Либерцисы. На поверхности

Виалль Аргентум

Либерцисы. На поверхности

Пролог

Случилось это тысячи лет назад.

Была Изель, Матерь всего сущего.

Сотворила Она планеты и звёзды.

И родились среди их яркой россыпи близнецы – Кира и Кир.

Темна была Кира, как ночь, но светел, как день, был Брат Её.

Стали Они солнцами, что вечно следуют друг за другом по небосклону,

Ибо столь сильно любили Они друг друга

И не желали расставаться ни на минуту.

Но перед уходом породили Они Шестерых —

Богов, что создали мир таким, каким мы его знаем.

И были даны Им имена:

Бриллаар, Исхирия, Ольвидус, Вильтур, Алмос и Сиринея.

И поделили Они землю на два континента:

Верхнюю Теролану и подводную Сафирею.

Владыка, Сияющий Ольвидус,

Девять дней и ночей создавал наши прекрасные Глубины.

Посмотрел Он на деяния рук своих и остался доволен.

Но некому было разделить радость Его.

И тогда заплакал Он, и рассыпались жемчужины из глаз Его.

Так появились первые мерфолки.

И было всегда у наших предков в достатке пищи,

Жили мы мирно и процветали.

Но позавидовали иные боги красоте и богатству Сафиреи.

Тогда собрались Пятеро и возвели над Сафиреей барьер.

Назвали его Пеленой и сказали Владыке так:

«Да простоит сей барьер до самого конца мира.

И да не пропустит наверх ни тебя, ни детей твоих, мерфолков».

Ласковый голос убаюкивал, но я изо всех сил боролся со сном. Даже услышав эту историю сотню раз и выучив наизусть, я всё равно просил маму рассказывать её. И она пела, ни разу не отказав.

За окном, расположенным почти под самым потолком, проносились косяки серебристых рыбок. Они задевали стекло плавниками, и лёгкая дробь разносилась по комнате. В моей крохотной спальне всё свободное пространство занимала узкая кровать. Вытянув руки в стороны, пятилетний я с лёгкостью мог дотронуться до противоположных стен. И всё же, спустя столько лет, она всё ещё казалась мне самым уютным местом в мире. В ней всегда царил полумрак – свет солнц не мог дотянуться до нашего дома, но потолок был усыпан светочными камнями. Я очень любил рассматривать их, представляя, что это настоящие звёзды с далёкой Поверхности.

– Мама, а почему Владыка спит?

Это стало своеобразной игрой. Я задавал в нужные моменты одни и те же вопросы, а мама на них отвечала:

– Он ожидает, когда Пелена падёт, и мы снова сможем свободно перемещаться по миру.

– Но как? Ведь Пятеро сказали, что Пелена нерушима.

– Легенда гласит, что однажды родится дитя двух миров. – Эту часть мама всегда рассказывала с улыбкой. – И сможет свободно путешествовать между Сафиреей и Тероланой. Но верен он будет Владыке Ольвидусу и непременно найдёт способ разрушить границу.

– Понимаю. – Закрывая глаза, я задавал последний вопрос: – Мама, ты сказала, что мы появились из жемчуга?

– Да, милый. – Я ощущал миниатюрную руку, невесомо перебирающую мои волосы. – Вот почему после смерти мы, дети Ольвидуса, превращаемся в жемчуг: мы возвращаемся в своё первозданное состояние. По цвету и форме жемчужины всегда видно, какую мерфолк прожил жизнь: праведную ли, грешную ли, были ли чисты его помыслы и деяния.

Эта часть обычно была последней, которую я слышал, прежде чем проваливался в счастливый сон. В нём я видел себя тем самым избранным спасителем, тогда ещё не подозревая, насколько близко фантазия окажется к реальности.

Глава 1 (Кайриус). Выбор без выбора.

Запрокинув голову, я до рези в глазах всматривался в бесконечную толщу воды надо мной. Свет солнц сегодня был особенно ярок, настолько, что смог разогнать мрак даже над Пустырём.

И почему вы не старались так раньше?

Устало прикрыв глаза, всего на мгновение, я заставил себя посмотреть вниз. Казалось, вот сейчас она протянет ко мне руку и улыбнется, как делала всякий раз, когда я возвращался домой.

За спиной раздался деликатный кашель. Я не обернулся.

– Вентус Кайриус, – прошелестел голос. – Прощающиеся опаздывают?

