banner banner banner
Легенды о Шагающем камне. Курс выживания для наблюдателя
Легенды о Шагающем камне. Курс выживания для наблюдателя
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Легенды о Шагающем камне. Курс выживания для наблюдателя

скачать книгу бесплатно


почему простая попытка перечислить эти или другие «почему» гасится на подходе, а при упорствовании готовы автоматически прийти в движение механизмы «мирного износа»; или почему вот эта рукопись не может оказаться напечатанной ни в одном из московско-питерских изданий;

почему я могу иметь свое собственное мнение, только если оно уже согласовано с Большой Кормушкой, если еще не назрела необходимость получить диплом сепаратиста и осталась тень от вероятности подержать когда-нибудь в руках сияющий чистотой переплет своей книги…»

Я уже без пояснений сам понял, что до таких пределов демократия п.н. не простирается. То есть я как бы мимоходом за п.н. составил теперь сеть программных предприятий, как правительству п.н. при старых кошельках набить себе новую цену. Можно предвидеть возможную строгость во взглядах, направленную на «смягчение межэтнических напряженностей» – вроде бы для всех, но снова же в первую очередь для себя, предупреждая эволюцию легенд.

Я знаю, что они выберут, я слишком их хорошо знаю, чтобы ошибаться. Грядет великое снисхождение этновздохов и новых поплясалок к бедным комарам и болотам. Вот только не нужно быть Питером Габриэлем, чтобы иметь иммунитет к их нашествиям и знать, что прежний лес оттого не станет канадским. Все силы бросят на то, чтобы он стал «русским».

Я с любопытством обнаружил, что в конкордате как будто более уже нет прежнего твердого и крепнущего убеждения в практически неизбежном скором и самом светлом будущем. Специалисты предпочитают о нем говорить как можно меньше, остальные не думать, и все словно чего-то ждут. Чего ждут за Хребтом, я знаю. Но чего ждут там, тут не знали даже самые наблюдательные. Ожидается, учтя все ошибки прошлого и трезво переосмыслив про себя опыт настоящего, весь самобытный родник мудрости «русского образа жизни» вот-вот наконец во весь свой нешуточный рост восстанет к потрясенному свету – и многоэтнический облик новых ценностей под опытным, направляющим и руководящим началом приоритетной нации уверенно зашагает по планете. По всей видимости, свет ждет много поучительного.

Если верить наименованиям их фильмов, они даже любить предопределены как-то по-особому, не всегда доступному этнически отличным от них. Тепло и по-отечественному, по-самобытному на широкую ногу. Надо думать, интенсивные сеансы совокуплений под обязательную водку под интимными сводами обязательной бани – нечто, иным из подтипа позвоночных более уже не доступное. По моим наблюдениям этолога, современная московская нация, оказавшаяся в их новом тысячелетии вдруг вся, целиком поглощенной сосредоточенным совокуплением, делает это, как неожиданно выяснилось, не «просто так», но приближая американский уровень жизни – чтоб, значит, «как у американцев». Ладно бы бани, бани банями, но вдуматься только: даже вновь уходящую по весне всякий раз зиму Каганату – и дальше, за Хребет по всей этно-климатической полосе – надлежит с песнями, плясками и распитием спиртных напитков провожать не какую-нибудь, но только «русскую». «Проводы русской зимы» называется, клянусь своим последним охотничьим ножом. Сказал бы кто-нибудь, почему она никогда там не бывает другой и что в ней «русского».

Если то, что принято называть этнической картиной мира, может спокойно уживаться с картиной мира едва ли не любой другой, легко делая вид, что рядом никого нет, то этноцентризм всегда способен функционировать, развиваться и размножаться только за счет других.

И уже тогда даже одна книга, случившаяся быть не выдержанной в обычной теперь у них «этнически корректной форме», будет воспринята как присутствие опасного вируса. Параметры того, какую именно книгу они сочтут этнически корректной, они помогли уже вычислить за меня.

И здесь у любого диагноста начинается самая длинная и опасная часть пути. Неблагодарное, грозное и последнее дело – объяснять квантование реальностей неспособному понять, как он выглядит со стороны. За него можно даже порадоваться. Кому не под силу понять, что уже умер, в какой-то мере еще жив. Кто когда-либо делал попытку найти устойчивый доступ к CNN, быстро поймет, о чем разговор.

Будто бы было поступенчатое московское спецраспоряжение, коснувшееся всех частных телерадиовещательных провайд-компаний, каким-то образом исключившее эту систему показа новостей на английском из перечня доступных, за исключением нескольких отелей, но чье конкретно то было распоряжение и когда, выяснить не удается. Управление страной с таким невообразимым конгломератом все еще живых этносов, которое точнее передается совсем другим оборотом – «манипулирующий контроль динамической псевдонейронной сети масс-сознания» – возможно исключительно при посредстве и слаженной поддержке ТВ. «Центр» и москва просто не заинтересованы, чтобы кто-то слышал и слушал кого-то, помимо них. Тем более, «Новый Каганат». Накройся их телемакушка гробовой доской в один солнечный зимний день – и все денежные «гаранты нации» на одних газетах и телеграфе продержатся очень недолго.

Контрольное, заданное воздействие должно идти только в одном направлении. И там бдительно проследят, чтобы никакая активная информация не прошла с востока на запад.

