Дьявол и Город Крови: Там избы ждут на курьих ножках

Дьявол между тем соорудил подобие стола из ящиков и поперечной доски, выложил салат и печеную рыбу на листья белокопытника и лопуха, налил в березовые чумпели чай из свежих, только что распустившихся смородиновых листьев, добыл из котомки железный каравай, отломил от него целый ломоть и поманил пальцем.

Она обрадовалась и уселась на скамеечку за стол, потирая руки.

Жизнь налаживалась – и у нее, и, возможно, у изб. Она всем сердцем надеялась, что горький опыт их чему-то научил и теперь не ко всякому хозяину попросятся, найдут такого, который приберет их, очистит от скверны, и примут его, и будут охранять, как не стали бы охранять ее.

Нормальные были избы, богатые: в такой избе жить – горя не знать.

Если, конечно, урок пошел впрок. Люди не всегда умнели с первого раза, а некоторые и после десятого оставались дураками. Жаль, если наступят на те же грабли. Она много раз видела, как человек из одной беды попадал в другую как раз по причине того, что выбирал одних и тех же людей, которые его обманули. Но избы живые, насильно мил не будешь, не ей учить – сама ничуть не лучше, и не умнее, если вспомнить, сколько раз обожглась с Упыреевым.

Дьявол протянул Маньке сок и каравай, придвинул к себе чай, устроился поудобнее. Вид у него был торжественный. Черные глубокие глаза казались еще темнее, но они блестели и прыгали в них озорные искорки.

– Помолись, Маня, земле, которая тебя сегодня кормит, чтобы вечно она была твоей кормилицей, – предложил он. – Глядишь и отринет она Царицу Радиоэфира и будет тебе опорой, когда придет время.

Манька шмыгнула носом и встала. Все так делали.

Радостное чувство, что она обрела воду, которую уже не надеялась добыть, не проходило. Было ей неловко, не умела она принимать дары, но рядом не было человека – неловкость ее никто не видел, а на Дьявола можно было не обращать внимание. Кроме того, она сроду не молилась и как молиться не знала, но в последнее время Дьявол правильно ее учил, поэтому без лишних слов вышла из-за стола, нагнулась, дотронувшись рукой до земли, и сказала тихо:

– Благодарю тебя, земля кормилица, за хлеб насущный…

Потом покосилась на железный каравай на столе. Тащила каравай она издалека. Но, заметив рыбу и салат из зелени, устыдилась и, кроме того, вспомнила, что тело нигде не болит и даже ступни зажили, будто не топала она в железных башмаках.

– Благодарю тебя за живую воду и тепло, которым ты согрела меня! Не оставь меня в трудную минуту.

Что сказать еще, она так и не придумала. Она даже не была уверена, слышит ли ее земля.

– Ну, иди, Маня, за стол, и пусть камень тает во рту! Заслужила! – позвал Дьявол.

Манька села, подвинула к себе рыбу, впившись в нее зубами. Ничего вкуснее она не едала. И каравай железный жевался легко. Ломоть, отломленный Дьяволом, закончился быстро. Она даже подумала, не съесть ли ей каравай за раз, чтобы исчез он из ее жизни, но следующий кусок, который она попыталась отломить сама, оказался таким же железным, как в прочие дни. Видимо, была какая-то норма, которую Дьявол установил из вредности, но Манька была и этому рада, потому что от каравая осталась ровно половина.

Уходить Маньке совсем не хотелось. Но вечером, когда она надивилась на быстро наступившее лето, Дьявол объяснил, что жизни все равно не будет, если радиопередачи не прекратить. Радиоведущая обязательно прознает про Манькино злое дело, и слетится сюда столько нечисти, что места для нее не останется.

– Хуже, избам житья не будет! – предупредил он.

Утром следующего дня он разбудил ее как обычно ни свет, ни заря. Заставил размяться на лугу и пододвинул котомку.

