Ткачи пустоты. Книга 1: Искра в пепле

Victor Golovanov

Ткачи пустоты. Книга 1: Искра в пепле

КНИГА 1: ИСКРА В ПЕПЛЕ

Часть 1: Ржавый Мир и Потерянный Голос

Глава 1: Зов Металлолома

Рыжая, въедливая пыль была альфой и омегой Ржавой Ямы. Она не висела в воздухе – она была воздухом. Дыхание Ямы, ее кровь, ее проклятие. Пыль скрипела на зубах даже во сне, забивала легкие до состояния окаменевших мехов, покрывала тонким, нестираемым саваном каждую трещину, каждый ржавый выступ, каждую затаившуюся надежду этого проклятого мира. Те немногие старики, чья память еще цеплялась за обрывки других времен, других Пузырей Реальности, шептали, что когда-то здесь был Оазис. Теперь – лишь Яма. Кай не помнил Оазиса. Для него Яма была домом, единственной колыбелью, единственным погостом, который он знал.

Зловоние – вот что было неизменным спутником пыли. Озон, едкий и металлический, вырывался из глубин мусорных гор, где время от времени случались короткие замыкания древних, еще не до конца умерших энергосистем. Горелое масло, тошнотворно-сладкое, сочилось из пробитых картеров и ржавых цистерн. И еще что-то – тонкий, кислый, почти неуловимый смрад, который, по словам тех же стариков, был дыханием «загрязненного» Потока. Кай не знал, что такое Поток, как не знал и вкуса чистой воды или неба без рыжего марева. Но кислый смрад был ему знаком с тех пор, как он научился дышать. Как и вечный, сосущий под ложечкой голод, и ледяной холод, пробирающий до самых костей в его кое-как залатанном транспортном контейнере, который он называл домом.

Сейчас, однако, все эти привычные ощущения отступили на второй план. Кай был сосредоточен, превратившись в одно сплошное ухо, один напряженный нерв. Его единственный работающий оптический имплант – старая, капризная модель «Окулус-3» с вечно тусклой красной линзой вместо левого глаза – натужно жужжал, сканируя хитросплетение искореженных балок, смерзшихся пластов синтетики и гор прессованного металла. Правый, живой глаз, воспаленный и слезящийся от вездесущей пыли, щурился, пытаясь помочь своему механическому собрату. Он двигался низко, почти касаясь брюхом ржавой земли, стараясь не производить ни малейшего шороха, не тревожить хрупкое равновесие этого мусорного царства. Его левая рука, от кисти до локтя усиленная старыми, скрипучими сервоприводами «Геркулес-Мини», осторожно, почти нежно разгребала крошащуюся, окаменевшую пластмассу. Под ней скрывались остатки какого-то древнего ретранслятора, покрытые слоем ржавчины толщиной с его палец.

«Мертво», – шепнул внутренний голос, который Кай называл Шепотом Железа. Это не был настоящий голос, слышимый ушами. Скорее, это было интуитивное знание, ощущение, похожее на легкую вибрацию в кончиках пальцев, на тепло или холод, пробегавшее по нервным окончаниям, когда он касался металла или просто находился рядом с каким-нибудь особенно перспективным хламом. Большинство Ассимилянтов в Ржавой Яме, таких же отверженных, как и он, копались в мусоре наугад, полагаясь на слепую удачу или на грубую силу, чтобы вскрыть очередной контейнер. Кай же «слышал» металл. Он чувствовал остаточный заряд в полумертвых конденсаторах, структурную цельность в заблокированных микросхемах, скрытую, угасающую жизнь в заклинивших роторах древних двигателей. Этот дар, этот Шепот Железа, был его единственным преимуществом, его проклятием и благословением. Он редко его подводил, позволяя находить то, что другие пропускали, и кое-как сводить концы с концами в этом мире, где каждый день был борьбой за выживание.

Иногда Шепот был обманчив. Он мог привести Кая к почти целому генератору, но с выгоревшим ядром. Или к запечатанному контейнеру, полному бесполезного шлака. Ассимиляции Кая были не лучшего качества – достались ему от какого-то безымянного предшественника, чьи кости, возможно, уже давно истлели под этими же мусорными горами. Оптический имплант часто сбоил, выдавая искаженную картинку или просто отключаясь в самый неподходящий момент. Сервоприводы на руке требовали постоянной смазки и подзарядки от найденных батарей, иначе начинали невыносимо скрипеть, выдавая его присутствие. Порт для подключения к технике на затылке, прикрытый грязной, выцветшей банданой, часто воспалялся. Но Шепот Железа… он был частью его самого, той искрой, которая еще не угасла.