– Больше никто не придёт, магус, – тихо ответил я. – Пожалуйста, дайте нам минуту.

Послышалось раздражённое бормотание. Подавив в себе чувство вины за трату чужого времени, я шагнул вперёд. Это последний раз, когда я вижу её, в конце концов. Мир подождёт.

Я жадно впился взглядом в родное лицо, стараясь запечатлеть в памяти каждую мелочь: мерцание голубой чешуи на щеках и лбу, небольшой шрам над левой бровью, бледные тонкие губы, так часто дарующие нежную улыбку окружающим. Тёмно-серая копна волос, слегка приподнятая вокруг головы. Дома она любила ходить с распущенными волосами, пользуясь отсутствием воды, поэтому утром я расплёл её косы и решил оставить как есть.

Мои руки задрожали. С трудом опустившись на колено, я обхватил её холодную ладонь своими и поцеловал самые кончики пальцев.

– Прощай, мама, – прошептал я. – Да хранят волны твой покой.

Я давно потерял веру в богов. Но мама верила всегда. «Уважай чужие убеждения, даже если они кажутся тебе бессмысленными», – повторяла она. «Слышишь ли ты песнь Ольвидуса теперь, мама?» – спросил я про себя, а вслух произнёс:

– Простите за задержку, магус. Можете начинать.

Я отошёл в сторону, уступая служителю дорогу. Священник, облачённый в свободную чёрную рясу с капюшоном, проскользнул мимо, только на мгновение сверкнув серебром глаз в мою сторону. Поверх его одеяния переливался тонкий осмиевый пояс, указывающий на статус выпускника Университета – единственная яркая деталь в облике мужчины. Он встал напротив ложа и закатал рукава до локтей, открыв взору широкие предплечные плавники.

– О Владыка, взываю к тебе! Дочь твоя, Адва, возвращается домой. В чертогах Твоих да обретет она покой. Да укроют её мягкие волны в Бесцветных Глубинах. Да защитит её голос Твой от бурь…

Он пел, простерев ввысь свои тощие руки, и я, прикрыв глаза, старался слушать, но сознание, как назло, ускользало далеко прочь.

Как странно. Я где-то слышал, что мёртвые совсем не похожи на живых: меняется цвет кожи, выражение лица, даже чешуя тускнеет. В общем, ощущение, будто на куклу смотришь. Но мама выглядела так, словно всего мгновение назад просто прилегла отдохнуть.

Нерадостные размышления были неожиданно прерваны ощущением, что за мной наблюдают. Я распахнул глаза. Решил было, что служитель закончил молитву, и извинения уже почти сорвались с губ, но нет – песня продолжалась, магус не обращал на меня никакого внимания. Я беспокойно завертел головой.

За пёстрым коралловым рифом, отделяющим Пустырь от трущоб Ликириса, недвижно застыли четыре фигуры. Вдоль позвоночника пробежали мурашки. Было в них что-то жуткое, неестественное. Длинные плащи полностью скрывали тела и лица, но я знал – они не сводят с меня глаз. Особенное беспокойство вызывала фигура, стоящая чуть впереди. Она была ниже и тоньше других, но интуиция подсказывала, что именно от неё исходит настоящая опасность.

Я привык доверять чутью, оно не раз спасало мне жизнь, поэтому рука сама потянулась к поясу и сжалась вокруг слепящего шара. Остался последний, но, если незнакомцы нападут, это позволит мне убежать достаточно далеко и…

– Вентус Кайриус.

Я вздрогнул от неожиданности. Магус закончил петь и выжидательно смотрел на меня. Судя по недовольному виду, звал он не первый раз.

– Простите, я отвлёкся, там… – я обернулся к тому месту, где ещё мгновение назад стояли фигуры, но взгляд наткнулся на пустоту. – Неважно, простите.

– Вы готовы? – поинтересовался он. Я утвердительно кивнул. – Ваши ладони, прошу.

Я немедленно выполнил просьбу. Любопытство во мне боролось со страхом. Я слышал, как проходит обряд, но ни разу не видел своими глазами и не до конца понимал, что надо делать. Боясь всё испортить, я весь напрягся в ожидании, стараясь пореже дышать и, на всякий случай, не моргать.

Магус взмахнул руками. Плавники прорезали воду над ложем, и тело моей матери засияло. Мгновение – и ладони ощутили тяжесть жемчужины. Серебряной с голубым отливом, безупречно круглой.