– Маня, эта земля всегда будет помнить тебя. Ты сможешь вернуться сюда, когда захочешь. Но жизнь такова, что, если не умеешь защитить добро, ты его теряешь. И горы мусора примнут траву и пропитают землю ядом. И потом, с чего ты решила, что она твоя? Разве ты за нее заплатила или бумаги справила? Разве не обязала тебя нечисть просить ее каждый раз, как добро на тебя нашло?

Манька низко молча поклонилась земле, когда они стояли на опушке, без молитвы. Она молча, сердцем, просила у земли защиты. Избы провожали ее издали, стоя у реки, встав в полный рост, который был у них выше самых высоких деревьев, прижимаясь друг к дружке.

Манька залюбовалась ими – хорошие были избы, крепкие и теплые, наверное.

Ей бы такую, вот уж удивились бы в деревне!

А потом, скрепив сердце наставлениями Дьявола, шагнула под густую крону…

Глава 13. Разговоры у костра

Манька ступила под сень деревьев – и очутилась посреди заснеженного леса. Впереди – полутораметровые сугробы, над головой – надсадный свист сквозного хохочущего ветра. О весне напоминали только прозрачные сосули на ближайших к опушке ветвях, да оттаявшие ямы вокруг стволов. Земля, согретая неугасимыми поленьями, была всего-то на десять минут ходу – от берега до лесной опушки. Позади в просветах еще оставалось что-то от весны: светлое голубое небо, изумрудная полоска – и, какое-то время, как мираж, видела она две сиротливые избы. Избы стояли бревном к бревну, повернувшись в ее сторону глубокими с черным блеском на солнце глазами-окошками.

Сердце сжалось, к горлу подступил ком – насилу заставила себя отвести глаза.

– Счастья вам… – прошептала тихо, прощаясь, и тяжело вздохнула: – Опять найдут себе какую-нибудь Бабу Ягу…

– А тебе какое дело? На чужое имущество позарилась?

После того, как двинулись в путь, Дьявол приободрился, воспрял духом – он назад не оглядывался.

– Так ведь живые, – уныло оправдала Манька свой интерес.

Она приостановилась, подвязалась теплой шерстяной шалью, прикрыв спину и грудь, чтобы куртка не продувалась снизу, достала теплую рукавичку, и пожалела, что побрезговала соболиной шубой Бабой Яги. Куртка до колена на искусственном меху не ватник и не тулуп – от ветра защита ненадежная. Да и штаны с начесом к вечеру превратятся в застывший короб. А могла бы подрезать до своего размера, штаны теплые скроить из подола – запах въевшейся мертвечины дня через два при такой погоде выветрился бы. Но нет, гордость не позволила, хотела порядочность перед Дьяволом выставить напоказ – «чужое не беру!». А чем соболиная шуба Бабы Яги хуже любого другого подаяния, ей-то она уже не понадобится, а Дьяволу и вовсе наплевать, во что она одета. Видела же, что на другом берегу никакой весной не пахнет.

– Приснилось тебе, – Дьявол заслонил вид на островок лета посреди зимы, подталкивая ее вперед. – Но, если сон твой, обязательно нагонит! – он жестом указал ей на ноги. – Ты лучше на посох и обутки посмотри! Много, видно, землицы во сне исходила…

Манька ахнула.

Что-то случилось с железом, пока гостила у Бабы Яги: обувь смотрелась изношенной, будто отшагала километры дорог – вот-вот башмаки каши запросят! – и посох стал еще на четвертинку короче. Полюбовалась гладкими с бархатистой кожей без единой царапины ладонями, погляделась в зеркальце: оно отразило задорные с хитринкой глаза, курносый нос и часть губы, полыбилась, еще раз убедившись, что десны не окровавленные, без припухлостей, с мелкими белыми выступами новеньких зубов. Лицо полностью в зеркальце не умещалось, но Манька и так знала, что хороша собой. Сунула зеркальце в карман котомки и заглянула внутрь: заветная бутыль с живой водой лежала среди прочего скарба. И даже рогатина из ветви неугасимого полена крепилась к посохам. Она не горела, но испускала тепло, приятно согревая спину. Неугасимые поленья будто специально нарастили для нее эту толстую, поленобразную рогатину, переплетаясь между собой и срастаясь в одну ветвь. И выросла она за одну ночь – крепкая, легкая, с небольшой выемкой в месте срастания, будто несла с собой два полена.

