скачать книгу бесплатно
Унылая, жуткая голь. Бревенчатый дом. Новенькая недавно сбитая калитка. Зарисовка на тему ожидавшейся и наступившей всеобщей экологической катастрофы. Совсем рядом стояла пристройка, похожая на сарай, которая, видимо, сараем и была. Спрятавшийся в доме подозрительно гостеприимный хозяин, обиженный какими-то неприятностями, как их здесь называли, чухарь, странствующий коммерсантик неясных жизненных устремлений, чуть не силой зазывал на ночлег. Абсолютно голая мертвая земля, огороженная не струганными жердями. Дальше еще сараи, похожие на дома. Нарочитая тишина и пренебрежение комфортом. Сморщенные заснеженные темно-коричневые горы в перспективе. Плато. Ни души.
Вскоре, впрочем, к крыльцу подвалил сосед – пообщаться. Больше, насколько хватало глаз, никого видно не было, как раз сейчас все, надо думать, пережидали пополуденную сиесту с ее страшной сушью, как это здесь принято, в состоянии максимального алкогольного опьянения, каждый в своем углу. Натюрморт выглядел так, словно его вынули из съемок Апокалипсиса. Казалось, здесь поселилось знание о чем-то нехорошем, изначально невыносимом. Местность производила настолько угнетающее впечатление, непонятное и странное, что все молчали, будто экономили дыхание. Это не было стрессом. Гонгора с удивлением узнал самые настоящие симптомы депрессии, о которой раньше только читал в специальной литературе. Он, в общем-то, не слишком жаловавшийся на непрочность нервов, не мог отделаться от ощущения, что от этого мутного солнца и пыльной поземки несет смертью. Скромное поселение с неопределенным поголовьем трудящихся, погруженных по традиции в обязательное благожелательно-веселое состояние, почему-то не было даже нанесено на карту.
Кажется, тут не просыхали вообще никогда. Улисс торчал у забора, поджав губы, с неприязненным выражением медленно окидывая глазами окрестности. Неприязненное выражение не покидало его с самого момента, как они остались за пределами зеленой зоны. Похоже, мы ошиблись дверью, сказал Гонгора, у которого на тупые пьяные морды сохранялось что-то вроде устойчивой аллергии. Он боролся с желанием, не откладывая, взнуздать Улисса, вскинуть на плечи успевший смертельно надоесть рюкзак и, зажав ладонями глаза, кинуться отсюда бегом, неважно, куда, спотыкаясь и все увеличивая темп. Дело было не только в поселении. Ландшафт выглядел отталкивающим, как армейская традиция сушить на себе в легкий мороз свежевыстиранную одежду. Ладно, сказал он себе. Не завтракать же здесь.
Больше того, вскоре сложилось такое впечатление, что алкоголь здесь достать значительно легче, чем чистую воду. Штиис, со стонами и шипением освободившись от рюкзака, осмотрелся, плюнул и процедил сквозь зубы, что ничего удивительного: человек способен тут выдержать только сильно нагрузившись и нагружаясь постоянно. Сосед, – тоже крепко и основательно вдетый, – с заметным усилием сохраняя привычную координацию движений, покачал головой, пощелкал языком, двигаясь по широкой дуге вокруг Улисса, видно было, что ему особенно приглянулся ошейник на заточенных болтах, – и Улиссу, конечно, все это быстро надоело.
Резко притормозив, сосед вдруг поинтересовался, вот мог бы, к примеру, такой зверь вытащить из озера человека? Наверное, осторожно ответили ему. Сосед оживился. Так давай попробуем вытащить вон оттуда мальчишку.
Сосед махнул в сторону болота, благоухавшего по соседству. Играл там и утонул, охламон, четвертый день уже. И было еще в пьяных глазах что-то – что-то такое, что оставляло после себя след издевки и недоверия. Приглядевшись же, начинало казаться, что и в самом деле есть там что-то – и совсем недалеко…
3
Лес. Это был он. Словно завет с того света. Словно глоток воздуха едва не задохнувшимся. Здесь шел уже самый настоящий хвойный живой Лес. И отпустила смертельную хватку иссушающая тоска, навсегда, казалось, на весь последний ничтожный отрезок жизни задавившая. Земля благословенная и обиталище богов. Зачесать нас на четыре ноги пирамской сапой, сказал Гонгора. Девственно чистая, дремучая, первобытная и угрюмая Зеленая зона. Штиис молча смотрел на Гонгору и качал головой. Потрескавшийся камень, отвесные скалы, покрытые грубым толстым одеялом неприступных зарослей, непроходимой тайгой уходивших куда-то, взбиравшихся над головой далеко вверх, к снегам и туманному поясу, – дорога через Перевал не искала других путей, кроме самых опасных. Сухонькие, измятые, искривленные временем древние члены белого кедра не спешили расти, бурный ручей гремел, как после циклона, на все горы и ущелья, как бы уже заранее хороня надежду через него перебраться, акустика здесь было такая, что отдавал эхом даже влажный воздух. Все притихли, когда рядом со всем этим природным катаклизмом обнаружилась малоприметная старая звериная тропка, предполагалось, что она выведет наконец куда-нибудь. Куда-нибудь выйти устраивало всех, включая Лиса – он стал вдруг на редкость сговорчивым и послушным, слегка даже уже пугая своей сговорчивостью, словно обещая новые неприятности. Гонгора напомнил себе, чтобы при встрече опускать первую часть названий местных достопримечательностей. Где-то дальше лежало что-то экзотическое, труднопроизносимое, по уверениям карты, обжитое, что можно было перевести как Застывшее Дерево. Мерзлое и неподвижное.
Этой пихте, наверное, было уже лет триста. И все ее мосластые крепкие сучья у земли душили гирлянды выбеленных дождями и снегами оборванных вервий с конским волосом. Такого рода украшения, пластиночки черного хлеба и бутылки самого различного наполнения и конфигурации (предварительно опорожненные, разумеется) язычники-индейцы оставляли на перевале, дабы умаслить местных не слишком добрых к живому духов, и как бы ни спешил охотник или поселенец, или даже иной босой монах, путники всегда найдут время повязать что-то такое на веточку и откушать спиртного. Гонгора разглядывал пыльную горку пустой посуды, аккуратно уложенную под пихтой, вспоминая, как хищного вида неулыбчивый лесник со своим пожилым товарищем, похожим на недоброжелательного осетина (не то егерьствующий браконьер, не то браконьерствующий егерь, он не разобрал), заклинали странников всеми духами Криббанагорья не идти после Гнилого ущелья на этот перевал, поскольку далеко шла слава о воинственных дягах с их потомственным обычаем трясти чужаков, «и если заодно не вытрясут душу, то, пожалуй, можно считать, что и обошлось».