В противном случае однажды не в тему проскользнет чей-нибудь живой голос, не успевший пройти форматирования «центром». Сейчас там уже давно не говорят – «цензура», там не говорят – «контроль сознания», таких слов больше нет в их словарном запасе. Теперь Москва говорит: «…введены некоторые ограничения на информацию…» Просто между делом. И многие ли слышали об этих «некоторых» ограничениях, павших с небес на самом интересном месте, бесшумных и надежных, как фундамент их страны? Я одно время все хотел и не решался спросить, это не те ли ограничения, после которых люди попадают в обычный розыск?

Всякий голос, который был слышан и который будет слышан, будет в той или иной мере согласован с «центром», и только потому он и слышен. Спросите себя, почему прибалтийские страны первым делом поспешили у себя перекрыть телевещание из Москвы – только ли из желания подчеркнуть свою независимость от всего, к чему прикасались русси?

На равнодушном языке масс-психологии все это называется по-другому, метапрограммированием состава населения упреждением заданных свойств на территории конкретной республики.

На деле эта штука еще страшнее, чем кажется. В силу ряда причин (известные аспекты истории, склонность к самостоятельности, потенциальная способность нести угрозу «центру» и пр.), именно там проходит один из немногих этнических тектонических разломов. Предполагается, тектонические подвижки именно в таких ограниченных областях, если на то есть основания, меняют время. Под видом «новостей» и «независимых расследований» подпитывается одно исходное положение: как нужно правильно думать. Но поскольку тут вступает в силу одно условие – такая подпрограмма тем менее жизнеспособна, чем более явный характер она несет, – она проводит себя под другой подпрограммой:

«Думай, как все».

Интересно, что те, чьими усилиями осуществляется непосредственно само «программное обеспечение», будучи сами элементом подпрограммы, этого не осознают.

Но понаблюдаем за ними со стороны, тихо и ненавязчиво, – так, чтобы они ели спокойно.

Говоря коротко, выйти из-под наблюдающего влияния программы никому не под силу. Она работает, даже когда вы ее не слышите, – если только вы не живете где-нибудь высоко в горах, в глухом лесу, книги у вас сплошь с высоким уровнем информативности, а по карманному монитору смотрите только голливудские обеззараженные фильмы, то есть без реклам. Лишенного внешней ритмичной программной подпитки человека, человека извне, еще очень условно, но уже можно назвать свободным (есть даже мнение, что человек вообще почти никогда не действует без конкретных подпрограмм). Таких людей буквально единицы, и их легко узнать со стороны – их нет среди вас.

Вы сами их можете узнать легко, часто это те, в понимании кого вы испытываете затруднение. Согласно самому условию программы, самим вам об этом не узнать – но вы можете это «вычислить». В горах или в лесу поживите с несколько лет – если только ваше здоровье способно выдержать такой воздух и такую степень свободы. Взяв в руки газету, включив радио или увидев случайно телевизор, у вас потом появится одно и то же непонятное ощущение, словно вы в чем-то испачкались. И отмываться с каждым разом будет тем труднее, чем тяжелее вы на подъем. Существуют целые социальные пласты, которым от жизни нужно лишь одно: чтобы программа их не оставила.

На случай, если кому-то в абзаце показалось слишком много фраз, они налаженным курсом прошли мимо сознания и ему хотелось бы чего-нибудь менее виртуального, что могло бы лежать в сфере более знакомых и практических приложений, то из видеопритч он пусть подберет для себя другой эквивалент содержанию: «Матрица». Это та, что есть всюду – и нигде.

(Пересмотрите для себя как-нибудь на досуге ту сказку где-нибудь ночью в зимнем лесу под вой бурана по карманному видеоплею. Кстати, любопытно, что, с точки зрения строгих законов логики казус «Матрицы», способный отбить аппетит даже у невосприимчивых, в случае успешной ликвидации ее силами тех буквально нескольких «разбуженных» из числа «Сопротивления», не может быть подведен под категорию «зла». Что замечательно: потеря того, отсутствие чего нельзя заметить, не есть зло (Шопенгауэр).

Причем предложенный казус не мог бы коснуться ни той, ни другой стороны: те, кто «спит», не воспринимает; о восприятии машин вопрос даже не поднимается. Мне понравилось. Зная содержание упоминавшейся выше «Суммы технологии», сложно поверить, что кто-то там в теплом Голливуде не был знаком с ее, казалось бы, только лишь чисто философскими предречениями и прогнозами. Вообще, влияние на подвижный западный тип мышления философии дзэн, которое больше похоже на вторжение, при всем беспечном внимании, все еще недооценивают. Все эти рассуждения насчет «ложки нет» или «мы только думаем, что огонь потрескивает», должны были провоцировать сдвиг, который еще только предстоит оценить.)

Страна такая, какая она есть, и Большинство в ней думает так, как думает, не потому, что есть где-то такой закон природы или на них наложено такое-то проклятье, а потому, что в такое-то время такие-то люди успели первыми получить доступ к контрольным каналам ТВ – и уже их не отдадут.

