Путешествие к центру Земли

– Да ведь это невозможно, дядюшка!

– Невозможно? Отчего ж это невозможно, позволь спросить?

– Не сердитесь, дядюшка, но… но ведь кратер этот завален лавою, раскаленными скалами и…

– А если кратер этот потухший?

– Потухший?

– Да, да, потухший! В настоящее время число действующих на земном шаре вулканов доходит до трехсот, но число потухших несравненно больше. Снеффельс принадлежит к последним. В исторические времена он порадовал ученых только одним извержением, именно в 1219 году. С тех пор деятельность его все слабела и слабела… Он давно уже совершенно погас.

– А что значит слово Скартарис, дядюшка? И зачем тут помянуты июльские календы?

– Тебе это кажется непонятным, темным, да? А ведь на деле-то оно совершенно ясно и только доказывает до какой степени точно Сакнуссем обозначил свое великое открытие… Да, да! На Снеффельсе несколько кратеров, значит надо было поименовать, который ведет к центру земли. О, великий исландский ученый! О, остроумнейший из смертных! Он заметил, что при приближении июльских календ, то есть около последних чисел июля, одна из многочисленных вершин горы бросила свою тень до отверстия кратера, который ведет к центру земли. Это вершина – Скартарис. Признайся, что удачнее, остроумнее этого придумать невозможно. Только бы нам добраться до вершины Снеффельса, а уж оттуда до центра земли как рукой подать!

У дядюшки на все был готов ответ! Я понял, что всякое непонятное слово он не задумается объяснить по-своему.

Я поднялся на хитрости: я прибег к научным опровержениям.

– Да, – сказал я, – приходится согласиться, что обозначения Сакнуссема очень ясны и не оставляют ни малейшего сомнения. Я даже не спорю на счет подлинности документа… Этот великий ученый спускался в кратер Снеффельса, видел тень, ласкающую края этого кратера пред июльскими календами… Все это так, но…

– Что «но»?

– Этот кратер…

– Достигает до центра земли, милостивый государь!

– Может быть и достигает, только проникнуть-то до этого центра никто не проник… Сакнуссем наслушался, вероятно, разных местных легенд… Он не мог предпринять подобного путешествия, нет! А если бы предпринял, так уж не воротился бы и некому бы было писать документ!

– Это почему ж ему бы не воротиться? – насмешливо спросил дядюшка.

– Да все научные теории показывают невозможность подобного путешествия!

– Все научные теории? Скажите, пожалуйста! Все научные теории! Ахти! какая беда!

– Вы насмехаетесь, дядюшка, а ведь первостепенные геологи принимают, что температура земного шара, по мере углубления внутрь, на каждые сто футов увеличивается на один градус. Земной радиус равняется почти что 21,000,000 футам. Допуская пропорциональное увеличение температуры, мы, значит, получим температуру… температуру, превосходящую двести тысяч градусов! При подобной температуре внутренность земного шара, значит, находится в парообразном состоянии, потому что ни один металл, ни золото, ни платина, ни даже самые твердые горно-каменные породы не могут противостоять такому страшному жару! Ну, как же, желал бы я знать, проникнете вы в этот ад?

– Так ты боишься жару, Аксель, а?

– Разумеется боюсь, дядюшка! Если мы проберемся на глубину десяти только лье, так уж и то очутимся в такой температуре, что вода кипит!

– Ты боишься свариться, Аксель, а?

– Я вам предоставляю, дядюшка, решить этот вопрос!

– Я решил. Слушай: ни ты, ни поученее тебя, никто не знает достоверно, что творится во внутренности земного шара. Ведь до сих пор людям удалось проникнуть в глубь земли менее чем на мили под поверхностью моря! Помни, что наука идет вперед и что одна теория заменяется другою! Разве не полагали до Фурье, что температура планетных пространств постепенно уменьшается? А вот теперь дознано, что самые большие холода в области эфира не превосходят 40° или 50° ниже нуля! Почему ж ты не хочешь допустить, что и относительно внутреннего жара земли не может быть промахов? Почему ты не хочешь допустить, что на известной глубине ты достигнешь до предела, дальше которого жар уже не увеличивается? Почему?

Я молчал.

– Ученые, настоящие ученые, – продолжал дядюшка, – и между ними Пуасон, доказывали, что при существовании необычайно высокой температуры внутри земного шара, расплавленная масса приобрела бы такую упругость, что земная кора не выдержала бы и лопнула. Да, лопнула, как лопается паровой котел от давления пара на стенки!

