Жена фокусника

Я развернулась и быстро зашагала на кухню. Если нет возможности спать с кем хочется, эту трагедию не грех и заесть. На кухне все оказалось проще и предсказуемее – на столе стояла тарелка, накрытая огромным колпаком из нержавеющей стали. Там покоились королевские креветки. О, да! Очень много креветок и соус к ним. Первые тридцать секунд я думала, как воспользоваться микроволновкой в бесшумном режиме, но, так ничего не придумав, решила – они и холодные безумно вкусные. И не прогадала. В три часа ночи, креветки с соусом на голодный желудок, который последний раз видел еду примерно двадцать четыре часа назад – это почти как оргазм. Ну, может чуть дольше.

Наевшись до зайчиков в глазах, я поднялась наверх и уснула сном младенца.

***

Утром меня разбудил звук закрывающейся двери и легкое послевкусие его туалетной воды в комнате. Я открыла глаза и посмотрела на часы – шесть пятьдесят две. Пугающая пунктуальность. На прикроватной тумбочке лежала записка. Я закрыла глаза – потом прочитаю. Но спустя пять минут поняла, что любопытство не даст мне заснуть. Я протянула руку и подцепила пальцами легкий листок бумаги. Развернула его и увидела аккуратный почерк:

ТРУСИХА!!!

Я рассмеялась. Он не спал, пока я разглядывала его. Не спал и ждал.

Я продолжила читать.

Я и читаю – «Коллекционер» Фаулза, «1984» Оруэлла, Кинга (практически всего, особенно вдохновляют сцены насилия), но поистине гениальным считаю лишь «Заводной апельсин1».

При всем моем желании угодить тебе, привезти такое количество тротила затруднительно даже для меня, но среди моих книг ты легко найдешь «Бойцовский клуб» Паланика, а я, в свою очередь, обещаю стабильно поставлять тебе небольшие партии животного жира2 – и тебе не скучно, и дело полезное.

P.S.: Боюсь, Кукла, именно тебе придется расплачиваться за все прегрешения моей матери.

А вот это уже совсем не смешно.

С удовольствием бы поцеловал и отлюбил ТВОЙ зад, если бы ты была чуть смелее.

Твой Максим.

Совсем не смешно.

Я бросила записку на тумбочку и шумно вздохнула. Терпеть не могу «Бойцовский клуб», а «Заводной апельсин» так и вовсе не смогла дочитать.

Заснуть уже не получилось.

***

Так прошли три дня.

Мы мирно сосуществовали в одном пространстве. Я старалась не попадаться ему на глаза, он не навязывал свое общество.

С семи утра и примерно до шести-семи часов вечера дом был в моем распоряжении. На второй день моего заточения я нашла небольшой спортивный зал в самой дальней комнате первого этажа. Это обрадовало меня и позволило отвлечься, расслабиться и занять несколько часов из, неприлично большого количества свободного времени, что образовалось на сегодняшний день. Меня исправно кормили дважды в день, плюс к этому холодильник был до отказа забит всякой всячиной. Первое время, когда входная дверь открывалась, и входил официант (всегда один и тот же мужчина), с тележкой, на которой покоились завтрак или обед для меня, мне приходилось сдерживать себя от бессмысленной попытки к бегству – бесспорно официант сражаться со мной не будет, это не входит в его обязанности, кроме того, уж больно не впечатляющим он был – щупленький, низенький, с залысиной на макушке и теплой улыбкой. Но уже на выходе из лифта меня ждут добры молодцы, которые не так приятны на вид. Они даже слушать меня не станут – отправят туда, откуда пришла. А потому я просто провожала взглядом мужчину в белом фартуке, который, в зависимости от времени суток, желал мне доброго утра или доброго дня, и изучала его спину. Зато теперь я знаю, как открывается эта чертова дверь – оказывается не всё полотно из дерева. Там где должна быть ручка, располагается сканер, замаскированный под дерево и сливающийся с дверью, образуя единое целое. Поэтому его не видно, поэтому я не смогла его найти. Прикладываешь ладонь – дверь открывается. Сама я ни разу так и не пробовала. Зачем? В половину шестого я удалялась наверх и демонстративно закрывала дверь. Максим относился к этому с юмором, что красочно демонстрировала наша переписка. Мы упражнялись в словоблудии и, как могли, пытались уесть друг друга. Порой это даже становилось романтичным, а иногда забавным. В числе прочего он весьма изощренно напомнил, как меня за деньги раздевали на сцене подпольного БДСМ-клуба, а я, уже не столь элегантно, предложила вырезать на оставшейся части его спины все четыре тома «Война и Мир».