Если бы те же несусветные печатные мощности бдительно хранились не в одних и тех же пресловутых двух русских точках географии, а где-нибудь в домене Башкирии;

если бы с экранов 24 часа говорил не московский президент, а Джон Кеннеди, Сенека или Ахмед Закаев (уверен, сама фонетическая позиция предложения у русского самосознания могла бы вызвать только неожиданный приступ положительных эмоций и оно не могло бы не вздрогнуть от удовольствия), не говоря уже обо мне с моей известной способностью создавать людям проблемы, та же страна была бы другой. Правда, люди бы в ней долго еще оставались теми же.

Говоря языком Ослика и Тролля из американского «Шрека», ваша бездомная Восточная Федерация такая, потому что ее десятилетиями грузят п.н., а не Джон Кеннеди. Пожалуй, здесь и лежало то основание, в силу чего настоящая рукопись и взяла на себя труд предсказать, тоже без права обжалования, что конкретная страна никогда не будет другой. По крайней мере, я хочу на это надеяться.

4.1

…Насколько же приятнее было бы к нашему общему удовольствию отложить все это для кого-то другого в качестве обычной, ни на что не претендующей умозрительной болтовни, сказав себе, что предполагать и гадать можно на чем угодно относительно чего угодно. Но сделать так мне не дает личный большой опыт. Допустим, у вас, в силу целого ряда понятных, извиняющих причин и обстоятельств, нет русской фамилии, но есть рукопись книги. Ну, естественно, следующее решение будет напрашиваться само собой: вы хотели бы однажды прекрасным утром найти ее в образе отдельной книги хотя бы скромным тиражом.

Все это хорошо, а про скромный тираж на современном фоне так это вообще замечательно, вот только есть одно, но практически неизлечимое осложнение уже терминального характера. От обоих тех самых известных географических центров приоритетного монопольного книгоиздания ваша рукопись вместе с вами находитесь почти на противоположном конце страны. Вам никогда не приходилось пробовать сделать из своей рукописи книгу, находясь не на том конце? Вы очень многое потеряли. Ну, прежде всего: вы, не говоря уже о самой книге, ни в коем случае не должны выглядеть или показаться умнее русских издателей.

Это не то чтобы опасно, но не приветствуется. Негласно считается, что в их стране «так не бывает». Здесь не нужно каких-то особых предохранительных мер, просто не стоит забывать. Тем более, что на вас это не наложит каких-то особых затруднений, просто следите за своим языком. Кстати, попытка представиться там кунаком влюбленного джигита тоже ни к чему не приведет, вызвав больше нетерпения, чем понимания. В том ключе, что я ведь ни на чем не настаиваю и никогда не настаивал. Но ведь и ситуация вовсе необязательно должна подразумевать один и тот же исход, хотя бы для разнообразия. Тоже, между прочим, могли бы пойти навстречу. Но допустим, пусть: ваша еще не изданная книга лежит у них на редакторском столе – скажем, некой «Теры». Она там, вы здесь, все по обычной системе, но тут через какой-то год по телефону вдруг выясняется, что вам самому надо быть в издательстве: с рукописью вашей ознакомились, и там надо быть для заключения стандартного договора на издание. И вы будете, никуда не денетесь – вы держите в руках их ксерокс договора со сводом обязательств, пытаетесь разобрать что-нибудь в мелких смазанных буковках, понимая с пятого на десятое, но читать там много, и читать вам не дают, вам обещают «не обмануть», и вы сдаетесь.

Причем если вдруг случится так, что вы внезапно в приподнятом настроении решите, что это был ваш единственный и все определяющий заход туда-обратно, то вы катастрофически ошибетесь.

Вам как минимум придется от одних границ к другим (кстати, предмет какой-то особой их гордости, уверяю вас) совершить все в той же последовательности еще раз – хотя бы для того, чтобы забрать с собой причитающиеся вам по договору десять экземпляров вашей, уже свежеизданной книги, которые никто вам высылать не будет (вы же не надеетесь всерьез, что что-то когда-то именно из вашего дойдет потихоньку до ваших сред обитания?), а также за своим пресловутым гонораром и авансом, который вы тоже забрать не успели (там такая система, что треть от поддоговорной суммы, авансом, выдается до, а все, что останется, после выхода в свет тиража).

Затем обычным, налаженным ходом вы делаете последний заключительный телефонный звонок, как просили, – и еще через каких-нибудь полтора-два года узнаете, что книгу вашу никто никогда не издавал и даже не собирался. Просто так, без объяснения причин. Теперь, вам же надо сейчас хотя бы как-то вернуть оттуда свою рукопись и как можно скорее, они же их выносят себе во двор мешками, даже не превращая в стружку. И вас уже даже успели поставить на счетчик: «14 дней».

И вот, преодолевая совершенно экзотические трудности и обстоятельства, неожиданно оказавшиеся самыми неблагоприятными, с весьма озадачивающими потерями для ваших телефонных счетов вы через расстояния пробиваетесь наконец к начальственному столу и слышите в трубке никогда прежде не слышанный, но крайне нужный вам все знающий, жирный голос редакторши.

«Нет, мы не вступаем в переписку с авторами…»

В общем-то по большому счету вы к этому были не готовы, вы не собирались вступать с ними ни в какие переписки. Вы даже не представляете, о чем бы вы могли им написать, все, что вам нужно, это вернуть назад свою рукопись – за свой счет, вы очень далеко и самим забрать вам ее не представляется возможным, неужели вы так много хотите от жизни? Вы подключаете все, какие только у вас имелись, из задатков хладнокровного дипломата, вы делаете одну попытку за другой и приводите один извинительный аргумент за следующим, вы уже знаете, что не можете вот так просто положить трубку на рычаг, для вас сама мысль ехать к ним снова выглядит такой непроизвольно гадливой и нереальной, что сознание от нее просто отталкивается.