– Какая красивая душа… – пробормотал магус и тут же неловко закашлялся и отвёл взгляд, будто позволил себе неподобающую вольность. – Что ж, это всё.

– Благодарю. Я… – Слова застряли в горле. Я никак не мог оторвать взгляд от жемчужины.

Я вспомнил историю, которую мама рассказывала, когда я был ребёнком. «По цвету и форме жемчужины всегда видно, какую мерфолк прожил жизнь», – звучало эхом в моей голове. В горле запершило. Так легко и приятно было представить себя маленьким мальчиком, с увлечением слушающим легенды перед сном.

Я одёрнул себя. Чем быстрее я приму её смерть, тем лучше. Жемчужина и воспоминания – вот и всё, что мне осталось. «Со временем ты забудешь звучание её песен и внешность», – услужливо подсказал внутренний голос. Я сглотнул горькую слюну.

Магус, так и не дождавшись от меня продолжения, слегка склонил голову и, поправив рукава, развернулся, чтобы уйти. Спустя мгновение, видимо, передумав, подошёл ближе и положил ладонь на моё плечо.

– Если будете искать утешения, сын мой, приходите в храм. Этот скромный служитель готов выслушать и помочь.

Я скосил глаза на его руку, облачённую в чёрную перчатку. Последние, у кого я стану искать утешения, – это служители Ольвидуса. Разве он не понял, над кем проводил обряд?!

Нет, невозможно. Мерзавец точно знал.

Хотелось оттолкнуть его, выплюнуть колкое замечание в мрачное лицо. Но я не сделал ничего, просто продолжал молча стоять, прожигая взглядом его ладонь.

Магус сдался первым. Громко хмыкнув, он отступил. А затем произнёс то, что заставило меня почувствовать себя неуютно:

– Вижу, вы хотите отказаться. Не спешите, хорошенько подумайте. Чувствую, мы ещё встретимся, и притом очень скоро.

Он ушёл. Оставшись в одиночестве, я разглядывал жемчужину, утопая в тревожных мыслях. Кем были эти таинственные фигуры за рифом? Крылась ли в словах магуса угроза? Или я, с накрученными до предела нервами, слышал и видел то, чего на самом деле нет?

* * *

Смутно помню, как добрался до дома. Дорога, которая утром заняла меньше часа, на обратном пути казалась бесконечной. Кажется, я кружил по узким переулкам, по какой-то причине проигнорировав главную улицу. Ноги просто отказывались нести меня в нужное место.

В глубине старых кварталов царила разруха. Вдоль защитного купола тянулась вереница полуразваленных жилищ. Здесь стояли первые каменные дома, построенные ещё до возведения Пелены. Куски стен осыпались прямо на дорожки, открывая взору темнеющие провалы комнат. Впрочем, движению они не мешали: я легко перемахнул через них, не рискуя нарушить закон о допустимой высоте. Сенаторы придумали его совсем недавно, для контроля перемещений из трущоб в Средний город. «Для всеобщей безопасности», – так они сказали. Лично я считал, что это очередная возможность притеснить нас, низших Ликириса.

Многие дома пустовали, но в окнах некоторых я уловил движение. Обитающие в них мерфолки, вероятно, ютились в оставшихся целых комнатах, на которые пока ещё можно было наложить защиту от воды.

Старые развалины сменили знакомые постройки. Краем глаза я наблюдал, как соседи выходят на пороги своих кривых хижин. Они провожали меня взглядами и перешёптывались между собой. Может, жалели, а может, злорадствовали. От нашего дома все шарахались, как от обители зла, а всякий раз, когда я выходил на улицу, старательно делали вид, что меня вообще не существует. Жалкий, чудной, убогий – лишь начало списка прозвищ, которыми меня нарекли окружающие. Что ж, истина в их словах была, этого я отрицать не могу.

Когда я наконец переступил родной порог, уже наступила ночь. Меня встретила звенящая тишина. Я подавил порыв произнести своё обычное «Я дома» и молча прошёл в комнату мамы. Положив жемчужину на её кровать, я опустился на колени рядом с ней и уронил голову на сложенные руки. Отчаянно, до головной боли, хотелось плакать, но не получалось.

Накатила злость на самого себя. Вот именно из-за таких вещей меня и сторонятся. Даже в такой ситуации я не способен вести себя как подобает.

