скачать книгу бесплатно
– Вредное слово, герт Равивэл?
– Вредное слово, очень вредное, лурд. Иди, позаботься о хозяйке.
Утро встретило лёгким ветерком, и это был хороший знак. В ветреное время в Чашу приплывают сразу несколько Туманов, и шанс увидеть Альхору возрастает, но везение опаздывает, не торопится, как и Изумрудная Водоросль. Туманы пришли пустыми.
Ничто не происходило в Аркадиме просто так. Его мерцающий воздух, словно придворный Оракул, чувствовал приближение грядущих событий, собираясь в густое облако над башней Созерцания. Даже, ничем не примечательный уход герта Равивэла из собственного дома, явился толчком к развитию последующих событий. Оставшаяся одна, в просторных, следующих одна за другой, величественных залах, Ассия получила сообщение, явившееся жёлто-зелёным сгустком энергии. Прочитав, она быстро удалилась в гардеробную комнату, занимающую просторное помещение, смежное со спальней, западные окна которой ловили лучи заходящего солнца, а сейчас приютили лёгкую тень деревьев, густо растущих за ними. Рассматривая и подбирая наряды, она шла вдоль стен, снимала приглянувшееся платье, и примеряла, стоя у пальметты. Кроме овальных зеркал, в форме веера и туалетного столика с множеством ящичков, в комнате не было ничего. Наряды, наряды, наряды, висящие в лучах и радующие качеством тканей, цветами и их оттенками.
В алом, с золотым орнаментом иероглифов, платье, она любовалась своим отражением в зеркальном полукруге, висящем над столиком из слоновой кости, расправляя золотые кисти коротких рукавов, свободно распустившихся на гладких полукруглых плечах. Прямые чёрные волосы, льющиеся по прямому тонкому позвоночнику до тонкой талии, не понравились ей, и она недовольно откинула одну, более короткую прядь, выбившуюся на грудь, за голову. Окликнув лурда, стоящего у двери, она плавно опустилась на упругий стул с высокой спинкой и грациозным манящим движением узкой ладони, призвала его к действию. Знающий своё дело, лурд, быстро задвигал членистыми пальцами, перебирая густую смоль её волос. Его, отливающие серебром, руки двигались так быстро, что за ними невозможно было уследить. Спустя некоторое время, из зазеркалья на Ассию смотрела молодая женщина, с волосами, уложенными в идеально ровную сферу. Придирчиво осмотрев причёску и найдя неточность, Ассия, тонким длинным пальцем, с алым овальным пятном аккуратного ногтя, указала на чуть торчащий из гладкой сферы, локон. Осмотрев, ещё раз, причёску хозяйки, лурд, небрежным, но лёгким движением, вытянул, выбивающийся локон и опустил вниз. Упавшая чуть ниже плеча, чёрная лента волос, покачивалась, отливая чёрным алмазом. Небрежный штрих лурда понравился Ассии, и она, наградив его довольной улыбкой, ленивым жестом полусогнутых пальцев, скучно уплывших вверх, попросила уйти. Понимая, что хозяйка довольна его работой, лурд выкатился в арочный проём двери, колыхнув персиковую занавесь. Поднимая красивое тело во весь рост, она медленно вставала, оглядывая себя в зеркале и, вытянув алые губы в улыбку, открыла, потянув за маленькую ручку, принявшую вид лежащего лемура, с опущенным вниз, дугообразным, хвостом, ящичек. Достав золотую стемму, Ассия продела её обруч между основанием головы и вздымающимся шаром, и рубиновые камни блеснули в коронном венце, бросая розовые оттенки в черноту её волос.
Она уходила, плавно покачивая широкими бёдрами в пустынную духоту созревшего дня, пока маленькая алая фигурка не растаяла в зелени цветущих садов. И никто, кроме её и человека, приславшего зеленоватый сгусток сообщения, не знал, какую тайну вдохнул душный воздух Аркадима.
У лукавого смутьяна Альгудера не было тайн, поскольку он выбалтывал их все, не смотря на то, что последствия его говорливости, порой, были не очень хороши для него, но ему везло. Мужчины упивались его пикантными рассказами, а женщины обожали, ценя его красоту, смелость и умение быть обворожительным.
Казалось, не было силы, способной лишить Альгудера нежных женских пальчиков, избалованных его поцелуями, стройных ножек, не ускальзывающих от его взгляда, манящих губ, шепчущих его имя и завоеванных сердец, желающих его ласк.
Но такая сила, была – юная дева, с редким и красивым именем – Вивьера.
Альгудер, окрылённый надеждой и сжигаемый нетерпением увидеть её прекрасное лицо, коснуться нежной руки, вдохнуть пряный запах её огненных волос и, что было его страстным желанием, вымолить, хотя бы робкий, девственный поцелуй, её трепетных губ, летел к ней. Дисциплинарный суд, не возымевший положительного результата, был забыт и он, опять, придя к закрытой двери Двора, ибо опоздал, мчался к Вивьере, пользуясь кратковременным отсутствием брата.
Она сидела в глубине сада, облокотившись заострёнными, и оттого, казавшимися ещё хрупче, локотками о низкую узорчатую спинку скамьи. В платье, цвета молодой листвы, со струящими широкими складками от лифа и украшенного сапфировым букетом у плеча, она была похожа на юное цветущее деревце, нежно ласкаемое лёгким ветром. Большая часть огненных волос, искусно уложенная на затылке виноградной гроздью и декорированная зелёными лентами, прибавляла возраста, на несколько лун, к её своим, восемнадцати, а пружинистый локон, спадающий ниже правого плеча, придавал лёгкое кокетство. И то и другое вместе, выказывали её молодой женщиной, манящей в головокружительное чувство.
– Да продлится твоя цветущая красота, божественная Вивьера, – голосом восторженного воздыхателя, проговорил Альгудер, останавливаясь перед ней.
Улыбка, осветившая её лицо и ямочки, расцветшие на её щеках, явились большим подарком, чем её приветствие. Смотря на сияющего поклонника, Виврьера смахнула улыбку, сузила глаза и, надев маску поучающей дамы, пожурила:
– Прогуливаешь, регут Альгудер, как неуспевающий ученик – и, сбросив маску, рассмеялась, договаривая весело, с лёгкой иронией. – Не быть тебе, повеса, гертом. Ой, не быть.
– Обворожительная Виврьера, я готов забыть о любом возвышении и, став твоим рабом, целовать твои прелестные ножки, только скажи. Только одно слово я у твоих ног, – проговорил вдохновенно Альгудер, становясь перед ней на колени.
– Мои ножки целует утренний прилив Тумана, а губы – солнечный ветер. Тебе ничего не осталось, молодой повеса, – изложила она, принимая его страстное высказывание, за озорство.
– Я бы нашёл много прелестных мест для поцелуев, если бы твоё сердце не было холодным, как утренняя звезда, – выдал Альгудер, подыгрывая её настроению.
– Довольно, Альгудер, твоих губ не хватит на всех дев Аркадима, – протянула она, затаив в голосе печаль и тут же, прыская смехом, добавила, – а вот кулаков, опороченных мужей, будет достаточно.
– Милая моя хохотунья, как же ты прекрасна, даже в своём упрёке. Как же я могу не любить тебя, скажи.
Её настроение менялось, как погода в летний день. Только что весёлые глаза, вмиг окутала печаль, словно их свет закрыло дымчатое облачко, приплывшее издалека. Она тихо встала и пошла по тропе, остановилась и, стоя вполоборота, тихо выдохнула:
– Мне кажется, любовь не так весела, как мы думаем.
Говорила не юная весёлая красавица, а задумчивая женщина, пережившая драму и это изменение и её слова, насторожили Альгудера, смешивая в его душе недоумение и лёгкое подозрение. Устремившись за ней и ощущая сильное сердечное волнение, он спросил:
– Отчего такая грусть? Ты изменилась. Где, прежняя весёлая и беззаботная, нимфа?
– Добрый, хороший мой Альгудер, друг мой, скажи, было ли в твоём сердце чувство, подобное всполоху предгрозового неба, билось ли оно, задыхаясь от собственного биения?
– Моя богиня влюблена? – предположил он, не желая принимать её откровения.
– Влюблена, влюблена, влюблена, – повторяла она, кружась. И, рванувшись к нему, горячо зашептала, обхватив его плечи. – Ты не понимаешь. Радуйся со мной, радуйся. Я подобна птице, я лечу. Что же молчишь?
Сомнение его серых глаз погасло, сменяясь печальными сумерками. Он смотрел в неподдельный радостный свет в её глазах и молчал, комкая в душе непонятное чувство. Незнакомое раньше, впервые родившееся и так больно сжимающее сердце, оно леденило кожу, отчего на его, впитавших лёгкий загар, щеках, выступили два бледных облачка. Напрягая, ставшие жесткими и непослушными, губы, он выдавил:
– Не знаю, кто завладел твоим сердцем, но обещаю: я не отдам тебя никому.
Нежно убрав её руки со своих плеч, он быстро зашагал прочь, меряя уверенными шагами зелёную мякоть тенистого сада.
– Альгудер, – донеслось до него, и он прибавил и ужесточил шаг.
Она присела на скамью, не спеша расправила складки на платье и подняла голову. Светлая, круглая, прозрачная, как хрустальная бусина, слезинка медленно скатилась по её щеке, оставляя тонкую, еле видимую ниточку, её первой, повзрослевшей печали.
– Прости, – прошептали губы. И шёпот, подхваченный ветром, затерялся в шуме хризолитовой листвы.
И она не узнала и не услышала, как его шёпот, подхваченный ветром, улетел в листву и её шелестом прозвучал:
– Люблю.
Альгудер ушёл, и нечаянная печаль сменилась внезапным весельем. Вивьера, подобно лёгкому ветру, кружилась по саду, думая о человеке, поселившемся в её голове и готовом перебраться в смущённое сердце. Она думала о Равивэле, и сердце восхищённо замирало и тогда, она останавливалась, вглядываясь в высокое небо, словно её счастье должно было свалиться именно оттуда и ниоткуда больше. Полуденное небо было чистым, лишь две белые точки кружили в нём и они приближались, становясь диковинными нежными птицами, которых принёс утренний туманный пришелец и она подумала: « Это, хороший знак».
Служащим Двора, особенно высоких степеней, было позволено посещать все объекты, сосредоточенные в центре дрома. Герт Равивэл, пользуясь должностным правом, наносил деловые визиты, всем башням по очереди. Туман, не явивший ему то, что он искал, сейчас собирался в небе, которое уже было заполнено транспортом всех видов, форм и объёмов. Внезапно, оно расчистилось, и в его пространстве появилась пирамида. Огромная, монолитная, она медленно плыла, покачиваясь, и никто не смел, преградить ей путь, ибо слова, исходящие от башни Эфира, должны услышать все. Информационные лурды появились сразу в нескольких частях дрома и люди, идущие по улицам, остановились, обратив свои взоры в небо. Пирамиды выплывали каждый раз, когда возникала необходимость оповещения или предупреждения граждан. Вот и сейчас, экраны пирамид зажглись и миловидная девушка сообщила: Внимание. Диоксидные Туманы. Опасность. Активируйте ковы. Внимание. На улицах дрома птицы. Для волнения нет причин, они безопасны.
Сообщение звучало ровно столько, сколько пирамида двигалась над улицами и уплыла, освободив небесное пространство для ждущих сигнала водителей, и он прорезал небо яркой зелёной вспышкой.
Равивэл стоял перед самым высоким зданием Аркадима – башней Созерцания, собравшей в своих бесчисленных и таинственных залах лучшие умы мерцающей планеты и не только, но это было известно лишь ему, а может, не только ему – Верховному анту башни Главуру. В её самой высокой точке, смотря в бескрайнюю даль Вселенной, созерцало Око Доджа – основателя Галактики и первого Верховного анта, почившего столетие назад. Над спицей, продолжающей её высоту, сновали сферы, казавшиеся с земли, крохотными точками, мерцающими искорками, плохо различимыми в сверкающем воздухе. Блестящие шарики, то садились на остроконечный шпиль, то слетали с него, соблюдая неукоснительную очерёдность, как муравьи, спешащие в муравейник. Высокая лестница поплыла вверх и, не останавливаясь, внесла герта Равивэла в круглый, огромного радиуса, проём, разомкнув перед ним две полуокружности дверей, разъехавшиеся быстро и бесшумно. Просторный, совершенно пустой, Хрустальный зал, с множеством, таких же круглых, как входной шлюз, дверей и лифтов, встретил звенящей тишиной, прежде чем неприятный скрипучий звук, коснулся его слуха. Лурд, появившись из поднятой двери лифта, докатился до герта и чинным голосом проговорил:
– Добро пожаловать, герт Равивэл. Да продлятся твои солнечные дни. Следуй за мной.
– Да продлятся, – принял Равивэл, всё ещё оглядывая зал.
Челночный лифт, ощупал Равивэла лучами и, не найдя ничего не дозволенного, поднял его и металлического швейцара на девятый уровень башни, таившей в себе всю управленческую деятельность её служителей – антов. Подобранные по стандарту особослужения, они, похожие, как братья, были высоки ростом, худощавы, отчего увеличивали свой рост, беловолосы и голубоглазы. Длинные волосы и длинные белые одежды, делали их похожими на разновозрастных ангелов, не имеющих крыльев и ангельских лиц. Мужественную красоту бледных, чуть вытянутых овалов лиц и их волевую степень, принижали взгляды широко распахнутых красивых синих глаз. Кончики их прямых носов чуть заметно подрагивали, словно принюхивались к чуждому запаху, проникшему за их стены. Они никогда не покидали своего таинственного заведения, служившего им и домом и местом научных изысканий и любовным ложем, охранявшим тайны, прекрасных и страстных аркадимьянок. Чрезмерная таинственность их деятельности, рождала массу слухов, доходящих до фантастических легенд, но никто, кроме них, не знал, что таила башня Созерцания, и видело Око Доджа. И ни один слух не прижился в мерцающем воздухе материального равенства и прекрасных женщин, словно посланных самой Афродитой. И Аркадим никогда не слышал их шагов на своих улицах, а может, скрывал.
Он жил тихо и расчётливо, радушно встречая своих жителей широкими улицами, тенистыми парками, цветущими садами и прохладой синих водоёмов. Душевные порывы и открытия его граждан, имели весомую ценность, принижая материальные блага, а их пребывание в роскоши диктовалось простым человеческим эгоизмом. Он, появившийся вместе с первыми людьми, перешагивающий эпохи и душивший любую притязательность к себе, комфортно проживал, пуская глубокие корни в самые отдалённые, ещё не узнанные уголки Вселенной. Не минул он и Аркадима. Быстрое развитие Аркадима, двигало его вперёд, а устаревшие изобретения, отданные, как надоевшие « Вниз», доставались другим, менее развитым планетам. Однако, все лучшие прекрасные достояния миров, уже, потерянные для них, было взяты и возвращены в Аркадим, став неотъемлемыми элементами жизни аркадимьянцев. Их верховный ант Главур, был для всех остальных антов и отцом и учителем, передавая им, не только знания, но и, переходящую грань человеческих способностей, тягу к открытиям, ибо топтаться на месте, как считал он – вернуться к невежеству грубо обтесанных каменных наконечников. Его сознание работало на внутренней энергии, отрицающей границы, пределы, уровни. Он жил разумом Вселенной, во времени, и вне времени: слыша, умея и ища…
Он появился, как белое привидение и приветствовал герта Равивэла, подойдя и приложив ладонь к плечу:
– Да не оскудеет мир мыслей твоих, благородный герт Равивэл, – холодно произнёс он, растянув тонкие губы в улыбку.
– Да не оскудеет, – ответил Равивэл и приветствовал Верховного анта. – Да сотворит великую мысль разум твой, достопочтимый ант Главур.
– Да сотворит, – отозвался он, чуть склонив белую голову.
Равивэл впервые видел Верховного анта, и он произвёл не очень приятное впечатление. Холодные, кажущиеся не живыми глаза, таили превосходство и недоверие, говоря о скрытом сложном характере человека, никого не впускающим за свою внешнюю оболочку и хранящим все свои лучшие качества внутри, которые невозможно разглядеть при первом знакомстве.
– Верб Лорок не упускает возможности совать свой нос в мои дела. Я уважаю его, но что он смыслит в науке? Как и вы – посланец Двора, раздираемого властью, – улыбаясь, сказал ант Главур и жестом пригласил следовать Равивэла за собой.
– Я прислан не вербом Сиятельного двора. Вам известно, достопочтимый ант Главур, что инспекция нацелена не на раскрытие ваших тайн, а на результаты ваших исследований, что должных идти на благо Аркадима.
– Вы здесь, впервые и я покажу вам всё, герт Равивэл. Как вам новая должность? Не скучна?
– Я ещё не осознал все возможности, ант Главур и полагаю, вы поможете мне в этом, – ответил герт, сузив тёмные глаза, ставшие похожими на влажные сливовые косточки.
Первый зал, куда Равивэла сопроводил Главур – огромный и светлый, впечатляющий своей высотой, размерами и количеством экспонатов, доставляемых сюда кораблями-ловцами и Всадниками, представленных музеем Вселенной, открылся по велению Верховного анта, приложившего свой, покрытый неповторимой сетчаткой, палец к светящемуся голубому пятну на массивной двери. Двери распахнулись, и Равивэлом овладел восторг. Множество потоков световых лучей, висящих в высоком пространстве музейной залы, держали в своих цепких объятьях, многочисленные диковины безграничной и обитаемой Вселенной. Сосуды разных форм, высоты и объёма, хранили в себе атмосферу и форму её жизни, чужих, но таких близких, благодаря башне Созерцания, галактик. Прохаживаясь среди множества экспонатов, Равивэл, удивлялся и восхищался несметному и столь удивительному богатству Вселенной, хранившей в себе необыкновенные, неповторимые формы жизни, их многое количество, включая его самого – Человека, одой из её форм, наделённого холодным умом и горячим сердцем.
И не факт, что в её таинственной сумрачной тишине, нет жизни, более разумной и более чувственной.
Удивлённый и рассеянный взор Равивэла привлёк цветок, качающийся в алом Тумане и стыдливо меняющий свой цвет, от бледно-розовой мальвы до огненного тюльпана, радуя всеми промежуточными оттенками – радужным сиянием далёкого мира.
– Дитя алого Тумана – вечно живущий и вечно цветущий цветок. Я искал в нём исток бессмертия, но он меняет не только цвет и форму, но и свою структуру, и каждый раз по-новому, не давая возможности расшифровать её. Взяв во внимание, его постоянную изменчивость, так похожую на женское легкомыслие, мы дали ему женское имя – Нумера – говорил он, выказывая в голосе сожаление ушедшей мечты.
– Разве, бессмертие не в мысли? – спросил Равивэл, выслушав трогательную историю учёного. – Мысль не знает ни границ, ни пределов и летит из прошлого в настоящее, затем, в будущее и далее, за границы Времени.
– Величайшая забота человечества – страх смерти. Преодолев его, мы сможем достичь гармонии с мыслью, временем и Вселенной, – ответил Главур и, указывая рукой на другой сосуд, продолжил. – Ещё одна возможность продолжить исследования – Агатовый заяц, лунный житель, случайно угодивший в сеть проезжего пиккора.
– Да будет неиссякаемым твой разум, ант Главур, – напутствовал Равивэл.
– Следующие три зала – музейные, если позволишь, перейдём в зал моделирования Вселенной, надеюсь, это достойно твоего внимания. Верб Лорок, посетивший наше заведение, был весьма взволнован. Кстати, как его драгоценное здоровье? Его металлическая гордость не доставляет ему проблем? – говорил Главур, пока лифт тянул тронутое самолюбие герта и лёгкую недоброжелательность анта.
Зеленоватая мгла электромагнитного поля, заполнившая объёмное пространство сферической залы, перечерченное ровными голубыми линиями, затаила мир великой мысли человека, именующая себя верховным созерцательным антом, служителем Вселенского Ока. Не менее гениальная, чем его голова, рука Главура коснулась тонких голубых линий, и они раздвинулись, расширились, и поплыли, свёртываясь в дымчатые сферы, словно ожидали могущественного касания руки человека, создавшего их и управляющего ими. В центре зальной вселенной плавно кружилась планета, внутри которой сидел человек, перебирая пальцами чёрно- белые клавиши консоли и « музыка», завоёванного времени, текла неспешным ходом планет, вращающихся не только вокруг собственных осей, но и вокруг Аркадима. И тот, кто сидел внутри, был её жителем.
Равивэл, оглядывая кусочки чужих неведомых, но уже подчинённых и управляемых миров, искал Изумрудную Водоросль, умеющую вернуть к истокам жизни, но её не было, здесь. Глаза, уставшие от света, мерцания и блеска, влажнели, теряя чёткие изображения, но мысль, работающая осознанно, улавливала их, стараясь не пропустить ни одной мельчайшей детали. Алый Туман расплылся перед глазами, обнажая очертания Красной планеты, усеянной огненными пятнами. Теперь, он знал и уже видел, что бесформенные пятна – цветы, меняющие окраску, внутреннюю структуру, обличие и не пускающие в свою тайну Бессмертия.
Алая дымка задрожала, собралась в густое облако и потекла вниз, вырисовывая размытые очертания…человеческой фигуры. Смахнув наваждение, явившееся, как он думал, усталостью и резью глаз, Равивэл отвлёкся не громким голосом анта. Обращаясь к кому-то, возможно к тому, кто сидел за пультом, он говорил нетерпеливо и раздражённо, теребя бледными пальцами овальную эмблему, висящую на золотой цепи, изображающую знак бесконечности, с зорким янтарным глазом в одной её половине:
– Ты, опять витаешь в облаках, ант Глум и создаёшь помехи своим воспалённым мозгом. Я умерю твой романтический дух, невежда.
Принеся извинения герту Равивэлу – и гражданину, и трибуну за свою несдержанность и резкий тон, Главур, придерживая за локоть, подтолкнул его вглубь зала, и, меряя мраморный пол частыми шагами, указывал рукой на маленькую планету, кружащую, по приближённым масштабам, вблизи Аркадима.
– Урия – планета Урановых Туманов, – начал он, – как ни странно, обитаемая. Её форма жизни – метановая Водоросль, обладает уникальной способностью вступать в реакцию с металлами и газами планеты, предоставляя нам, неиссякаемый энергетический ресурс воздухоплаванию. Наши корабли мчатся на далёкие расстояния, благодаря лурдам-ловцам. Они доставляют и складируют топливо в едином резервуаре, которое передаётся спутниковыми линиями к кораблям, независимо от их местонахождения. Кислородно-водородная разгонка ракет, давно устарела и сброшена Вниз, малоразвитым планетам. Время течёт, а мы вместе с ним, но как хочется опередить его, – мечтательно закончил он.
Равивэл вспомнил блестящие шары, снующие над башней, и все последующие вопросы утратили и смысл и озвучивание, но он задал другой, не менее важный для него вопрос и он прозвучал:
– Сколько планет созерцает Око Доджа? – спросил он, оглядываясь на, всё ещё кружащую планету, явившую ему мираж в образе очертаний человека, но на её землях, лежащих за сотни световых лун, цвела Нумера.
– Много, герт, много, – протянул Главур, даже голосом смакуя своё величие. – Не считая уже погибших. Кстати, если изволишь посмотреть, герт Равивэл, – заторопился он, двигаясь к следующей планете.
Тёмно-синие круги, расплываясь от центра к краям и, принимая голубые очертания жизненной атмосферной плёнки, окольцовывали бесформенную оранжевую туманность, уходящую в воронку космической пустоты и, делаясь всё светлей и светлей.
– Что это? – спросил Равивэл, чувствуя необъяснимое волнение.
– Исчезнувшая планета, герт Равивэл. Увы, там царит космическая пустота, и только лазуритовые бури будут напоминать о её существовании. Мы называли её – Терра, а те, кто жил там – Земля, – грустно проговорил Главур, смотря в медленно расплывающиеся кольца.
– Загадочная и красивая планета. Что погубило её? – поинтересовался Равивэл, не сводя глаз с лазуритовых колец.
– Невежество и бездействие, – тихо сказал Главур, вглядываясь в слегка побледневшее лицо герта Равивэла.
– Как такое могло произойти?
– Люди не ценят того, что окружает их, считая, что оно бесконечно. Их алчность не знает предела. Преобразование миров надо начинать с людей, живущих на них, но быстрый бег Времени, не позволяет осмыслить этого. Планеты кружат, живут, умирают и рождаются…новые, ибо Вселенная – мать всех планет, живущая руслом Времени, сыплет жизненное семя спор, не разрывая его бесконечности. Когда-то Терра возродиться вновь, возможно в другой области Вселенной, а пока, как это, не мрачно, она являет, лишь лазуритовые кольца, уплывающие в холодный Космос.
– Какая несправедливость, – тихо проговорил Равивэл, вглядываясь в экран.
– Справедливость живёт в наших головах. Открытое пространство миров губительно для неё, – толи пошутил, толи сказал серьёзно Главур и подтолкнул гостя дальше.
Равивэл покинул планетный и музейный зал и оказался в длинном коридоре, что кругом охватывал множество арок, соединённых в галерею. Отсюда просматривались все восемь нижних этажей с лестничными спиралевидными пролётами и самый нижний кристальный зал с круглыми дверями. Главур указал на лифт и Равивэл подчинился его властному взгляду.
Глава шестая.
Лунный свет пробился в овальные башенные окна, освещая человеческую фигуру, склонившуюся к экрану странного аппарата, похожего на астрономический телескоп, но меньшего размера и другой конфигурации. Его голубые глаза пристально вглядывались в очертания материка, окружённого голубым сиянием. Рядом стоящий человек, очень похожий, на того, сидящего у консоли в зале Вселенной, тихо проговорил, вглядываясь в экран, висящий перед ним в зеленоватых перекрещивающихся лучах:
– Есть движущееся структурное изображение.
– Передай координаты спутнику, – проговорил сидящий человек и встал, уступая место помощнику.
Цепочка цифр и знаков, недавно светящаяся на экране и выглядевшая так:
« 37*4539**с.ш. и 140*2824**в.д.», уплыла в космическое пространство, которое, спустя некоторое время, прорезал тоненький луч, выстреливший с башни Созерцания. Пушка, сделавшая очередной выстрел, замерла, ожидая следующего касания повелительного пальца анта Главура. И, служители Архива, сделали очередную, в своём нескончаемом списке, короткую запись, внесённую в алмазную память диска, для грядущих веков и ещё, не рождённым потомкам беловолосых антов.
Событие, вмешавшееся в ход времени, произошло давно и его огненные шаги уже успели остыть на земле далёкой Галактики, а башня Созерцания, смотря вселенским Оком, уже искала новые территории и формы жизни, желая заменить время пребывания их в материальном мире, на вневременное душевное существование.
Было всё и ушло, а остальное…осталось. И Верховный ант, искушаемый честолюбивыми желаниями, сопровождал герта Равивэла по своим владениям, хранящим многовековой покой.
Уровень, предшествующий шпилю созерцательной башни, встретил полумраком, тянувшихся, спиралью, вверх комнат, уменьшающих свои размеры, по мере приближения к венцу купола. Витиевато изгибающаяся лестница, ведущая к Оку Доджа и, привыкшая к звукам частых шагов, идущих вверх, равнодушно и холодно принимала гулкое звучание посторонних шагов, отдающихся коротким эхом в глубине купола. Зал, вытянутые окна которого, беря начало у черноты мрамора и, плавно переходящие в удлинённые конусы купола, хранил самую сокровенную тайну, не видимую и, тщетно разгадываемую «Внизу», но обретающую смысл здесь, считая участь чужих миров, своим величайшим достижением, подделывающим почерк Времени. Здесь, в сиянии солнца или в лунном свете, вырывались нетерпеливые и властолюбивые желания анта Главура и Око Доджа, опускало царственное веко, ибо незрячее око и жёсткая рука, жили Временем, ещё не текущим по улицам Аркадима.
Пытливость герта Равивэла, представляла квантовую Пушку орудием весьма внушительных размеров, бьющую в космическую темноту мощным потоком квантовых лучей, а встретила маленьким аппаратом, излучающим тонкую струю на орбитальный спутник. Даже старое забытое ружьё, висящее много лун на стене, связано проклятьем: выстрелить хотя бы раз и каким будет выстрел, случайным или целенаправленным, решать не ему – ружью, а его забывчивому хозяину.
Лучевая Пушка башни стреляла не раз и не два раза и повелевалась властной рукой хозяина, и била точно в цель, становясь не участником событий, а невидимым толкачом, приводящим в движение проржавевшие колёса истории. И даже, само Пророчество, не могло точно знать, где и когда прогремит выстрел, ибо вселенская темнота, умела хранить тайны.
