скачать книгу бесплатно
Дед положил в рот новую конфету и пригубил.
– Суровый все-таки мужчина, – с одобрением пробормотал он, глядя поверх своей кружки.
Рядом возник отлучившийся куда-то было Улисс. Кося глазом на Гонгору, опасливо потянул носом в направлении нарезанного ломтя мяса и неспешно расположил свои корпуса рядом. Гонгора запустил пальцы в густую теплую шерсть и подумал, что сезон длинных ночей – это все-таки безобразно много времени, когда можно все забыть, просто забыть про все, выбросить из головы, отпустить тормоза и перестать сдерживаться все время, перестать чувствовать, как подминают под себя, делают собой, изменяют, вместо того чтобы изменяться, а ты киваешь, ты как бы соглашаешься, надеясь в глубине души, что тут самый хитрый, что тебя это не касается. Когда можно, просто лежа под звездным небом, совсем не вспоминать о времени и преодолевать пороги пространства, что вокруг, парсеки пространства – просто потягивая пахнущий дымом и листьями смородины чай, снять с руки часы и забыть, хотя с другой стороны, где же их еще надевать, впервые за столько дней надел. И еще уставать, и смывать животную усталость ледяной водой горного ручья, и обонять, медитировать до потери самоконтроля, всякой связи с реальностью, в горах отчего-то медитируется так, будто ты еще не родился, а весь мир уже умер, – поутру выползать из спального мешка на свежий лесной холод и проваливаться в нирвану, снова обоняя благоухания изнемогших целебными соками диких нетоптаных трав, постоянно чувствуя спиной оставленную не запертой дверь и тяжелое, нечеловеческое, древнее внимание огромного дикого леса в ней… И вот только тогда – тогда можно уже не замечать крадущихся шагов ночи. Тени, все ближе подбирающейся к длинному рвущемуся огоньку, но время ее будет недолгим – коротки еще ночи, – и, хорошо зная это, она будет молча стоять рядом, стоять над душой, не давая спать, тихо переливаться россыпью звездных морей, и это хорошо, так правильно, потому что на многие километры и километры вокруг не найти ни одного лицедея в дорогом костюме и нумизмата с широким затылком. Они рождаются в бетонных коробках, говорит дед. Жить и умирать они тоже предпочитают в бетонных коробках, время вне их – лишь переход от одной коробки в другую, словно в этом их предназначение. И по всему, так оно и есть.
– Люди, – очень серьезно сказал подошедший Штиис, снимая очки и пальцами сбивая с подбородка капли воды. Говорил он, размышляя сейчас о чем-то своем, насущном. – Показалось, может… Вот на той скале, по-моему, кто-то есть.
Работающий челюстями дед, ухватив было, снова вернул горячую кружку в траву и всмотрелся в ближайший утес, куда показывали. Утес по крайней мере наполовину скрывался за коричнево-рыжими искривленными стволами деревьев. Деревья цеплялись за растрескавшиеся отвесные склоны и не падали. Страшно было подумать зависнуть там без страховки.
– Ну, это, брат, тебе в самом деле показалось, – убежденно сказал дед, единым взглядом окинув нависшие над головой камни и нахмурившись. – Никого тут быть не может.
Штиис, прочтя надпись на картинке, аккуратно развернул конфету.
– А правда, что здесь чужаков не любят? – спросил он, откусывая шоколадный кончик и передвигая по песку кружку. Он зачарованно следил за тем, как опаленные доисторическим огнем борта кружки все глубже, подобно ножу бульдозера, зарываются в завалы зернистого крошева.
Чуть пригубив и решив не торопиться, дед выбрал еще шоколадку.
– А где их любят, – пробормотал он. – Чужаки разные бывают. Коммерсантов вот не любят, верно – просто на дух не выносят. Археологов, эти все норовят последние могильники распотрошить, себе взять – с целью, значит, чтобы там на все это могло полюбоваться человечество, не спится им, понимаешь, пока есть еще хоть где-нибудь не тронутые могильники. Приезжают, копаются в пещерах как у себя в огороде, достают палец человека. Человек оказывается доисторический. Тогда что они делают: называют пещеру своим именем, а доисторического предка местных называют именем пещеры. Как выясняется, новый вид разумных. Все аплодируют. В мире шум. То, что у той самой пещеры тысячу лет уже свое имя и имя то коренного населения – ни слова. Потому что дано неприоритетным населением.