И еще где-то все время на задворках восприятия вы между делом механически пробуете для себя уяснить и не можете понять, откуда это там берется и проскальзывает что-то, что уместнее всего было бы отнести к переживаниям состояния застольного насмешливого покоя – не то удовлетворение неизвестно по какому постороннему поводу, не то просто приподнятое настроение, – и почему до сих пор разговор еще не прерван, раз отказ окончательный? Так, думаете вы, может, не такой уж он окончательный, каким показался?

И только тогда вы сами поспешно вешаете трубку, сообразив, в чем дело.

Это с самого начала не имело совсем никакого отношения к вашей рукописи.

Даже ваша рациональность далеко не сразу дает знать, что редакторша и не стала бы ни за что прерывать разговор первой, продолжайся он хоть всю предстоявшую ночь. Ей настолько давно и даже в пору большей привлекательности настолько не часто приходилось выслушивать, чтобы мужской голос, заходя и с той стороны, и с этой, и со всех иных мыслимых ее сторон и выказывая редкую настойчивость, вел уговоры, склоняя к недоступному согласию, что уже сам повод вновь и вновь нежно растирать непреклонность призывался как бы по экспоненте подчеркивать самый активный, самый неослабевающий спрос на нее и ее неприступность.

Одна возможность любить ухом настойчивые приступы мужского голоса и уже в свободном режиме на нем онанировать, чтобы тот делал бы какие угодно новые предложения, а она бы всякий раз и под новой редакцией могла бы с невольным удовлетворением отвечать «нет…», «нет…», «нет…», оставляла весьма проблемной всякую попытку любого разрешения в позитивном русле. Попробуйте предсказать сами, не выходя за рамки одной фразы, что ответил мне насмешливо тот же жирный голос редакторши на требование по крайней мере возместить понесенные расходы, связанные с вызовом в редакцию (разница между теми расходами, включая «room & board», и гипотетическим гонораром за книгу позволяла в лучшем случае приобрести для дома не очень большой мешок сахара, и то при условии, что мешок тот происходил бы с местных плантаций).

В том есть для меня что-то такое, на что моей логики уже не хватает. Еще позднее, уже при иных обстоятельствах, меня посетила другая мысль, которую никто, нигде и никогда не произносил вслух. За всю известную по документам историю существования письменности как вида искусства – отражение реальности и способа кодирования информации, потом ее печатных форм и затем каменистой эволюции футуристики, прогностики и полноценной не для бытовых нужд научной фантастики по каким-то причинам не было еще случая, чтобы из-под руки некой представительницы от женщин вышло бы нечто такое, что хотя бы оправдало время, затраченное на перелистывание.

Но они не только решают, каким тем быть. Они решают еще, быть ли им вообще.

Положив трубку, я подумал тогда:

А как бы выглядело бы все то же самое, весь пресловутый сюжет недомоганий, имей пределы данного этнического домена национальные границы неприкосновенными – что-нибудь на уровне суверенности стран Европейского Содружества, и находись обычный издательский домик и сеть дистрибьютеров в двух часах езды?

Не считая нужным удовлетвориться несомненным профессионализмом в селекции и репродукции женских романов, эстетика которых, по всей видимости, и в самом деле лежит где-то далеко за пределами мужского понимая, они тем же самым немногословным, уверенным движением в лице и теле переносят этот свой профессионализм пожеланий на книги и все другие.

Тут легко предвидеть очередную тему для бесчисленных возленаучных сплетен, «может ли женщина мыслить», но обсуждать тут нечего. Я могу сколь угодно искренне прижиматься губами к холодной от мороза девичьей щечке или часами делать с наиболее удачных и неповторимых обнаженных изгибов этюды и отмечать про себя прилив положительных эмоций; отдельными юными красивыми девушками я буду любоваться, как всякий подлинный тонкий ценитель прекрасного, с легкой полуулыбкой – издалека, моего воображения без труда достает, чтобы представить себе влюбленного вируса, но вы хоть четвертуйте меня, мне совершенно не под силу представить женщину, скажем, с данными Мэрилин Монро, способную, скажем, на создание теории относительности.

Даже больше того. Делая один шаг в сторону и совершая насилие над логикой: я вовсе не уверен, что она стала бы от этого лучше. (Заканчивая фразу точкой, я помимо воли не могу отделаться от чувства, как именно в данном месте наступает яростное кивание голов и солидарное просветление лиц всех из возможного контингента мужчин в том ключе, что какая тут на редкость здравая, глубокая, трезвая и разумная содержится мысль.) Короче, давайте каждый заниматься своим делом.

