скачать книгу бесплатно
– Что?
– Милицию – зачем – вызывали!!!
– Так замок в его комнате сломать.
– Зачем?
– А-а?
– Зачем – замок – ломать!!!
– Так деньги там, милая…
– Ваши? Украл у вас, что ли?!
– А, нет, не крал, его там деньги.
– Тогда что вы хотите-то от нас? Мы же милиция, а не взломщики!!
– Да, да, взломщики окаянные: прошлое лето, как в деревню уехала, так мою комнату и взломали! Гладильную доску – новую совсем – вынесли и пропили… Вот я и хочу, пока нету его, хоть деньгами за ту доску взять…
На обратном пути встретили на автобусной остановке пьяного мужика – это уж законная добыча. Пошерстили – пустой, похоже, пропился до гривенника. В сумке только паспорт и книги по какой-то науке. Да ну его, толку никакого, а возни много; одет тепло, не окоченеет, дождь на него пока не капает, хотя вокруг остановки стеной стоит… Поехали было дальше – рация:
– Развернитесь, там рядом с вами баба визжит, что к ней в квартиру кто-то ломится.
Подъезжаем – дом из дорогих, новой постройки, год назад заселили, а лифт только месяц как ожил. До того одно удовольствие было там по лестнице бегать, потому что вызовы всегда случались не ниже пятнадцатого этажа, причем на девяносто процентов ложные. Как сейчас.
Кабаний рев мы услышали еще из лифта:
– Открывай, хуже будет!! Дверь разнесу – убью вообще!
– Так, гражданин, почему буяним, документики.
– Вот и хорошо, вот и отлично… Слышишь там, дрянь, – милиция приехала! Сейчас тебе покажут, как над родным мужем издеваться!!
– Тебе покажут! Арестуйте его, товарищи милиционеры! Третий час ночи, а он тут устроил! А у меня ребенок спит!!
– Так я к жене своей иду! Что я, права не имею?!
– Спокойно, товарищи, спокойно, документы у вас имеются? И ваши, гражданочка, пожалуйста…
– Ну что, убедились? Муж я ей! Законный!
– Бывший муж, бывший! Заявление на развод подано! Так что пусть дорогу ко мне забудет!
– У меня ребенок, между прочим, здесь!
– Во тебе, а не ребенок! Скотина!
– Попрошу без оскорблений, товарищи, насчет развода и ребенка решит суд, а пока, гражданин, вам придется удалиться.
– Куда это удалиться? Здесь моя квартира!
– По месту регистрации удалиться, потому что зарегистрированы вы совсем в другом месте, а гражданка здесь именно прописана и имеет полное право отказать вам в пребывании на ее площади…
– Так это же я, я сам ей, гадине, денег на квартиру дал!
– Имущественные вопросы тоже решает суд, а пока…
– Произвол! С каких это пор милиция вмешивается в семейные дела?! Я сейчас войду в эту квартиру, потому что это мой ребенок и моя жена! И я имею на них право!
– Давайте отойдем в сторонку, гражданин, для разъяснения… Слушай, мужик, тебе нужны проблемы? Нет? Так они сейчас будут, потому что она заяву на тебя накатает. И оформим тебе хулиганство, хочешь? Иди лучше по-хорошему, мужик, а?