Сегодня Шепот был необычно тих, словно сама Яма затаила дыхание, прислушиваясь к чему-то неведомому. Это было нехорошо. Тишина Шепота означала либо полное отсутствие чего-либо ценного на многие сотни метров вокруг, либо близость по-настоящему серьезной опасности. Кай как раз находился на границе так называемого «Мертвого Квартала» – зоны, примыкающей к сектору, который железной рукой контролировала банда «Воронов Стали». «Вороны» – отморозки до мозга костей, чьи ассимиляции были направлены исключительно на разрушение и причинение боли. Их патрули не отличались милосердием, а их главарь, Клешня, был кошмаром Ржавой Ямы.

Он уже собирался сменить направление, уйти в более спокойные, хоть и менее богатые на находки, нижние ярусы свалки, туда, где обитали такие же одиночки, как он, или мелкие группы, не решавшиеся бросать вызов крупным бандам. Туда, где можно было найти проржавевший инструмент или полуживую энергоячейку, не рискуя нарваться на силовой захват Клешни.

Как вдруг это случилось.

Резкий, почти болезненный толчок в сознании. Не звук, не образ, а чистая, концентрированная… потребность. Зов. Он исходил откуда-то из глубины сектора «Воронов», из самого сердца Мертвого Квартала. Шепот Железа, обычно едва различимый, как шелест песка, сейчас превратился в оглушительный рев, в несокрушимый магнит, тянущий его вперед с неодолимой силой. Такого Кай не испытывал никогда. Все его существо, каждая частичка его ассимилированного тела и того, что еще оставалось человеческим, откликнулось на этот безмолвный, но властный крик. Это было не похоже на обычное «чутье» металла. Это было глубже, сильнее, первобытнее.

Страх, верный спутник каждого обитателя Ржавой Ямы, коснулся его внутренностей ледяными пальцами. Идти туда – чистое безумие. Самоубийство. Но Зов… Зов был сильнее. Он заглушал инстинкт самосохранения, вытеснял мысли о «Воронах», о Клешне, чья огромная силовая клешня, по слухам, могла превратить Ассимилянта в кровавое месиво одним движением. Зов обещал нечто… невероятное. Нечто, что могло изменить все.

Кай судорожно вздохнул, пытаясь унять дрожь в конечностях, усиленных сервоприводами. Рыжая пыль тут же запершила в горле, вызывая приступ сухого, надсадного кашля. Он огляделся, прикидывая шансы. Его имплант тускло моргнул, подстраивая резкость и накладывая на окружающий мусор сетку вероятных опасностей. Впереди, метрах в пятидесяти, высился ржавый остов какого-то древнего транспортника, похожий на скелет доисторического чудовища, погибшего в неравной схватке со временем. Зов исходил оттуда или из-за него.

Подчинившись этой неведомой силе, он двинулся вперед, используя каждое укрытие, каждую тень, отбрасываемую горами мусора. Его тощее, жилистое тело, закаленное годами лишений, было создано для таких маневров. Годы выживания в Ржавой Яме научили его сливаться с окружающим мусором, двигаться бесшумно, как призрак, исчезать в нагромождении ржавчины и пластика. Сервоприводы на левой руке, обычно издававшие тихий, но отчетливый скрип при каждом движении, сейчас, казалось, работали абсолютно беззвучно, словно смазанные его собственной отчаянной решимостью. Порт для подключения к технике на затылке, обычно зудящий от грязи и пота, сейчас, казалось, пульсировал в такт непреодолимому Зову.

Внезапно он замер, распластавшись за грудой смятых топливных баков. Ухо, не прикрытое волосами и пылью, уловило едва слышный лязг металла о металл и грубые, гортанные голоса. Патруль «Воронов». Двое. Они шли по гребню мусорного холма, лениво осматривая окрестности своими улучшенными оптическими сенсорами. Один из них, массивный Ассимилянт с приваренной к правому плечу многоствольной кинетической пушкой, явно неработающей, но внушающей трепет одним своим видом, сплюнул на землю тягучую, ржаво-бурую слюну.

«Ни хрена тут нет, Железнозуб, – пробасил он, его голос был похож на скрежет камней. – Клешня зря нас сюда послал. Только пыль глотать да ботинки снашивать. В этом Мертвом Квартале даже крысы дохлые».