– Это мнение Пуасона, дядюшка, и только… Конечно, Пуасон замечательный ученый, но…

– Постой, постой! Заметь себе: не один Пуасон держится этого мнения! Многие, – слышишь? многие геологи полагают, что внутренность земного шара не может состоять ни из газа, ни из воды, ни из самых тяжелых камней, которые нам известны, потому что в таком случае земля имела бы вдвое меньший вес.

– О, цифрами можно все доказать, что только пожелаешь!

– А фактами нельзя, а? Разве неизвестно теперь всякому, что число вулканов значительно уменьшилось? Из этого факта можно, мне кажется, безошибочно вывести, что если и есть внутренний жар в земле, то жар этот уменьшается.

– Дядюшка! как же я могу с вами спорить, когда вы говорите все одни только предположения!

– Предположения! Да ведь на моей стороне люди компетентные! Помнишь мое свидание с знаменитым английским химиком Гомфри Деви? Помнишь, он посетил меня в 1825 году?

– Не помню, дядюшка, и по очень резонной причине: я явился на свет девятнадцать лет спустя после этого посещения.

– Да, да! Ну, так Гомфри Деви посетил меня проездом в Гамбург. Мы давно толковали с ним о разных научных вопросах, в том числе и о теории, допускающей расплавлено жидкое состояние внутреннего шара. Мы долго обсуждали и оба пришли к тому, что подобной вещи не может быть. Мы решили это не наобум, разумеется, а представили такие доводы, которых наука не опровергнет!

– Какие же это доводы, дядюшка?

– А вот какие доводы: эта расплавлено жидкая масса подвергалась бы притяжению луны и следственно внутри земного шара бывали бы ежедневно по два раза приливы и отливы, которые бы вздымали земную кору и тем производили бы периодические землетрясения.

– Но ведь очевидно, что земля сначала была в огненно-жидком состоянии? Значит можно допустить, что хотя наружная ее оболочка охладела, внутри все еще существует очень высокая температура.

– Заблуждение, заблуждение! – перебил дядюшка. – Возгорение земли совершилось с поверхности, а не изнутри! Поверхность земная состояла из огромного количества таких металлов, как например потасий, содий, которые, как известно тебе, воспламеняются при первом соприкосновении с водою и воздухом. Когда атмосферные пары полились в виде дождя, на землю, помянутые выше металлы воспламенились, а затем, по мере того, как вода проникала в трещины земной коры, происходило новое возгорение с взрывами и извержениями. Поэтому-то в первоначальные времена и было такое множество вулканов.

– Вот замысловатая теория, так замысловатая! – сказал я.

– Гомфри Деви доказал мне ее очень простым опытом. Он составил шар из тех металлов, о которых я тебе упоминал, то есть из воспламеняемых, стал брызгать в этот шар мелким дождем и поверхность вздувалась, окислялась и образовывалась горка, на вершине этой горки открывался кратер, а затем начиналось извержение, которое сообщало шару такую теплоту, что его невозможно было держать в руках. Вопрос о состоянии внутренности земного шара подал повод ко множеству предположений, но пока еще очень мало, что доказано положительно. Я так думаю, что этот внутренний жар одна фантазия… Впрочем увидим! Мы, как Арн Сакнуссем, узнаем это достоверно!

– Увидим! – сказал я, тоже невольно увлекаясь. – Увидим, если только там возможно что-нибудь увидать.

– Отчего ж нельзя? Мы можем рассчитывать на электрические явления, которые будут нам освещать путь и даже на атмосферу, которая при сильном давлении может, по мере приближения к центру, сделаться светящеюся.

– Да, да, – сказал я. – кто знает? Может быть, вы и правы! Может быть оно так и есть!

– Нет ни малейшего сомнения! Ни малейшего! Но… но молчание! Глубокое молчание – понимаешь? Иначе того и гляди кто-нибудь ухватится за эту мысль и прежде нас достигнет центра земли!

VII

Этим закончилась наша беседа. Я вышел из дядюшкина кабинета и, желая сколько-нибудь собраться с мыслями, отправился погулять по берегу Эльбы.

Меня начинало манить это фантастическое происшествие, хотя вместе с тем мороз подирал по коже при одной мысли очутиться в недрах земли, где мы могли бесследно погибнуть мучительною, страшною смертью.