– Да, – кивнул Штиис, – слышали. Хомо Аю-Ташиус. Так это должно быть. Человек из Камня Медведя. Но ходили слухи, кто-то из научного центра за границей предлагал объявить бойкот навязанным коренному населению приоритетам.
Дед вздохнул.
– Спрашивается, как к ним нужно относиться. Очень хороший вопрос, на мешок еды. Лавочников не любят очень, новиков, до помутнения рассудка – да они и не суются сюда особенно, чухари, чухарь он и есть чухарь. Попоносов, если не босый и без ножа, моджахедов-гопников, своих хватает, местами алояров еще опасаются стригунов. На прошлой неделе вот только нашел за Больным ручьем кабаргу без пупков, двадцать четыре штуки, подгнившие уже. Тоже откуда, спрашивается?
– А волк, – подал голос Штиис. – Волк что же – не тронул?
– Нy вот, – сказал Гонгора. – Теперь вы на конфеты сели. Коробка конфет.
Дед поспешно вернул свой лоснящийся брезентовый зад на прежнее место и с тревогой заглянул в недра расстегнутого желто-голубого авизентового мешка. Ни Черта там, похоже, было толком не видать.
– Ах, мать. Ничего как будто, предупреждать надо в таких случаях, – добавил он строго. – Так вот. Слушай, нет чего помягче? Сидеть же невозможно.
– Не капризничайте, – ответил Гонгора. – Кому-то надо преодолевать трудности.
– Но к интеллигенции спокойны, хорошо относятся к интеллигенции, и обсушить, если надо, и напоить до поросячьего визга, сам видел. Студентов тоже вроде не трогают, лишь бы не был коммерсантом. Здесь это первый вопрос: что везешь?
Дед поднял глаза на Штииса, задумчиво помешивающего ложечкой, ткнул в него испачканным в земле коричневым пальцем и вознес кружку на уровень глаз.
– И не моргнув глазом должно ответствовать тебе: турист я, дяденьки, студент-скалолаз, вырвался на каникулы свежим воздухом подышать да на большие горы посмотреть – мешок сухарей да коробка спичек в рюкзаке моем, чего ж еще везти мне? Посмеются тогда дяденьки, пошутят и отпустят с миром.
Гонгора, стряхивая дремоту, заворочался, устраиваясь на спальнике удобнее. Лис рядом с безразличным видом наблюдал за полыхавшими ветвями.
Штиис спросил:
– Я что – похож на студента?
Дед приложился к кружке, качнул подбородком, ощутимо удивляясь качеству напитка.
– Это, конечно, если тебе повезет, и ты не нарвешься на трезвых дягов. Вот тогда будет полный сердечный «Хэллоу».
Дед снова пригубил, бережно пристроил кружку у костра, ухватил с салфетки мясной розовый кус побольше, переложил его парой ломтиков ржаного хлеба и мощно откусил.
– Есть тут у них свои апачи, – произнес он не очень внятно.