«Заткнись, Громила, и смотри в оба, – шикнул второй, более низкорослый, но шире в плечах, с острыми металлическими когтями, торчащими из усиленных предплечий вместо пальцев. Его лицо скрывала грубая сварная маска с узкими прорезями для глаз. – Скажешь это Клешне, он тебе твою пукалку в задницу засунет и провернет пару раз. Он чует поживу. А нюх у Клешни, сам знаешь, как у стервятника на падаль».

Они прошли мимо, всего в нескольких метрах от укрытия Кая. Кай чувствовал вибрацию их тяжелых шагов сквозь землю, ощущал запах их немытых тел и оружейной смазки. Он не дышал, боясь выдать себя. Вонь гниющей органики, исходившая от какого-то прорванного мешка рядом, ударила в нос, но он не смел шелохнуться. Любой неосторожный звук, любой блик от его импланта мог стать для него последним.

Он ждал, пока их голоса не стихли вдалеке, потом еще несколько мучительно долгих минут, на всякий случай. Сердце колотилось где-то в горле, грозя вырваться наружу.

Зов тем временем не ослабевал, наоборот, становился все настойчивее, все более невыносимым, почти болезненным. Он был как зуд под кожей, как навязчивая мелодия, от которой невозможно избавиться. Кай осторожно выбрался из своего укрытия и, стараясь не оставлять следов на рыхлой пыли, которая могла выдать его более опытным преследователям, чем эти двое, двинулся к остову древнего транспортника.

Он обогнул ржавую громадину, источавшую запах вековой коррозии, протиснулся сквозь узкий пролом в его искореженном борту и оказался внутри. Здесь царил полумрак, едва разгоняемый тусклым, мертвенным светом, пробивающимся сквозь многочисленные дыры в крыше. Воздух был спертым, тяжелым, пахло старым металлом, перепревшей синтетикой и еще чем-то… странным. Чем-то неуловимо-чуждым, что Кай не мог идентифицировать, но что заставляло его внутренности сжиматься от смутного предчувствия.

Зов привел его в самый центр разрушенного корпуса, в бывший грузовой отсек, к огромной груде обломков, явно принадлежавших какой-то невероятно древней, совершенно чуждой ему по своей архитектуре и материалам технике. Это были не просто куски металла или пластика, которые он привык видеть в Ржавой Яме. Эти обломки имели странные, плавные, почти органические изгибы, покрыты были тусклыми, нечитаемыми символами, которые, казалось, слабо светились изнутри мягким, почти угасшим, призрачным светом. Материал, из которого они были сделаны, не был похож ни на один известный Каю сплав. Он был гладким, холодным на ощупь и почти не поддавался коррозии.

И там, в самом сердце этой груды, частично вплавленный в один из оплавленных, словно от чудовищного жара, обломков, лежал источник Зова.

Это был небольшой предмет, размером не больше его кулака. Не то кристалл, не то кусок отполированного до зеркального блеска металла необычного, темно-фиолетового, почти черного оттенка. Его форма была неправильной, асимметричной, словно застывшая капля расплавленного стекла или осколок чего-то гораздо большего, расколотого неведомой силой. Он слабо, едва заметно пульсировал, и от него исходило то самое почти физически ощутимое притяжение, тот Зов, который заставил Кая рискнуть всем, что у него было – его никчемной жизнью.

Он медленно протянул руку, пальцы, усиленные сервоприводами, дрожали от смеси страха и благоговения. Шепот Железа внутри него, тот самый, который помогал ему выживать, теперь превратился в оглушительную симфонию, где каждая нота, каждый аккорд кричали, требовали, умоляли: «Возьми! Он твой! Он ждал тебя!»

Кай осторожно коснулся гладкой, прохладной поверхности артефакта.

Прикосновение обожгло его, словно разряд статического электричества, но не болью, а… чем-то иным. Чем-то, что заставило все его нервные окончания вспыхнуть, а импланты – на мгновение сбиться с ритма.

Осколок был гладким. Удивительно холодным, несмотря на окружающую духоту. И… живым? Да, именно это слово пришло ему на ум. Он не был похож ни на что, что Кай когда-либо видел или трогал в Ржавой Яме. Это было нечто иное. Нечто, что не принадлежало этому миру гор мусора, ржавчины и отчаяния. Нечто, что могло стать его спасением. Или его погибелью.