Впрочем, мало-помалу я успокоился и стал обсуждать дело трезвее.

– Нет, это невозможно! – решил я наконец. Дядюшка поговорит и уходится!

Я повернул к городу по эльтонской дороге.

– Если бы встретить Гретхен! – подумал я.

И я ее встретил. Я скоро увидал ее, как она легко и бодро шла к Гамбургу.

– Гретхен! – крикнул я ей издали, – Гретхен!

Она вздрогнула и остановилась. Я кинулся бежать и в минуту был уже около нее.

– Аксель! – вскрикнула она. – Ты вышел мне навстречу! Вот это хорошо! Да что с тобой? Чем ты расстроен? Чем, скажи!

Я ей рассказал в чем дело.

Несколько минут она молчала, наконец проговорила:

– Аксель!

– Что, милая?

– Это будет удивительное путешествие!

Я так и подпрыгнул.

– Да, Аксель, удивительное! Я очень люблю, когда люди предпринимают что-нибудь трудное, великое…

– Так ты за путешествие к центру земли?

– Да, Аксель! Я бы сама с радостью с вами отправилась, если бы вы меня взяли.

– В самом деле? Ты не шутишь?

– Я говорю серьезно.

– Посмотрим еще, что ты завтра решишь!

– И завтра тоже, что сегодня, Аксель.

Мы оба замолчали.

– Впрочем, думал я, – идя рядом с задумавшейся девушкою, – июльские календы еще далеко! До тех пор дядюшка десять раз может образумиться!

Когда мы подошли к дому, уже совсем свечерело. Кругом все утихало.

Но у нас дядюшка поднял, как говорится, дым коромыслом. Он кричал и метался около рабочих, которые выгружали из тележки какие-то вещи.

– Что это вы выгружаете, дядюшка? – спросил я.

– Аксель! где ты пропадал? Ты ведь еще не уложился в дорогу, несчастный! Мои бумаги разбросаны по всем углам! От дорожного мешка не находим ключа!

– Дядюшка! да разве мы уже отправляемся?

– Разумеется отправляемся! Отправляемся послезавтра чем свет!

Меня это так поразило, что я поскорей убрался в свою коморку.

Кончено! Мы отправляемся!

Дядюшка уже запасся всем необходимым для путешествия: веревочные лестницы, узловатые веревки, факелы, тыквенные бутылки, железные крюки, палки с железными наконечниками, заступы, молотки были навалены повсюду.

Не могу похвалиться, чтобы я провел спокойно ночь.

Только что я начал перед светом забываться, как услыхал знакомый и дорогой мне ласковый голос:

– Аксель! Аксель!

Меня звала Гретхен.

Я поспешно оделся и вышел к ней.

Я был очень измучен и надеялся, что это произведет на нее впечатление и заставит ее переменить мысль на счет путешествия, но она поглядела на меня и сказала:

– Как я рада, милый Аксель, что ты успокоился и оправился.

– Успокоился и оправился! – вскрикнул я.

– Аксель, – продолжала она, – я долго говорила с крестным. Какой он смелый человек! Он мне рассказал свои мысли. Я наперед уверена, что все отлично ему удастся. Ах, Аксель! хорошо это, когда люди ничего не жалеют для науки!

– Твоя правда, милая, – ответил я. – Пойдем к дядюшке.

– Так решено, дядюшка, – спросил я, – мы отправляемся?

– А ты еще сомневался?

– Нет… но к чему так спешить?

– Как к чему спешить? Время-то ведь не стоит, мой дрожайший! Время летит!

– Да, у нас всего только 26 мая сегодня! До конца июня еще далеко.

– Так ты воображаешь, простота ты этакая, что добраться в Исландию легкое дело? Из Копенгагена в Рейкиавик можно отправиться только раз в месяц, 22-го числа.

– Так что ж?

– А то, что если мы станем ожидать 22-го июня, мы опоздаем! Мы явимся на место, когда уже «тень Скартарииса» перестанет «ласкать кратер Снеффельса». Теперь понял, что мы должны торопиться в Копенгаген? Иди, укладывайся! Да живо!

Рассуждать было уже нечего. Я пошел укладываться.

Гретхен стала мне помогать.

Ее маленькие ручки проворно и ловко работали; она разговаривала со мною очень спокойно и все восхищалась нашим путешествием.

Целый день дядюшке приносили разные физические инструменты, оружие, электрические аппараты и проч.

