Исповедь изгоя

Июль, первый месяц своего отпуска Егор Чурсин провел в родном Марьино. Родители приезду сына были очень рады. За целый год он был у них пару раз, и то наскоком. В первый вечер, как и это раньше было, мужчины вышли в садик, поговорить и покурить. Сын никогда не курил, однако в это вечер закурил. Причиной этому было не только его приподнятое настроение, но и обильное застолье. Он почти наравне с отцом пил, наравне и кушал. Чурсин старший первым начал разговор. Он посетовал на трудности сельской жизни. Люди нищали с каждым днем. Некогда относительно полные прилавки магазинов с каждым часом пустели, словно вода на жарком солнце. Егор очень внимательно слушал своего отца. О подобном он и сам прекрасно знал. Не только знал, но и стремился хоть что-то сделать для улучшения ситуации. Ему, как лектору становилось очень неудобно от напористости своих слушателей, особенно в последнее время. Люди от слов переходили к делу. Они вручали ему целые кипы бумаг с различными вопросами, даже с предложениями. Иногда он даже боялся идти к полуголодным и обманутым людям. Многие принимали его за партийного номенклатурщика, у которого все было и все есть. Словесные оскорбления в свой адрес он переносил очень тяжело. После лекции запирался в гостинице и закрывал дверь на ключ. Он не хотел, чтобы кто-то видел его слезы или его мрачную физиономию. По приезду домой он садился за стол и очень скурпулезно перечитывал вопросы и жалобы слушателей. Затем писал очень объемную справку о проделанной работе. В областном комитете партии его с большим вниманием выслушивали, иногда при нем просматривали его отчет. Затем его заверяли, что в срочном порядке будут даны соответствующие указания по устранению имеющихся недостатков. Чурсин верил чиновникам, но и одновременно хотел видеть результат и своего личного участия. Через некоторое время он вновь приезжал к знакомым слушателям. Они только разводили руками, все оставалось без изменений. Он вновь и вновь писал отчеты, его вновь и вновь заверяли…

Ветер перемен задел и Николая Чурсина. Он со слезами на глазах рассказал своему сыну Гошке о новых порядках, которые стали существовать в его заведении. Численность непосредственных производителей мясной продукции на колхозном рынке с каждым днем уменьшалась. Вместо них приезжают подозрительные личности, в основном, молодые парни. К услугам некогда знаменитого рубищика мяса они не прибегали. Они рубили туши не хуже его самого. Чурсин однажды попытался запретить самовольную рубку и чуть было за это не пострадал. Через пару минут в его каморку вошли три здоровых сопляка и строго предупредили. Если дядька не успокоится, то ему секир башка.

Чурсин не струсил. Хотел пожаловаться директору. Не успел. Его убрали с престижной должности быстро и незаметно. Он даже не успел проститься со своим мясным снабженцем. С тех пор Чурсин не сует нос, куда ему не положено. На работу ходит каждый день, но без прежней прибыли. Рубит мясо одиноким бабкам и старикам, которые приносят ему куда меньше мясной прибыли, чем в совсем недавнем прошлом.

Сын с грустными глазами смотрел на своего отца. Ему было жалко не только его, но и свою мать. У нее также дела шли не ахти хорошо. Товарооборот в магазине с каждым часом падал. На полках стояли только банки с березовым соком и хлеб, который уже к обеду расхватывали. Из-за булки хлеба часто дрались. «Бесхлебные» нередко делали ревизии в магазине. Продавщица не перечила. Она стояла со слезами на глазах за прилавком и спокойно наблюдала за тем, как озверевшие люди проверяли все закоулки. Лишнюю булку хлеба или упаковку стирального порошка никто не находил. Дабы не накликать на себя беды, частенько за покупками в магазин приходил сам Николай. Он, конечно, мясо не покупал, однако в очереди за мылом и порошком стоял…

Душераздирающие откровения родителей очень сильно обеспокоили сына. Из-за этого он не стал делиться с отцом своими тягостными мыслями и всем тем, что он пережил за последнее время. Сыновьи беды могли в прямом смысле убить родителей.

После тягостного монолога Николай Чурсин со страстью затянулся сигаретой, словно хотел, чтобы дым раз и навсегда уничтожил его житейские проблемы. Молчание сына ему не нравилось. Даже злило. Он тяжело вздохнул, и бросив косой взгляд на молчуна, с ухмылкой прошипел:

– Егорка, ты у меня умный парень… Скажи же мне на милость, что делают наши верхи, чтобы хоть на грамм улучшить жизнь простых смертных?