Нет, не зря она столько времени искала Посредницу!

Вспомнив, что лишилась живой воды как раз после того, как стала считать себя красавицей, постаралась упрятать радость от Дьявола: нахмурилась, обратив взор к горизонту, представила уличающую ее Благодетельницу, согласилась со всеми обвинениями в свой адрес и мысленно ужаснулась трудностям далекого пути.

Настроение, конечно, было жаль – зато бутыль целее!

И неожиданно уловила отрывки радиопередачи, почему-то в себе:

– Берегитесь! Идет тать пожрать плоть детей, развести мужей и жен, обобрать людей! Чудовище выткнула Бабушке Яге глаза! Перерубила шею! Вынула внутренности и проткнула сердце!..

Забыв о живой воде, с удивлением прислушалась к истеричному воплю, прозвучавшему у самого уха. Как радио, она работала из рук вон плохо: все каналы мешались в один гул, и прозвучавшая явно волна ее напугала. Звон, особенно в левом ухе – к слову сказать, она привыкла, думая, что это внутренности у нее так работают – всегда был, но теперь в этом звоне она слышала отдельные слова и даже целые предложения, тонувшие в скрежете, что-то среднее между визгом пилы и стрекотом обезумевших цикад.

Сам собой напрашивался малоутешительный вывод: так вот, значит, как Идеальная Женщина достает людей, когда человек вдруг усматривает в ней врага! Люди слышали радио не только снаружи, но и внутри себя, а если внутри, получалось, что человек как бы сам думает. И ужаснулась: если догадка правильная, то каждый встречный увидит в ней смерть и разорение: кто согласится поменять собственные мысли на разумное исследование ее речи? А голос у Благодетельницы в уме был задушевный, проникновенный, и такой родной, что сама она на мгновение почти поверила в то, что идет, как тать.

Дьявол не раз пытался ей объяснить, почему люди относились к ней с неприязнью, но пока сама не услышала…

По истине Дьявол обладал дьявольским терпением, когда исподволь направлял взор на бьющих ее врагов. Сама бы она никогда бы не догадалась, что ее просто подставили. Как щеку, чтобы удары сыпались именно на нее, а вампир в это время оставался белым и пушистым. Так учил Спаситель. Ведь не подставил священнику другую щеку: «если Я сказал худо, покажи, что худо; а если хорошо, что ты бьешь Меня?», и не проклял священника, как беспомощную смоковницу.

Значит, прав Дьявол…

– Голос вампира звучит, как музыка, как призыв, как приказ – мягкий и неотступный. И глупо искать помощи у человека, который не может отличить собственные мысли от этого голоса, – позлорадствовал Дьявол, когда она рассказала ему, что смогла услышать радиоволну самостоятельно. – Вы, люди, их любите, боготворите, примеряете на свое живое восприятие, отказываясь верить, что он мертвец и живые чувства ему неведомы. Даже убивая, он спокоен и рассудителен, и нет ничего, что отозвалось бы в нем болью. Боятся они только силу, способную открыть их истинную сущность.

– Другого вампира? – предположила она, волоча за собой вязанку с топором, посохами и неугасимыми поленьями. Котомка, в которой лежали караваи, снова давила спину. И даже искрящийся мириадами разноцветных огоньков снег, присыпавший промерзшую, как лед, толстую корку наста, не прибавлял желания ускорить шаг.