Марта не без ужаса глядела на все эти приготовления.

– Ох, царица небесная! – вздыхала она, – уж не сбрендил ли г. профессор! Г. Аксель! скажите вы мне, он в своем уме?

Я покачал головою.

– И вас ведет с собой?

– Ведет.

– Да куда ж это?

Я указал пальцем на землю.

– В погреб? – вскрикнула Марта.

– Нет, поглубже!

Наступил вечер.

– Ну, до завтра, сказал дядюшка, – Иди спать. Завтра мы отправляемся в шесть часов утра. В шесть ровно!

Я повалился на постель, уснул как убитый и целехонькую ночь видел самые ужаснейшие сны. Я падал в бездонные пропасти, я кипел, я расплавлялся…

В пять часов я проснулся и скоро вышел в столовую. Дядюшка сидел за столом и пожирал завтрак. Я поглядел на него с завистью.

Гретхен тоже была тут.

Я ничего не сказал. Я было принялся за завтрак, он у меня стал в горле.

В половине шестого послышался стук колес. Подъехал экипаж и скоро был нагружен нашими вещами.

– Аксель! – крикнул дядюшка, – что ж ты стоишь? Ведь мы опоздаем на поезд!

Гретхен подошла к нему и простилась.

– Прощай, Гретхен! – крикнул я.

– Прощай, милый Аксель! – ответила она, – прощай!

Мы обнялись, я вскочил в экипаж и лошади быстро помчали нас на альтонскую железную дорогу.

VIII

Минут через двадцать мы уже были на Голштинской территории, а в половине седьмого экипаж наш остановился у станции железной дороги. Все дядюшкины тюки были выгружены, свешены, наклеены ярлыками и свалены в багажный вагон. Пар засвистал и поезд двинулся.

В вагоне были только мы с дядюшкой. Дядюшка не говорил ни слова, а только проворно осматривал и ощупывал захваченные с собой мешки.

Видно было, что он всем запасся!

Между разными бумагами, которые он вытаскивал, я заметил письмо датского консула, г. Христиензена, дядюшкиного приятеля. Письмо это было важно: оно могло доставить нам рекомендацию к губернатору Исландии.

Я заметил тоже и знаменитый документ, который дядюшка бережно перепрятывал из одного секретного кармана в другой.

– Проклятый документ! – подумал я, глядя со вздохом в окно.

Местность была не веселая, не интересная: все равнины, да равнины, однообразные, хотя довольно плодоносные, чрезвычайно удобные для проложения железных дорог.

Впрочем однообразие это не успело мне прискучить: через три часа поезд остановился в Киле, в двух шагах от моря.

Дядюшка впопыхах так отлично рассчитал время, что на деле нам привелось ждать здесь целых девять часов, пароход отходил только ночью.

В продолжении этих девяти часов дядюшка не находил себе нигде места, кипятился, бесился и посылал «ко всем чертям» все пароходные сообщения и компании.

Он пошел было к капитану и начал с ним довольно бурное объяснение, но капитан хладнокровно разделался с ним общими фразами.

Я предложил пойти погулять. Дядюшка послал «ко всем чертям» и все гулянья, однако согласился.

Мы долго бродили по зеленому берегу залива, при котором расположен Киль. Это городок небольшой и весь в лесу, что придает ему вид гнезда, ютившегося среди ветвей. Мы видели тут прехорошенькие виллы; при каждой вилле домик с холодными ваннами.

Любуясь Килем и посылая «ко всем чертям» мореходные компании, мы дождались наконец десяти часов вечера.

В четверть одиннадцатого мы уже отплывали на пароходе «Элленора».

Ночь была темная, дул довольно сильный ветер. Во мраке блеснули какие-то прибрежные огоньки, потом исчезли.

В семь часов утра мы прибыли в маленький городок Корзер, пересели тут опять на железную дорогу и понеслись в Копенгаген.

Дядюшка не смыкал глаз целехонькую ночь. Нетерпенье просто его жгло. Он толкал ногами в стенки вагона, как будто хотел так его сунуть, чтобы сразу очутиться в Копенгагене.

Наконец блеснула полоса воды.

– Зунд! – вскрикнул дядюшка.

Слева виднелось огромное каменное здание.

– Это дом умалишенных, – сказал один из наших спутников.

– Вот где наше место! – подумал я. – Вот оно где!

Наконец в десять часов утра мы приехали в Копенгаген и остановились в гостинице Феникс.