И вот еще что, наставляли добрые люди, с этими апачи, если не разденут и не разделают под орех сразу, есть шанс договориться – до первого кулака, потом уже все, кровная месть. Чуть что – дяга сразу хватается за нож и ружье. Очень обидчивый народ. Как выяснилось, речь шла о каких-то полудиких охотниках. Это как недавно, неохотно рассказывал лесник, еще до этого нашествия безумных божьих коровок, осенью, куча туристов, здоровенных взрослых мужиков, остановились на ночь в лесу – все, как полагается, костерчик там, палатки, то, другое, выпили, понятно, закусили и уснули. Ночью подъехали двое на конях, построили всех, раздели и ушли. Даже на коней, говорят, не садились, под узец увели. Так что на дорогу им собирало артельное хозяйство…
Гонгора вежливо улыбался, где нужно, и кивал, когда это было кстати, и думал, что идти все равно придется, что здесь единственный приемлемый путь через Перевал и что так никакого лета не хватит, если вокруг каждого хребта искать новую дорогу. Старики неторопливо подливали гостям и себе в цветастые пиалы размером каждая с небольшой тазик горячий мерзостный чай с солью, перчиком и козьим молоком и рассказывали, что еще вот объявились здесь в горах какие-то зеленые боевики – просто дети Сатаны и ничего больше. Никогда тут никаких зеленых не было и вот. Местные зовут их боевиками, кое-кто зовет бандформированиями. Приезжал кто-то из управления, официально запретил называть их «боевиками» и «бандформированиями» запретил называть тоже, называть предписал только и исключительно «ополченцами». Потом он быстро уехал, и о нем забыли еще быстрее. Даже дяги еще не решат, связываться или не стоит. А чего хотят, за что стоят – толком не понять. В общем, постреливают.
Лесник умолкал, пробуя чай, привставал, чтобы добавить себе половником варева из просторной бадьи и поправить на скамеечке вытертую меховую подстилку, неловко держа у колена правую руку, высохшую, безвольно повисшую, как тряпка, ставшую такой после встречи с таежным энцефалитным клещом. …То есть что надлежит сегодня принимать во внимание и ориентироваться в соответствии? Сегодня «кофемолку» достать- проблема не большая, сейчас ведь как: ты ему, скажем, шкуру кабана – он тебе работоспособный еще «кугуар» или даже «носорог». Я вот тебе в соседней комнате буду сидеть – скажу, что это кабан. А городскому же все едино, если с него голову снять. С кабана, значит. Или, скажем, с яка, – медведь и медведь. Шерсть же. А «кофемолку» хаки скоро уже вагонами повезут – ничего не боится народ, обнаглел совсем. Стоит вот, к примеру, на дороге контрольный пост – его ж не объехать, в горах-то, ни зимой, ни летом, горы же. Так знающий народ и здесь не теряется. Берут цистерну, заливают, значит, маслом, на дно железо – для спокойствия можно даже листом металлическим прикрыть, да не стоит, так пройдет. На посту подойдут, только пальчиком постучат, чего, значит, везешь, а хрен знает, везу чего-то. Что сказали, то и везу…
…Народ здесь бывает разный и рассказывает разное, изредка, правда, все меньше. Сейчас – так и вовсе на день пути никого не встретишь, кабанов разве что с медведями; контрабанде, говорят, теперь конец – все, прижали. Как обычно, побичуют, наверно, и остынут, было уже. На днях вот грузовик в Мертвое озеро сорвался, это километрах в двадцати, за обрывом, обрыв пройдете и увидите, два водолаза, говорят, ныряли – не вынырнули, не хорошее место, озеро это, пустое и не растет там ничего, и глубокое страшно. Дорогу вот теперь, считай, размоет, одного хорошего ливня хватит с оползнем, да уж и размыло, должно, был уже ливень, так что не скоро туда на машине сунутся, но пешком можно, отчего ж нельзя, пожалуйста, – вдоль ручья, по обрыву, потом, опять по ручью, и так с километр – два, до кедровника, а там напрямую до ртутного озера и скал, километров двадцать-двадцать пять, наверно, не больше, кого увидите – идите спокойно, вопросов не задавайте и в глаза не смотрите, спросят чего – отвечайте загадками, не торопясь, с умом, не хамите, пальцем не показывайте и веревку свою спрячьте, заберут веревку. Из названий ничего не спрашивайте, сами должны знать, и не говорите, что без оружия, всем об этом знать не нужно. На Озерах и Сыром Огаме даже монахи пустыми не ходят, здесь этого не любят, оброните только при случае, как бы между прочим, – ствол там, магнум, и калибр, повнушительнее чтобы, это можно, здесь это любят… Зверь тут смирный, добрый, если на голову не наступать, в двери не ломится, так что днем ступайте спокойно, пройдете. Правда, рассказывают, псы какие-то объявились, лысые, говорят, злые – хитрое семя, ничего не боятся. С виду, то есть, нормальная собака, лысая только, и с человечьими пальцами на ногах. Чтоб, значит, по деревьям лазить. Вот пес у тебя хороший, сердитый, большой только больно, здесь народ этого не всегда любит, – с ним на медведя бы в самый раз, хотя нет, не пойдет он на медведя, не охотник он, шумный, всех медведей распугает, носорог… А с чертовой псарней той, говорят, даже волки стараются не связываться. Врет, наверное, народ. Огня, понимаешь, они не боятся, ствола они не боятся, а боятся они, оказывается, спиртного духа, а любят они зубную пасту и не любят – прямо во все стороны разбегаются, тряся голыми задницами, всей, значит, псарней, стоит им только дать послушать ваш лязгающий рок-н-ролл… Шутит народ. Злобствует от страха. Тихо здесь…
***
4
Bесь жутковатый вид всадников, исполненных некоторой угнетенности, выражал непреодолимую степень вялого, в какой-то мере нейтрализованного душевным томлением простодушного любопытства. Держались они в седлах просто и непосредственно, было видно, что это обычное их рабочее место. Длинноволосые головы их были обращены в одном направлении, заросшие черной шерстью лица – шоколадно темны, засаленные ватники – затерты, распахнуты и демонстрировали у всех клетчатые теплые вьетнамские рубашки с медными пряжками офицерских ремней. Из-за спин торчали длиннющие стволы винтовок, выглядевших как-то уж очень просто, по-мужицки, словно вязали их к случаю не отходя от сохи, в домашних условиях, для внушительности. Все это время аборигены оставались малоподвижны и как бы не очень внимательны, все четверо. Жеребцы под ними утомленно переминались. Всадник, тот, что был поближе и полегче остальных, бесконечно долго совершая процесс поднятия и опускания на глаза век, переместил, не переставая иронично всматриваться в пространство, затуманенный взгляд вначале с Гонгоры на Штииса, затем вновь на Гонгору и подобравшегося Улисса, и то, что он увидел, как будто нашло в нем какой-то отклик. В его сумеречном взоре что-то проснулось, всадника качнуло вновь, вслед за чем последовало неопределенное движение кистью то ли поправить кожаный узел крепления лассо, тугими кольцами свернутого у седла, то ли дотянуться до отполированного прикосновениями тяжелого приклада с парой железных колечек, который свисал из-за пояса сзади; в конце концов он решил поудобнее опереться рукой о бедро. Улиссу все это очень не понравилось. Гонгора, стараясь не делать резких движений, рассматривал местную достопримечательность, лихорадочно прикидывая расстояние до скрытого за деревьями каменного гребня, не доступного лошадям, и уже знал, что уйти не дадут. Что будет, если нервы у Лиса все-таки не выдержат, он не знал. Лис всегда плохо переносил присутствие на своей территории посторонних лиц, в таком состоянии он становился неуправляем. И то, что он наблюдал, и то, что обонял, не вызывало в нем никакого любопытства – только намерение урчать, угрожающе дергаясь. Глаза его уже были зелеными. Пахнущий бог знает чем незнакомый антураж был здесь лишним. Лис выглядывал из разлапистых листьев травы, с видимым отвращением втягивая в себя воздух. Сейчас он еще держал себя в руках, но Гонгора знал, что это не на долго. И тогда заговорил Штиис. Он обращался к дружелюбию местных охотников. Он говорил к их широко известному в акватории всего Заозерья гостеприимству. Он все время старался говорить мягко, сладко улыбаясь, нормальным человеческим языком, но то и дело сбивался то на малопонятный здесь английский диалект, то на непродолжительность синего летнего утра, а один раз приплел зачем-то жаркий полдень. Всадники больше не улыбались. Нельзя было сказать определенно, понимали ли они многое из услышанного или же не понимали ничего вовсе и какую часть из не понятого поняли по-своему, но они явно прислушивались. Все чего-то ожидали. Улисс ждал только команды или хотя бы движения, одного знака, что – можно. Штиис подбирался к звездным ассоциациям, всадники взирали.