– Благодарю тебя, достопочтимый ант Главур, другие дела ждут меня на улицах дрома. Да не иссякнет и возвысится мысль твоя, – говорил герт Равивэл, прощаясь с Верховным антом.
– Да озвучит время желания твои, герт Равивэл. Да продлится несравненная красота Ассии, жены твоей, – желал ант Главур, провожая Равивэла.
Слова Верховного анта, догнавшие слух Равивэла в дверях челночного лифта, опять резанули грубым несдержанным голосом:
– Ант Глум, я запретил тебе садиться за пульт и приближаться к Пушке. Ты разнёс вдребезги пол континента, – и погасли полётом лифта, уносящего герта Равивэла на нижний уровень, откуда открывались двери в лето – тёплое ласковое, порой знойное и удушливое, уверенно ступающее по землям Аркадима и его жители…не знали других времён года. Влажные Туманы, приходящие беспорядочно и минующие Чашу, приносили дожди, когда им вздумается, нарушая устоявшийся порядок дрома, и жители спешно упаковывались в плащи, а лурды, покрытые водонепроницаемым серебром, были не прочь прогуляться под дождём, вдыхая незнакомый запах природного озона. Дождь демонстрировал свою силу и Равивэл, выйдя наружу, нажал перламутровую пуговицу на кителе. Тонкий прозрачный плащ с шарообразным капюшоном, окутал его фигуру с головы до ног. Щемящее чувство чего-то давно утраченного всколыхнуло его грудь, и он тяжело вздохнул, получив немалую порцию не свежего туманного воздуха, а кислорода, вырабатываемого костюмом. Он шёл домой, где его ждала очаровательная жена, но вспомнив, что три луны уже минули, изменил путь и направился к площади Раздумий, в надежде увидеть ту, которая поселилась в его сердце и, похоже, надолго.
Герт Плюм – любящий муж, уважаемый гражданин Аркадима и визор, разнюхивающий его тайны, брёл по мокрой ночной улице, прикрываясь неотъемлемой частью своего мундира – плащом, сливаясь с темнотой каменных стен, с зубчатыми башенками, силуэтами деревьев, бросающих длинные тени от света восходящей луны. Он шёл туда, где солнечный свет так близко касался мглы, что было уже невозможно понять, чего больше Света или Тьмы.
Обособленная часть Аркадима, где нашли пристанище пришлые люди, представлял собой, полуразрушенный и не восстановленный, после метеоритного нашествия, комплекс каменных жилых домов, торговой палаты и череды бань, сохранившихся лучше всех остальных построек. Ротонда, возвышавшаяся над палатой, хотя и была повреждена, но имела вполне подобающий вид, чтобы стать главным зданием в каменной одноэтажной россыпи. Ночами, её арочные окна тускло светились, отражая огонь задымленных каминов и тени человеческих фигур, в пристойных и не пристойных позах. Люди, собирающиеся там и не только там, для своих душевных и плотских увеселений, делили ночь с крепким вином, сладкой женщиной или азартными играми, принимающими непредсказуемые финалы. Тайные развлечения непритязательных жителей, не преследуемые и ненаказуемые, остающиеся их личными тайнами и зовом души, разнообразили размеренную, сытую, и оттого казавшуюся им скучной, жизнь. Не нанося вреда, ни благу жителей, ни благу Республики, Каменная Глушь, вела свою особенную жизнь, удовлетворяя и чистокровную знать и пришлых людей, получающую весомое вознаграждение за маленькие доставленные удовольствия.
Но, были и другие…
Планета Стонущих Болот – цветущая земля предков и убогая пустошь их потомков, не всегда являла собой чёрную истерзанную землю, с серым дымом, дурно пахнущим гнилью, исходящей от грязных болот. Она цвела, зеленела, родила, и народ её благоденствовал, прославляя солнце и луну, что светили всем одинаково заботливо, и дарили зной и прохладу.
Щедрость природы иссякла под гулкими топорами…
Живая вода просочилась в землю…
Народ обнищал и ожесточился… кто нравом, а кто душой.