Дядюшка наскоро переоделся, спросил у слуги, где музей северных древностей, побежал туда и потащил меня за собою.

Директором музея был ученый, приятель гамбургского консула, г. Томсен, к которому дядюшка привез рекомендательное письмо.

Г. Томсен принял нас очень любезно. Узнав, что мы желаем посетить Исландию в качестве путешественников (разумеется, дядюшка и не заикнулся о центре земли), он тотчас же предложил нам свои услуги, и мы вместе отправились разузнавать, не идет ли какое судно в Исландию.

Я надеялся: авось не идет, но надежды мои не сбылись. Маленькое датское судно «Валькирия» отправлялось 2-го июня в Рейкиавик.

Дядюшка был в восторге и тотчас же условился с капитаном.

– Во вторник, в семь часов утра, будьте на борте, – сказал нам капитан.

Мы поблагодарили г. Томсена и возвратились в гостиницу «Феникс».

– Отлично! отлично! – повторял дядюшка. – Все идет, как по маслу! Какое счастье, что мы напали как раз на это датское суденышко! Отлично! Ну, теперь давай завтракать, а потом марш осматривать город!

Я с большим удовольствием побродил по городу. Дядюшка был так занят центром земли, что почти ничего не видал. Он рассеянно оглядел королевский дворец, хорошенький мост через канал, могилу знаменитого Toрвальдсена, парк, розенборгский замок, здание биржи, и проч. и даже не сказал ни слова.

Впрочем дядюшка таки встрепенулся при виде высокой башни; с платформы этой башни поднимался высокий шпиц с витой лестницей вокруг.

– Каков шпиц! – вскрикнул дядюшка. – Пойдем-ка взберемся туда!

И он повлек меня к башне.

– Дядюшка! а головокружение?

– Что за головокружение! Нашел причину! Из-за головокружения-то и надо взобраться!

– Не понимаю…

– А очень понятно: надо взобраться, чтобы к нему привыкнуть!

– Но…

– Иди, иди! Нечего тут рассуждать!

Я последовал за неумолимым профессором.

Пока мы поднимались внутри башни, все было благополучно, но когда мы добрались до площадки, когда свежий воздух пахнул мне в лицо и я глянул на наружную лестницу с плохими перильцами, я весь поледенел.

– Дядюшка, я не могу! – крикнул я.

– Лезь, лезь! Без рассуждений! – отвечал дядюшка, принимаясь карабкаться по хрупкой витушке.

Он карабкался легко, но я за ним сначала тащился на четвереньках, а потом просто-напросто пополз на животе. Я закрыл глаза… мне делалось дурно…

Наконец дядюшка схватил меня за шиворот и достиг купола.

– Гляди! – сказал он, – гляди хорошенько! Надо привыкать глядеть в бездну! Гляди, гляди!

Под нами в тумане чуть виднелись, словно раздавленные, расплющенные, городские дома. Над головами нашими проходили растрепанные обрывки облаков. Вследствие оптического обмана, облака эти представлялись мне неподвижными, между тем как башня, купол, я, дядюшка – все это неслось с фантастической быстротой. Вдали, с одной стороны расстилалась зеленеющая деревня, с другой сверкало море; там и сям мелькали паруса, как белые крылья чайки, а далеко-далеко, едва обрисовывались и чуть темнели берега Швеции. Все это вертелось у меня в глазах…

Однако надобно было стоять прямо и глядеть. Мой «первый урок головокружения» продолжался целый час. Когда наконец мне было дозволено спуститься и я коснулся ногами мостовой, я почувствовал себя совершенно разбитым.

– Завтра мы повторим, – сказал мне дядюшка.

И точно мы «повторили». И повторили не раз. В продолжение пяти дней я, волей-неволей, должен был карабкаться на башню. Дорого мне это стоило, но я сделал значительные успехи в науке безбоязненно смотреть с высоты в бездну.

IX

Настал наконец день отъезда.

Накануне обязательный г. Томсен снабдил нас рекомендательными письмами к губернатору Исландии, г. Пиктюрсону, к епископу, и к г. Фиизену, рейкиавикскому градоначальнику.

2-го числа, в шесть часов утра, наш драгоценный багаж был уже сдан на «Валькирию».

Сами мы поместились не особенно уютно: каюты наши походили на душные, тесные ящики.

– Ну что, какова погода? – спросил дядюшка у капитана. – Попутный ветер?