И все счастливо разрешилось. Всадник-предводитель – тот находился ближе остальных и выглядел полегче в кости – вскоре лично проследил, чтобы у странников остались об этом едва проходимом уголке Огамы самые приятные воспоминания. Отец гурона, как это выяснилось, оказался почти земляком Гонгоры, в незапамятные времена неизвестно каким ветром занесенным в эти края, сам же сын лесов до дрожи в коленях мечтал если не побывать на родине отца – на своей родине, как он это назвал, – то хотя бы одним глазом взглянуть на того, кто оттуда. Везде хорошо, где нас нет, пробормотал Гонгора, украдкой переводя дух. Нужно искать перемен, а как же, легко согласился хозяин, с участием заглядывая в глаза Гонгоры и долго не отпуская его руку.
Нюансы странствий были изучены, определены как не заслуживающие серьезного внимания, и странники немедленно вкусили от всех прелестей лесной сауны и прочего от щедрот крошечного горного поселения охотников, а также, что самое приятное, на дальнейший путь были обещаны и сразу же предоставлены лошади. После недолгого, но основательного застолья на свежем воздухе, в котором принял участие и сыграл не последнюю роль прославленный своим аппетитом Лис, Штиис, утираясь, отправился к лошадям цеплять рюкзаки, Хозяин же с Гонгорой, обсуждая вечные темы холостяков, уединились в полутемной избе. Обстоятельный собеседник слегка выбил из колеи. В части физических аспектов космологии он ориентировался, как у себя в лесу, обнаружив редкую трезвость суждений и некоторую настойчивость в полемике.
Он брал как основание железный факт, что примитивное сознание оперирует наличием нескольких душ и неопределенным количеством духов. Затем экстраполяцией выводил собственный постулат, далеко идущий и довольно бесстыдный. Постулат касался немного немало развития аспекта сознания в ретроспективе эволюции и подкупал лесным оптимизмом. Алгоритм развития концепции будущего в истории миров наконец обрел свое лицо:
Питеки. Примитивный (т.е.) первичный разум! (равно) эн количество богов и душ;
Божемои. Разум элементарный (вторичный) = один, много – два бога плюс душа;
Постпитеки. Разум Докосмический = ноль богов и, как учит нас это неприкрыто скабрезное порождение квантовой механики, квантовой космогонии и трех тысяч лет квантового сознания Дао – квантовая психология, чертова уйма не подозревающих друг о друге душ, то есть ноль «душ» в принятом теософском понимании.
Что шло дальше – не знал никто. Предполагалось, возникновение собственно разума: разума-самого-по-себе = бог. Создалось впечатление, что хозяин просто истосковался по возможности поспорить, до предела задействовав застоявшиеся лобные доли.
Было предложено угощение и новая закуска, узнав, что Гонгора не употребляет, хозяин совсем не огорчился, даже напротив, не настаивал и сам не стал, сразу же отнесясь с пониманием, восприняв привычки гостя как должное, хотя и не без некоторой странности, – здесь, впрочем, оставались в чести всевозможные обеты, проклятья и воздержания. На Лунной Тропе еще можно было встретить босого монаха с печатью на устах и обязательством на натруженных плечах не пить, не курить, не любить, не потреблять животных жиров и водопроводной воды и не мешать углеводов с протеинами: на его долгой тропе крепкие мозолистые пятки не знали обуви. Хозяин же, войдя во вкус, просто и с сильным чувством исполнил, облачившись в тонко позвякивавшую металлическими штучками меховую накидку, танец Уходящего лета, горячо убеждая остаться ненадолго и зазывая на охоту; он звал на следующий год, в гости, здесь теперь хорошо, говорил он, электричество уже год как провели, суровый гурон расписывал местные красоты, закаты и размеры местных мишек, разворачивал перспективы, хлопал по плечу, сокрушался в русле того, что сил нет, как жаль стрелять в снежного барса, советовал не соваться в пределы Кислого озера, неужели других озер тут мало, места безлюдные и озеро нехорошее, дурное; рекомендовал по возможности не пользоваться языком чухарей, тут этого не любят. Однако на ночь можно остановиться у какого-нибудь одинокого егеря, это – свободно, ничего страшного. Только не надо говорить, что без оружия, а лучше вскользь (как бы между прочим) обронить, не акцентируя: калибр там, в смысле, лимит…; сообщалось еще о неких источниках подлинной Живой Воды, источники кои скрыты от постороннего глаза в нужных местах. Цивилизации они не известны и известны никогда не будут, но вот если нужные места знать, то можно жить долго и не болеть, даже здесь. К слову, в доме как раз вода еще оставалась, чуть не полный бидон, если не выпили, десятый уже, наверное, месяц стоит – и ну хоть бы что ей, воде. Хозяин какое-то время озирался, шел что-то такое в углу доставать, разливать по стаканам воду и торжественно пить это во славу богов лета и в целях профилактики энцефалита и прочей разной здешней мерзости, переносимой клещами. «Всё выпьем – никому не оставим…»
5
Предстояло реально опробовать местный внедорожник в деле, и это тоже был особенный случай в практике стаи. Ночь решили провести под крышей, планируя встать пораньше, пока все комары будут еще спать.
Вблизи лошадь оказалась на редкость рослой и недоверчивой как ртуть, каким и должен быть хороший лесной конь – горячим и опасным при неосторожном обращении. Это было не какое-нибудь там хмурое плюнувшее на все создание, от рождения спроектированное под размер оглобель и определенное к перетаскиванию смысла своего существования с места на место, этот неприветливый профиль уже наперед знал все возможные поползновения, угощения и фальшивые напутствия, глазом блестящим и злобным, мохнатыми ноздрями, всем своим негостеприимным рельефом ясно давая понять, что взятые тут высоты занятыми будут оставаться недолго и особо много с них не насмотришь. Мрачный черный зверь был достаточно опасен, чтобы глядеть на него с уважением.
Прямо у старого отполированного седалища торчала удобная для хватания штука, туго спеленатая кожаными аккуратными стежками, она как бы приглашала попробовать себя в новом качестве. Всем этим явно пользовались, каждый день и без всяких внешних аффектов. Гонгора не мог упустить возможность, просто не простил бы себе потом, он прямо до боли всегда мечтал занести в анналы личного опыта что значит одномоментно, единым простым и естественным рывком вынести тренированное тело с земли прямо в седло – и затем уже устало, непринужденным прищуренным взором окинуть открывшиеся оттуда перспективы, трогая перед собой свободной рукой поводья, на ходу пробуя пяткой огромный упругий горячий бок. Всякие там канадские индейцы и ловкие по будням холоднокровные рыцари делали это, он был убежден, спокойно и не задумываясь только потому, что у них в распоряжении в свое время был свободным целый день и оснащение наработать соответствующие рефлексы, ничего принципиально невыполнимого тут не было. Все, что нужно, он был уверен, это лишь тренированные руки и ноги.