Но Зов был слишком силен. И Кай, забыв на мгновение об осторожности, о «Воронах», о Клешне, о всей своей прошлой жизни, подчинился ему.

Глава 2: Шепчущий Осколок

Пальцы Кая сомкнулись на прохладной, гладкой поверхности. Артефакт, или Осколок, как он его тут же мысленно окрестил – это название пришло к нему само, словно было зашито в самый Нуль-Поток реальности – легко отделился от оплавленных обломков, словно ждал именно этого прикосновения, томясь в своем тысячелетнем заточении. Он был тяжелее, чем выглядел, его вес приятно ощущался в ладони, словно камень, налитый свинцом или какой-то неизвестной плотной материей. Пульсация, которую Кай ощущал еще до того, как коснулся его, стала отчетливее, отдаваясь легкой, но настойчивой вибрацией в костях руки, распространяясь от кончиков пальцев вверх по предплечью, к самому сердцу.

На мгновение, лишь на краткий удар сердца, страх перед «Воронами» отступил. Он был вытеснен благоговейным трепетом, острой, почти болезненной любознательностью и каким-то новым, странным чувством – чувством принадлежности. Осколок, этот чуждый, внеземной камень, казался ему до боли родным, словно потерянная часть его самого. Кай быстро, почти инстинктивно, сунул Осколок за пазуху, под пропахшую потом, машинным маслом и кислотой куртку из синтетических волокон. Странное, почти электрическое тепло начало исходить от него, согревая кожу сквозь тонкую ткань заношенной рубахи, отгоняя привычный холод Ржавой Ямы.

Обратный путь из сектора «Воронов» был еще более напряженным, чем путь туда. Теперь ему было что терять. За пазухой билось сердце чего-то невообразимо ценного, нечто, что могло перевернуть его никчемную жизнь с ног на голову. Каждый шорох за спиной, каждый отдаленный лязг металла, каждый скрип прогнившей балки заставлял его сердце сжиматься от предчувствия беды. Но Зов внутри утих, сменившись тихим, почти мурлыкающим гулом, который, казалось, исходил прямо из его груди, где покоился Осколок. Этот гул был похож на колыбельную, он успокаивал, придавал хрупкую, но несокрушимую уверенность. Казалось, сам Осколок шептал: «Я с тобой. Мы справимся».

Наконец, спустя мучительный час, полный острых предчувствий и затаенного дыхания, он добрался до своего убежища. Это был старый транспортный контейнер, кое-как втиснутый между двумя обвалившимися бетонными плитами на окраине относительно безопасного жилого сектора, если в Ржавой Яме вообще можно было говорить о безопасности. Дверь, кусок ржавого листового металла, снятый с какой-то древней грузовой машины, держалась на одной петле и скрипела так, что слышно было, наверное, на другом конце свалки, разнося вести о его возвращении. Внутри царил полумрак, густой запах затхлости, прелой органики, плесени и его собственного пота. Из обстановки – лишь сколоченный из старых покрышек топчан, накрытый дырявой мешковиной, самодельный стол из пары ящиков и примитивная полка, заваленная всяким барахлом: скрипучими инструментами, найденными деталями, которые могли пригодиться для починки или обмена, и скудными запасами консервированной воды и безвкусной питательной пасты.

Кай первым делом тщательно задвинул дверь, подперев ее изнутри треснутым металлическим штырем, который служил ему вместо засова. Лишь после этого он позволил себе выдохнуть, опустился на колени, пытаясь унять дрожь в руках, и достал Осколок.

При тусклом, колеблющемся свете единственной работающей люминесцентной лампы, которую он питал от старого, но еще живого аккумулятора – его последнего ценного приобретения, – Осколок выглядел еще более чужеродным, чем в полумраке транспортника. Его темно-фиолетовая, почти черная поверхность, казалось, поглощала свет, а грани переливались едва заметными, фантомными искрами, словно внутри камня была заперта звездная пыль или сам Нуль-Поток.

Он положил его на стол. Прикосновение к нему все еще вызывало знакомое покалывание в пальцах, которое теперь распространялось дальше по руке, достигая его имплантов. Сервоприводы на левой руке едва заметно дернулись, издавая еле слышный, механический стон. Кай нахмурился. Его барахлящий глаз нервно мигнул красной линзой.