– Попутный, – ответил ему капитан. – Мы лихо поплывем!

И мы поплыли. Час спустя столица Дании словно утопала в волнах.

Мне припомнился шекспировский Гамлет, и я пристально стал вглядываться, словно ожидал, не покажется ли около замка датских королей тень этого принца.

Но тень не показалась и скоро замок Кронборг и Гельзинборгская башня скрылись в тумане.

Наше суденышко вошло в Каттегат.

Суденышко это везло в Рейкиавик уголь, разную хозяйственную утварь, посуду, теплую одежду и хлебное зерно. Весь его экипаж состоял из пяти человек чистокровных датчан.

– Как долог переезд? – спросил дядюшка у капитана.

– Деньков десять проплаваем, – отвечал ему капитан. – Разумеется, если только ветер будет попутный.

– А вам случается иногда запаздывать? И очень вы запаздываете?

– Не беспокойтесь, не беспокойтесь: авось приедем во время! – сказал капитан.

Переезд был благополучный. Я почти не страдал морской болезнью, но дядюшка, к его величайшему огорчению и смущению, все время находился в самом жалком положении, что помешало ему осаждать капитана нетерпеливыми расспросами о Снеффельсе, о способе передвижения по Исландии и проч. Усмиренный качкой, профессор Лиденброк лежал ниц в своей каюте и только тихо стонал.

Наконец, 13-го числа мы вступили в Факсифиорд, в залив, при котором расположен Рейкиавик.

Дядюшка вышел из каюты бледный, слабый, но очень довольный. Глаза у него так и бегали.

Рейкиавикское население толпилось на берегу. Прибытие судна видимо всех очень интересовало.

Мы сходили с своей «пловучей темницы», по выражению дядюшки, как вдруг он схватил меня за руку, увлек меня назад, на нос судна и указал на северную часть залива. Я увидал там высокую гору, с двойным конусом и покрытую снегом.

– Снеффельс! Снеффельс! – крикнул дядюшка с восторгом.

Затем, как бы спохватившись, сделал мне знак молчать и направился к лодке, которая уже нас ожидала.

Как только мы очутились на берегу, первым нашим делом было пустить в ход рекомендательные письма.

Фридриксон, профессор естественных наук в рейкиавикской школе, принял нас очень радушно. Этот ученый говорил только по-исландски и по латыни. Он сказал мне несколько приветствий, на языке великого Гомера, а я ответил ему, как сумел лучше, приправляя свои ответы улыбками и выразительными взглядами.

Это был единственный человек, с которым я мог сколько-нибудь объясняться.

Жил он очень скромно в трех комнатках, из которых мы заняли две.

Количество нашего багажа, по-видимому, не мало удивляло рейкиавикских жителей.

– Ну, Аксель, – сказал мне дядюшка, – дело идет отлично! Самое трудное мы уже перешли!

– Как самое трудное перешли? – вскрикнул я.

– Разумеется. Теперь ведь остается только спуститься.

– А подняться-то? Ведь я полагаю, что спустившись надо потом и подняться?

– Конечно, конечно… Мы и поднимемся… Я теперь побегу в библиотеку… Может попадется еще какой-нибудь манускрипт Сакнуссема… Это бы отлично!

– А я пойду осматривать Рейкиавик. Вас город интересует мало, дядюшка?

– Мало, Аксель. В Исландии не то любопытно, что на земле, а то, что под землею.

Я отправился осматривать город. Он весь состоит из двух улиц и заблудиться в нем нельзя.

Рейкиавик расположен на низменной, болотистой почве, между двумя холмами. С одной стороны почва, покрытая громадными потоками застывшей лавы, отлогими скатами спускается к морю, а с другой лежит обширный залив, ограничивающийся с севера величественным ледником Снеффельса. На всем пространстве этого залива в ту пору виднелось только доставившая нас «Валькирия». Обыкновенно здесь стоит много французских и английских рыболовных судов, но тогда все они находились у восточных берегов острова.

Самая длинная Рейкиавикская улица идет параллельно к берегу. Эта улица, так сказать, аристократическая; тут жили все негоцианты и торговцы в деревянных домиках. Другая улица, расположенная на запад, ведет к маленькому озерцу.

Природа не роскошная. Кое-где виднелась чахлая травка, похожая на обрывки старого истертого ковра. Попадались садики или лучше сказать огороды, где росли капуста, картофель и латук. Я видел даже несколько тощих, хилых цветков.