Помолчали. Помолчав, отдались трапезе, и некоторое время все были так заняты, что едва не прозевали ключевой момент с переходом Улисса к решительным действиям, у которого уже иссякло терпение смотреть и которому надоело, что вокруг его банки тушенки собралась масса встречающих. В общем-то, это было еще далеко не его время, но это не мешало ему с крайне неприязненным выражением следить за метаморфозами расходного материала. Насилу усадили. Уложив его по другую руку, Гонгора принялся рассказывать какой-то душещипательный исторический анекдот про анамнез, в котором понимал не больше Улисса, и время, которое преобразуемое в энергию, и у какового он помнил только начало, а суть соблазнился было по привычке заменить поучительными деталями, но вскоре утерял нить, что-то там присовокупил не оттуда, вывел такую неожиданную концовку, что даже у самого отнялись ноги, Штиис, приготовившись было послушать, соскучился, пролил на себя чай, и на какое-то время всем стало не до застолья; у зверей свое, нечеловеческое представление о счастье, утверждал дед. Пока живы, по большей части много счастливее людей – это в любом случае. Догнал, скажем к примеру, барс косулю – счастлив своей силой и одиночеством счастлив и горд. Перехитрила косуля барса – и тоже в прекрасном самочувствии. Всем, словом, хорошо и все счастливы. Огорчен барс? О, поверьте, это не надолго. Вы это что же хотите, всех под закон джунглей? – зло обронил Штиис, растирая штаны платком. Ты притчу понимать умеешь, спрашивал дед, нет, ты ответь как на духу, чтобы скакать барсом, у человека мозгов слишком мало, или, точнее, слишком много. А косулей? – спросил Гонгора. А тут вообще мозгов не надо, снова встрял Штиис. Тут нужно особое строение задних резцов. Вся соль в том, что остаются жить только счастливые, гнул свое дед. Вот возьмем к примеру, сказал Штиис, стройненького, без капли жиру и лишней складочки лесного кабанчика, организм которого даже понятия не имеет, что такое представляет собой лекарства, и домашнюю свинью… И взять, к примеру, сказал дед, ваших городских баб. Каких баб, спросил Штиис. Тут все холостяки. Улисс так вообще, по-моему, девственник. Вот я про это и рассказываю, сообщил дед. В общем, так, сейчас всё, закругляемся. Нельзя здесь задерживаться, фон великоват… Да ты пей, пей, здоровее будешь, успокоил он Штииса, совсем протянувшего уже было губы трубочкой к обжигающему краю кружки, но едва не облившегося при последнем замечании снова. Пей, говорю, повторил дед, жуя и усмехаясь, тут не водопроводная вода, можно пить, стоять только здесь долго нельзя, говорят. Штиис, не меняя угла наклона головы, повернул ее к деду, определяя, шутит ли, потом к растянувшемуся на спальнике Гонгоре – Гонгора подпирал кулаками щеки и играл с торчавшей у носа травинкой, щурясь на ее острый кончик как сквозь прорезь прицела.
Вконец осоловевшего Улисса совсем развезло, он протянул свои загребущие ступалища еще дальше вперед и, не просыпаясь, мягко и грузно опрокинулся на бок.
Звери пьют и птицы пьют, сказал дед, и ничего. Хорошая вода, не пугайся.
Люди пьют, пробормотал Штиис, нелюдыо зовут. Откуда вы знаете, может, тут у вас диплодоки водятся в озере. А мы тут чай пьем.
Не водятся, сказал дед. Тут не водятся. Я бы знал.
Там вообще ничего не водится, заметил Штиис.
Так о чем и разговор, ответил дед.
Я слушаю и потихоньку фигею, честно признался Гонгора.
Здесь напрашивается одно естественное объяснение: если тут ничего нет, то кто-то же все это съел?
С ума сойти, сказал Гонгора. Если в озере нет диплодока, то значит это кому-то же нужно.
Говорят, это вулкан раньше был. Здесь гранитный разлом. Трещина в магматической породе, страшно глубокая и пустая, как цистерна.
Я еще как подошли, сразу подумал, что мне тут как-то не по себе. Знаешь второй закон взаимоподвижных плоскостей? – спросил Штиис у Гонгоры. Гонгора, прикончив остатки мяса и допив чай, перевернулся, протягивая руку, подтащил к себе рюкзак ближе и принялся изучать состояние верхнего «бардачка». Нет, покачал он головой. Не помню. Ищущий приключения на свою задницу всегда их найдет. Фундаментальнее слышал когда-нибудь?
Гениально, согласился Гонгора. Это не про нас. А первый?
Там неприлично, застеснялся Штиис. Про геморрой.
Внимание, произнес Гонгора сухим казарменным тоном, аптечка первой помощи пострадавшим при укусе диплодока. Просьба не скапливаться.
Кстати, подал голос дед, допивая, выплескивая остатки в костер и ставя кружку в траву, у вас из аптечки с собой есть что-нибудь? Серьезно?
Диплодоки не кусаются, сказал Штиис. Я бы знал.