Оказывается, безвылазно сидеть, даже в невероятно огромной квартире ужасно скучно, даже с учетом доступности абсолютно всех благ цивилизации. У меня был выход в интернет (а как же иначе продемонстрировать мне свою безнаказанность, если не оставить всевозможные средства связи с внешним миром, при полной их бесполезности?), спорт, музыка, внушительная библиотека, еда, возможность спать где и когда захочется. У меня даже была возможность спать с тем, с кем мне хочется. Нужно только попросить.

Но на третий день я нашла то, что напугало меня до чертиков – одна из комнат на втором этаже.

Я наткнулась на нее от «нечего делать». Я открыла дверь и увидела то, отчего по спине пробежали мурашки. Вспомнилось сказание о Синей Бороде. Это была та самая маленькая дверь, в которую мне определенно не стоило заглядывать.

Большая комната с огромным трюмо с зеркалом и подсветкой, на котором покоились всевозможные косметические принадлежности – парфюм, средства по уходу за кожей лица и тела, средства по уходу за волосами, и такое количество декоративной косметики, что хватило бы примерно двумстам женщинам до скончания века. Все брендовое, в красивых бутыльках, коробочках и футлярах. На столе царила идеальная чистота. Рядом стоял небольшой шкаф похожий на вытянутый вверх комод, назначение которого мне стало крайне интересно, и я дерзнула пройти внутрь и открыть одну из дверей. Там были всевозможные электрические приспособления для укладки волос и обработки кожи, а так же отдельная полочка для средств интимной гигиены. Я быстро захлопнула дверь – смущение и стыд затопили меня с ног до головы. Это место для любой дамы почти настолько же интимно, насколько интимно то, что у неё между ног, так что сейчас я практически заглядывала под юбку совершенно незнакомой мне женщине. Я заметалась в поисках выхода, но мой взгляд упал на огромные двери из толстого стекла – шкаф. Ряды платьев, блузок, джинсов, юбок, свитеров, стеллажи с обувью на все случаи жизни, сумочек и аксессуаров ко всему этому великолепию. На меня пахнуло чужой женщиной. Я рванула на выход, подгоняемая практически физическим ощущением её гневного взгляда на своей спине. Незримая, отсутствующая, она словно призрак материализовалась в этой комнате, и её присутствие я ощущала всем своим существом.

Выбежав из комнаты, я хлопнула дверью и прислонилась к ней спиной, словно там за дверью стадо голодных зомби.

Его жена не вымысел, его жена реально существует и до определенного момента жила в этой квартире. Где она? Что с ней стало? И почему молодая супруга вот уже пятые сутки не появляется дома. Может она уже кормит рыбок или червей? А может, лежит в одной из комнат, и совершенно не исключено, что по частям.

В этот вечер я не стала прятаться в комнате.

Я сидела за кухонным столом, когда входная дверь открылась. Я окаменела и, кажется, покрылась льдом. Зря я села спиной ко входу.

Он зашел, разулся, а затем последовала минутная пауза – он увидел открытую дверь его, а ныне моей, спальни. Он бросил беглый взгляд на остальные комнаты, гостиную и его лицо озарила легкая ухмылка. Он посмотрел в сторону кухни и неспешно двинулся туда. Он шел бесшумно ступая ногами, словно хищник лапами – втянул когти, прижал уши, пригнул голову к земле. Он крался. Я напряглась и вслушивалась, не решаясь повернуть голову назад. Я не услышала, как он прошел коридор, как зашел на кухню, не услышала ни единого звука, когда он пересек комнату. Но почуяла тонкий, еле уловимый армат парфюма. Прямо за моей спиной. Я закрыла глаза.

Рука отодвинула мои волосы, а затем губы, горячие, неимоверно нежные прильнули к позвонку у самого основания шеи – поцелуй – нежный, сладкий. Моя кожа мгновенно покрылась мурашками, соски затвердели. Еще поцелуй, чуть выше. И еще. Я втянула воздух, жадно, прерывисто, словно задыхаюсь. Его дыхание обожгло мою шею. А затем язык горячей, влажной лентой поднялся по моим позвонкам к самому основанию черепа. Я выдохнула, закусила губу. Его ладонь легла на мою шею, а затем большой палец нежно погладил меня. Я втянула шею, впиваясь пальцами в край стола. Куда же ты смотришь, эволюция? Почему худшие из твоих отпрысков, столь прекрасны, так притягательны? Так уникальны…

– Привет, – тихо шепчу я.