Для Чурсина младшего этот вопрос был далеко не новый. От подобного у него и раньше голова болела. Вопросы слушателей он, как правило, относил в областной комитет партии. Сейчас же ситуация была совсем иная. Ему, как профессиональному историку, как коммунисту впервые в своей жизни предстояло сдать своеобразный экзамен на порядочность и понимание текущей жизни своему родному отцу, который вложил все, чтобы его сын стал настоящим человеком. Он все еще продолжал молчать. Все раздумывал, надо ли говорить эту правду своему родному отцу. Да и зачем ему эта правда? Он сам почти пять лет бьется за эту правду и проку никакого. Из-за обыкновенной человеческой порядочности он стал изгоем, на которого не только показывают пальцем, но и строго наказывают. Он никогда не был преступником, не был и склочником. Он просто хотел и хочет быть человеком, заслуги которого должно оценивать все общество, а никакая-то группа престарелых существ, которые ради своего личного спокойствия и личного благополучия способны на любую подлость. Честности и порядочности его учили в школе и в университете. Он сам сейчас учит этому своих студентов.

Родители в формировании его характера занимали особое место. Они не дали ему богатств, но они дали ему возможность учиться. Он всегда учился добросовестно, работал также добросовестно. Только так он хотел добиться признания своего таланта. И это признание, как он считал, должно происходить без всякого обмана, лжи и зависти…

Он невольно посмотрел на небо. Оно было усыпано множеством звезд. Ему казалось, что все они его напутствовали говорить отцу правду и только правду. Он тяжело вздохнул и уверенно произнес:

– Папа, я слышал твой вопрос и очень долго раздумывал над ответом. Я отвечу сегодня тебе, как твой сын, для которого родители отдали много сил и собственного здоровья, чтобы он стал настоящим человеком…

Он внезапно замолчал. Затем повертел головой по сторонам, словно за ним кто-то наблюдал. Скорее всего, это была его профессиональная привычка, как лектора. Перед началом лекции он всегда оглядывался по сторонам, а затем только устремлял свой взор к слушателям. Из сидящих он кое-кого брал себе «на заметку». Он прекрасно знал, что в его аудитории есть человек, который фиксирует в своей памяти или записывает особо спорные моменты, изложенные представителем областного комитета партии. Как правило, он очень мало отступал от рекомендаций партийного органа…

После очень короткого экскурса в особенности лекционной пропаганды, Чурсин вновь продолжил:

– Я хочу тебе честно и откровенно сказать, что наша огромная страна катится под откос… Мне обидно это признавать, но, мне, думается, что это есть сущая правда… Я попытаюсь тебе сейчас это доказать…

Отец очень внимательно слушал монолог своего единственного сына. Чем больше сын говорил, тем больше он ему нравился. Нравился как родное дитя, как порядочный человек. Очень многое для Николая Чурсина было до сей минуты неведомым…

Незаметно мужчины перешли к житейским проблемам, затем опять заговорили о политике, о перестройке. Улеглись в постель поздно ночью. Плюхнувшись в постель, Егор Чурсин не сомневался, что он сегодня был откровенен и честен со своим отцом, как никогда до этого. Однако он чуть-чуть и слукавил перед ним. О своих насущных проблемах он умолчал. Умолчал специально. Не хотел травмировать отца. Перед сном у него неожиданно появилась мысль – надо еще раз со своими наболевшими вопросами обратиться в обком партии. Информации о негативах было хоть отбавляй. Он решил ехать этим же утром.

Пятиэтажный особняк находился в самом центре Помурино. Перед входом в здание Чурсина остановил милиционер и попросил представить партийный билет. Для пущей убедительности он показал не только партийный билет, но и корочки лектора обкома партии по интернациональному воспитанию. Сержант от обилия документов расцвел в улыбке и лихо приложил руку к козырьку фуражки. Чурсин сразу же направился в отдел регистрации посетителей, который находился на первом этаже. Седовласый мужчина, сидевший за стеклянной перегородкой, увидев посетителя, по-дежурному пробурчал себе под нос:

– Молодой человек, куда соизволите идти? У Вас есть приглашение к кому-либо из наших товарищей?