Остряк, похвалил дед. Откуда ты это мог бы знать?
Длительное пребывание на свежем воздухе обостряет чувство юмора, ответил Штиис.
Десять минут на сборы, сказал дед. То есть пятнадцать минут на сборы. Готовьте, в общем, рюкзаки, я пойду своего мерина соберу.
А я готов, произнес Штиис, делая большие глаза. Полон чистой юношеской энергии и скромного мужества. Сохранивший здесь беспечность и ироничность…
С обостренным чувством юмора, сказал Гонгора, не поднимая головы.
Некоторое время Штиис, не мигая, смотрел на него без всякого сочувствия, дергая на груди скрепки «молний» и заправляясь. Потом до него дошло.
Да, объявил он потом, да, в таком вот виде. Мне так хочется. Ты ничего не понимаешь. Есть в этом что-то такое, реликтовое, чуточку интимное и, вместе с тем, глубоко устойчивое, как тень придорожной гермы…
Предупреждаю, предупредил Гонгора, требовательно всматриваясь в небритые скабрезные лица, от которых пряталось утреннее солнце и глядя на которые брало тихое отчаяние. Шоколадок здесь больше нет, нет здесь больше шоколадок. Не надо тут копаться.
Он похлопал рукой по упругому брюшку холщового мешочка.
А что там есть? – спросил Штиис.
Чай, кажется. Гонгора подумал. Кашка. Суп есть.
Как управитесь, сказал дед, мой мешок не забудьте. На первое время должно хватить, если, то есть, еще с рыбкой, сурками, то, сё…
В самом деле, пора отсюда смываться.
Рыбка, с сомнением произнес Штиис. Здесь рыбка, что ли, бывает?
Отряхивая штанины ладонями, дед поднялся и ушел по берегу к деревьям, где из кустов время от времени возникала лошадиная гнедая жующая морда с темным чубчиком, опасливо стрелявшая глазом во все стороны. Гонгора достал пару пакетиков, наглухо запаянных в полиэтилен, бросил один Штиису, второй опустил в задний карман своих донельзя выцветших летных штанов, извлек на свет из другого набедренного кармана сложенный вчетверо клеенчатый листок и углубился в изучение. Пакетик предназначался к вскрытию в экстренном случае и содержал помимо пары таблеток марганцовки, коробки лакированных спичек, двух бенгальских спичек, иголки с шелковой нитью и капсулы с антибиотиком три пары кубиков пищевого концентрата, предполагалось, что на неделю голодного существования без снижения работоспособности этого должно было хватить. Ерунда, конечно, но однажды такая предусмотрительность Гонгору здорово выручила, и с тех пор без этого он в горы не уходил. Он затянул тесемки на контейнере и поднял глаза к глыбам скального навеса, где синело небо и висели щетки одиноких елок. Его Лунная Тропа всегда начиналась ранним, летним, пронзительно свежим утром.
Аккуратно собрав не догоревшие угли и побросав остальной мусор в костер, Штиис, принеся воды, залил пепелище и укрыл ранее вынутыми здесь же полосами сырого дерна. Ему, быстро и ловко, помогал Гонгора, с той же тщательностью уничтожая все следы человеческого присутствия.
Лис, мучительно отзевавшись, преодолел себя, поднялся, шумно встряхнулся и решительным шагом отправился вслед за дедом. Взгромоздив контейнер на плечо, Гонгора посмотрел наверх, где не было ничего, кроме отвесных стен, и пошел за Штиисом к деду. Весь заплечный балласт должны были сюда доставить Штиис с дедом, Гонгора, как всегда, предпочел перестраховаться и взял кое-что с собой. Дальше, в диких предгорьях Огамы брала начало западная и самая глухая оконечность Больших озер, по меньшей мере два из которых, холодных, высокогорных и мало приспособленных к пешим экскурсиям, предстояло пройти пешком. Здесь, как и раньше, в силу естественных особенностей местного ландшафта единственным полезным транспортом оставались лодка и вертолет, солярка и бензин стоили тут сумасшедших денег. У Гонгоры с собой было только самое необходимое – в самом наиоблегченном варианте. У Штииса тоже было только самое необходимое плюс основной запас продуктов. Гонгора разгрузил рюкзак деда, уравновесил рюкзак свой и Штииса и прикинул, на сколько всего этого могло хватить. На первое время хватит, решил он. С рыбкой и сурками. Он, удивляясь тишине и природному покою, еще раз бросил взгляд вокруг и наверх, на застрявший в синеве небес дырявый ломоть прозрачной больной луны, прижал мягким колечком рукоять ножа на поясе и щелчком сбил с плеча согнувшегося рядом Штииса крошку клеща, целенаправленно лезшего к воротнику. Штиис поинтересовался, втискиваясь в широкие плотно подбитые толстенными поролоновыми прокладками лямки рюкзака, поправляя подвязки и настраивая все зажимчики:
– А интересно, место это как-нибудь называется?