Уже берясь крепко и осторожно обеими руками за торчавшую луку седла, выправляя дыхание и определяя кратчайшую траекторию, ведущую отсюда наверх, к лаврам, он примерно мог оценить масштабы работы, проделанной до него за тысячелетия другими. Но он не мог до конца представить себе все, что его ждет. В продолжение какого-то времени Улисс, мучительно решавший для себя, что все это могло значить, чтобы как-то определиться на будущее, с нервным выражением следил за всеми трансмиграциями и переговорами. Потом за травой его стало не видно, но слышно было хорошо. Гонгора не засиживался, успевая напряженными пятками, обеими коленями ощутить все объемы местного внедорожного транспорта, сразу же прыжком возвращался на землю, давая памяти сполна проникнуться логикой простого движения и прочувствовать телу всю слаженную последовательность действий и оценить ее мышцам. Одним коротким рывком, на выдохе он возносил тело в седло, запоминал, не отпуская рук, чтобы все повторить сначала: возмещая усидчивостью отсутствие практики, компенсируя трудолюбием несвоевременность своего появления на свет, превзойдя терпением даже лошадь. Главное, как он это видел, наработать рефлексы.
– Что делаешь? – спросил полуодетый лесной отец, загорелый крепкий мужчина достаточно уже преклонных лет. Он стоял на крыльце, невозмутимо ковыряя в зубе кончиком спички.
– Проверяю, – пробормотал Гонгора, делая паузу и слегка задыхаясь. – Ускорение свободного падения у поверхности земли.
Хозяин помолчал.
– И как?
Отец лесов смотрел, не меняя выражения и положения спички.
Гонгора постоял, продолжая обеими руками держать за луку седла. Он покачал он головой:
– Все время остается постоянным.
Где-то совсем неподалеку в зелени за заборами кто-то вдруг жутко заорал голосом Штииса, загоготали гуси и нудно загундел подвешенный на шее какой-то буренки колокольчик. Становилось как будто прохладнее.
6
Hаблюдая призрачный сизый ворс горной тайги, словно из иллюминатора самолета, Штиис с Гонгорой спорили по поводу человеческой глупости. Обоих немного раздражала убежденность мирных обивателей недосягаемых порогов, что техника рано или поздно вывезет там, куда успело проникнуть их вожделение, бывают такие места, куда есть надежда добраться только на своих двоих. И бывают места, куда можно проникнуть, лишь изменяясь. Лесам не было видно конца.
Труднопроходимые джунгли составляли основу главных достопримечательностей местности и гордость охотников. До перевала пришлось выслушать несколько версий истории о безуспешной попытке зарубежной экспедиции пройти здесь на многомощных джипах-вездеходах. Версии, отклоняясь в сюжете, сходились в главном: пусть каждый занимается своим делом. И это правильно. После знакомства с местными шумными ручьями в притчи вроде этой верилось легко, вездеходы тут вязли уже на подступах к реке. Потом их неторопливо смывало и уносило в неизвестном направлении. Рассказывали, путешественники, вконец отчаявшись, побросали тут все, включая дорогостоящую профессиональную камеру, с просьбой сохранить у себя на какое-то на время, но народ-то темный, грубый, что с него взять. Ее и выбросили в реку.
Гостеприимные дяги, отправляя отдохнувших странников в путь, разрешали ни о чем особенно не беспокоиться. Правда, добавляли, места дальше не очень спокойные, дикие, тут уходили до вас трое сыроедов – скалолазов, так их до сих пор не могут найти. Неспокойные места. Было не совсем ясно, зачем их надо искать, но уточнять никто не стал; все складывалось на редкость удачно, дорога шла по обрыву лесом, пару раз возникавшие как из-под земли смуглые, хайрастые и тихие сыны лесов вежливо осведомлялись, не согласились бы им странники подарить «капрон», как дяги называли любую крепкую веревку, и узнав, что нет, не согласились бы, так же вежливо исчезали. Толстые увесистые мотки свернутого кольцами троса, притороченные по бокам набитых выше голов рюкзаков, привлекали внимание, и Штиис с Гонгорой уже подумывали, не прикрыть ли это дело чем-нибудь.
Штиис настоятельно рекомендовал шевелиться, «не будить змей сознания собственной значимости», сократить привалы до предела и убираться отсюда к чертовой матери – пока не съели; Гонгора придерживался того же мнения. Хотя, в общем-то, за прошедшие трое суток, как они оставили нагретые седла и тепло, обеими руками простились с провожатым, подарив на память любимую футболку Гонгоры с надписью «I am the Proud of Kongoni» (улыбаясь, Гонгора сквозь зубы пообещал задушить Штииса во сне за инициативу), охотники больше не встречались, а попавшийся однажды пастух был немногословен, доброжелателен и внимателен, с ним было выпито несколько долгих кружек горячего чая, обстоятельно изучены достоинства крупных пород собак применительно к поимке и ловле медведей, отмечена некоторая странность трюков современного политического руководства и было рекомендовано соблюдать повышенную осторожность, змей в этот год расплодилось что-то более обычного. Шагалось не то чтобы легко, но глаз, созерцая угрюмые пейзажи, не уставал радоваться. Темные леса в верхнем течении беспокойной приблудной речки, на какие сейчас и случалось наткнуться только в акватории Больших Озер, уходили в самое сердце скалистых мрачных возвышенностей с голыми склонами и отвесными стенами, которые посещались разве только беркутом, и тянулись к далеким полупрозрачным заснеженным пятнам на горизонте.
Погода стояла великолепная, дорога оставалась временами обременительной, временами просто непроходимой, но к этому были готовы, общий рабоче-приподнятый настрой экспедиции не покидал норм приличия, но за болтовней ночами не давал уснуть. Дяги больше не попадались. Удивительное дело, контакт легко налаживался и с загадочным и не внушающим никакого доверия чухарем, и с весьма общительным – общительно-настороженным челночником с давно не чищенными зубами, представлявшимся «новым канадцем», разговорчивости которого сильно способствовал отягченный содержимым внутренний карман просторного черного дождевика; и с молчаливым монахом, странствующим босиком, аскетически худощавым, с древним рюкзачком за плечом и спокойным взглядом неподвижных умных глаз, который мог быть здесь загадочнее и опаснее всех остальных, вместе взятых. Впрочем, пара новых вибрамов была перекинута у него через плечо. То ли с кого-то их снял и берег для особого случая, то ли так было удобнее. Все говорило за то, что до каньона дошагается без особых приключений. «Мы будем дышать воздухом моей родины… Ты знаешь, дорогой, насколько прекрасен воздух моей родины? – вопрошал, качая головой и мечтательно заводя глаза, сильно расторможенный крупный мужчина в тяжелой длиннополой накидке не то из пуленепробиваемой шкуры яка, не то мамонта и с кривоватым грубым посохом в руках, бутоном распуская у носа сложенные щепотью крепкие пальцы. – И чем же будет пахнуть тогда сильнее всего? Петерзильенвурцльзуппе, дорогой…»
Здесь, в тихой сырой глуши, в неширокой ложбине, где свободно прятались в заоблачных хмурых лесах отвесные скалы и где начиналось новое взгорье, их Лунная Тропа к роси, ожидало с вечно недовольным выражением на хладном тенистом лике блюдце Кислого озера, разбитое камнем и лесом. Его легко было видеть: с базальтовыми гранеными краями, с непроницаемыми – но необыкновенно прозрачными у берегов – глубинами, уходящими отвесно вниз, на далекое дно горной трещины, с этой вялой, едва заметно вьющейся дымкой согретого тумана, с нежно искрящимся ломтиком золотисто-бледного лимончика на темной поверхности, что зернистым неброским айсбергом медленно, безмолвно перемещался в неприкрытой близости границ полусонного водоема; у Гонгоры сводило скулы, он встряхивался, оборачивался и замечал множество черных блестящих глаз-бусинок. Бусинки переглядывались. Они были задумчивы и неприязненны. Они провожали его и еще долго смотрели вслед из-под листьев травы, оставаясь в неподвижности. И уже не было над головой развесистых крон деревьев, не касалось уха шуршание острых камней под усталыми ногами и хриплого, исчезающего где-то дальше, на самом пределе слышимости, размеренного дыхания, и становилось ясно, что эти близоруко угрюмые исполинские каменные надгробия – всего лишь только эффектный призрак, дополнительный антураж к свежести бесконечного, совсем чужого, необъятного. Взгляд подозрительный и ироничный не видел здесь ничего, помимо неестественно четкой линии далекого горизонта, нескончаемого склона и трав на нем. И еще над всем этим непривычного, высокого, ослепительного, синего неба. Время пахло теплом.