Чурсин, недолго думая, протянул партийный билет и лекторское удостоверение. Клерк неспеша раскрыл документы, затем назидательно прогнусавил:

– Вы, как коммунист и ученый, должны знать, что в нашей партии существует демократический централизм… По любому вопросу сначала обращаются в нижестоящие партийные организации, а затем уже к нам… – Затем строго добавил. – Перед входом прямо над столиком милиционера висит большая доска объявлений… Желающие записаться на личный прием к тому или иному партийному руководителю, должны сделать отметку в журнале…

Увидев явно растерянную физиономию молодого человека, он с ухмылкой произнес:

– Вам, как лектору нашей партии, я могу сделать исключение… Поднимайтесь на второй этаж, в лекторскую группу… Там, я думаю, Вам помогут… Сначала я предупрежу товарищей…

Чурсин с облегчением вздохнул. Через пару минут из окошечка высунулась знакомая физиономия. Мужчина с нисходительной улыбочкой очень оживленно прогнусавил:

– Молодой человек! В отделе никого из товарищей нет… Приходите в следующий раз…

Разочарованный посетитель утвердительно кивнул головой и понуро вышел вон. На улице было очень тепло. Солнце находилось в своем зените. От внезапно появившейся аппатии Чурсину захотелось расслабиться. Он присел на большую скамеечку, стоящую неподалеку от входа самого главного учреждения области. Сидеть и не думать ни о чем, было одно удовольствие. Он готов был сидеть здесь и до смерти, в лучшем случае, до сегодняшего вечера. Домой он намеревался ехать вечерней электричкой. До ее отправления было почти шесть часов.

Неожиданно раздался рокот автомобиля. Чурсин открыл глаза. Возле парадного входа в особняк остановилась черная «Волга». Из нее вышел импозантный мужчина с большой копной седых волос. В руках у него была папочка черного цвета. Чурсин мигом вскочил, потом присел. Мужчина был ему знаком. Комарова Геннадия Ивановича, заведующего отделом пропаганды и агитации областного комитета партии он прекрасно знал. Они часто встречались на семинарах, посвященных актуальным вопросам идеологической работы партии. Мысль напроситься к нему на прием у него возникла мгновенно. Преследовать чиновника по пятам он не решился. Ему хотелось, чтобы тот вошел в свой кабинет и немного отдохнул после дороги. В том, что главный идеолог области его примет, сидящий не сомневался. После вчерашнего монолога перед отцом Гошке нужен был совет, а, может, и какие-то рекомендации старшего по возрасту должностного лица. Не исключал он, что его идейный наставник протянет ему руку помощи и в разрешении его личных проблем.

С этими благими мыслями он уверенно вошел в серое здание. Подошел к знакомому окошечку и легонько стукнул. К его удивлению, на стук никто не реагировал. Он стукнул еще раз. Опять никакой реакции. Чурсин вытянул голову, надеясь увидеть внутри пристройки знакомую физиономию чиновника. В ней никого не было. Он поднял голову вверх и обомлел. Вверху висела табличка, на которой было написано «Перерыв». Сколько будет длиться перерыв, не указывалось. Дежурный милиционер сообщил, что Иван Иванович вернется через час. Чурсин вышел на улицу, присел на знакомую скамеечку. Начал основательно обдумывать вопросы, которые он намеревался задать Комарову. Несколько их видоизменил. Упор сделал на слабую лекционную пропаганду в отдаленных селах. В блокнотике сделал несколько пометок с конкретными примерами. Чиновник из отдела регистрации посетителей пришел на рабочее место не через час, как говорил страж порядка, а через два часа. Было три часа дня. Увидев знакомую физиономию, он сделал недовольную гримасу и строго спросил:

– Молодой человек, что у Вас опять приключилось? Сегодня у нас нет официального приема…

После длительного и унизительного обоснования важности своего визита к заведующему отделом пропаганды и агитации, Чурсину все-таки удалось растопить у чиновника лед недоверия к себе. Иван Иванович с важным видом нехотя поднял трубку и начал крутить телефон. Посетитель, словно нашкодивший школьник, стоял перед небольшим окошечком и чуть ли не заглядывал пожилому мужчине в рот. Через парту минут седовласый произнес:

– Товарищ Чурсин, к сожалению, товарищ Комаров сегодня и завтра Вас принять не может… У него предстоит очень серьезная работа…