– Силу. Волю. Истину. Но твоему ближнему это не грозит. Полтора года как с куста, а у тебя ни один каравай не съеден, ни один башмак не прохудился. И каждый день пинками приходится поднимать… Кормлю, пою, дорогу показываю, от зверей охраняю… Ведь смотреть на тебя до депрессии тошно. Не тебе вампиров губить – я это понял давно. Хочу, чтоб и ты поняла.

Манька промолчала.

– Разве я не просил тебя вернутся, бесславно дожить свой век и, не мороча мне голову какими-то безумными мечтами о лучшей доле?

– Я себя безнадежной не считаю, – буркнула она.

Дьявол безнадежно махнул рукой.

– Просто ты пока не осознаешь до конца, что произошло, когда твой ближний уничтожил твою матричную память. Это не только память, это матрица человеческой жизни. Там таланты, словарный запас, опыт, навыки, знания, сила… То, что делает завтра лучше, чем вчера. Все стерто и уничтожено, а вместо твоей жизни напихано столько мерзости, что непонятно, как ты до сих пор не собрала все постыдные грехи и не убилась. Поэтому, Маня, веду тебя к Помазаннице, чтобы не я, а она сказала об этом. Надеюсь, что увидев ее воочию, однажды сможешь сравнить с тем, что слышишь в себе, и это сравнение как-то тебя образумит и поставит на место.

– Ну, предположим, сила у меня есть, вон я как маньячку завалила. Жалко ее, но ведь не каждый бы справился.

– Вот уж я посмеюсь, когда убийство Кикиморы и Бабы Яги на тебя повесят, – Дьявол озадаченно почесал лоб: – Даже не представляю, какую кару можно ниспослать, чтобы была равнозначна деянию. Ну, придумаем что-нибудь.

Манька тихо облилась кровью.

– Мало ли кто мог Бабу Ягу пришить, в лесу старушка жила, с подозрительными личностями водилась, – торопливо ответила она, снимая с себя вину. – Я думаю, когда узнают, сколько людей на ее совести, мне еще медаль выдадут.

– Да кто тебя станет слушать, если по радио объявили виновницу?

Манька прислушалась к себе и отрицательно мотнула головой.

– Может, и не объявили, может, это голос совести?

– Ну ничем тебя не проймешь! – раздосадовано всплеснул Дьявол руками. – Ну, услышала – и то хорошо, – успокоился он. – Зато знаешь теперь, что не стоит ждать, что кто-то заговорит с тобой ласково. Когда ты рядом, голова у людей окрыленная и стадное чувство увлекает за собой. Себя может изменишь, а люди разве изменятся? Теперь-то, надеюсь, понимаешь, каково им оставаться с тобой людьми?

Дьявол помолчал, давая ей время осознать подвиг народа, который не уронил достоинства и не избавился от нее сразу же, позволив жить среди себя.

– Так ведь это ты крикнул «убей ее, как свинью!» – возмутилась она. – Я как раз была против.

– Мало ли что Дьяволу в голову взбредет… – опешил Дьявол от переложенной на него вины. – Это доказывает только то, что мозгов у тебя нет. Старушка была величайшим государственным деятелем, вершителем судеб…

– Так уж и вершителем…

– Возможно, у Бабы Яги ретранслятор стоял, которые по всему царству-государству понатыканы, а когда ты предъявила ей обвинение и сослала в места безобидные, ретранслятору тоже пришел конец, – Дьявол послюнявил палец и выставил его над головой, будто проверял направление ветра. – Ну, так и есть! Прореха в радиоперекрытии, каналы не умножаются. Если бы еще пару штук завалила, может, научилась бы делить волны, чтобы не спорить со мной и не доказывать всякую ересь. Я любую частоту могу не только услышать, но и увидеть. И если бы умела, как я, понимала бы, что хорошего Благодетеля надо ценить, потому что на его место может такой прийти, что предыдущий ангелом покажется. В жизни так оно и бывает.