Смерть мамы не стала неожиданностью. Она долго болела, и это был лишь вопрос времени. Но я до последнего надеялся, что смогу ей помочь, и посвятил последние три года жизни этой цели. Не гнушался ничем, чтобы заработать достаточно денег на лечение. Я продал себя местной воровской банде, Корифенам. Нашёл целителя из Университета – неслыханная удача.

Я догадывался, что её состояние было вызвано не столько телесным недугом, сколько душевным. Мама всегда была хрупкой, и жизнь в трущобах подтачивала её здоровье день за днём. Я ничего не замечал и ни о чём не беспокоился, пока был ребёнком. Но когда немного подрос и стал понимать, о чём негромко говорят соседи, то начал задавать вопросы. Почему мы живём здесь? Где мой отец? Кто постоянно приходит в наш дом? Тогда она не ответила ни на один: разволновалась так, что слегла с лихорадкой и несколько дней не поднималась с постели. Я испугался и больше никогда об этом не заговаривал.

Однако неделю назад она рассказала почти всё. Помню, как положил голову ей на колени, точно как в детстве. Помню тепло её рук и изящные пальцы в своих волосах. Я слушал, не перебивая, о временах, когда она была одной из савиргий, жриц Ольвидуса, об изгнании в трущобы и отречении за моё рождение. Это стало ударом, который она несла в себе девятнадцать лет, но так и не оправилась. Сейчас я понимаю – она, скорее всего, чувствовала, что смерть уже близко. Но тогда я только пытался уложить всё в своей голове и не сойти с ума от спокойствия, которым полнился её голос. Будто мама рассказывала одну из множества легенд, а не историю своей жизни.

Я винил в её страданиях всех вокруг: отца, которого никогда не знал; жриц, забывших её; Ольвидуса, за занятое в её сердце место. Но больше всех себя – за само существование. Часто я думал, что было бы с ней, если бы я не родился.

Ответ очевиден – сейчас мама была бы жива. Продолжала служить в храме, купалась в любви сафирейцев и была бы счастлива.

Злость сменилась тупым безразличием. Что мне делать? Выживание и воровство – вот и всё, в чём я хоть немного преуспел. Должен ли я оставаться с Корифенами?

Я ведь и правда больше ничего не умею. В наёмники или охрану не возьмут – слишком слабый. Какой ещё путь есть у парня из трущоб? Если бы только я не был таким упрямцем и признался ей, то мог бы стать одним из научников Университета.

Из горла против воли вырвался смешок. Кого я обманываю? Ведь дело было совсем не в упрямстве. Откройся я тогда, и меня бы забрали у неё. Мама бы осталась здесь совсем одна и, возможно, умерла раньше.

Её судьба просто не могла сложиться иначе. С того момента, когда я появился на свет, она потеряла свой шанс жить долго и счастливо. И это моя вина. Моя вина. Моя!

Я кричал и смеялся, пока не свело мышцы лица, а в лёгких не кончился воздух. А после, наконец, заплакал. Но слёзы не принесли облегчение – они лишь стали свидетельством свершившегося. Простой и понятной мысли, в которой я пытался убедить себя ещё пару часов назад, но не мог до конца поверить – её больше нет. Я остался один.

Незаметно я успокоился и уснул в той же позе – на коленях возле её кровати. Может быть, боги и правда существуют. Чьей-то милостью той ночью мне не снилось ничего.

* * *

Я уверенно ступал по длинному широкому коридору. Звук шагов гулко разносился вокруг, эхом отражаясь от гладких серых стен.

Заслышав шипение, я остановился. Почему я решил, что стены серые? Они горели всеми оттенками оранжевого и красного: цвета сталкивались и, сплетаясь в вихре и отталкиваясь друг от друга, стекали вниз, застывая чёрной бесформенной коркой на полу. Я раньше видел подобное: на Хрустальной площади в фонарях плескался жидкий огонь. Но, в отличие от него, эта субстанция слепила глаза и источала агрессивный жар. Я понял, что касаться её нельзя – от последствий меня не спасёт ни один целитель.

Я поднял глаза и заметил впереди знакомый женский силуэт. Сердце пропустило удар. Женщина медленно шла прочь от меня, и я сорвался с места. Но что-то было не так: чем быстрее я бежал, тем дальше она была от меня.

Что же произошло дальше? Я сумел догнать незнакомку сам, или это она замедлилась настолько, чтобы оказаться прямо передо мной? С трудом успев затормозить, чтобы не сбить её с ног, я жадно хватал ртом раскалённый воздух, пытаясь восстановить дыхание.