День клонился к своему закату.
Штиис, согнувшись, поковырял острым кончиком томагавка землю.
– Ты не знаешь, – спросил он, – как отличить: габбро или эклогит?
Гонгора смотрел вдоль по склону, где дальше, метрах в двухстах над ними, на недосягаемой высоте слонялась беспризорная вислоухая горная овца.
– Я только знаю, как отличить базальт – по присутствию стекла. Стекло, – сказал он. – Очень легко запомнить.
– Да это тоже базальт. Тут все базальт. – Штиис осторожно постучал топориком по камушкам, усевшись на корточки.
– Стекло в базальте очень просто можно объяснить большой температурой в вулканическом разломе. Когда горную породу вынесло наверх магмой.
Штиис покачал головой.
– Вот эту штучку я где-то уже видел, по-моему, раньше, похоже на амфибол.
– Как, значит, ее выперло всю сюда, под большим давлением с самого дна, – гнул свое Гонгора, – разогретую на последнем градусе бешенства до полного опупения… Слушай, так они, наверное, все на разной глубине кристаллизовались. И под разным давлением.
– Ну, – сказал Штиис. Он глядел непонимающе.
– У тебя шпат есть полевой на руках? – спросил Гонгора нетерпеливо.
– Ну, – ответил Штиис.
– Пироксен у тебя есть?
– Ну.
– Так чего ты мне голову морочишь?
Штиис смотрел не понимая.
– Так он тут должен быть, с пироксеном, – произнес он со страшным разочарованием.
– Да? – удивился Гонгора. – Ну, тогда я не знаю. – Он смотрел наверх, быстро теряя интерес. – Тогда этого даже я не понимаю. Тебе тут не угодишь. Если все хорошо, значит что-то не так. Ты лучше скажи мне, как она туда смогла забраться… Нет, ты лучше мне скажи, как она оттуда будет спускаться, ты вот что мне расскажи…
– Кто, – спросил Штиис. Он тоже глядел наверх. Наверху никого не было.
– Уже спустилась, – пробормотал Гонгора. – Пополуденная тень деда Пихто с ведром варенья. Ну, чего решать будем?
– Кто там опять был?
– Никто. Все тебе расскажи. Потревоженный призрак Вайхерта-Гуттенберга. Мы сегодня вообще как – идем?
Штиис нехотя поднялся.
– Нет, – сказал он. – Ляжем здесь сегодня все, но не сойдем. Нет здесь ничего, – добавил он, отряхиваясь. – И не было никогда, наверное.
Кусты шевельнулись, содрогнулись вновь, с треском сошлись, и Лис, покусывая прутик, неторопливым аллюром опять замаячил в пределах уходившей вверх тропки. Он, было видно, успел не сильно перенапрячься тут в лесу на скатах и завалах. Всё, подумал Гонгора. Bсё, сейчас я нагружу тебя, как трактор, и станешь ты тогда у меня веселый, станешь жизнерадостный, как всe, конь с зубами. Особенный, что ли. Гонгора поморгал, стараясь смахнуть с ресниц набежавшую каплю. Штиис с мокрым, распаренным лицом, неоднократно уже вcё проклявший и злой, однако ни разу не заикнувшийся насчет привала, шагал впереди дальше, не очень внятно через плечо делясь пришедшими как раз по поводу на ум соображениями, насчет действенности моральных норм вообще и в непроходимом лесу, в частности. От тебя ничего другого требоваться не может, говорил он строго. Здесь рано или поздно приходится поступать в соответствии со своими убеждениями, и это серьезно. Штиис умолкал на какое-то время, пиная носком подозрительный камушек и переводя дыхание. Если, понятно, они у тебя есть, эти убеждения. Впрочем, они есть даже у вируса. Или в соответствии со своими предрассудками, если по дороге сюда не успел их еще потерять, – они должны быть у всех. В общеупотребительном смысле. Или, скажем, своими заблуждениями, от которых никуда не деться. Или иллюзиями. То есть такое впечатление, что уже не на что надеяться. И как рабочий вариант, поступать в соответствии со своими устоявшимися привычками – если нет первого и где-то успел потерять второе и все остальное… Вот так. Ну вот, уже лучше. Совсем неплохо. Ну и рефлексы, конечно, куда же здесь без рефлексов. И вот только тогда – только на самый худой конец, в самом крайнем, интимном случае, когда совсем уже ничего не остается, даже иллюзий, а рефлексы по каким-то причинам перестали удовлетворять, вот тогда остается прибегнуть к разуму. Которого нет в действительности ни у кого – разве что за исчезающе малым исключением, у единиц, который, как вдруг стало известно, свободно заменяется всем вышеперечисленным. Великий космос, с отчаянием думал Гонгора. Еще один. Когда доморощенный философ попадает в неблагоприятные условия, неизбежна еще одна книга о том, что мешает миру стать лучше.
…К концу еще одного бесконечного безоблачного жаркого дня они наконец вышли к окраинам большого каньона, истинные размеры которого начали доходить до их сознания, только когда они разглядели – где-то за туманной дымкой, далеко внизу – тонюсенькую ниточку дороги, петлявшую в пушинках зарослей вдоль речки. И нужно было поторопиться, чтобы не встретить без воды на голых камнях спуска утро следующего дня. Лесные заросли и холодная горная речка в их тени пришлась бы сейчас как нельзя кстати.
На середине совершенно местами разбитого ливнями и оползнями серпантина пришлось делать привал, все были выжаты. Включая Лиса, сильно поубавившего в прыти, который, как лошадь, тащил на себе компактный баул из пары мешков. Баул, чтоб не ерзал и не тер мозолей, цеплялся к кольцу прошедшей уже огни и воды шлейки. Улисс пробовал было возражать, но быстро утомился, и вся процессия загнанно дышала, преодолевая первую половину спуска, пока у Штииса вдруг не развязался на ботинке шнурок и не было решено, что для начала достаточно.