Чурсин тепло поблагодарил чиновника и направился к выходу. На пути он заметил туалет и решил его посетить. Приятное заведение находилось в противоположном конце длинного коридора. Уже в туалете у него возникла мысль о самовольном визите к главному идеологу области. Он не доверял седовласому клерку, сидящему за стеклом. Он почти на цыпочках поднялся по широкой лестнице на второй этаж. Вход был перекрыт широкой красной лентой, на которой крепилась небольшая табличка с надписью «Вход воспрещен». Вход был только для первого секретаря областного комитета партии. О нем Чурсину когда-то проболтался дежурный милиционер. Самовольщик не стал испытывать свою судьбу. В коридоре, или непосредствено у входа в приемную первого лица области, мог стоять милиционер или человек в строгой гражданской одежде. Чурсин мгновенно нырнул под вывеску и поднялся на этаж выше, где находился кабинет Комарова. В коридоре никого не было, что его обрадовало. Он почти на цыпочках, рванулся в самый конец коридора. Увидев знакомую комнату и табличку, на которой была написана фамилия, имя и отчество начальника, он открыл дверь. В приемной никого не было. Только очень тихо играла музыка из радиоприемника, который стоял на небольшом столике секретарши. К удивлению вошедшего, дверь у начальника была чуть-чуть приоткрыта. Он осторожно подошел к двери и одним глазом посмотрел вовнутрь. Геннадий Иванович вальяжно сидел в большом кожаном кресле и читал газету «Советский спорт». В руке он держал стакан чая в металлическом подстаканнике. После очередного глотка жидкости мужчина с умилением что-то мурлыкал себе под нос. Чурсин перевел дух и отпрянул от двери. Он не сомневался, что если неожиданный визитер застанет его за таким занятием, то ему будет очень трудно объяснить неординарность своего поведения. От внезапно нахлынувшего волнения и страха он присел на стул, затем вновь встал. Лицо его покрылось испариной, руки предательски дрожали. Он вновь выснул голову и тяжело вздохнул. Большой шеф спокойно читал газету и пил чай…

Минут через десять Чурсин был на вокзале. Настроение у него было убийственное. И не только потому, что его никто не принял в областном комитете партии. Он только сейчас осознал, что перед этим большим серым зданием он есть маленький клерк, который прилежно платит членские взносы. Домой он приехал поздно вечером и сразу сел кушать. Он страшно был голоден, за весь день во рту не было ни крошки хлеба. Болела голова. Сказался нервный стресс, который он сегодня пережил в Помурино. Лишь одно его сейчас радовало. Отсутствие в доме родителей. Они были на дне рождения у знакомых. После ночных раздумий Чурсин решил вновь ехать в Помурино. На этот раз в районный комитет партии, где работал его близкий знакомый. Торшин Андрей Васильевич когда-то работал в кооперативном институте на кафедре научного коммунизма. Молодого кандидата исторических наук три года назад пригласили работать в райком партии. Сначала был инструктором, затем заведующим отделом пропаганды и агитации. Полгода назад избрали секретарем райкома партии по идеологии.

Ответственные работники райкома партии начинали работу ровно в девять часов утра. Чурсин постучал в кабинет секретаря в десять часов. Торшин сидел за столом с трубкой в руках и кому-то делал по телефону разнос. Для приличия Чурсин вышел из кабинета в коридор. Среди снующих мимо него чиновников, он заметил необычное оживление. Многих из них он прекрасно знал. На его приветствие они кивали головой и мигом исчезали в своих кабинетах. Только через полчаса Торшин открыл дверь и пригласил своего кореша в кабинет. Идеолог района был в паническом настроении, что насторожило Чурсина. Он, словно не замечая всего этого, с улыбкой его спросил:

– Андрюша, у тебя что-то не в порядке с научным коммунизмом или с партийным руководством?