Я не хочу думать, что виновными признаны должны быть не первое, второе, третье, десятое, а непременно сами мои книги. Так не бывает. Нельзя так. В конце концов, зачем было тогда делать поправку к закону Хамураппи и поперек континента – так, чтобы мне далеко было видно, вывешивать уложение, что я имею право не соглашаться ни с кем. Одно время я не терял надежду перевести рукописи двух своих книг в формат стандартной электронной формы – достоинства тут очевидны и несомненны. Во-первых, так ты уже точно будешь знать, что книги твои не сожгут, во-вторых, в таком виде они легко подлежат пересылке даже на отдаленные планеты солнечной системы, где им и место. Предполагалось сделать несколько таких компакт-дисков усилиями опытных распечатниц с небывалой по моим меркам скоростью печати на своих компьютерах (у меня нет компьютера и, боюсь, после таких легенд будет уже не скоро).

Но их толерантности хватает ровно на первые 162 страницы рукописи – затем они вынуждены поправлять свое здоровье амбулаторно. Все это так, но книги и не создавались с мыслью об именно их к ним внимании где-то в будущем и делались без всякой задней мысли о покушении на их здоровье. Они вообще не делались для них. Я даже не думаю, что на эту тему стоит что-то говорить. Ну не бывает так, чтобы сотня лет за сотней все было только так, как хочется тем-то и тем-то – и ни в коем случае всем остальным. Если даже бывает, то не должно быть.

Конечно, отсюда вовсе не следует, что тот же профиль с неженским выражением вам заведомо гарантирует неминуемый и сокрушительный успех. Всем бодрым, еще брызгающим лесным оптимизмом заратустрам с не той стороны континента я бы дал совет ни минуты не забывать, что в первую очередь там, грубо говоря, определяют, смогут ли они на вашу рукопись купить себе новую шубу или нет. Ваши теории относительностей трогают их в последнюю очередь. И они ничего вам не должны. Меня, кстати, поначалу озадачивало, когда все эти «эксмы» и пр. в телефонных репликах лишь исходную рабочую фразу насчет «ни падайдёт» еще умели произнести на дипломатическом уровне – и откуда потом вдруг бралась трясущаяся враждебность, когда переговоры, не задерживаясь на понятных послесловиях, переходили непосредственно к обсуждению времени, когда мне свою книгу удобно забрать. Словно там ожидали чего-то другого. И, сам того не желая, я проваливал их в яму разочарования. И еще последнее.

Наверное, этого не следовало говорить, но вам всегда лучше ясно представлять, на что вы идете.

Ваши рукописи они держат у себя на полу под столом, ставя на них ноги. Я видел это сам.

Одинаковые, лысогладкие, скользкие и мертвые, как сушка, одни и те же подредакторы с выпуклыми глазами, остановившимися, как на плохом снимке, с глянцевыми щеками и красными губами потомственного бедераста; и у вас никаких шансов выйти оттуда прежним, если только вам сразу не подсказали, куда вы идете. Профиль к профилю и плечо к плечу – стоят они молча, внимательно оберегая наиболее заповедные из рубежей избирательного кормления. Чужак по генам не разглядит и щели на подступах к передовым линиям их обороны. И если только у вас не несколько жизней в запасе, если вы меньше всего в жизни хотели бы, чтобы они из вас сделали одного из них, если вы не один из них, – я вам не советую играть по их правилам. Создайте свои.

Вот, на ваш взгляд, где тут остается место для дипломатических раутов. Поднимем еще раз ту же странную московскую периодику «Знание в силу», настолько уверенно снабжающую Восточную Федерацию неувядающими ценностями мысли и знанием того, какого же именно понимания той следует придерживаться, что постороннему остается только качать подбородком. Конечно, это не наше дело. Но и сказать вроде как больше некому. Одна подредакторша из прочих настолько поглощена планомерным предложением собственных печатных сублимаций – разумеется, отвечающим ее, подредакторши, представлениям о необходимом, убивающих своей старостью все уже в радиусе нескольких парсеков, – что та не замечает ничего вокруг. До такой степени, что известный постулат древних миров относительно того, что знать это бесполезно, а не знать безвредно, был бы весьма деликатным напоминанием, что там попросту занимают на бумаге чужую площадь.

Больше того, ряд обстоятельств заставляет думать, что делается все, пребывая в убеждении, что тем исчерпывается весь возможный спектр целесообразностей, достойных права выжить. Всему остальному как бы логично и терпеливо остается быть вынесенным за рамки. Я просто стараюсь быть деликатным. Но и это еще не все. Та же подредакторша, как вдруг выясняется, не возражает даже подержать в руках другую какую-нибудь рукопись в русле любой возленаучной притчи – ее вполне даже можно выслать по почте. Рукопись, конечно, заворачивают тоже, но дело уже в другом. Когда вы потом «in person» переступаете порог помещения с тем, чтобы ее, рукопись, забрать себе, ту же подредакторшу, вначале пялившуюся на вас немигающими стеклами очков, начинает у вас на глазах прямо слегка трясти от неприличного, радостного возбуждения и возможности сказать вам, что рукопись ваша уничтожена.