Он взял свой мультитул – верного спутника в его вылазках, который помогал ему разбирать древние механизмы и проверять напряжение в еле живых батареях. Он попытался просканировать Осколок. Прибор жалобно пискнул, его тусклый экран замигал помехами и погас. Кай выругался – пробормотал крепкое словцо, которому научился еще в детстве, роясь в нижних слоях Ямы. Мультитул был стар, но надежен, как его собственные кости. Чтобы он вот так отказал…

Тогда он попробовал более грубые, но проверенные временем методы. Осторожно поскреб поверхность Осколка металлическим щупом – старым, но острым, выкованным из какого-то высокопрочного сплава. Ни царапины. Щуп лишь оставил на фиолетовой глади едва заметный серебристый след, который тут же исчез, словно его втянула сама структура артефакта, поглотила, не оставив и следа.

Кай ощупал порт на затылке, прикрытый банданой, машинально проверяя контакт – всегдашняя привычка техника. Возникла безумная, почти еретическая мысль – подключиться напрямую? Использовать его, Кай, как проводник? Но у Осколка не было никаких видимых разъемов или интерфейсов. Это был монолит. Цельный. Не поддающийся привычным законам техники, которые он знал.

Он снова взял Осколок в руки. Тихий гул в голове усилился, превращаясь в едва слышный шепот, состоящий не из слов, а из чистых, концентрированных ощущений. Мимолетные, рваные образы пронеслись перед его мысленным взором: вспышки света, настолько яркие, что их невозможно было удержать в сознании; сложные, вибрирующие геометрические узоры, похожие на те символы, что он видел на древней технике, где нашел Осколок, но гораздо более насыщенные и живые; ощущение стремительного, головокружительного полета сквозь цветные туннели, похожие на те, о которых шептали самые безумные из «мусорных философов». Образы были настолько быстрыми и нечеткими, что вызывали скорее головокружение, сдавливающую головную боль и легкую тошноту, чем понимание. Он чувствовал, как его сознание пытается объять что-то слишком огромное, слишком древнее, слишком чуждое.

Кай был заинтригован до глубины души и напуган до посинения одновременно. Этот Осколок был не просто куском металла или камня. Он был чем-то живым, или, по крайней мере, содержал в себе какую-то неведомую, непостижимую энергию, которая подчинялась только своим собственным законам. Что это? Могущественное оружие древности? Ключ к мирам, о которых он даже не мечтал? Или просто опасная безделушка, которая в конечном итоге сведет его с ума, как уже свела сотни тех, кто осмелился приблизиться к тайнам Ржавой Ямы?

Мысли Кая снова вернулись к суровой реальности, к беспощадным законам выживания в Ржавой Яме. Дефицит чистой воды здесь был не просто нормой, а приговором. Питательная паста, которую выдавали по карточкам раз в декаду, имела вкус машинной смазки и оставляла неприятное послевкусие горелого пластика. Власть принадлежала бандам вроде «Воронов», которые держали в страхе целые сектора, отбирая последнее у тех, кто слабее, оставляя им лишь право на смерть. Надежды на лучшую жизнь здесь не было. Ржавая Яма была ловушкой, гигантским мусорным прессом, медленно, но верно перемалывающим своих обитателей в безликую серую массу.

Конечно, он слышал слухи. Старики, чьи лица были изборождены морщинами, как карты давно исчезнувших материков, иногда рассказывали легенды о «Ткачах» – могущественных существах, способных управлять некой всепроникающей энергией, Нуль-Потоком, менять реальность по своему желанию, создавать миры из ничего. О древних «Архитекторах», которые якобы соткали саму реальность. Но для Кая это всегда было не более чем сказками, бесполезными преданиями, способом уйти от безрадостной действительности в мир сладких иллюзий. Кто в здравом уме поверит, что можно «ткать» реальность, когда вокруг тебя лишь ржавчина, грязь и отчаяние? Кто поверит в Нуль-Поток, когда единственное, что можно было почувствовать, – это едкий озон и горелое масло?

И все же… Осколок в его руках ощущался как нечто, выходящее за пределы привычного, кошмарного мира. Он не вписывался ни в одну из категорий, ни в одну из концепций, которые Кай знал.

Возникла прагматичная, выстраданная годами выживания мысль: продать. На черном рынке за такую диковину могли дать неплохие кредиты. Достаточно, чтобы купить воды на несколько циклов, может, даже какой-нибудь новый имплант взамен барахлящего глаза или пару новых сервоприводов для руки. Или хотя бы выбраться из этой дыры, попробовать найти другой, менее враждебный Пузырь Реальности, если такие вообще существовали для таких, как он, – отбросов.