Казалось, спуск никогда не кончится. Едва они избавились от ноши, как откуда-то с далекого верха донеслись приглушенные расстоянием стоны и вздохи некоего грузовика, неторопливо, на тормозах преодолевавшего жуткие наклоны грунта. Без сил привалившись в тени к камням, Штиис и Гонгора с вялым любопытством наблюдали, задрав головы, за манипуляциями водителя на явно слишком узком для такого агрегата серпантине, лениво обмениваясь суждениями об уровне профессионализма местных автомобилистов. Машина шла, натужно посапывая, изредка взревывая и принимаясь неуклюже ворочаться на месте, стараясь более или менее вписаться в рамки очередного разворота и ската. Всем стало интересно. Учитывая габариты разношенной кормы и ширину разбитой каменистой колеи, было удивительным, что, в общем-то, спуск удавался и удавался как будто неплохо. По всей видимости, водителя нимало не смущало то обстоятельство, что края машины время от времени сносило и то одно, то другое колесо, то сразу весь колесный профиль целиком были готовы зависнуть в пустоте и заглянуть за пределы возможного. Спустя какое-то время доверху груженый свежими дровами крафтваген со скрежетом пронесло мимо Гонгоры, Улисса и Штииса и понесло было дальше, но в десятке метров ниже грузовик, словно зацепившись за что-то, издал серию новых стонущих звуков, кроша гравий и борясь с чудовищной инерцией, неохотно осел на передний бампер и встал совсем. В изнеможении дремавший Улисс, казалось, потерял последний интерес к окружающему миру. Штиис с Гонгорой также не горели большим желанием снова подниматься и выбираться из тени, тем более что особых территорий в кузове для размещения не усматривалось. Грузовик терпеливо посигналил, постоял, ожидая, потом в окно кабины справа высунулся по пояс спутник водителя и как-то не очень уверенно, слежавшимся языком, несколько растягивая общее вступление и гласные, сообщил, что, несмотря на загруженность, повода отчаиваться нет и можно не теряя времени располагаться наверху. Гонгора начал было уже колебаться, до леса, воды и травы хотелось бы добраться еще в этой жизни, но тут распахнулась дверца с другого борта, выпуская наружу водителя. Вывалившись, голый до пояса щуплый приземистый мужчина, держа затылок уверенно и высоко, поминутно собирая вместе непослушные колени и цепляя что-то все время над собой ладонью на пустой дверце – видимо, обещанную на ней обстоятельствами ручку, – гостеприимно просияв лицом, повел свободной рукой к себе, не то приглашая, не то желая обнять и привлечь к сердцу, поставил в известность, что он замечательно, в наилучшем виде и с ветерком доставит всех не только вниз, но и в любое другое необходимое место.
Вот это «с ветерком» его добило. Гонгоре пришлось подняться и сказать, что тут они с болью и благодарностью вынуждены отклонить предложение, поскольку кербер их по природе своей на дух не выносит чужого присутствия.
Махая вслед удалявшемуся столбу пыли, Гонгора покачал головой и вслух отнес выдвинутое предложение, с учетом обстоятельств, к одному из дорогостоящих способов самоубийства. На что Штиис сейчас же заметил, что этому способу нельзя отказать и в известной изощренности, – после чего оба в продолжение длительного времени спорили, вытянув шеи, дойдет ли грузовик до конца или нет. Грузовик дошел.
Все-таки странный народ тут временами попадался, несколько дней спустя, уже ближе к вечеру, Гонгора и Штиис сокращали себе расстояния путешествием по воде, преодолевая водные преграды на некоем подобии плота, по уши сидевшем в речке под весом наездников и рюкзаков, когда вдали был замечен движущийся объект.
По кряжистому склону, по каменистой тропке, вплотную местами примыкавшей к обрывистому руслу речки, то пропадая из виду, то появляясь снова, подпрыгивая на камнях и раскачиваясь из стороны в сторону, в клубах пыли к ним на сумасшедшей скорости неслась вниз грузовая полукрытая машина, явно надеясь настигнуть плот на ближайшем и единственном доступном повороте. Уже издали было видно, как машут и кричат что-то в машине, цепляясь за борта и валясь с ног. Предчувствуя недоброе, Гонгора и Штиис начали работать шестами, загребая от отмели.
За машиной гналась беда, гналась, не опасаясь свернуть себе шею, не взирая на градус отвеса и пересеченность местности, все говорило за то, что время прежнего бездействия ушло и от каждого теперь потребуется все, что он берег в себе, что умел и о чем, нося в себе, до этого момента не догадывался. Общий вид местных мужчин в кузове с расхлюстанным тентом, простертые руки и исполненные неподдельного отчаяния взоры недвусмысленно говорили о крушении надежд, о случившемся природном катаклизме – по меньшей мере. Они предвещали массу непредвиденных осложнений и коренную ломку прежних взглядов. Поравнявшись с плотом, грузовик изменил режим слалома, не переставая греметь и подпрыгивать, из кабины чуть не до пояса высунулся смуглый мужчина с грубым, искаженным болью мужественным лицом и, перекрывая собой надсадными голосами галдевших в кузове попутчиков с колоссальным плетеным сосудом на руках, прижимая одну ладонь к груди, а другой указывая куда-то дальше по направлению движения, едва не опрокидываясь на виражах наружу и обращаясь лицом вслед за ладонью, торопящимся умоляющим голосом зачастил:
– Очень прошу, вон там, дорогой, во-он за поворотом дальше много леса, там мой дом – зайди в гости, очень прошу, дорогой, а-абижюс, если не зайдешь, сразу за горой увидишь…
7
Я видел степень моих свобод, сказал упрямый голос, каждый раз изыскивая новые резервы в противопоставлении себя здравому смыслу. Холодный нож и в нем – луны восход.
И вот степень всех твоих побед: в полнеба лес и сгоревший мост.
Задрав голову и приоткрыв от задумчивости рот, Штиис смотрел, как прямо над ним далеко в лазурно-синем поднебесье висел рельефный четкий гранитный обрез скалы.
– Это только так грозно выглядит, – сказал Гонгора, не поднимая головы. – Выберемся. Здесь везде так.
Штиис не спеша развернул подбородок под иной угол и, не меняя исходного положения, начал наблюдать не менее рельефный и четкий обрез нависавшей скалы с другой стороны. Лоно природы, сказал Штиис. Он покачал головой. Что говорил Гонгора, он не слышал.
На Кислое озеро с голой песчаной отмелью, заваленное не до конца сгоревшими в атмосфере останками конструкций спутниковых систем, их вывел шум падающей воды. Громыхая камнями и тяжело ворочая бревна, образуя устрашающих размеров заторы из вывороченных с корнем сосен и смывая их, многоголосый ручей, сверкая, стоял и сиял водопадами, мчался откуда-то с далекого верха, где начинали подтаивать ледники.
У беснующейся воды по другую сторону ручья торчало дерево. Прикинув расстояние, Гонгора зашвырнул на него «кошку» и обмотал свободный конец троса вокруг ствола старой сосны так, чтобы трос держался, пока на нем был вес. Гонгора придирчиво осмотрел подвесную дорогу, покачал, потом повисел на обеих руках, оставив Штииса держать, пошел распрягать Улисса. Улисс с самого утра уже был сильно не в духе. Близилось время ужина, кастрюлей же еще и не пахло. Ему надоело ходить, ему надоело купаться, ему надоело таскать с места на место баул и горы ему, по-видимому, надоели уже тоже.