И там всюду будут такие же точно потертые подредакторши с удобно сложенными на животе руками, но нигде вам не узнать, откуда такая беспрецедентная, прямо-таки катаклизматическая поспешность, с какой рукопись уничтожается до прихода за ней владельца. «Правильно ли я вас понял, – улыбнувшись самой дипломатичной из своих улыбок, спросил я, – что я летел почти от других границ, чтобы услышать, что рукопись уже уничтожена?» – «Надо было подкладывать копирку, – обращается с ценным пожеланием другая потертая подредакторша за соседним столом, глядя с откровенным сочувствием и начиная подробно, совершая в воздухе поступательные и вращательные движения пальцами одной рукой и вставляющие другой, пояснять, как это выглядит на практике. Я даже не пробовал браться за разъяснения, что в лесу далеко не везде хорошо представляют, что такое «копирка». Честное слово, я долгое время терялся в догадках, зачем тем же лесам и нескончаемым ресурсам, из которых любой западный взгляд уже давно возвел бы несколько тысяч уютных чистеньких швейцарий, нужен конкордат «приоритетных» и его «центр» и как бы они без него жили. Теперь я это знаю. До сих пор сожалею, что рукопись была упакована в редкий по удобству и благородству решения германский файл-папку на черном пластике.

Только позднее до меня дошло, что административный императив этого московского журнала «уничтожена», как бы настаивающий на необратимом характере разрушения носителя чьих-то игр ума и упражнений мыслей, не предполагал его торжественное «уничтожение» посредством сожжения при большом скоплении народа. Рукопись не была даже пущена на стружку через нарезной аппарат.

Она просто была у них выброшена в мусор.

Эти люди даже не сомневались, что если ты вычеркнул из своей жизни промежуток времени в один, два или много больше лет, то место им не может быть где-то помимо их мусора.

Но что может мешать той же московской редакции Знание и сила публиковать, скажем, «Отраженные сумерки» – но не мешает публиковать неспешные амбулы, как бы изучающие древнегреческие места и древнегреческие устои с непринужденным поворотом текста на «важность воспитательной роли гомосексуальных отношений для подростков того времени»? Это уместный вопрос. «Вопросам мужских союзов» не закрыта печатная площадь.

Важность воспитательной роли гомосексуальных отношений для детей оказалась, на взгляд московских написателей, научно освещенной в недостаточной мере. И «вопрос мужских союзов» благополучно переходит на собственно «спартанского юношу», для которого «считалось постыдным не иметь любовника», что «свидетельствовало о его ущербности и полной бесталанности», а также о собственно «взрослом любовнике», который «опекал подростка, внушал ему понятия о морали и добродетели, прививал навыки, которые пригодятся в жизни [так и написано]…»

Когда становится ясно, чего автору надо, остается только с недоумением задавать себе вопрос, кому и что осталось неясным. Пропаганда педофилии под любой крышей «научной публицистики» в юридическом уложении всех современных цивилизованных стран этой планеты предусматривает четко прописанные последствия. Но русятина как культурное единение выше этого мира. И она выше обычных человеческих законов.

Чтобы успеть определить, кто подбирается к детям, вряд ли нужно много ума. Вопрос, онанировал ли автор при составлении своих абзацев сам или ему помогала редакция, из сферы других исследований академического профиля. Знание и сила вкупе с автором явно знали, что делали. Естественная брезгливость предполагает держаться как можно дальше от московской «научно-популярной» чего бы то там ни было. Особь от «научной журналистики» как будто даже успела получить за подстольные усилия оговоренное денежное вознаграждение.

Или вот, скажем, как случайному наблюдателю показался бы абзац другой московской особи, какого-то «К. Ефремова» под той же самой русской редакцией?

«…размещение Эдема в Африке предполагает незамутненную близость к Человеку именно африканцев (и их продвинутых потомков – афроамериканцев)».

До кого не дошло, перечитайте еще раз.

Незамутненная близость к Человеку предполагала прежде всего близость к московскому Человеку с большой буквы самой редакции – иначе бы его попросту не пустили близко к гонорару. Не будет натяжкой предположить, что сама редакция, конечно же, должна состоять из педофилов и фашистов, чтобы как бы между прочим публиковать то, чем ни в одной стране мира ни одна издающая организация с репутацией не станет пачкать свои страницы в силу обычной человеческой брезгливости.

Пути эволюции русского логического мышления пришли туда же, куда и ожидалось, – еще раз показать самому себе, насколько он, русский написатель, лучше и особеннее других. «…похоже, что таковыми остаются большинство моих российских коллег». Понять их нетрудно. Дело не в одной случайно выдернутой выдержке, она совпадает с логикой контекста вплоть до последней точки. Был основным не один центр – прародина Homo sapiens (Африка), как до сих пор считалось в современной антропологии, а два: Африка[13 - Как ойкумена происхождения вида Homo sapiens Африка предположительно имела несколько таких центров, последний из известных: Южная Африка (Homo naledi).], ветвь гоминидов, – и Европа, собственно лоно исхода и прародина «Человека». Автор, как можно догадаться, отнес себя не к первому, а ко второму варианту – к собственно Человеку. Говоря коротко, совсем простой учитель русской психологии с кафедры соответствующего профиля и очередной заявленный «ученик» какой-то распухшей от тех же приоритетов замши оттуда же больше склонен видеть не черный вариант, а, так сказать, белый.

Над этим можно сколько угодно иронизировать, но именно такой общий вид имеет ВСЯ проекция КОЛЛЕКТИВНОГО СОЗНАНИЯ русятины. И это не фигура речи, так москва реагирует на внешний мир. Пни очень стараются. Предложенная выдержка была не просто кульминацией статьи – последняя вся делалась ради нее. Мне не поверят, но я даже на расстоянии мог рассчитать в метрической системе, какое облегчение испытал Человек с выставлением заключительной точки, показав себе искомую дистанцию, и как ему сразу стало хорошо. Какой-то К. Ефремов, шальной сперматозоид с обычной рыбьей пипеткой «центральных» мозгов, забитых одним и тем же сеансом сексуально напряженной жизни. Еще одна недотыколка из МоскГУ, большого выходного отверстия в заднем проходе истории.