Его рука не сжимает мое горло, он задумчиво гладит меня большим пальцем. Он зарывается носом в мои волосы и вдыхает мой запах. Его рука замирает… а затем другая рука обвивает меня, как змея и ложиться на грудь, нежно сжимая её.

– Ну же… – шепчет он, – попроси меня…

– Подожди, – говорю я на выдохе (удар сердца, еще один, еще), провожу языком по губам. – Мне нужно поговорить.

– Да мы только и делаем, что разговариваем, – отвечает он и снова стискивает мою грудь. Горячее дыхание обжигает мою голову, спускаясь по волосам. – Проси…

– Нет, Максим, – говорю я и убираю его руку с моей груди.

Он замирает, и в это момент мне становиться жутко.

Что там твориться в его голове? О чем он думает в эту секунду?

Секунды медленные, липкие, тянуться словно мед. Я ловлю свою панику за хвост, я тащу её обратно внутрь себя, чтобы не выдать – ни словом, ни жестом – бешеного страха, разливающегося внутри меня. С ним, как с собакой.

Рука нехотя сползает с моей шеи. Он вздыхает.

– Ладно, – говорит он, отодвигаясь от меня. Голос его, уставший и натянуто равнодушный, все еще звенит сталью. Он выходит из-за моей спины и появляется в поле зрения. Медленно обходя стол, за которым сижу я, он спрашивает. – О чем ты хочешь поговорить?

Всего несколько секунд, и его голос снова ласков и спокоен. Он подходит к холодильнику, открывает дверцу и достает оттуда банку «Колы». Я терпеливо жду, пока он повернется ко мне. Он поворачивается и поднимает на меня серые глаза.

– Я хочу домой, – говорю я.

Его лицо не отражает никаких эмоций, и пристальный внимательный взгляд продолжает смотреть мне прямо в глаза:

– Ну, мы же это уже обсуждали?

– Максим, нельзя держать людей взаперти. Это незаконно.

Господи, что я несу? Незаконно…

– Как видишь, можно, – говорит он и тянет за колечко на банке. Она открывается с характерным щелчком и шипением.

– Максим, я не понимаю, что я тут делаю?

Он делает глоток, потом пожимает плечами, в знак того, что его искреннее удивляет, почему я не понимаю очевидных вещей:

– Ты здесь живешь.

– А где живет твоя жена? Где она?

– Пока не здесь.

– А может УЖЕ не здесь?

Он тихо смеется:

– Нет. ЕЩЁ не здесь.

– А когда она появиться, что мне делать? Для чего ты её ждешь, я понимаю, но не совсем понимаю, для чего её жду я?

– Я, честно говоря, тоже… – говорит он.

– В смысле?

– Ну, ты о ней вспоминаешь гораздо чаще, чем я.

– Это не смешно! – рявкаю я.

Тише, Марина.

– Да я и не смеюсь, – говорит он, улыбаясь.

– Мы вместе её встретим? Напялишь на меня кокошник, вручишь каравай с солью и будем стоять в дверях, как два дебила?

Он засмеялся. Я начинала беситься, я начинала паниковать, и ему это нравилось.

Успокойся! Возьми себя в руки. Помни, с кем имеешь дело. Это тебе не сосед по лестничной площадке.

Я вдохнула. Выдохнула.

– Я понимаю, мне не постичь всю глубину твоих замыслов, – говорю я гораздо тише и в разы медленнее. Я пытаюсь контролировать каждое слово. – Но… если есть в тебе хоть что-то человеческое, малая доля сочувствия, и…

Я запинаюсь и замолкаю. Я на грани истерики. Я вот-вот заплачу. Сочувствие? Человечность? Он смотрит на меня и наслаждается. Это его месть за стояк, который я не пожелала ублажить. Он делает еще один глоток и ждет, пока я созрею.

– Я хочу знать, что меня ждет, когда она вернется? – выплевываю я, ненавидя себя за то, что не могу поднять на него глаза. – Не пойду ли я на корм рыбкам?

Пауза, в течение которой мое сердце грозиться взорвать барабанные перепонки. Я жду, что она скажет «Может быть», я жду, что он скажет «Не исключено». Я жду приговора. Но в ответ я слышу:

– А давай меняться?

Я отрываю взгляд от своих рук и смотрю на него.

– Меняться? – спрашиваю я.