Но что-то внутри Кая, тот самый Шепот Железа, который теперь смешивался с низким, утробным гулом Осколка, протестовало. Этот предмет был… особенным. Он был связан с тем Зовом, который Кай почувствовал так остро, так безапелляционно. Отдать его – значило предать что-то важное, что-то, чего он еще не понимал, но уже чувствовал частью себя, словно этот Осколок был потерянной частичкой его собственной души.

Внутренняя борьба продолжалась до поздней ночи. Усталость, накопившаяся за годы выживания и усиленная последним стрессом, взяла свое. Кай, так и не приняв окончательного решения, уснул прямо за столом, положив голову на руки. Осколок лежал рядом, его прохлада ощущалась даже сквозь тонкую ткань стола, его пульсация успокаивала.

Ему приснился тревожный, невероятно яркий сон. Он падал. Не в пустоту, а в бездонную черную пропасть, стены которой состояли из переплетающихся вихрей разноцветной энергии – от ослепительно белого до глубокого, пугающего черного. Вокруг мелькали неясные, гигантские силуэты, от которых исходило одновременно чувство древнего, подавляющего могущества и невыразимого ужаса. Это были не существа, а скорее идеи, воплощенные в энергии. Они двигались, создавая вокруг себя волны диссонанса, искажая реальность, как разбитое зеркало. Где-то вдалеке слышался тот самый гул, но теперь он был громким, почти оглушающим, и в нем слышались отголоски чужих мыслей, желаний, приказов, словно миллионы голосов шептали в унисон. Кай пытался закричать, попытаться остановить падение, но не мог издать ни звука, его легкие были сдавлены невидимой силой. Ощущение падения становилось все быстрее, все реальнее, приближая его к бездне, от которой не было спасения…

Он проснулся рывком, в холодном поту, сердце бешено колотилось в груди, отдаваясь болью в голове. В контейнере было темно – аккумулятор почти сел, и лампа едва тлела, выбрасывая последние всполохи света. Он судорожно нашарил Осколок на столе.

И замер.

В полумраке, казалось, самой материи, Осколок слабо, но отчетливо светился изнутри мягким, мерцающим фиолетовым светом, отбрасывая на стол и стены причудливые, пляшущие тени, которые менялись вместе с его пульсацией. Пульсация стала более размеренной, глубокой, почти как биение чужого, но знакомого сердца.

Кай смотрел на него, не в силах отвести взгляд. Страх смешивался с необъяснимым, глубоким притяжением. Что бы это ни было, оно изменило его жизнь. И он чувствовал, что это только начало. Начало пути, от которого ему уже не суждено было отвернуться.

Глава 3: Цена Находки

Новости в Ржавой Яме распространялись быстрее, чем ржавчина пожирала металл. Даже быстрее, чем Диссонанс искажал саму реальность в местах его прорыва. Особенно новости о потенциальной наживе – они были как эпидемия, передающаяся с каждым скрипом прогнившей балки, с каждым вдохом едкой пыли. Не прошло и двух циклов, едва успел протухнуть последник найденный Каем компрессор, как по углам и закоулкам свалки, между кучами шлака и проржавевшими остовами забытых машин, зашептались: Кай-Механик, тот тихий парень с барахлящим глазом, который умеет «чуять» исправные детали, наткнулся на что-то по-настоящему ценное. Что-то блестящее, странное и, без сомнения, очень дорогое.

Кай сам не знал, как просочилась эта информация. Может, кто-то из немногих «клиентов», которым он иногда продавал найденные компоненты или полуживые энергоячейки, заметил его слишком возбужденное состояние после возвращения из Мертвого Квартала. Он ведь тогда едва держался на ногах, но в глазах горел какой-то дикий, нездоровый огонь. Может, его необычайно долгая и рискованная вылазка в сектор «Воронов» не осталась незамеченной, и любопытные глаза связали это с его внезапным, необъяснимым везением. А может, Осколок, теперь всегда спрятанный у него за пазухой, невольно излучал какие-то фантомные волны, которые могли почувствовать особо чувствительные, ассимилированные на чутье наживы особи. Как бы то ни было, слух пополз по Ржавой Яме, обрастая с каждым пересказом все новыми, фантастическими подробностями: говорили то о куске чистого кристалла, то о заговоренном артефакте Архитекторов, то о несметных богатствах, которые он скрыл.