Особым поводом для возмущения Человека служило недопустимо частое появление на американском экране чернокожих актеров. Экран Соединенных Штатов, менее всего создававшийся из расчета на восприятие русятины, довел руссийского автора до стадии брызганья перегретой мочой. «…Обратите внимание, как эволюционировал образ чернокожего в индикаторе пропаганды – кино: скромный работяга, невинная жертва, друг-полицейский, начальник полиции, опытный судья, Президент и, наконец, сам Господь[14 - Видимо, Человек имеет в виду Bruce Almighty, 2003, («Брюс Всемогущий») с участием Моргана Фримана.]…» Предел терпения. Его господь уж точно был не из Африки. Он прямо из Золотой Орды.

Редакция Знание и сила, судя по неоднократным публикациям одного имени, тепло поздравляя Человека, не забывала держать руки на ширинках.

Но эти упреки конечно же не стоило бы понимать как приглашение к неким мерам; друзья и братья по разуму, не надо никаких упреков, просто держитесь от цивилизации пней подальше – и не забывайте стерильной повязки и перчаток и ничего не трогайте руками. У Человека врожденный дефект к прямохождению; я настаиваю, что дефект этот не только его, а всей его нации, и трудно ждать от них грации лесных богов.

Благодаря счастливому случаю, здесь, пожалуй, как нигде просто и ясно обозначена та самая, снискавшая на этой чудесной планете так много евро-американских усмешек и генетической брезгливости прибалтийских этносов, распухшая на русском телевещании известная чуть туповатая толстая русская уверенность, что он чего-то на этой планете стоит, только потому что так называется.

Еще раз задаваясь тем же вопросом, в чем лежит отличие одного от другого, что подсказывает редакции пускать на публикацию одних и отправлять в мусорную корзину «Отраженные сумерки», всплывает только один возможный ответ. Тот, чья рукопись брошена ими в мусорную корзину, – «не той» этнической принадлежности. Он не принадлежит к москве, не относится к фашистам и не относится к педофилам.

Русятина печатает только русятину.

Публикуя педофилов и фашистов, московская редакция Знание и сила очень точно воспроизводила не только коллективное бессознательное всей москвы. Цивилизация насекомых исполинскими усилиями аппарата правления была превращена в культовую секту, убежденную в свою всемирную миссию. Иначе говоря, всех на той же миссии русятина ревниво воспринимает как конкурентов.

Я давно уже не стараюсь быть дипломатом, и толерантным не старась быть тоже. Дипломатия и толерантность не имеют отношения к их миру, они уверены, что на самом деле тебя нет. А если даже есть, то это ненадолго. Вроде случайного недоразумения. Я просто еще пробую быть логичным.

Попробуйте тоже закрыть глаза, на минуту вникнуть в логику стандартных будней. Вы приезжаете откуда-то из сумасшедших далей, и вам там в Москве сообщают о категорическом запрещении за свой счет публиковать свою книгу, не имевшую ничего антиправительственного, нецензурного или этнического, а все их знакомство с увесистым содержанием было исчерпано скрупулезнейшим анализом фамилии (это не фигура речи).

Вроде бы казалось, за свой-то счет уж можно было бы опубликовать едва ли не абсолютно все, что только удастся прочесть, и уже только трудности автора, будут ли его читать.

Один благодетель так вообще порекомендовал радоваться, а не делать трагедии, что сохранил при себе чужие деньги: книгу могли отпечатать по договору, а потом сделать так, чтобы тираж «выдохся». Говорят, для знающих людей совсем не сложное дело. С учетом стоимости «полок» и складских помещений, легко поверить.

Избегая ненужных обвинений, видимо, стоило бы даже назвать и порадовать анонсом: некий «Акраф». Мне как-то однажды оказали содействие, собрали денег, желая помочь с книгой, и деньгам тем давно уже пришлось вернуться к более земным и реальным измерениям, но речь уже не о них. Хотя здесь теперь только о них и речь. Занесло меня туда по неверной рекомендации, по ошибке, и жалею до сих пор, что потерял дорогостоящее время и не исчез из их гостеприимного вечно-плохопахнущего города в первый же день. Стоит прямо у книжных полок в редакции какая-то одна и та же неприятная высохшая замдиректорша, толком не разобравшись, кто я и откуда, и всю первую половину дня раскрывает передо мной широкие перспективы самых различных форматов, цветов и шрифтов, откровенно набивая цену, по местной традиции стараясь урвать как можно больше и дать как можно меньше, не смущаясь выясняя, сколько у меня с собой в кармане денег.