Женщина обернулась и протянула ко мне руку. На мои глаза навернулись слёзы и защемило в груди – этот жест, знакомый до боли, поднял во мне что-то тоскливое, разбередив свежую рану.

Я потянулся к ней в ответ, но какое-то странное предчувствие кольнуло затылок, и я остановился, так и не дотронувшись до неё. Женщина выглядела совсем как мама. У неё было мамино лицо, волосы, фигура, но я знал – это не она.

Внезапно рот незнакомки исказил триумфальный оскал. Она впилась острыми ногтями в моё запястье и рывком притянула к себе. Я закричал, вырывая руку из хищной хватки, и отступил, не отрывая взгляд от жуткой улыбки, но женщина не собиралась останавливать меня. Миг – и она исчезла, словно никогда не существовала.

Я с удивлением понял, что держу в ладони какой-то предмет. Разжав кулак, я увидел жемчужину, серебряную с голубым отливом. Удивление сменилось ужасом, когда она почернела и осыпалась пеплом прямо в странную жидкость, успевшую натечь со стен. Как я не заметил, что стою в ней по колено? За моей спиной раздался низкий довольный смех, и свет померк.

* * *

Я рывком сел на постели. Тело била мелкая дрожь, но я почувствовал облегчение. Всё хорошо. Это всего лишь сон.

Так прошла неделя бессмысленного существования. Первые дни я даже не находил сил подняться с постели. Я просыпался, чувствуя себя разбитым, и снова проваливался в сон. Забытье было даровано мне только в первую ночь. Потом его место занял повторяющийся кошмар, в котором я тонул каждый раз, как закрывал глаза.

Я услышал шорох в коридоре и, с трудом спустив ноги с кровати, развернулся к двери. Конечности от напряжения тряслись так, будто я не двигал ими целую вечность.

Кто-то остановился на пороге комнаты. Я поднял голову и увидел невысокого черноволосого парня с порванным ушным плавником. Он стоял, вздёрнув подбородок и плотно сжав губы. Из глубины памяти поднялось воспоминание: этот же парень неуверенно вошёл в главный зал убежища, и помощница хозяйки представила его как нового посыльного. Как его там звали? Кирус, кажется?

– Кайриус? – вместо приветствия произнёс он. Я кивнул. – Хозяйка ждёт тебя утром, дело есть.

Я снова кивнул. Сил отвечать не было. Он ещё немного помялся у двери, вероятно, чувствуя себя неловко из-за моего молчания. Я почувствовал себя немного лучше, наблюдая за его растерянностью. Кажется, он ожидал отыскать здесь кого-то более отзывчивого.

– Ну, если ты всё понял, я пойду? – то ли утвердительно, то ли вопросительно пробормотал он, разворачиваясь, чтобы уйти, но всё ещё глядя на меня.

Уже откровенно насмехаясь, я кивнул в третий раз, глядя прямо на него и не моргая. Представляю, что парень расскажет, когда вернётся в убежище. Если его сразу не поднимут на смех за выдумки, то завтра я сам смогу услышать версию истории «Кирус в логове глубинного чудовища».

* * *

Наутро, покидая дом для встречи с хозяйкой, я не был уверен, правильно ли поступаю, ведь у меня больше не было причин работать на неё. Но просто взять и исчезнуть я тоже не мог – в Ликирисе это возможно, только если выйти за защитный купол, а это равносильно смертному приговору. Я должен хотя бы попытаться договориться.

К счастью, по пути мне не встретилось ни одного знакомого. Я вошёл в убежище и тут же окунулся в атмосферу веселья и лёгкой суеты. Несмотря на ранний час, здесь уже собрались почти все корифены. Они устроились за длинными столами, свободно расставленными по всему главному залу, расслабленно развалившись на каменных лавках. Перед многими стояли кубки со змеиным вином, в дальнем углу двое мерфолков увлечённо играли в кости, собрав вокруг себя нескольких зрителей.

В самом центре помещения, под большим светочным камнем, собралась шумная компания. Среди мерфолков я заметил Кируса. Его лицо позеленело, оттенком слившись с чешуёй, покрывающей его тело. Я ощутил лёгкий укол вины – ведь это из-за меня над ним сейчас потешается вся банда. Но мгновение спустя он открыл рот, и чувство вины испарилось так же быстро, как и появилось:

– Ничего я не выдумываю! – кричал посыльный, старательно заглядывая в лица окружающих. – Ни слова не произнёс, даже не поздоровался! Сидел только, лохматый такой, смотрел на меня этими своими жуткими глазищами. Жёлтый даже светился, клянусь!