Мужчина в ответ ему ничего не сказал. Он только вытащил из черной папки газету «Вечерний город» и с силой бросил ее на противоположный край стола. Чурсин внимательно принялся ее просматривать. На второй странице он увидел большую статью под броским заголовком «Первый забыл о чести партийца». Он вновь пробежал глазами текст и внимателно посмотрел на Андрея, который был явно подавленный. На некоторое время в кабинете установилась абсолютная тишина. Каждый думал о своем. Известие об излишках жилой площади, которую незаконно приобрел первый секретарь райкома партии, пришельца ничуть не ошеломило. О нечистоплотности партийных и советских работников он знал довольно много, когда работал в архивах или читал газеты. Им всем все сходило с рук. Сейчас же, находясь в трехэтажном особняке, ему было страшно обидно, что он никогда не воровал и не обманывал, а получил буквально две недели назад партийное взыскание. И первым, кто поднял руку за его взыскание, был первый секретарь Ленинского районного комитета партии Иван Викторович Молоков, очень известная личность в городе и в области. Партийного вожака довольно часто показывали по местному телевидению. Его выступления нравились Чурсину. Он, откровенно говоря, завидовал этому чиновнику, хотел быть похожим на него…

Торшин изредка бросал свой взгляд на читающего бывшего коллегу и нервно барабанил пальцами по столу. О нечистоплотности своего шефа он узнал вчера вечером, когда взял в руки газету. Он и его жена эту ночь не спали. Все переживали. Именно благодаря Молокову, бывший ассистент получил трехкомнатную квартиру в самом центре города. В своем «кооперативе» он не получил бы ее до самой смерти. Торшин в общем списке очередников на получение жилья значился под цифрой 137. В списке всевозможных льготников насчитывалось около сотни человек. Он десятки раз проходил мимо большого стенда и скрипел зубами. Город выделял институту, как правило, две квартиры в год. Молодой кандидат наук с женой и дочкой снимал небольшой уголок на самой окраине города. На большее и лучшее, у него не было денег. Кроме безденежья одолевали и другие проблемы. Жена и дочурка довольно часто болели. Бессильны были помочь молодым и их родители. Они, живущие в одной и той же деревне, сами часто бедствовали. На должность самого маленького клерка или «рабочей лошадки», так говорили об инструкторах в партийных заведениях, Торшин пошел не по желанию, а по вынужденной необходимости. Квартира была нужна ему позарез. Через год он ее получил. Получил, благодаря первому секретарю райкома, персональное дело которого сегодня будут рассматривать на расширенном заседании бюро райкома партии…

Увидев, что Чурсин закончил читать статью, Торшин сквозь зубы процедил:

– Вот такие мои дела, Егорка… Мне сегодня что-то надо сказать моему шефу… – После тяжелого вздоха он продолжил. – Даже и не знаю, что ему сказать…

Торшин, что было неожиданно для посетителя, с злорадством захихикал. На некоторое время опять наступила молчанка. Чурсин, глядя на нервно бегающие пальцы чиновника, с серьезным видом тихо произнес:

– Андрюха, не вешай нос… Для всех коммунистов одно кредо – партийный Устав… Ты, вот и режь эту правду, согласно этой небольшой книжечке…

Рекомендация друга явно не понравилась Торшину. Он с некоторым сарказмом посмотрел на советчика и опять сквозь зубы процедил:

– И я вижу, что ты режешь все и вся по партийному Уставу… Егор, ты, что все еще не понимаешь по какой причине тебя затирают и бьют как щенка?

Чурсин от неожиданно острого вопроса своего кореша несколько опешил. Он привстал из-за стола и с открытым ртом уставился на Андрюху, с котором только вчера, как ему казалось, читал лекции на одной и той же ферме. Затем опять сел. Решил помолчать. На какой-то миг ему очень хотелось выслушать точку зрения близкого ему человека, который был почти ровесником по возрасту.

Торшин, стуча худыми пальцами по столу, продолжил:

– Егорка, пожалуйста, не обижайся… Егор, ты очень наивный мужик, хотя и очень умный. Неужели ты не видишь, что тебе эту старческую стену на кафедре не пробить, пусть у тебя будет даже лоб железный. – На несколько мгновений он замолк, подбирал наиболее веские слова и доказательства.

Затем вновь продолжил. – По всей стране огромной, в нашем городе, в том числе, и в твоем «кооперативе», все схвачено… Это дуракам и то давно понятно… Я хочу тебе, как моему корешу и как коллеге, одно сказать… Успокойся, сними взыскание… Через год получишь доцента, а там и твоя докторская придет… В противном случае, останешься изгоем на всю жизнь…

Неожиданно зазвонил телефон. Торшин стремительно рванулся к аппарату. Через миг его лицо стало очень серьезным. Чурсин решил не мешать своему бывшему коллеге и быстро вышел вон…