– Называется, – откликнулся дед эхом. – Кют Яип. По крайней мере, язычники зовут это так.
Штиис попытался сделать глубокий вдох, тяжело попрыгал, проверяя, достаточно ли хорошо рюкзак сидит, одобрительно похлопал ладонью по мускулистому гнедому крупу мерина, с хрустом щиплющего травку, периодически дергая мохнатыми длинными ушами, и стал помогать деду закреплять у седла контейнер.
– А это как-нибудь переводится?
Дед словно не слышал. Дед, возясь с подпругой, вознес осоловело брови на новую высоту, помедлил и ответил:
– Что-то вроде того, что «тихое, пустое место, где можно, расстелив задницу на мягких лезвиях травы, наблюдать закат солнца, вспоминая свежую тропу луны».
Штиис посмотрел на Гонгору, который с отекшим лицом проверял крепления у пояса на своем рюкзаке.
– Как, – тихо изумился он, – именно так и называется?
– Значит так, – озабоченно сказал дед, упираясь коленкой в старый заезженный ремень под необъятным животом мерина. – Рекомендации такие. Сейчас по берегу и до конца, до лысой скалы, там еще такие большие камни будут с левой руки, не ошибетесь, увидите, если не унесли. Потом возьмете чуть севернее, за болотце, под горелый моховушник. Кончатся сосны – еще севернее будет холмик такой крутой с урочищем, под темный камушек, горка – горка на горке в общем, пройдете все, выйдете на лужок, там хамлит будет, выселки, старики холерой называют, Клопий Мед, или не выселки даже, ни хрена там нет уже, зовется так просто, надо же как-то звать. Если дорогу не знаете, не спрашивайте и не показывайте пальцем. Ничего не снимайте, нигде не засиживайтесь, что дают – пейте, не разглядывая, сильно обидите, что просят, лучше подарить, отдадите в подарок футболку – сделаете людям приятное, большой сувенир, денег никогда не предлагайте и ни в коем случае не торгуйтесь, сделаете себе врагов, большое кощунство, увидите на деревьях что-то висит – руками не трогайте, ни с кем не спорьте, ни у кого в долг не берите, без последнего останетесь, поменьше вообще болтайте, поменьше слушайте, кто что вам тут начнет рассказывать, пьете чай – обязательно пригласите, кружку наливайте только до половины, не больше, можете оскорбить, и не надо кричать с каждой сосны, что без оружия, здоровее будете, а в разговоре, как бы к слову, лучше упомяните калибр побольше, это – хорошо, народ это любит, но в разумных пределах, конечно. И никогда не говорите название полностью, как в карте, – говорите сокращая, только чужак станет говорить название полностью, у язычников это всегда зовется по-другому. И еще. Злые духи – запретная тема. Говорите о погоде. В общем, ковбои, ушами не хлопайте – разденут, ощиплют и выпотрошат, искать никто не будет, даже не дернутся. За выселками будет гиблое место, старая гарь. Так вам надобно его, понятно, обогнуть, через день-два выйдете, дадут боги, к ущелью. Гнилое урочище дальше. Вопросы есть? Вопросов нет…
– Ничего себе, – неприятно удивился Штиис. – Так хорошо все было… А нельзя нам ущелье это… тоже обогнуть? И что это за гиблое место? Мы вообще куда идем?