Он кивает. Я недоуменно разглядываю его лицо, которое стало таким же наглым и заносчивым, как тогда, когда мы встретились впервые.

– Ладно, – говорю я, – чего ты хочешь?

Его губы расходятся в шикарной улыбке, от которой у меня дрожь по телу.

– Очень скоро, примерно через полторы недели, у нас с ребятами намечается встреча, – говорит он и снова делает глоток. – Я хочу, чтобы ты поехала со мной. В обмен на это я расскажу тебе кое-что о моем браке, – говоря это, он поднимает правую руку и демонстративно машет передо мной кольцом.

Сука! Выблядок…

– Куда мы поедем?

– Пусть это будет сюрприз.

Хочу побыстрее закончить этот разговор. Хочу понять, что твориться.

– Хорошо, – говорю я.

Он кивает, улыбка сверкает на его лице:

– Ты ведь знаешь, что у меня нет гражданства этой страны?

Я знаю. А он прекрасно знает, при каких обстоятельствах я получила это знание.

– Я в курсе, – говорю я. – Я была в полиции.

Говорю и я замираю. Жду, что же мне будет за эту невинную шалость?

Максим смеется. Максиму весело:

– Да, – говорит он, сквозь тихий смех. – Я тогда чуть не живот не надорвал от смеха. Это было забавно.

Забавно? Я сжимаю под столом кулак. Мне хочется взять первую попавшуюся тяжелую вещь и кинуть ему прямо в голову, глядя на то, как разлетаются по кухне его зубы. Но вместо этого я натянуто улыбаюсь. Он смотрит на мою улыбку, он закусывает губу и, наверное, думает о смирении, потому как похотливый язык жадно скользит по его губам.

– Мои юристы покопались, прикинули все за и против и решили, что гражданство по браку будет самым подходящим вариантом.

– Подходящим кому? Тебе? – произносят мои губы – осознание того, что я говорю, приходит с запозданием.

– Вообще. Подходящим по всем параметрам. Не слишком скоропалительно, но и не слишком долго, дает некоторые поблажки в вопросах выезда из страны и…

– Погоди, погоди… – говорю я (на этот раз осознанно и четко). Он замолкает и внимательно смотрит на меня. – Так весь твой брак – фальшивка?

– Я бы так не сказал.

– То есть жена все-таки существует?

– Конечно.

– И давно ты женат?

– Де-юре, почти год.

Я чувствую себя так, словно кто-то больно пнул мне под дых. Я никак не могу закрыть рот, потому что там столько слов – беззвучных, невысказанных. Почему мне так больно?

– А де-факто? – спрашиваю я, и мой голос пугает меня своей бесцветностью.

– А де-факто, как видишь, её еще нет. Но скоро появиться. Я активно над этим работаю.

– Но зачем? – мой голос не то шепот, не то молитва. – Ты же можешь делать все, что в голову взбредет? Купить кого угодно, запугать, замучить? Ты же…

– Да, да, конечно могу. И всех, кто был мне нужен, я уже купил. Но есть определенные обстоятельства, которые заставляют меня, хотя бы отчасти соблюдать букву закона. Кроме того, чем меньше в моем настоящем поддельных документов, тем лучше. Зачем лишний раз покупать и запугивать, когда многое можно сделать абсолютно легально? Но знаешь, большая часть тех, кто помогают мне, гонится не за деньгами.

– А за чем?

– За властью, разумеется! Ты что не помнишь? Оруэлл – власть ради власти. Но не суть. Видишь ли, начинается довольно интересная игра…

– Интереснее, чем в «Сказке»?

– Гораздо! – он улыбается, его глаза горят, руки поставили банку с «Колой» на стол и уже летаю по воздуху в порыве страсти. – Мне сейчас позарез необходимо иметь кристально-чистое досье на бумаге с точки зрения общественности…

Он говорит мне что-то, но я его не слышу. Слова – пустые оболочки чьих-то мыслей. Мне от них нет никакой пользы. Мне больно. Все, о чем я думала – как же сильно бьется сердце, как оно больно отдается в висках, как грохочет в ушах пульс. Какая же я дура. Я поверила сопляку, которому вот-вот стукнет девятнадцать. Поверила мальчишке.

«Ты будешь любить меня…»

Господи, какая я идиотка.

И тут я со всей отчетливостью понимаю, что же так сильно болит.

Это она. Жрет меня, горит во мне, выворачивает меня наизнанку. Мне больно! Но мой крик звучит лишь в моей голове. Оставь меня, тварь! Отпусти! Отпусти!!!