До первого сентября оставался почти один месяц. Чурсин постепенно отходил от нервотрепки, которой он «зарядился» еще совсем недавно. Он уже почти и не злился, что ему не удалось попасть на прием к заведующему отделом пропаганды и агитации. Он прекрасно знал, что все ответственные работники партийных учреждений люди очень занятые, и это требует определенного этикета и нормативов. Больше всего он переживал, что сказал ему вгорячах Торшин. У него и у Андрея было очень много общего. Оба они выходцы из простых рабочих семей. Одинаковым был у них и старт в Помурино. Каждый начинал жизнь с подселения. В равной степени они были и нищие. Чурсин почти каждый день видел осунувшееся лицо своего друга, одежонка на котором была не ахти богатая. Андрей всегда ходил в поношенной заячьей шапке и в стареньком черном пальто. Последний визит к Торшину для Егора Чурсина был, пожалуй, не столько дружеский, а сколько официальный. Он все еще надеялся на справедливость, пусть даже на определенную порядочность, которая, согласно всем партийным догмам, должна существовать в трехэтажном особняке…

Отвлечься от назойливых мыслей во время отпуска Чурсину помогало общение с природой. После обеда он садился на «Жигули» своего отца и выезжал то в лес, подышать свежим воздухом, то на Иртыш, покупаться. Свежий воздух, вода и солнце благотворно действовали на его организм. За месяц он прибавил в весе пять килограммов. Родители не могли нарадоваться на своего единственного сына, который с каждым днем «благоухал». Однако это было обманчивое впечатление. Историк Чурсин и во время отпуска интересовался партийной жизнью. Рано утром он приходил к привокзальному газетному киоску и покупал областные газеты. Какой-либо информации о коммунисте Молокове, он не находил…

Очередной учебный год для ассистента кафедры истории КПСС Чурсина начался как обычно. И на этот раз он поехал «коммисарить» со студентами на сельхозработы. Он уже не противостоял партийной организации кафедры, партийному комитету. Все было бесполезно. Однако сдаваться просто так, он хотел. Комиссар лагеря по ночам очень долго просиживал за письменным столом. Все свои рассуждения и мысли помечал в общей тетради. Даже в постели он не переставал думать. Через неделю после окончания уборки картофеля он сел за печатную машинку. Письмо в газету «Правда» получилось небольшое, уместилось на трех страницах. Изложив суть дела, он в конце письма сделал постскриптум. Он пригласил корреспондента газеты приехать в кооперативный институт. Предлагал ему оплату наличными деньгами из своего кармана за проезд в Тарск, и обратно в Москву, а также за проживание в самой престижной гостинице города.

Письмо напечатал в двух экземплярах, под копирку. Копировальную бумагу изорвал на мельчайшие кусочки. Боялся, что Анна Петровна, нечаянно или специально, прочтет одну из копирок и доложит об этом заведующему кафедрой. Женщина имела такую странность. При отправлении письма он также соблюдал все меры безопасности. Прежде чем отдать его работнице почты, он два раза выходил из помещения и внимательно наблюдал за людьми, проходящими мимо. Подозрительных личностей не было. Письмо отправил авиапочтой и с уведомлением. Прошла неделя, вторая, третья… Прошел месяц. Отправитель почти каждый день заглядывал в свой почтовый ящик. Какой-либо корреспонденции из Москвы не было. Прошел еще месяц… И вновь из столицы не было ничего и никого. Он сел за машинку и повторно отпечатал содержание предыдущего письма в газету. Ответа опять не было…

Чурсин, несмотря на безразличие всех и вся к своей собственной персоне, продолжал не сдаваться. Он основательно занялся научной работой. У него, как и в период написания кандидатской диссертации, появилась былая сила и выносливость. Тема и научная новизна монографического исследования ему очень нравились. Работе он отдавался полностью, отдавался до изнеможения. Он основательно принапрягся и на лекционном поприще. Исторические новинки, которые поступали почти ежечасно из десятков серьезных учреждений и организаций, он в прямом смысле проглатывал. Его имя было на устах почти всех сотрудников института. Пять научных работ студентов под его руководством были признаны лучшими. Талантливого историка и оратора приглашали в студенческие и рабочие общежития, на предприятия. Он был признан одним из лучших лекторов области по вопросам международной политики КПСС. Этого его очень радовало. Одновременно и огорчало. Прошло шесть лет его работы в «кооперативе». Он все тянул волынку простого ассистента. Прозябать десятки лет на этой должности он не хотел.