Вот, подумал Гонгора. Сейчас получишь. И с боку, и снизу. Дед поддел контейнер, желая ощутить вес ладонью, попробовал покачать, стряхнул себе на ноги еловые иголки и спрятал под ремешок торчавшую тесемку крепления.
– Расскажу, – с готовностью согласился дед. – Зачем не рассказать. Вам в первую очередь надо рассказать. Есть проклятое поселение, говорю вам, и там нечего делать ни с разведкой, ни без. Проклятье на том поселении, – пояснил дед со значением. Он смотрел, словно вспоминая, что хотел сказать.
Он оставил возню с контейнером, на секунду замер и вдруг со всего маху опустил пятерню на крутой лошадиный круп, что-то там аккуратно смахивая пальцами и снова берясь за подпругу. Гнедой дородный мерин дернулся, снимая диким глазом окружающую обстановку, вскидывая мордой и не прекращая жевать, но, не найдя в ней ничего криминального и достойного внимания, снова вернулся к траве. Дед совсем помрачнел.
– Село там одно, так оно, есть такая информация, вымирает. Обычное дело. Вымерло уж, должно быть, как раз по пути получится, за выселками, и не за выселками даже, какие там выселки с одной охотничьей избой, никого там уже не ждут, смотреть там тоже ничего не нужно, нечего там смотреть, а нужно, значит, держаться от тех мест как можно дальше, нехорошие эти места, босые. Их так и зовут: Босые, значит, места. Босяк, рассказывают, какой-то – не то монах на Тропе, не то еще кто-то, – в общем, бежал кто-то к лесу из лесу, не добежал, споткнулся на околице, сел и сидит. Бабка мимо шла, он и спрашивает ее, бабку, ответь, старая, какая вот самая голубая мечта у местного населения. Ну, старая возьми сдуру и ляпни, в смысле, обрыдло все, охренело до невозможности, жизни нет, престо словами не рассказать, как все охренело, но народ тут терпеливый, молодец народ, веры в чудо не теряет. Только какое чудо бабка имела в виду, уточнить забыла. И все. Как подменили тихую деревеньку. Невозможно там стало жить, как проклятье какое-то. То вода у всех в чайниках по весне на огне мерзнет – то есть, как знающие люди объясняли, выходило так, что чтобы огонь грел, горел и не гас, окружавшее пространство то и дело норовило забрать столько тепла, что то, что сверху, просто на ходу мерзло, – то вдруг бани неделями не простывают. Рaз, понятно, натопят, хорошо натопят – и моются неделями. Чего только, говорят, с ними не делали, с банями: и сквозняк устроят, и печь вынесут, и гуся зарежут – нет, не стынет баня, не стынет и без воды потеет. Народ уж засомневался было, не конец ли света, но нет, кесарь всех собрал, успокоил, объяснил населению в доступной форме, что такое флюктуации поля, народ погудел, почесался и начал потихоньку пользоваться, тем более что много ума тут было не нужно. Но какие-то сомнения тогда оставались весьма глубокие. Само собой возникло сомнение. И даже больше: мнение, что то сам Нечистый снимает пробу: проверяет, значит, достаточно ли народ в этих местах крепок в вере. Или вот, скажем, дрова.
Начинают рубить – а они не кончаются. То есть не то чтобы совсем, но если вот, скажем, с утра начать, то к ночи, случалось, управлялись. Значит, берет это мужик нормальную сосновую чурку, рубит. Рубит еще, пополам, глядит – половина сосновой дровни в руках, ну, треть – самое большее, причем никто не понимает, как это получается, какой-то дефект глаз. Ладно. Рубит он, в общем, дальше – никакого толку, половина двора у него уже завалено дровами, а он рубит, ругается, а рубит, поскольку не рубить никак нельзя, пахнуть они тогда начинают, если не рубить, совсем нехорошо, дышать, рассказывают, совершенно невозможно – так пахнут. Проходил мимо какой-то спелеолог – образованный, понятно, ум. Народ думал, он что-то умное скажет, вселит какую-то надежду. Тот постоял и говорит: мозг видит только то, к чему готов разум. Так прямо и сказал. Научно объяснил, значит. Его прямо пинками погнали оттуда и стали думать, как с этим жить дальше.
Но это бы еще туда-сюда, это бы ладно. Только малорубленные дровни смолой исходить начинают. И странной какой-то смолой, не сосновой; испаряется это она то есть на солнышке, пахнет – и становится тогда человек от нее дремотный, нехороший. Начинает он видеть будущее в натуре. И ладно бы там будущее соседа или там, скажем, соседки, нет: лицезреет он свое будущее. Без подробностей, а так, в общем, с философским подтекстом – и с нехорошим, надо сказать, подтекстом. На баб вот, говорят, не действует, ни хрена они там не видят, в будущем то есть, их, я так понимаю, спасает тут природное отсутствие всякого воображения, а вот мужику этого лучше бы и не видеть. Бросает он тогда это занятие, перестает рубить и молча идет собирать дрова, складывать штабелями. Народ, рассказывают, первый раз как присутствовал, так потом полдеревни по лесу собирали. Ну кто ж такое долго выдержит. Только толку от них, от дров, никакого, не горят они. Пробовали даже ими печи выкладывать, ничего, работают печи, рассыхаются, правда, быстро… Огнеупорные дрова. Но и это бы еще ладно, это бы еще туда-сюда. Может, и в самом деле спелеолог тот не такую уж кощунственную вещь сказал. Видим то, что видеть хотим, а чего не видим, того для разума нет. Но были еще тени и стаи каких-то молчащих попугаев, сам видел. Последствия глобальных изменений климата. Из теплых стран, говорят. Прилетят и молчат, мать их, да страшно так молчат, с подтекстом – до жути… Ну ладно, я говорю, занесло тебя, со всяким случается, ошибся адресом, с магнитным полем перебои, бывает. Ну не молчи ты, скажи пару слов – нет, как воды в рот набрали. Ладно там одни попугаи. В погребах простокваша сама собой в сливки сгущалась – это уже после меня было, мне только сливки приносили, без простокваши, так что сам не видел. И вот ведь какое дело, как радио туда в тайгу провели, так народ сразу о смысле жизни задумался. Теперь только в таком русле. Что самое интересное: какой-то остряк называется Магистр-Дьяволом и делает обзор международной жизни. Рассказывает, значит, по приемнику как надо жить. И где такое случается, там всё – прекращает свое историческое развитие прошлое и настает оно, то самое будущее. Вот только никто там уже не живет. Не могут.
Ухватившись за мохнатую лошадиную ноздрю, дед одним движением вставил истертые железки коню в огромные желтые зубы, обернулся, прищурившись на солнце, и сказал:
– Провожу до ручья.
Гонгора, безотрадно почесывая неизвестно где уже покусанные крапивой руки, натягивал Улиссу на уши зубастый ошейник. Улисс терпеливо жмурился и нюхал воздух. Гонгору иногда коробила некоторая скабрезность литературных оборотов. Ошейников на Улиссе болталось два, один был обычным вручную широко плетенным на два строгих зуба каленым проводом, – он еще при необходимости без труда выворачивался наизнанку, второй представлял собой нейлоновый фрагмент высотного крепления монтажников, сцепленный с краев болтами и имевший два ряда недлинных заточенных винтов, устрашающе торчавших наружу и также удерживавшихся болтами. Лис был не дурак подраться, и за его широкой спиной можно было спать, не опасаясь.
Лес наполнился новыми шорохами. Где-то вдалеке ухнула птица.
– Бани банями, – сказал Штиис, – но это похоже на правду. Я про женское начало и философскую концепцию будущего. Я в самом деле ни разу не встречал ни одной натуральной, то есть некрашеной красавицы, хоть на каплю сочувствующей серьезной научной фантастике, у всех одно и то же. Или даже не серьезной. Не просто так тут что-то. А что, – беспечно поинтересовался он, – они действительно там ничего не видят, в будущем? – Тема явно показалась ему актуальной.
Дед вполголоса посоветовал Гонгоре ближе к Пустоши взять Лиса на поводок.
– Все так, – ответил он. – Глубокая мысль природы. Здоровее будем.