В ответ грянул дружный смех и полетели подначивания: «Ну да, конечно, и почти превратил тебя в окуня! Ещё что расскажешь?», а я тяжело вздохнул. И эти туда же. Я думал, корифены не обсуждают мою внешность. Я наивно полагал, что здесь, среди изгоев, мое уродство не будет так сильно выделяться.

Проклятые глаза! Они были главной причиной, по которой со мной не хотели дружить другие дети, а взрослые смотрели с подозрением. Всё дело в их цвете: левый глаз был обычным для мерфолка, голубым, но правый, жёлтый, с по-наземному круглым зрачком, привлекал к себе нездоровое внимание. Соседи утверждали, что это проклятие Ольвидуса, мол, так он отметил кровь отступников, чтобы уберечь праведных мерфолков от опасности. А мама говорила, что так во мне проявилась кровь какого-то далёкого предка, и я вовсе не был ему благодарен за это: и почему только он не мог подарить мне синие, серые или хотя бы зелёные глаза?

Я понял, что вот уже несколько минут молча стою почти в центре зала, и как раз отступил к стене, собираясь незаметно проскочить мимо весельчаков, как вдруг:

– Опаньки, а вот и он! – воскликнул кто-то в толпе. Все тут же оставили Кируса в покое и повернулись в мою сторону.

– Пришёл, смотрите, кто пришёл! – летело со всех сторон. Гул всё нарастал и нарастал, и снова стало так же шумно, как и мгновение назад.

– Давненько тебя не видел, вентус Кайриус, – издевательски протянули сзади.

Ну конечно. Я еле удержался от того, чтобы не закатить глаза, и обернулся. В нескольких шагах от меня, закинув ногу на ногу, на столе восседал обладатель высокого капризного голоса.

Горцениус, любимчик хозяйки. Его невозможно было не заметить в толпе: красив, строен, высок, с чешуёй столь белой, что аж глаза слепит – ну прямо принц из сказки для шестнадцатилетних девиц. Среди корифенов ходили слухи, что фаворитом он стал вовсе не за свой талант к аферам, но вслух эту тему никто не обсуждал. Этот никогда не упускает шанса поддеть меня. Обычно, если я молча терплю его глупые нападки, то Горцениусу быстро надоедает, и он переключается на кого-то другого. Но, кажется, сегодня удача отвернулась от меня.

– Как поживаешь? – Он легко спрыгнул со стола и подошёл ближе, а затем опёрся рукой о стену рядом с моей головой.

Моя бровь непроизвольно взлетела вверх. Он думает, этот жест должен меня напугать? Или очаровать, как барышню из купеческого квартала?

– Слышал, у тебя была тяжелая неделя, Кайриус, – попробовал он снова, чуть наклоняясь и скалясь мне в лицо. – Не хочешь поделиться переживаниями со своими добрыми друзьями?

Не дождёшься! Я продолжал молча стоять, глядя прямо перед собой. Все в зале притихли и открыто пялились на нас. Лицо Горцениуса пошло голубыми пятнами, дерзкая ухмылка сползла с бледных губ.

– Я с тобой разговариваю, малёк! Ты оглох или дар речи потерял? – прошипел он.

Вот привязался! Почувствовав, что начинаю закипать, я повернул голову и посмотрел прямо в его серые глаза. И, прежде чем успел сам себя остановить, открыл рот, чтобы послать его к вексу. Но тут:

– Ну и ну. – Спокойный голос пролетел под потолком, заставив всех замереть.

В зале будто стало холоднее, и, судя по промелькнувшему испугу на лице Горцениуса, это почувствовал не только я. Он тут же отшатнулся от меня, а я вытянулся и приложил ладонь к левой ключице в приветственном жесте.

На небольшом резном балконе, глядя на нас сверху вниз, стояла Уннур. Эта крепкая женщина с ярко-зелёными глазами являлась хозяйкой Корифенов. Пожалуй, её можно было назвать привлекательной, если бы не шрам, тянущийся от виска к губам через всю правую щёку. Женщина никогда не появлялась перед нами без янтарной диадемы, венчающей её замысловатую прическу из множества тонких кос.