– Так надо их искать и уничтожать! – воодушевилась Манька. – Ну, если ты не против, – добавила торопливо, подлизываясь к Дьяволу. Она вспомнила, что победа ей досталась случайно. Только благодаря Дьяволу не выпила сонную отраву и вылила в зелье Бабы Яги, и вооружение с собой таскала, потому что не позволял ей от железа отлынивать, а еще предупредил, чего от старушки ждать. Без него мылась бы до смертушки. Какие диверсии, о чем она? Да ее лесное зверье схарчило бы у первой елки.

И Дьявол косвенно подтвердил ее мрачные мысли:

– Ты думаешь, они где попало стоят? Их нечисть охраняет. К тому же, восстановить поваленную вышку – плевое дело. Где одну повалишь – там десять новых построят.

«Ну и слава Богу!» – обрадовалась она, не имея ни малейшего желания отнимать жизни у дорогой сердцу Дьявола нечисти. Она еще от Кикиморы не оправилась, а теперь думай, как снять с себя подозрение за убийство свиньи. Какое может быть алиби, если в избах куда ни плюнь везде остались ее отпечатки. Оставалось тешить себя надеждой, что, когда Чрезвычайные Стражи вскроют подвал, им будет не до нее. А еще успокаивало то, что опознать в кабанихе-мутанте Бабу Ягу Стражам будет непросто. Ну, заглянула на огонек за пропуском, ну, помылась в бане… Отпечатки на кольях? Поверхность не полирована, а на шероховатой поди докажи, что это ее отпечатки. Судя по шкуркам за сундуком, гости у Бабы Яги бывали часто – мало ли какой разбойник старушку невзлюбил. «И со своими наглыми бесстыжими зенками прусь во дворец…» – укорила она себя. Хватит с нее убийств, уж лучше в лесу хорониться, чем тыкать в ничего не подозревающую нечисть осиновыми кольями.

С новыми силами двигалось легко. Спустя какое-то время она уже весело напевала под нос, изредка просматривая новости. На взгорках и открытых местах слышимость голосов усиливалась, но по радио передавали только гадости – охота слушать его быстро пропала.

Главное, что у нее снова была живая вода! И железная ноша не казалась такой тяжелой, как раньше. Шутка ли, наполовину сносила первую пару железных башмаков, стерла до половины железный посох, съела половину железного каравая! Раньше, пока признаки были не так заметны, избавление от железа казалось невозможным, но теперь – она не сомневалась – справится! А вечером, когда разбили лагерь, у Маньки появилась возможность по достоинству оценить удобство и незаменимую пользу неугасимого поленьего дерева. О хворосте теперь можно было не беспокоиться, хватило того, что собрали поблизости, и без разницы, сухой или сырой. Неугасимыми дровишки не становились, рано или поздно костер прогорал, но пока неугасимое полено оставалось в костре, дрова будто перенимали неугасимость, даже сырые ветки горели ровно, не дымили, разливая вокруг приятное уютное тепло. Теперь на каждом привале она могла согреться, подсушится, быстро вскипятить воду и разогреть обед, а на безветренную ночь, если не валил снег, даже шалаш перестали строить, зажигая под елью по контуру четыре костра, в каждый бросали щепку и устраивая лежак в середине.

Жизнь налаживалась…

Ветку-рогатину Дьявол втыкал в землю. Даже на дневных привалах она успевала пустить корни, а за ночь обрастала порослью, растопив снег вокруг. И часто Манька по утру обнаруживала себя в растаявшей луже, среди подснежников и молодой крапивы или сныти, не переставая удивляться и радоваться погодной аномалии и необъяснимому росту травы. Явление, само по себе, нарушало все мыслимые природные законы, но она к этому быстро привыкла.

Правда, пришла другая беда…

Все свободное время Дьявол начал истязать ее нешуточной физподготовкой, выжимая по семь потов. Ежедневно и изнурительно он гонял ее по лесу с утроенным остервенением, заставляя лазить по деревьям, хлестал нещадно тростью, пока она не достанет его посохом хотя бы разок. Он то вырастал из-под земли перед носом, то камнем сваливался с неба, то налетал, как хищная птица. Отбиваться от него по снегу, в железе и в темноте, орудуя посохом, как мечом, было нелегко, а уж когда начинал растягивать тело, трещали все кости. Прошлые занятия теперь уже казались ей детской забавой. Но убежать от Чрезвычайной Стражи, убеждал ее Дьявол, будет ничуть не легче, а они обязательно прочешут лес, когда Баба Яга не выйдет на связь, а случится это скоро. И, наконец, обливал ледяной водой, и только после этого рассматривал как человека.

– Да зачем мне это? – пыталась она увильнуть. – Я ж не на войну иду, я словом перемолвится и домой, в деревню свою. Пусть сначала докажут, что свинья и Баба Яга – одно лицо. Там столько трупов – меня обязательно должны наградить.

– Маня, где ты видела, чтобы в государстве чиновников за трупы еретиков и прочей мелкой шушеры наказывали? Каждая реформа – новые кладбища, кто там могилы считает? Ты не будешь давиться кофеями, – прорекал Дьявол. – Но две великие нечисти – Кикимора и Баба Яга – были распяты тобой, и каждая именно тебя назвала этим нехорошим словом, поэтому я обязан сделать для тебя что-то хорошее. А чему, кроме как бегать по лесу от праведного гнева Благодетелей, я могу тебя научить? Пользуйся мной, пока другой Бог утверждение Кикиморы и Бабы Яги не обратил вспять!

Ночи стали длинные, времени для физподготовки появилось с избытком. С места снимались с рассветом, после завтрака, который разогревали еще в темноте – то, что осталось с вечера: орехи, мороженные ягоды, грибы-трутовики и замерзшие по осени опята, бережно собранная крапива и сныть, вымахивающие за ночь в полный рост на обогретом пятачке, иной раз сморчки вырастали из-под снега еще раньше подснежников, рыба была с избытком – все шло в дело. Продолжали разорять беличьи, хомячьи и пчелиные запасы, выгребая из дупел шишки с орехами, мед и зерно из норок. Могли накопать у оттаявшего берега сладкие корни рогоза, заваривая чай, который был слаще сахарного. В общем, голодная смерть ей не грозила.

Преимущество дружбы с Дьяволом было в том, что он по каким-то своим признакам умел находить природные кладовые. Сунет руку в трухлявую корягу – вытащит на свет сотовый мед, часть возьмет, остальное оставит, потом аккуратно забросает трухлявый пень снегом. Сунет руку в дупло – и вот уже орехи на гостинец. Оттаял снег, попросит посохом поработать – и вот котелок отборного зерна. На худой конец, посвистит в прорубь – и выползут строем раки. Умел удивить. Но досыта не кормил, чтобы не отбить охоту к железу. И никогда не угождал, оставляя ни с чем, если она вдруг сама переставал искать, чем поживиться.

Как-то раз ударила оттепель, а через день мороз, обледенелые ветви ломались, как стекло. А потом налетела вьюга. Каждая веточка покрылась снежно-ледовым наростом. И как на зло от реки пришлось отойти. Чтобы добраться до почек и хвороста, приходилось отбивать толстую ледяную корку, а потом выковыривать их из-под острых намертво застывших ледяных осколков. И когда она намекнула, что неплохо бы перекусить, он ответил: да, надо – и смотрел голодными глазами. На другой день, когда желудок свело от голода, и она открыто попросила посмотреть вокруг, нет ли чего поблизости съестного, он ответил, удивившись ее просьбе:

– Маня, если б я под лежачие колоды манну сыпал, кто бы шевелился-то? В природе так заложено, что атавизмом становится все члены, в которых нет надобности. Я смотрю, ты решила колобком катиться по жизни?