Я был там верхом дипломатии и чудом выдержанности, собеседница отвечала тем же, исходя на скулах ядовитыми пятнами, кончилось тем, что договор мне предстояло заключать уже с самой директоршей и, чтобы утрясти последние детали, перезвонить во второй половине дня – сразу же после обеда. Сразу же после обеда и всю вторую половину дня, как метроном, она аккуратно приподнимала и опускала на рычаг трубку. Иногородний откуда-нибудь издалека по свежей памяти сразу поймет, в чем дело. Вы одеваетесь, спускаетесь на лифте, ищете телефон, чтобы он был не только свободным, но и работающим, постояв и померзнув, по дождю и холодной слякоти возвращаетесь, и это уже по-настоящему неприятно, потому что без своего телефона в чужом городе вам предстоит повторить все в той же последовательности еще раз только для того, чтобы услышать что-нибудь определенное – уже не важно, что. И так до вечера. Хуже всего, что нельзя уехать, вот так просто выбросив под дождь чужие деньги. Монопольный доступ к т.н. отечественному формату книгопечатания сохранился только у них и другие вам попросту не по карману. Иногородний механически бегло прикинет, сколько было бы добраться примерно от одних границ до других, и снова сразу все поймет. Когда за спиной горят дни проживания и нет уверенности, что тебе будет где ночевать завтра, нужно что-то решать, не откладывая. Слов нет, хотелось уехать и оставить их в покое, еще бы не хотеться, каждое утро и каждый вечер, кажется, у меня по данному вопросу с самим населенным пунктом было редкостное совпадение интересов. У них там все поставлено так, чтобы убедить тебя не задерживаться.

И только ровно за пять минут до конца рабочего дня, пойманный совершенно случайно и по совсем другому телефону, тот же голос, но уже с незнакомыми интонациями продавца папирос, в конце концов внятно и членораздельно сообщает дословно следующее: директор ей, замше, категорически запретила публиковать вашу книгу. То есть, не видев автора и не видев самой рукописи, лишь внимательнейшим образом изучив только фамилию, безусловно ни в одном гене не русскую, приоритетное сожительство уже тщательно все взвесило и категорически склонилось к единому мнению.

Перед моим последним по счету отбытием к «приоритетам» мне между делом передали слова одного незнакомого пожилого человека, имевшего к печатным формам профессиональное отношение, – всего лишь несколько слов доброго напутствия: «Будет чудом, если они выпустят в публикацию».

То есть, если я верно уловил умудренную годами логику, для того, чтобы выпустить в свет свою книгу, предлагается не то стать магом, не то изменить будущее. Я не то чтобы имею что-то против, надо, значит, сделаем, просто восстановление утраченного душевного равновесия обойдется им несколько дороже, чем они думают, и как-то странно: для выполнения обыденной в общем-то вещи в вашей самобытной стране требуются поистине необыденные вещи. Как бы то ни было, на взгляд любого представителя любого этнического ареала такое положение вряд ли выглядит нормальным. Я не верю, что хоть где-то кто-то из этих неприятных серых грызунов решится вывесить у себя на дверях честную табличку «Только для русси». А жаль. Как бы тогда все было просто. Еще один благодетель из многочисленной плеяды благоразумных и рассудительных сообразно логике ситуации посоветовал даже попробовать другой вариант, издать то же самое, но под другим именем, – но с какой это вдруг уже стати? Только потому, что есть такие пожелания отдельных представителей некоего отдельного населения, к которым ни моя книга, ни я сам не имели никакого отношения? Мне трудно поверить, что со всей половины континента и 11-ти часовых поясов пробовал издать свою книгу один я. Честное слово, не слишком ли уже великой получается плотность пожеланий в отношении к единице геологического времени, когда десятилетие за десятилетием и столетие за столетием всем с напряженным внимание и вспотевшими ладонями надлежит вслушиваться только в то, чего хотят они? И не подошло ли уже незаметно время что-то поправить, наконец, с предложенной полярностью, причем так, чтобы у них замкнуло еще на входе-выходе ценностей?

Согласно с логикой собственного изложения, в таком случае остается у нас еще один вопрос, последний, – он тоже из числа детских. Его легко усвоить и еще легче сделать повесткой дня ООН. Он еще не был задан на этих страницах. До сих пор страна руссиян делала все, чтобы он так и не был внятно, без ненужных эмоций и придыханий, задан никем, хотя ну что в нем такого особенного. Так что, думаю, теперь никто не будет слишком сильно возражать, если я его выделю буковками побольше?

Современная геоэкономическая территория, занимаемая на настоящий день географическим единением, которое, с целью как-то выделить известную историческую особенность, здесь условно было принято называть Новым Каганатом – парой общеизвестных ханств, расположено на площади, которая соотносима с:

Данией (Дания уступает каждой из двух республик немножко меньше, чем на треть);

Швейцарией (Швейцария уступает немножко больше, чем на треть);

Нидерландами (уступают немножко больше, чем на одну треть);

Бельгией (уступает немножко больше, чем пополам);

Австрией (уступает немножко больше, чем немного);

Люксембургом (сравнительно с республикой, тот несколько больше, чем совсем ничего нет);

Лихтенштейном (на территории домена таких королевств уместится несколько сотен и еще останется место для Андорры);

Андорр и Мальт, вместе взятых и взятых по отдельности, на нем уместится тоже много, не знаю, сколько.

Им, республикам, уступают из прибалтийских стран:

Литва (совсем чуть-чуть), Латвия (уступает больше), Эстония (очень много).

На территории ханства – Территории Урала оказалась небезызвестная восточно-европейская нефтегазоносная область с месторождениями нефти. Климат мягок, умеренно-континентальный.