На улицах нечего ловить: дождь такой, что даже милицейские фары не пробиваются дальше трех метров. Думаете, беспорядков такая погода убавляет? Ничуть. Они просто переносятся под крышу и совершаются даже с особой неистовостью, потому что в теплом помещении пьется лучше, а убежать некуда. Третий вызов нашей группы – в подъезд. Здесь действительно тяжелая статья, а не мелкая бытовая разборка: четверо девиц совместно отмутузили пятую – всерьез, до полусмерти, и добили бы до конца, если б кто-то из страдающих бессонницей жильцов не вызвал нас. Девки так увлеклись, что взяли мы их тепленькими – за шумом дождя, звуками ударов, стонами жертвы и собственным пыхтеньем они не услышали даже наших шагов. Девок мы повязали, в «луноход» покидали, и началась еженощная тягомотина: «скорая помощь», приехавшая волшебно быстро («Ну, все, допрыгалась, шалава, инвалидное кресло ей, кажется, светит», – добрый доктор после беглого осмотра); протокол, осмотр места происшествия, опрос тех, кто проснулся и сунул нос на лестницу – вольшка часа на три…
Неужели я все-таки настолько привыкла к крови, что вид ее, сплошной массой застывающей на сером камне лестницы, черными, словно живыми каплями и потеками свернувшейся на стенах, больше никогда не вызовет у меня сердечного трепета?
Когда притащились в отделение, я уж решила, что все на сегодня – разве только что по мелочи, и мы едва успели опрокинуть первые пятьдесят грамм, как снова принесла нелегкая: «По коням, ребята, у нас труп».
Труп – это хуже нет. Чаще всего – перепив или передоз, следующее – пьяная драка, потом – бытовуха, реже – самоубийство, ограбление или изнасилование с последующим ножом в печень или удавкой… Надо же – последний в жизни вызов – и на полную катушку: теперь, пока со всех сторон этот труп не оближешь – дежурство не сдашь. А потом еще – писать, писать и писать, и главное, что большую часть работы мы все равно всегда выполняем напрасно.
…Никто даже не потрудился прикрыть ее хоть какой тряпкой. Так она и лежала, будто воробей, выпавший из гнезда, беспомощно и некрасиво, лицом вниз. Голова, шея, плечи – всюду волосы, волосы, волосы – светлые мокрые кудри в свете блеклых фар, мутных фонарей и фантастических багряных отблесков сверху. Под занавес своей милицейской карьеры я получила труп с гарниром в виде пожара, и будем надеяться – ох, как надеяться – на несчастный случай…
Во двор торжественно въехала красная пожарная машина – и как раз вовремя: все уже мирно догорало. Из кабины не торопясь вышел водитель в пожарной форме и с полминуты, заложив большие пальцы за пояс, меланхолично оценивал обстановку, находясь в центре всеобщего молчаливого внимания. Наконец, деловито произнес, обращаясь ко всем вместе (во дворе под несколько сократившимся дождем уже маялось с десяток зевак плюс наша опергруппа) – и ни к кому в отдельности:
– Труп отодвиньте. Машине не проехать.
– А зачем тебе проезжать-то? – нашелся веселый лейтенант Леня.
– Тушить будем, – снисходительно пояснил мужик, смерив его взглядом.
– Что тушить? – вскинул брови Леня. – Это? Друг, там уже, наверно, с час, как пепелище. Что ехал-то так быстро?
– Сколько надо, столько и ехал. А тушить все равно будем, по инструкции положено.
В торговле с пожарными прошло еще бесполезных минут двадцать. Сошлись на том, что они попытаются попасть в квартиру через дверь, потому что со двора тушить почти догоревший пятый этаж трудно и вломно: пламени все равно уже нет. А мы пока займемся трупом… Да, а труповозку вызвал кто-нибудь? Нам теперь что, часового здесь ставить, если машина к вечеру приедет? А вообще, смерть констатировал кто-нибудь? Может, она живая лежит, пока мы тут препираемся? Кто врач, вы врач? Точно умерла? Слава Богу… То есть, жалко, конечно… Давай, эксперт, смотри ее, а потом накроем чем-нибудь, а то видишь, какой здесь колодец: сейчас светать начнет, и вообще амфитеатр получится.
– Ага… Марин, пиши ты, что ли… Так, и что мы имеем… Труп женщины лет около… Марин, как думаешь, сколько ей было? Лет около двадцати-двадцати пяти… Лежит лицом вниз… Руки раскинуты… Ноги… Как бы это выразить… Выгнуты… Нет, подогнуты… Не, во как: разбросаны…
– Ты чего, Сереж? Где разбросаны? Вокруг? Ты думай тоже, что говоришь…
Совершенно ясно было, что случилось одно из двух: либо девушка, обезумев, выпрыгнула в окно, спасаясь от вездесущего огня, смутно предпочтя мгновенную смерть от падения мучительной пытке сгорания заживо, либо она полезла на карниз в надежде спастись там или докричаться о помощи – и сорвалась. Пожар, конечно, начался, когда она спала… Позвольте, да ведь она одета! Свитерок, брюки, только туфель на ней нет! Я еще раз глянула наверх и хлопнула себя по лбу: да там ведь не квартира, там редакция сгорела! Еженедельного то ли тонкого журнала, то ли толстой газеты! То-то работенка теперь подвалит, потому что тут-то как раз весьма и весьма возможен поджог. Сначала сотрудников опрашивать… В любом случае – это уже не моя работа, мне б только на месте разобраться, доложить, что и как, а дальше… Так выходит, девушка там ночью работала? И так увлеклась, что заметила крупный пожар, только когда огонь подобрался к ней вплотную? Нет, бред какой-то… Заработалась и уснула на диване? В принципе возможно, но…
– Так, ладно, граждане! Кто видел что-нибудь конкретное? Милицию кто вызывал?
– Я вызывала, – вперед выступила бесполая и безвозрастная особь в спортивном костюме, почти, к тому же, бесплотная, зато с огромными и страшными, как у инопланетянина, глазами. – Я как увидела, что она умерла, то сразу милицию, а потом…
– По порядку, пожалуйста, – уныло пробормотала я.
– Да, да, конечно, – суетливо начала, вероятно, все-таки, дама, но потом взяла себя в руки и рассказала довольно толково: – Я проснулась от ужасного женского крика с улицы. К окну подбежала – и ахнула: весь последний этаж дома напротив пылает; там еще издательство или редакция какая-то располагается… В окне, в среднем, женщина стоит, а за ней – огонь, огонь… Ужас! Она кричит: «Помогите!» – а как ей поможешь, чем? Только глянула на нее – и побежала в пожарную звонить. Вернулась потом к окну, а эта несчастная уже из своего выбирается и на карниз хочет встать… Да разве ж устоишь на нем – он же покатый и скользкий, наверное. Дождь ведь лил всю ночь, дождь-то какой, видели? Я и моргнуть не успела, как она сорвалась и без единого вскрика упала – мелькнула, и все… Я бегом вниз, я ведь врач-травмотолог как раз, в Джанелидзе работаю, в реанимации, так что в обмороки не падаю. Подбежала и сразу увидела, что «скорая» уж ни к чему. Девушка на месте погибла, это абсолютно точно: у меня опыт работы тридцать лет, так что можете верить…
– Это верно, она себе мозги в прямом смысле слова вышибла, – подал вдруг голос покинутый мной судмедэксперт. – Не мучилась, факт.
Призрачная докторица оставила сей неделикатный комментарий без внимания. Я с некоторым интересом ее разглядывала: в моем представлении, травматолог-реаниматолог – это здоровенный мужичина с окороками вместо рук, а тут просто привидение какое-то – и ничего, тридцать лет опыта… А что, это ведь обычно именно у таких субтильных дам – железобетонная воля, конская выносливость, да еще в сочетании с неизвестно откуда берущейся волшебной физической силой. Я невольно зауважала Александру Ивановну (так она представилась). Спросила, уверенная, что ответ получу исчерпывающий и перепроверке не подлежащий:
– А больше никого в окнах не видели? Не показалось, что кто-то мелькал?
– Нет, она одна была, – без сомнений ответила Александра Ивановна. – И что там делала ночью?
– Работала? – подсказала я.
– Ни в коем случае. В четыре утра, по крайней мере, окна темные были.
Я насторожилась:
– На этой стороне. А на той?
– Ни в коем случае, – повторила она. – Редакция эта у меня шесть лет напротив. У них посередине коридор, и два ряда комнат по бокам, раньше там коммунальная квартира была. Так они там двери в коридор никогда не закрывают, и на какой бы стороне ни горел свет – на другой видно, насквозь. А сегодня глухая темнота была до четырех; потом – не знаю, я спать легла. А в шесть проснулась… от всего этого… Так что, если только она в промежуток с четырех до шести пришла. Но тогда – почему из квартиры не выскочила, поначалу-то ведь, наверное, можно было, не сразу же кругом вспыхнуло? Или сразу? Нет, не понимаю…
Неожиданно оперативно подъехала труповозка, вылезли санитары, протиснулись сквозь начавшую загустевать толпу, рявкнули без церемоний:
– Этот труп? – как будто там лежал еще другой.
– Да, забирайте, я закончил, – поднялся с карачек эксперт.
Вот этот процесс мне никогда не нравился: невольно представляешь на месте очередного трупа собственные сброшенные кожаные ризы. А что, если б тот мальчишка-наркоман в позапрошлом году пальнул не наугад, а немножко прицелился… Впрочем, одного боевого ранения мне хватило, чтобы задуматься о смысле жизни… То, что два часа назад было юной девушкой, наверняка, влюбленной в кого-то, строившей планы, учившейся, смеявшейся, надеявшейся на лучшее, чаевничавшей с мамой, сейчас превратилось в мешок с костями, который, ничем не прикрыв, швырнули на носилки и небрежно затолкнули в машину; с безнадежным, конечным стуком хлопнули задние створки…
Сверху, из окна площадки верхнего этажа высунулся вездесущий Леня:
– Марин, Саш, сюда давайте, пожарники закончили!
Я поплелась к подъезду. Разочарованная кратковременностью действа толпенка начала рассасываться, а мы медленно взошли на пепелище. Бросалась в глаза устоявшая железная дверь, вскрытая лишь пожарными, но за ней нам открылось зрелище абсолютно безысходное, ибо сгорело все, что, казалось, и гореть-то не могло: от жара даже превратился в крошево кафель в туалете, а почерневший унитаз аккуратно раскололся на четыре почти равные части.
– Электропроводка? – обратила я пылающий надеждой взор на пожарного, ранее буркнувшего что-то вроде: «Я за главного».
– Какое… Поджог чистой воды. Скорей всего, кто-то налил в коридоре на пол бензина и кинул спичку. Видите, здесь почти яма, и ходить-то опасно: как раз плюнуть в нижнюю квартиру провалиться.
– Может, она и подожгла… Ну, та, что в окно выпала, – вставил Леня. – А чего… Бросила спичку, сама не ожидая, что так вспыхнет… Короче, не справилась с ситуацией.
– Навряд ли, – хмуро перебил ворошивший носком ботинка гору черной золы эксперт. – В таких случаях люди кидают спичку от двери, уже стоя с той стороны – и быстро ее захлопывают. А она выпала из окна той комнаты, которая и загорелась-то последняя…
– Может, ее там заперли? – предположила я, чтобы не молчать. – Заперли и подожгли.
– Да, и она терпеливо ждала, когда огонь подойдет к ней вплотную, и только потом позвала на помощь, – фыркнул сообразительный Леня.
– Напоили. Усыпили. Кольнули. Стукнули, – огрызнулась я. – В любом случае, мы это скоро узнаем, нечего и голову ломать.
Мне хотелось добавить, что это уже не мое дело, по крайней мере, с девяти часов утра, – и злорадно присесть с сигаретой где-нибудь в относительно чистом месте, наблюдая, как бывшие коллеги руками роются в вонючей саже, в поисках давно превратившихся в прах вещдоков. Но как, все-таки, сильны в нас условности, как крепки прутья клетки, заботливо поставленные вокруг нас нами же самими! Ведь ровно ничего не случится теперь со мной, если я сейчас ловко отстрелю окурок в центр бывшего коридора, встану, отряхнусь и произнесу то, что мечтаю: «А пошли вы все… Мне надоело, и я отправляюсь домой». Чувство товарищества, долга? А кто мои товарищи, которых никак не бросить, – вот эти вот? Доведший себя до алкогольной энцефалопатии Саня, орудующий двумя кувалдами-кулаками, не давая себе труд даже рассчитать силы? Жорик, без лишних сантиментов запихивающий интеллигентную свидетельницу в обезьянник к уголовникам, чтоб побольше вспомнила? Эксперт Серега, от которого я вообще никогда ни одного путного слова не слышала, но зато постоянно глубокомысленно ковыряющий в носу? К тридцати годам истаскавшийся до последних границ приличия пошлый балагур и бабник Леня? Сибирский волк им товарищ. Так может, из-за чувства справедливости я здесь торчу? Хочу заметить то, чего они не заметят никогда, – то единственное, что поможет найти поджигателя и хладнокровного убийцу молодой девушки? Ничуть не бывало: у меня пусть не тридцать, а пятнадцать лет опыт работы, но я вижу в данном преступлении (хотя формально еще надо доказать, что это именно преступление, а не роковая случайность) все несомненные признаки будущего «глухаря» или «висяка». Потому что перебрать всех, кого могла задеть какая-нибудь невинная публикация в газете, невозможно принципиально… Хотя, может, были угрозы, скандалы… А-а, да мне-то что, в самом деле!
По лестнице быстро-быстро процокали дамские каблуки, что-то поцарапалось у двери, и на пепелище вступила весьма колоритного вида девица. Волосы ее были заплетены в тугие афрокосицы, выкрашенные в красный и апельсиновый цвета. На белом напудренном лице непристойно алел развратный рот таких размеров, что всем сразу же приходила на ум одна и та же непроизвольная ассоциация: казалось, будто совсем иная часть тела самовольно перекочевала на лицо, затмив собой все остальное, там ранее имевшееся. На девице топорщилась, едва прикрывая ей зад, ядовито-зеленая клеенчатая куртка, юбка отсутствовала вовсе, а тощие ноги в черных колготках всунуты были в пунцовые замшевые сапоги на такой шпильке, что девице приходилось передвигаться даже не на цыпочках, а на кончиках пальцев. Меня скуксило от омерзения, зато утренняя физиономия Лени, только что изжелта-бледная после дежурства, вдруг волшебно расцвела и порозовела. Мне почудилось, что у него сразу вырос хвост – такой, знаете, как у трех павлинов сразу, и, веером распустив его и надув щеки для солидности, Казанова грациозно запрыгал по дымящимся развалинам навстречу юной соблазнительнице, всплеснувшей руками и так застывшей.
– Гражданочка, – идиотски осклабился он. – Документики…
– Какие, блин, документики, – неожиданным испитым баритоном отозвалось мимолетное виденье. – Я на работу пришла… Хотя вот, – и она извлекла из смачно оранжевой сумки какие-то ненадежные корочки.
– Ивлева Жанна… Ну, до отчеств нам еще жить и жить… Сотрудник… Корреспондент… Что-нибудь заявить хотите? – Сладко закукарекал Леня, немного, правда, сбавив обороты после того, как услышал голос дивы.
– Да что тут скажешь… – пробасила она. – Само сгорело, или подожгли? Хотя что я спрашиваю, подожгли, конечно… Само так не выгорит, чтоб до тла… Наверняка, бензинчиком плеснули. Верно? Говорили же Альке, все говорили – не называй жен разных боссов шалавами! Не пиши про уважаемых отцов семейств, что они педерасты!
– Вы что-то конкретное знаете? – подскочил к ней Леня в сыщицком раже. – Кого он оскорбил, конкретно? Чью жену? И вообще, кто такой Алька? Журналист ваш?
– Нет, Алька – это Олег, сам Главный. Он как настряпает передовицу – так обязательно наедет на кого. И, главное, припишет: имена и фамилии изменены. Как будто тот, кому надо, не додумается! Говорили ему: тебя когда-нибудь в подъезде подкараулят! Нет, дождались, пока в Прагу отвалит, и хуже сделали… Да ладно, у меня здесь все равно приработок не ахти какой был…
– Так это у вас не основное место работы? – пытал Леня.
– Я учусь на журфаке. Ведаю… Ведала, наверное, уже надо говорить, ха-ха… Последним разворотом. Ну, там анекдоты всякие, рецепты, полезные советы, гороскопы… Карикатуры тоже могу…
– Гороскопы? – вдруг заинтересовался эксперт. – Вы что же это – астролог?
Девица глянула на него, как на помешанного:
– Кто астролог, я астролог? Вы чего, с дуба рухнули?
– Ну, а кто составляет-то их? Сотрудник специальный?
– Да я их составляю, делов-то…
– Так вы же только что сказали, что не астролог… – промямлил Сережа.
– Так от балды же! Все так делают! Вы же не думаете, что в каждом желтом листке сидит на окладе специалист? Гусейн Гуслия какой-нибудь: «Звезды Сад-ад-Забих»… – она от души расхохоталась.
Сережа Соловьева[10 - Л. Соловьев, «Возмутитель спокойствия».] не читал и протянул разочарованно:
– А-а, так это все вранье, оказывается! А у меня-то жена – вот дура – чуть ли не жизнь свою по этим гороскопам меряет… А анекдоты вы тоже сами сочиняете?
– Нет, не сама. Куплю две-три желтых газеты, надергаю всего понемножку и на компе скомпилирую. Ну, слова поменяю, имена, чтоб не придрался кто-нибудь, ясно?
В этот момент я озверела от их философской беседы и яростно отшвырнула окурок, вставая с подоконника, где все это время просидела на газетке:
– Вот что, девушка, давайте-ка попробуем извлечь из вас какую ни есть пользу. Мобильник с собой? Начинайте прямо сейчас обзванивать всех, кто тут работает… работал. Скажите, что произошло ЧП, что хотите, придумайте, но пусть все идут сюда немедленно. Сколько вас всего?
– Вместе со мной – шестеро, да плюс Главный, но он в Праге, – мгновенно выпалила Жанна, привыкшая, вероятно, необременительно балагурить только с раздолбаями, но вмиг встающая по стойке «смирно» перед теми, кто догадается взять хоть чуть-чуть строговатый тон.
Я велела Главному до времени не сообщать и, пока Жанна тыкала пальцами в пищащую штучку, больше похожую на тамагочи[11 - Тамагочи – популярная «живая» игрушка на рубеже XX и XXI вв.], чем на телефон, снова курила, глядя во двор, – туда, вниз, где всего полчаса назад некрасиво, как убитая лягушка, лежало тело другой девушки, – и что-то подсказывало мне, что та, по отношению к которой все глаголы теперь будут применяться только в прошедшем времени, была глубже, чище и значительней этой, возбужденно хлюпающей в трубку…
Их пришло четверо: с самого начала я была уверена, что пятая не придет никогда.
Опрятный мужчина в костюме и галстуке, из тех, про которых бросают: «Да никакой он какой-то» – и эта меткая характеристика позволяет больше никогда данный объект с другим не перепутать – озирался без всякого выражения. Молодой парнишка, с ног до головы в джинсе, прятал, кажется, слезы: очевидно, газета для него много значила. Две женщины, где-то посередине между тридцатью и сорока, блондинка и брюнетка, пышка и щепка, тревожно переглядывались и молчали.