Гонгора не скрывал своего беспокойства по поводу повышенной сырости, диких ручьев и каких-то не предусмотренных ни одной топографией болот. Он был теперь далеко не так уверен, что они взяли верное направление. Куда они вышли, он до сих пор не мог сказать с полной уверенностью. Это не то чтобы беспокоило, но заставляло смотреть по сторонам. Они были не у себя дома. Если сказать правду, от этого, от карты и остального вида, временами становилось не по себе. Больше никто не улыбался. Ручей выглядел неприступным. Без троса преодолеть препятствие было невозможно. Улиссу вся эта затея сразу и решительно не понравилась. Он предпринял было попытку открыто протестовать, но, натолкнувшись на бесцеремонное спокойствие и не думавшего уступать Гонгоры, с видом крайнего неудовольствия смирился и только раздраженно урчал и капризно играл бровями, чувствуя прикосновение ремней. По дороге Улисc вел себя как худшее из приключений, вертел во все стороны мордой, напряженно суча растопыренными лапами, а на середине пути, неизвестно по какой причине, вдруг разразился громким лаем.
Перебравшись, разобрались с тросом и рюкзаками. По побережью дороги не было, отвесные стены вплотную подступали к воде и пришлось снова углубиться во влажные темные неприветливые дебри, шли, то и дело натыкаясь на фрагменты космических модулей. Улиссу эти серые дырчатые куски металла не нравились, и Гонгора обходил их стороной. Началось болото, над которым сплошной непроницаемой сетью сплетались ненавистные заросли колючек. Поминутно проваливаясь по пояс в лениво колыхавшую жухлыми цветочками гнилостную жижу, смрадно булькавшую и не перестававшую смердеть протухшими испарениями, оба, примолкнув, прорубали себе в вечном полумраке дорогу: Гонгора своим тяжелым длинным ножом, Штиис старым остро отточенным охотничьим томагавком. Улисс с трудом ворочался в вонючей жиже. Баул с него пришлось снять, содержимое распределить по рюкзакам, и это не составило особой проблемы, из продуктов, что нес на своем горбу Улисс, сохранилось немногим более половины, неприятнее было другое. Ветровки и затянутые на лицах капюшоны плохо спасали от сыпавшихся сверху клещей, крохотных, неприметных, тощих и люто голодных. Методично перебирая цепкими нескладными лапками, насекомое стремилось как можно глубже забраться под одежду, отыскать там не слишком стесняемое тканью место и накачать плоский рыжий резервуарчик кровью до невероятных размеров. Только пресытившись, тварь позволяла извлечь себя, до того же вытянуть голыми пальцами глубоко засевшего клеща, не оставив что-то от него под кожей, было трудно. Подсолнечное масло, единственное доступное тут средство, не спасало от того, что могло нести в себе насекомое. В густой жирной капле паразит с большой неохотой оживал, принимался пускать пузыри и омерзительно шевелить членами. Через полчаса он легко вынимался, но свое дело он уже сделал. Слабо утешало мнение одного лесника, что больной паразит встречается один на тысячу, – неизвестно было, кто производил такую калькуляцию и на ком. Охотники же говорили, что подхватывать в этих местах «жар» не стоило, после нее оставалось только два пути – на тот свет или на инвалидную коляску. Сильно много знающий Штиис еще прибавил оптимизма. С достоинством отхаркиваясь, он сообщил, что, насколько он вспоминает, среди множества прочих есть такая разновидность энцефалита, при которой глаза напрочь теряют свою подвижность и наступает вечное беспробудно-дремотное томление. Он даже помнил, как эта гадость называлась: экономо. «Надо же, – думал Гонгора, – если мы отсюда когда-нибудь выберемся, если все-таки не утонем и дойдем, то я не смогу толком себе объяснить, почему не вернулся и пошел через эту грязь. Сколько же еще, наверное, других идиотов с солнечно-голубыми жизнерадостными рюкзаками валяется тут под кустами…» Сегодня весь мир состоял из болота. Болото, казалось, не имело предела, оно было по частям извлечено из одного кошмара. Не подготовь Штиис и Гонгора заранее длинные шесты и не возьми Гонгора Улисса на поводок, от экспедиции не осталось бы следов. Хуже всего, что дорога не делалась лучше. Она становилась страшнее. И возвращаться было уже нельзя, возвращаться попросту было уже некуда. Сил двигаться не оставалось, не покидала уверенность, что следующий шаг – последний, остатки прежнего энтузиазма ушли вместе с клещами, которые Штиис с Гонгорой достали друг у друга из заляпанных грязью и плесенью лбов. Гонгора, уже раз сталкивавшийся с Лунной Тропой и видевший, что она делала с людьми, уже успел в мыслях десять раз возблагодарить тренированные мышцы Штииса, но думалось плохо. Здесь реальная, не нарисованная цивилизацией жизнь и реальные условия смывали с человека все наносное, внешнее, что тот всегда считал настоящим, выдавливая наверх всю его грязь, все дерьмо, которое и составляло его и только его подлинное существо. Именно потому до конца не доходил еще никто. Они видели то, вид чего выдержать не могли. В набитой огромными, пустыми и безвкусными мыслями голове что-то бухало и беспрерывно гудело, перед глазами все время держался, бродил какой-то цветной тяжелый туман. «Скажи мне еще раз, зачем я пошел на эту работу», – не оборачиваясь, несколько рассеянным голосом занятого делом спасателя, свисающего вниз головой на высоте двадцатипятиэтажного дома, попросил Штиис. Гонгора сплюнул и поднял глаза на рюкзак, который уходил в рваный разлив черной воды. Рюкзак некогда был изумрудным по краям и лимонно-желтым сверху. Больше он таким не выглядел. «Новые ощущения. Через неделю у тебя откажет зрение. Потом руки и ноги. Подкорковые ганглии с белым мозговым веществом начнут необратимо разрушаться, и ты станешь способным на непредсказуемые действия. Станет совсем хорошо, когда тебя под конец потянет на летаргический сон…»
Штиис, обходя торчавший из воды полусгнивший куст, перехватил в руке удобнее шест и взял еще правее. «Да, – сказал он. – Это именно то, что я хотел услышать. Ты уверен, что мы не ходим кругами?» Гонгора, сгибаясь пополам и восстанавливая дыхание, поддел на плече пальцем лямку. Он тоже подумал, что уже видел эти кусты раньше. «Улисс должен вывести, если ты перестанешь путаться у него под ногами». Сейчас хорошо думалось о сухом спальнике. О теплом, уютном, невообразимо мягком и гостеприимном, словно тапочки на верблюжьем меху после сеанса ледяного душа. Сильно утешала мысль, что в насквозь промокшем рюкзаке спальник, меховая куртка со штанами и кое-чем другим, склонным к нежелательному увлажнению, упаковано в непромокаемый чехол. Они выбрались на относительно сухой твердый пятачок, дальше шла сушь: первым Лис, с трудом узнаваемый под слоем грязи, энергично встряхнувшись и далеко вокруг себя разбрызгав воду и тину, за ним Гонгора и мотавший как лошадь головой Штиис. Никогда бы не подумал, что в горах бывают болота, пробормотал он. Отдышавшись, он принялся со стонами разоблачаться.
Расстегнувшись, освободились от того, что несли, разделись, выжали все, что выжималось. Самым тщательным образом осмотрели, вывернули и вытряхнули ветровки. Облачились. Штиис, закрыв глаза, привалился спиной к стволу дерева и на какое-то время выключился. Гонгора, стараясь не обращать внимания на омерзительно липшую ко всему телу одежду, подумал, что перед переходом следовало нанести на щеки и лоб глиной параллельные полосы, чтоб не липли комары. Тогда общий вид был бы достойным хорошего кадра, правдиво напоминая пренебрежением к неудобствам многоопытного лесовика-рейнджера в очередной заброске. Рейнджер проходил во влажных лесах враждебной планеты испытание на выживаемость. С собой было, как обычно, разрешено взять только старый неразлучный талисман, добрый боевой нож. Однако вечный кочевник намеревался здесь не только выжить, но и оправдать возложенные руководством надежды. Гонгора, прищурясь, еще какое-то время приглядывался к неподвижным теням за нагромождениями сучьев, камней и поваленных деревьев, откуда шел шум ручья. Он с каким-то совсем новым, надменным чувством размышлял, как бы повели себя сейчас те же подозрительные тени, окажись у него в руках длинный, в рост человека тугой крепкий лук и аккуратно оперенная серым гусиным пером метровая стрела с чуть приржавленным металлическим наконечником, остро и грубо заточенным на самодельном станке.
