тут всегда будет так. Лето! Поленья отдали свой огонь земле, и она согрелась. Это неугасимые поленья. Сами они не местные, но ведь и земля перед тобой только самая нижняя часть… – Дьявол засуетился, выставляя вперед себя котелок с порубленной зеленью. – Я набрал крапивы свежей и щавеля, поешь. И еще, надо бы избы освободить, перерубить железо, а то потом будешь вспоминать и жалеть, что не отпустила – начнешь оглядываться, назад потянет, время начнем терять.

И снова ушел в нирвану.

– Чем перерубить? – оглянулась Манька в расстроенных чувствах.

Дьявол поморщился, что ему приходится отвлекаться.

– Топором, – ответил он. – Иди, не мешай мне! – и снова ушел в состояние энергообмена, демонстративно повернувшись к ней спиной.

Манька взяла топор, отметив про себя, что с такой цепью вряд ли вообще возможно справиться, даже если сварочный аппарат на руках, боязливо приблизилась к избам, обходя их и присматривая дорогу для отступления.

Избы насторожились, нахохлились, если так можно назвать съеженное состояние с некоторым наклоном в ее сторону.

– Я только посмотрю на цепь, – успокоила она их, выставляя вперед ладони.

С собаками такой трюк прокатывал, лаяли, но не кидались.

И тут же решила, что Дьявол опять над ней поиздевался. Ключ от замков висел тут же, прикованный к железному обручу, который охватывал ногу одной из изб, врезаясь в плоть. Смешно бы она выглядела, если бы махала тут полжизни топором, как кузнец, перерубая железо. А каково было избам, которые носили освобождение на себе и не могли им воспользоваться?!

Чтобы достать ключ, пришлось повозиться.

Избы обрадовались, когда Манька, наконец, сняла замки, открыв их посохом и откатив в сторону, и даже последовали за ней, но она шикнула, и избы послушно отошли, сразу же направившись к колодцу, до которого наконец смогли достать. Одним махом очистили озеро от ядовитого порошка, выгребая землю и значительно углубив его, отодвинув зараженную землю на значительное расстояние, а когда озеро вновь наполнилось водой, прильнули и долго пили, будто умирали от жажды.

– Надо же! – удивилась Манька, наблюдая, как быстро и слажено они работают.

Потом она прошлась по лугу, изумляясь, как изменилась за ночь земля, сняв железные обутки и пройдясь по земле босиком. Заметив, что избы уже отошли к опушке, она тоже спустилась к еще не наполнившемуся до конца после изб озерцу, зачерпнула воды, вылила на себя. Вода была холодная и пробирала до костей, но не холодом. Ощущение, что в тело вливалась сила: голова сразу стала ясной, тело бодрым, появилась необычайная легкость. «Ну и чудеса!» – подумала она, дождавшись, когда озерцо наполнится водой до краев. Вода в озерке прибывала быстро, выливаясь из колодца по желобу.

Осторожно погрузилась в живую воду.

После очистки ногами изб озерцо получилось глубокое, дна она не достала, болтаясь на поверхности, как поплавок. Вдохнула поглубже, ушла под воду – вынырнула через несколько секунд с восторженными восклицаниями: «Ух ты! Ух! Ух!..» Если уж выпал шанс подлечить болезни, то упускать его было бы грешно, а если лечиться, то так, чтобы болячек не осталось.

Вышла из озерца обновленной. Было столько сил, что попадись ей под руку Идеальная Радиоведущая, она бы пришлепнула ее одним щелчком. Ссадины и раны заживали на глазах, ступни после купания стали бело-розовые, как будто она никогда не носила железных башмаков.

После купания сразу же захотелось есть. От одуряюще вкусного запаха, который шел от костра от готовящихся блюд, у Маньки потекли слюнки вместе с теплым чувством, которое она сейчас снова испытывала к Дьяволу. Хотел он того или нет, но он раз за разом спасал ее и делал сильнее, и она уже не верила, что он не привязался к ней всем своим сознанием, всеми своими фибрами, если они у него были.