– Здесь ведь вопрос как стоит, – заметил Штиис, вытягивая перед собой ладонь и собираясь объяснить все в доступном для всех виде. – Либо ты, значит, красавица, либо…
– Бани, – подсказал Гонгора, задирая подбородок кверху и поправляя вылезший ворот штормовки.
Штиис перестал улыбаться.
– Какие бани? – осведомился он холодно. – Причем здесь бани?
Поддерживая ладонью у себя на заду основание рюкзака, Гонгора покрутил шеей, с мучительным вниманием прислушиваясь к новым ощущениям, так что всем было видно, как ему сейчас нелегко. Верхний край рюкзака на целую голову возвышался над его макушкой.
– Ну не знаю, – произнес он легкомысленно. – Откуда я знаю… Сами же говорите. Любимая тема холостяков. Ляпнулось и ляпнулось. Ну, застрели теперь меня…
– Кислое озеро, – напомнил дед Гонгоре негромко, – не забудь. Три ручья, самая западная точка.
Став гуще, лес пошел тенистой влажной низиной. Здесь оказалось прохладнее. Затем посветлел вновь.
Улисс чуть впереди развязной, грузной трусцой волочился за какой-то пичужкой, держа нос по ветру и высунув от усердия язык. Так по просторам родных лесов, наверное, перемещается молодой волк, вынюхивая неприятности и радуясь лету. Гонгора пристроился вслед Штиису и только вежливо дул уголком рта на папиросный дым, когда его сносило от деда к нему. Дед молча шагал рядом, пару раз лишь отпустив замечания относительно неожиданно хорошей погоды. Лесной воздух превосходил чистотой все похвалы, утреннее солнце прижаривало. Яркие солнечные лучи пробивались сквозь разрывы в листве, раздвигая тени и холод, нагретыми косыми желтыми столбами упирались в слежавшиеся пласты огромного папоротника, терялись в траве, в них изредка поблескивала серебристая паутинка и медленно плавала пыльца. Свежесть и чистота чувств. Голова легка и свободна от всего. Мускулистые, привыкшие к длительным перегрузкам тренированные ноги сегодня были готовы преодолевать леса и горные хребты, шагать без отдыха столько, сколько нужно и при необходимости еще столько же, а под правым локтем, как обычно, изредка соприкасаясь со стальным содержанием текстолитовой ребристой рукояти ножа, привычно напевало свою тихую легкую песенку, тоненько позвякивало колечко. Колечко было сварным и в него можно было продеть трос. Сегодня все складывалось как нельзя лучше. Вопреки предчувствиям. Шагавший рядом Штиис с головой ушел в листья черного папоротника, потом провалился во что-то и показался снова, хрустя прелым сучьем и шурша травой. Впереди был только лес. Небо синело в просветах, отражая самую суть раннего летнего утра. День обещал быть новым.
День дому твоему – Млечный Путь.
Да, подумал он. Ради этого стоит жить.
Ну вот, сказал он, уложил… Полиэтиленовый сложенный пакет в правом переднем набедренном кармане с записной книжкой, деньгами и кое-какими бумагами вдруг пришел в движение, на каждом шагу хлопая по ноге. Пришлось доставать и распределять по карманам на ходу. Слушай, сказал он Штиису. У тебя там про крусификс что-то было и пустой мешок в сосняке. А мешок, случаем, был не спальный?
***
2
Hа карте Голубая Пустошь была помечена как район, где сохнут травы. Никто не знал, что это значит. Плато на высоте более двух тысяч метров, уже за зеленой чертой. Со всех сторон снежные фиолетовые плюшки вершин. Самая обычная картина, но что-то было в ней не так. Предгорья и, чуть ниже, крутобокие распадки со следами растительности служили обычным местом кормежки горных козлов, баранов и прочих козерогов, тут они встречались, и не редко, то ли у местных охотников руки не доходили, то ли животные здесь были как-то особенно плодовиты, но они тут еще имели место. Трудно сказать, что они там все жевали, ничего там, на самом плато, кроме пыльной пурги, видно не было, однако в горных трещинах, насколько позволяло судить прыгавшее в мощной зрительной трубе изображение, движение было довольно оживленным.