Невидящими глазами я окидываю кухню и его, машущего руками и самозабвенно рассказывающего что-то, смысл чего я не понимаю. Словно я оказалась здесь только что, материализовалась секунду назад. Звук включается в моей голове, потому что среди кучи пустых слов он произносит мое имя.

– Марина, – говорит он, внимательно глядя на меня. – Марина!

Он обходит барную стойку, проходит мимо стола и подходит ко мне. Он разворачивает мой стул, поворачивая меня лицом к нему, опускается на колени передо мной. Его глаза – расплавленная сталь, мрачное грозовее небо над головой – смотрят на меня внимательно, цепко, остро. Его руки – горячие, ласковые – обвивают мои запястья. Он заслоняет собой весь мир. Я чувствую, как по щеке бежит слеза, до того горячая, что жжет кожу. Я слышу свой собственный голос:

– А зачем тебе я?

Он смотрит не меня, гладит мои руки:

– Я отдам тебе на хранение очень важную вещь. Не сейчас, позже. Если я все сделаю правильно, ты поможешь мне завершить начатое…

Так вот кто я – личный помощник, доверенное лицо. Я секретарь.

Во мне детонирует ярость.

Я всего лишь секретарь.

Я взрываюсь и пинаю его в грудь.

…поможешь мне завершить начатое…

Он падает на спину. Его глаза ошалело смотрят на меня.

Я кукла.

Я подскакиваю и лечу к выходу, коридору, лестнице на второй этаж. Позади меня черный мат и топот ног.

Но я быстрее, потому что во мне огонь. Огонь ненависти.

Я залетаю в комнату, хлопаю дверью и закрываю замок. Я боюсь не успеть, а потому руки мои трясутся. Я хватаю то, чего раньше не было в этой комнате, потому как это спальня и только спальня. Что ж, теперь это спальня со стулом. Я хватаю стул и подпираю им дверную ручку, упирая задние ножки в пол.

А в следующее мгновение дверь сокрушается под градом ударов – сильных, злых. Он орет на меня и обо мне, но мне плевать.

Потому что мне очень больно.

Глава 5. Бойня

Говорят – нет ничего сильнее зубной боли. Идиоты.

Я проснулась с опухшими глазами, протяжным воем в голове и дырой вместо сердца. Открыв глаза, я подумала о том, что возможно недооценила «Бойцовский клуб» – его мрачная атмосфера сумасшествия и желание повеситься в конце каждой главы, сегодня показались мне весьма симпатичными. Интересно почему, когда сердце перегорает и вырубается, голова начинает заполняться совершенно бредовыми идеями – я рассматривала млечный путь, раскинувшийся на потолке, и гадала – в тот раз, когда я наелась плацебо, я была в этой комнате или он просто перенес всю обстановку, не желая заморачиваться с интерьером? Повернула голову и посмотрела на стул, подпирающий дверь – весьма ненадежное приспособление. Деревянные полы покрыты каким-то матовым лаком и ножки, упирающиеся в него, скользят, поэтому приходиться держать стул руками и полагаться лишь на собственные силы. Нобелевка за это мне точно не светит.

Вчера Максим не стал добивать дверь и требовать моей головы – его злость осталась по ту сторону наедине со своим хозяином. Может я недооцениваю его, и если посмотреть беспристрастно и объективно, то я увижу наконец, что он вырос? Во всех смыслах. Стал спокойнее, собраннее, занялся делами. Правда, какие это дела, я даже знать не хотела. Наркоторговля, публичные дома и игорный бизнес – все это он продает совершенно беспрепятственно, и придумать что-то веселее огромного наркопритона, борделя, и выдачи лицензий на отстрел людей, у меня просто не хватало фантазии. Я намеренно вычеркивала из уравнения ночь, когда он притащился сюда после «Сказки», потому как в целом, если отбросить его страсть убивать людей, оставался весьма харизматичный, умный молодой человек, с красивой улыбкой и шикарной задницей.

При воспоминании о нем снова заныло сердце. Тише ты, глупое… Он не наш. Кому-то «посчастливилось» раньше нас с тобой, так что заткнись там и сиди смирно.

Я поднялась с кровати. В его спальне своя ванная и туалет, так что я направилась именно туда. Приведя себя в божеский вид, я вышла в коридор и, тихонько пискнув, остановилась как вкопанная.