Гонгора покосился на Лиса. Лис, плохо различимый здесь в сумраке, высунув язык, бегал по сторонам темными бессовестными глазками, восстанавливая дыхание и неопределенно улыбаясь. Все-таки его организм привык уставать.
Если бы за спиной не было рюкзака, можно было бы еще повесить себе меж лопаток тяжелый нож, чтобы единым точным движением извлекать из потертых кожаных ножен и с широким замахом посылать в стволы деревьев. Нож был предметом вечной гордости. Старые умные руки делали его по собственным чертежам из особой стали, но во всех деталях повторяли элитный инструмент «NAVY Seals» – «морских котиков». На нем даже стояло маленькое скромное клеймо из рун «Хоббита». Он вздохнул. Вот так думаешь, что все предусмотрел. Потом оказываешь в болоте, которое нельзя обойти. От этих иносказаний никуда не деться. Он поднял глаза кверху. Позади, еще переживая приступ вялого недоумения и недовольства, медленно погружалось в прежнее вечное оцепенение потревоженное болото. Невдалеке гремела вода. Впереди сквозь деревья наблюдалась некоторая тенденция к подъему, и дальше должно быть суше. Они осторожно двинулись через лохмы кустов на шум воды, вглубь беспросветных серых дебрей, необыкновенно тут плотных, безлистых и притихших. Достигнув нового ручья, надолго припали к воде, смыли с воспаленных лиц и рук грязь, сориентировались по компасу и через пару минут наткнулись на звериную тропку, еще заметную, но вроде бы давно уже нехоженую, заброшенную; здесь было сыро, как в погребе. Как в склепе, глубоком и плохо проветриваемом. Даже клещи словно куда-то исчезли. Случайный свет падал не сверху, а как бы пробивался оттуда, откуда они пришли. Света было немного и был он ненадолго. Лис заметно нервничал. Стало еще сумрачнее.
7.1.1: Когда старое послеполуденное солнце означило глубокими тенями время больших сомнений и утомления, было выпито еще родниковой воды и оставлена за плечами не самая приятная часть звериной тропы; день целиком скрадывался снулыми неподвижными кронами. Он неуверенно и тускло бледнел в редких разрывах черных пятен листьев, опускал к траве мутные спицы лучей с вялыми золотыми пылинками и дружелюбно колол глаз. Сюда он не хотел.
7.1.2: Отступать больше было некуда. Снова подал голос бес противоречия: хмуро поглядывая куда-то под себя и вкруг себя, будто утерял что-то, он сказал: как я понимаю, дело спасения окружающей среды – единственное дело, где разумнее было бы перегнуть палку, чем не догнуть. Он недоверчиво оборачивался, словно совсем недавно утерял где-то здесь свою тень и не мог найти. Первым из всех о лысом псе узнал Лис, весь твердокаменный от ледяной ненависти. Глаз его теперь не поспевал за носом, и когда все обернулись, то увидели трусившую неподалеку дворняжку. Она лениво позевывала и была невзрачной, бледной, с совсем лысым розовым черепом.
7.1.3: Никто не мог бы сказать, как давно уже она так брела им вслед; обнаружив на себе внимание, животное неохотно остановилось, потопталось, мелко перебирая худыми лапами, зевнуло еще раз и уселось было посреди тропы, но передумав, с легкостью снялось и двинулось в направления Лиса, уже натянутого, как струна. И когда столкновение виделось неизбежным, зверь неожиданно шагнул с тропы, растаяв за стеной колючек и темного папоротника. Лис за ним не последовал, и это было против правил. Обычно он вначале выяснял отношения, а уже потом спрашивал разрешения.
7.1.4: Он медленно и широко размахивал пушистым хвостом, грозно урча, поравнялся с тем местом, где скрылся хозяин, постоял, не переставая взрыкивать, потом опустился на задние лапы и принялся опасливо принюхиваться, вытянув сосредоточенную морду чуть не у самой земли. Он будто ждал продолжения. Ну, чего встали, сказал Гонгора без большого воодушевления. Он больше не сомневался, что они ошиблись озером. Когда ты ошибаешься дверью, ты просто извиняешься и открываешь другую. Что нужно делать в этом случае, он не знал. В вязком влажном сумраке тяжелый нож отсвечивал полированным и холодно-голубым, хотя отсвечивать тут вроде бы было нечему. Гонгора, стиснув в руке грубую текстолитовую рукоять, не спуская глаз с кустов позади Лиса. Поднял из в лопухов трухлявый сук и коротким движением, как копье, забросил в заросли. Лис, как подброшенный, взвился, неожиданно легко изгибаясь всем послушным телом, с лязгом стискивая челюсти и стремясь хотя бы в последний момент успеть дотянуться, достать невидимого еще за спиной противника;
7.1.5: в кустах зашуршало, и скоро на тропе за деревьями дальше, не очень далеко, в скудном свете блеклым пятном возник, удаляясь, едва различимый зверь. В последний раз показавшись лысым профилем, не переставая зевать и мелко подергивать несообразно длинным облезлым хвостом, он без спешки скрылся за завесой листьев в тени. Чем-то пованивало.
7.1.6: Собственно, пованивало уже давно, с самого болота, но лишь сейчас к этому начало примешиваться что-то новое. Зажав под мышкой походный топорик, Штиис поправил очки, посмотрел на спутника и показал глазами на кусты, но Гонгора и сам уже видел нечто вроде коридора в деревьях. Он старался теперь идти, как можно чаще разворачиваясь к Штиису спиной. Еще огибая вилку из пары сросшихся деревьев, он успел заметить за собой некое движение, всё ту же семенившую следом дворняжку. В сумерках пространства, загороженного огромной крапивой и елками, блестели длинные нити паутины, отсюда и несло чем-то тухлым. Сквозь отверстия крупно заклепанных сегментов модуля, валявшихся под стволами, густыми вениками торчала трава. Дальше зияли комьями черноты не то норы, не то просто рытвины, в понурых солнечных столбиках света, прямых и разрозненных, с гипнотизирующей медлительностью плавали золотистые чешуйки. Прилегающая территория явно уходила под скос и наверх. И прямо посреди этого натюрморта, как гвоздь сюжета, стоял старый рассохшийся жеваный вибрам. Он торчал в куче каких-то смердящих нечистот, и кругом него валялись выжатые стручки зубной пасты.
7.1.7: Казалось, на вибраме еще можно было разобрать кожаный лейбл с остатками шнуровки; когда-то он был хорош, этот ботинок специального назначения, нога, что ступала в нем, делала это, точно зная, что имела права ступать здесь и везде, куда не ступит больше никто. Это не был обычный ширпотреб из магазина товаров услуг местному населению. Рядом глаз ухватывал непонятное. Какой-то старый ударный механизм. Части ствольной коробки с цевьем. Металлизированное тряпье. Может, просто чьи-то ноги. Сочетание было отталкивающим.