Манька прикусила язык, а от ее сверлящего взгляда Дьявол не умер – даже не заболел.

Но как бы она не уставала, живая вода снимала усталость мгновенно. Отпив большой глоток и обтерев ступни и ладони, она добавляла в бутыль снег или наполняла ее в чистом незамерзающем роднике, чтобы на утро та опять была полной. Настроение поднималось – и в очередной раз Манька прощала Дьяволу издевательства, понимая, что была от них немалая польза. Последнее время она перестала чувствовать холод, уже не ныло к вечеру тело, увеличилось расстояние, которое проходила за день, и, сдавалось ей, не только живая вода была тому причиной.

Оттепель и дождь, а за ними тридцатиградусный мороз укрепили снег, образовав толстую корку наста – как накатанная дорога. И лед на реке установился крепкий, надежный, только очень скользко. Падая и чертыхаясь, Манька не раз помянула мечту про санки с опорой. Она чуть не сломала себе руку, а потом и шею. Дьявол, насмотревшись на ее неуклюжее катание на железной подошве и снегоступах, которые не выдерживали и постоянно разваливались, внезапно ухватился за идею: снял с нее котомку, развязал посохи, загнул концы. Без видимых усилий проткнул своей тростью каждый посох в пяти местах, просунул в дырки выструганные дощечки, закрепив их железными болтами, которые слепил из каравая, соединив посохи в пяти местах, как полозья, распарил ивовые прутья, кору липы и бересту, сплел большую корзину и закрепил на санках, а к корзине и дощечкам приделал перекладины в виде прочной ручки, чтобы можно было толкать санки впереди себя.

Облегчение Манька почувствовала сразу: груз, который давил спину, катился впереди нее и посохи снашивались сами собой. Санки получились надежные, сборно-разборные, легко выдерживающие ее вес. Она, наконец, перестала проваливаться на каждом шагу, легко удерживаясь на слежавшемся утрамбованном ветром снегу. И расстояние, которое могли пройти за день, резко увеличилось. У нее еще оставалось время узреть красоту сказочного зимнего леса, потрясающие по своему великолепию закаты красного солнца. Она вдруг начала замечать и яркогрудых птиц, и зайцев, и причудливые заносы, закрученные высокими волнами.

Путь омрачало лишь то, что в начале второй недели, когда они уже отошли на огромное расстояние от того места, где жила Посредница, вдруг, ни с того ни с сего, позади них начали трещать деревья, как будто по лесу бродили великаны…

Она каждый раз вздрагивала, испугано оглядывалась. На ум сразу же приходили рассказы местных жителей, будто в Зачарованном Горних Лесах сгинуло людей не меньше, чем в Мутных Топях. Даже дикий народец, привыкший к суровым условиям: браконьеры, охотники, старатели, разбойники всех мастей – не рисковали обживать края с этой стороны Безымянной Реки. Она пожалела, что зря списала все случаи исчезновения на Бабу Ягу и Кикимору. Конечно, в подвале избы и на болота нашлись бы многие из пропавших, но мало ли кто охотился за человеком. А что, если в самом деле бродили по лесу невиданные чудовища, которые искали крови? Сказок-то было много: чудовища, лешие, прочая лесная нечисть, которая недолюбливала человека, и уж если Баба Яга и Кикимора оказались далеко не сказочными персонажами, не верить в других было глупо. И кровь стыла в жилах, особенно когда хруст поваленных деревьев будил ее посреди ночи. Но дни летели, а великаны не подходили близко. И на какое-то время она успокоилась: если сразу не напали, вряд ли планировали, не такая уж она сложная добыча, чтобы долго с нею возиться. Видимо, Дьявол умел управлять и ими.