Пожалуй, стоит сказать, что второй этаж толком и не этаж вовсе, а огромный балкон, опоясывающий гостиную широким коридором примерно в пяти метрах от пола, с пятью дверьми. Он же плавно перетекает в лестницу на первый этаж. Так что сверху прекрасно видно все, что происходит внизу, а снизу – коридор второго этажа.

И вот я снова на сцене перед почтенной публикой. Спешите видеть – дама не первой свежести с разбитым сердцем и вытянутыми коленками на домашних трико.

Внизу на огромном диване в форме подковы за круглым столом, как рыцари ордена тамплиеров, расположились семеро. Как по команде они разом подняли головы наверх и теперь все они, кроме одного, который тут же опустил глаза в пол, смотрели на меня так, словно я здесь явление совершенно нормальное, но слегка несвоевременное. Скажите спасибо, что я не вышла к вам в трусах, почтенные! Трое из них поздоровались со мной, на что я ответила кивком и невразумительным мычанием. Они снова опустили головы и вернулись в бумагам и своей болтовне, а вот Низкий, Белка и Максим продолжали смотреть на меня, мордами бешенных дворняг. Неужели я одна вижу их жуткие ухмылки и глаза полные тихой ненависти, даже когда они в режиме «повседневной вежливости»? Ярость всегда исходит от них, как аромат, как радиоволна на сверхвысоких частотах, и почему-то слышу, чувствую её только я. Как крыса. Но сегодня, прямо сейчас она усилилась втрое, и ощутимой волной лизала мои ноги, как прилив. Грядет гроза…

– Доброе утро, – сказал Максим своим тихим, наигранно-заботливым голосом, и на фоне этой ласки в голосе, еще ярче сверкали серые глаза: «Не вздумай выкинуть что-нибудь, вроде вчерашнего», – говорили они, но спокойный и нежный голос лился, как щелк. – Иди к нам, – добавил он, похлопывая ладонью по дивану рядом с собой: «Место, сучка». Белка и Низкий тоже слышат его мысли, и расплываются в наглых улыбочках. По коже скользит волна мурашек и я послушно спускаюсь по лестнице, огибаю диван со стороны дворняг и, протискиваясь мимо них к «месту рядом с хозяином», от всей души наступаю Белке на ногу, да так, что тот шипит, и улыбочка сползает с его смазливого лица. Максим видит это и смеется. Я сажусь рядом, он протягивает руку, обнимает меня и прижимает меня к себе, прикасаясь улыбкой к моей щеке. Рука, которая обняла, спускается под мою руку, скользит по боку и ложиться чуть выше бедра, по-хозяйски поглаживая мой зад: «Умничка. Вот тебе сладенькое…».

– Доброе утро, – говорю всем присутствующим, и прижимаюсь к «хозяину», всеми силами пытаясь успокоить свое сердце – не дай Бог ему услышать его, не да Бог учуять, как оно заходиться от восторга внутри меня. Максим смотрит на меня, и я гадаю, слышит ли?

– Как настроение? – спрашивает он. Его глаза улыбаются.

– Хорошо, – отвечаю я. Мое сердце колотиться где-то в горле.

К чему этот спектакль? Кто эти трое, и почему мы из кожи вон лезем, изображая рай на земле? Обидным было и то, что мне и изображать то ничего не нужно – вот он – рай – у него под боком. Я смотрю на тех троих, что не внушают ужаса. Я их уже видела – круглолицый, розовощекий мужчина, с отдышкой, его оппонент, который в прошлый раз чуть глаза из орбит не выронил, пытаясь доказать розовощекому свою правоту, и молоденькая девушка, мгновенно меняющая цвет лица при каждом взгляде Максима – она держала в руках пухлый блокнот и безостановочно что-то писала. Секретарь. Доброе утро, коллега. Ой, да не краснейте вы так! И ваша тоска при виде меня совершенно неуместна. Поверьте, моя функция здесь та же, что и ваша, только вы, помимо всего прочего, кофе готовите, а я делаю вид, что все тут белые и пушистые. Пылюсь, знаете ли, в ожидании звёздного часа.

И тут я снова возвращаюсь к лицу человека, который так и не переспорил круглолицего. Ухоженный дядька, минимум лет на десять старше меня, с дорогой стрижкой и выправкой публичного человека. Где-то я уже видела его. Смутное дежавю, размытый образ, и я никак не могу вспомнить. Я видела его еще до того, как меня притащили в кабинет почти (страшно подумать!) неделю назад. Но тут, круглолицый, глядя то на меня, то на Максима, говорит: