Исповедь изгоя

За два дня до начала занятий Чурсин решил немного подработать. Денег из-за покупок для Ларисы и из-за отпуска не было. Десять рублей – все это составляло семейный бюджет кандидата наук и его невесты. Мысль «потаксовать» появилась очень неожиданно, даже спонтанно. Из Марьино в Помурино Егор Чурсин приехал на отцовских «Жигулях». Сначала он отказывался от автомашины, прекрасно зная, что она нужна позарез и его отцу, который, как ему казалось, очень сильно сдал в здоровье. Его лицо в день отъезда очень бледным. Лариса же была на стороне своего будущего тестя. Двадцать килограммов мяса, две пуховые подушки и другие предметы из домашней утвари нести в руках ей никак не хотелось. Не хотелось ей все это и для следующего приезда оставлять. Она хотела, как можно, скорее приступить к женским обязанностям. Жених сдался, и они поехали на машине.

Ранним вечером Чурсин подъехал к главному входу железнодорожного вокзала и прикрепил к лобовому стеклу своих «Жигулей» небольшой кусок из ватмана, на котором было написано «Извоз». Через пару минут автомашина красного цвета, загруженная пассажирами, отъехала от вокзала и ринулась на главную улицу города. Домой Чурсин приехал поздно вечером. Лариса не спала, ждала его. Она от радости даже запрыгала, когда увидела в его руках целую пачку денег. На следующий вечер «таксист» вновь появился на железнодорожном вокзале.

День первого сентября для «кооператива» начался, как обычно. После посвящения в студенты состоялось заседание кафедры. Все ее историки и сотрудники были в полном составе. По-особому торжествен был заведующий кафедрой Левин. Перед тем, как открыть заседание, он похвалился, что черноморский воздух способствовал формированию у него умных мыслей, которыми он тотчас же поделится со своими коллегами. О важности пропаганды решений очередного партийного съезда он говорил почти полчаса. Чурсин в его «умной мысле», которая была просто-напросто озвучена из передовой статьи газеты «Правда», ничего полезного для себя не нашел. Он был исключением. Все его коллеги, словно завороженные, предано смотрели в рот оратора и с серьезным видом конспектировали его высказывания. Кроме Чурсина, исключением был и доцент Волков, которому через неделю предстояла защита докторской диссертации в Москве. К будущему доктору и бывшему партократу никто не прикасался. Он не ходил даже на партийные собрания. Ректорат института, партком и профком считали своей обязанностью отвлечь шестидесятилетнего мужчину от каких-либо общественных поручений. Докторскую он писал почти двадцать лет. На кафедре ни разу его работу не обсуждали. Одно все знали четко. Анатолий Васильевич имел прекрасные возможности для написания научного труда. Командировки в столицу для него были без проблем.

Своим страшно умным выражением лица докторант пугал не только студентов, но и многих сотрудников института. Чурсину иногда казалось, что его коллега изобрел человеческий мозг или тому подобное. Историография партийного руководства рабочим классом в тридцатые годы двадцатого столетия была притчей во языцех у этого очень сутулого мужчины. Даже во время редких посещений студенческого общежития он умудрялся «привязывать» свою научную проблему ко всем темам собеседования. Будь то внешняя политика КПСС или обществено-политическая практика студентов.

От лекторов-международников Чурсин совершенно случайно узнал, что, несмотря на все титулы и степени, руководство областной организации общества «Знание» держит Волкова вдалеке от простого люда. Недоверие началось с неординарного случая, который произошел с ним на поприще пропаганды материалов очередного партсъезда. Волкову достался самый «запущенный» в идейном воспитании участок – машинотракторная мастерская. Дело было уже под вечер. Механизаторы торопились домой, кое-кто уже успел «раздавить». Гонца партии не устраивали ни бытовые условия, ни сама аудитория. Вместо трибуны его пригласили к токарному станку. Обычного стакана с водой также не было. Раздражало его и поведение двух мужиков, сидевших перед его носом. От их грязной спецодежды исходил такой неприятный запах, что лектор частенько отворачивал свой нос в сторону. Его радовало то, что уже в самом начале его лекции «грязные» стали издавать хриплые, сопящие звуки. Маститый ученый без явного желания перечитал с небольшого листка бумаги основные направления внешней политики КПСС, которые он вырезал из главной партийной газеты.

Под самый конец лекции он вновь козырнул своей научной проблемой. Историография пролетела мимо ушей большинства сидящих, но не всех. Один из «грязных», непонятно почему, проснулся, затем привстал и громко пробубнил:

– Извините, товарищ лектор… Я вот решил проснуться и пару слов сказать по этой так называемой истории… истреикографии…

Мужчина пытался несколько раз правильно выговорить слово «историография». Не получалось. В конце концов он смачно матюгнулся, и почесав рукой левое ухо, очень внятно произнес:

– Будь она или оно неладное… Одним словом, мы люд простой и требуем незаумных мыслей… – Затем, прямо посмотрев в глаза посланца партии, громко его спросил. – Уважаемый лектор, скажите мне, простому человеку, когда в нашем магазине появится колбаса и конфеты для моих детей и внуков?

От очень заумного вопроса Волков чуть ли не потерял дар речи. Он не думал, что какой-то пьяница, да еще в глухом захолустье, посмеет так резать правду. У него и у самого холодильник пустой. Хотя мясо не выводится, благодаря студенту вечернего отделения. Где он берет мясо и по какой цене, ему без интереса. Как и без разницы поставить «мяснику» твердую тройку или жиденькую четвертку. К тому же, установка заведующего кафедрой однозначна. Студентам, будущим руководителям производства чужды неуды по истории всенародной партии.

Ответ лектора не удовлетворил рабочих МТМ. Особенно ехидничал «грязный». Он то и дело хихикал и крутил пальцем вокруг своего виска. Особый знак русских, признанный всем миром, понимали не только сидящие, но и тот, кто стоял возле токарного станка. Чурсин не сомневался, что его коллега выступал с лекциями ради красного червонца. Особой напряженки между ним и Волковым не было. Они оба занимались наукой. Отличие состояло лишь в том, что престарелому доценту везде была открыта дорога для науки, молодому склочнику перекрывали все кранты.

Левин в меньшей мере побаивался Волкова, чем Чурсина. Он и сам настроился на «долгопис» монографии, которую утвердил еще в Академии общественных наук при ЦК КПСС. Желание писать раньше было, сейчас пропало. Мешала и жена. Она хотела быть навиду у всех только с мужем, особенно на всевозможных областных и городских мероприятиях. Левин, положа руку на сердце, допускал мысль, что сегодня или завтра им будет руководить пенсионер-профессор, чем какой-то салага, наподобие Чурсина. Он страшно не хотел этого. Ставил всяческие подножки молодому, и это очень его радовало.

Обрадовался он и сегодня, когда ему во время торжественной линейки секретарь парткома наушничал очередную новость о Чурсине. От его очередного ЧП у него захватило дух. По всем партийным канонам запрещалось заниматься левым извозом, особенно идейным бойцам партии.

После заседания кафедры все стали неспеша расходиться по домам. В их числе был и Чурсин, он хотел зайти в магазин, и кое-что купить из продуктов питания. Уже перед самым выходом из института его неожиданно догнал Левин, который с заискивающей улыбкой произнес:

– Егор Николаевич, Вас убедительно просят зайти в партком… Зайдите, как можно скорее…

У Чурсина екнуло сердце. В этом году он хотел жить и работать без стрессов. После посещения Горового и исповеди перед своим отцом он сильно поумнел, опустился на землю. Заставляло его остепениться и «прилечь» на дно и семейное положение. Лариса день и ночь просила его взяться за ум, понять бессмысленность борьбы за правду. Она, по ее словам, была и есть только на бумаге. Он во многом с любимой женщины соглашался.

Чурсин открыл дверь партийного комитета и опешил. За большим столом сидели члены партийного комитета во главе с ректором. Неподалеку от них сидел Левин, лицо его сияло. Чурсин поздоровался, затем неспеша встал на край ковра, лежащего на полу. Приосанился. Он на этом месте и в такой позе за время работы в «кооперативе» стоял довольно часто. Все его вынужденные визиты в партийный комитет раньше были связаны с «неправильными отношениями с товарищами». Сегодняшнее приглашение его ошеломило. Он лупал своими глазами на членов партийного комитета, словно хотел им дать понять, что на этот раз они его пригласили по ошибке. Но увы… Комитетчики и на этот раз смотрели на него, как на врага народа. Опять в неприязни усердствовал Паршин. Его маленькая голова с небольшим ежиком седых волос, как Чурсину казалось, вот-вот ракетой взлетит и взорвется в самом его сердце.

Он с презрением посмотрел на идеолога и тут же опустил голову. Его опять будут «парточистить», за что, он все еще не знал. Секретарь парткома, словно строгий экзаменатор, посмотрел на Чурсина и со злостью выпалил:

– Егор Николаевич, скажи мне на милость… Кто дал тебе право нарушать советские и партийные законы? – Увидев изумленное лицо историка, он еще больше рассвирепел: Кто дал Вам право среди ночи нечестным трудом зарабатывать деньги? Почему Вы, как коммунист, как ученый подрываете авторитет нашей родной партии и нашего прославленного института?

Чурсин сжал зубы. Теперь все ему стало ясно. Левый извоз обошелся ему боком. Он молчал, лишь изредка кивал головой. Расправа продолжалась почти час. Верховодили ею ректор и секретарь парткома. Паршин и Левин молчали, словно в рот воды набрали. Они лишь иногда встречались глазами и покачивали головами. Борзых против незаконного извозчика было предостаточно. Особенно его удивило поведение доцента Крякова с кафедры экономики торговли. Молодой мужчина с большой плешиной на затылке, был ему знаком. Три года назад он был куратором группы на уборке картофеля. За все время работы он удосужился лишь пару раз побывать на совхозном поле. Всем руководили староста группы и бригадир полеводческой бригады. «Витенька Кряк-Кряк», так его называли студенты, все время лежал в постели или ловил рыбу в совхозном водоеме. Неоднократные попытки комиссара поставить экономиста на правильный путь заканчивались провалом. Кряков всегда находил какие-либо причины. То ему срочно нужно было в милицию, то болела жена. Начальник лагеря с Кряковым не связывался. Не хотел портить отношения с коллегой по кафедре.

Чурсина, понуро стоящего перед членами парткома, не только выступление, но и само поведение мужчины страшно нервировало. Экономист после каждого обвинительного тезиса в его адрес, поворачивался в сторону ректора. Умилительная улыбка последнего прибавляла ему изощренности. Давать отпор плешивому Чурсин не стал. Было бесполезно. Такие люди не имели жизненных принципов. О том, что Кряков верная собачка ректора, знали все. В его собачьей преданности Чурсин сам убедился на недавно прошедшем собрании профессорско-преподавательского состава, когда Кряков причислил ректора к плеяде мировых ученых. В зале кто-то от смеха прыснул…

Домой Чурсин пришел только к вечеру. Лариса была дома и накрыла ему на стол. На ее вопрос о причинах своего длительного отсутствия, он сначала ничего не ответил. Некоторое время молчал. Затем, поцеловав ее в губы, с кислой улыбкой произнес:

– Извини меня, Лариса… Я задержался в городском парке… Случайно встретил своего кореша, с которым когда-то учился в университете…

Ларису ответ не удовлетворил. Она пристально смотрела на него. Он неожиданно покраснел. Он впервые слукавил перед любимой девушкой. Затем, словно извиняясь за свою ложь, он весело улыбнулся и чмокнул ее в щечку. Тихо прошептал:

– Ничего, моя дорогая, все это пройдет… – Затем тяжело вздохнул и добавил себе под нос. – Мы пойдем другим путем…

Лариса из его умозаключений ничего не поняла. Она кисло улыбнулась, затем крепко прижалась к его груди. В эту ночь он долго не мог заснуть. Обдумывал подробности недавней партийной головомойки. Его поведение было правильным. В противном случае – получил взыскание. В очередном довеске он не нуждался. Среди пассажиров оказался один из сотрудников института, который без копейки продал его ректору или секретарю партийного комитета… С этим мыслями он заснул.

Прошло три месяца после того незабываемого вечера, когда Чурсин пригласил к себе Ларису Сидорову. Все это время он и она жили душа в душу. Утром они садились на трамвай и ехали до остановки «Кооперативный институт». Вместе выходили из вагона. Затем расходились. Он шел к главному входу учебного корпуса. Она делала небольшой крюк перед колхозным рынком, шла к тыльным воротам института. Своеобразный пируэт они делали специально. Не хотели дразнить гусей, под которыми они подразумевали ректорат и деканаты, а также общественные организации. Жизнь влюбленных была в тайне от общества. И это их радовало. Чурсина на кафедре никто не спрашивал, как он живет и с кем ночью спит. Не проявляли интереса к его личной жизни и его знакомые. Молчала о своих переменах в личной жизни и Лариса. Она после того, как покинула общежитие, сказала своим подругам и сокурсникам, что живет на квартире у престарелой бабки. Вопросов ей никто больше не задавал.

Жених и невеста вместе домой никогда не приходили. Чурсин всегда приходил последним. Лариса, не дождавшись его, нередко уже спала. Ее «занятие» ему иногда нравилось. Он понимал, что она сильно уставала. Прилежание в учебе забирало у девушки очень много сил. Она также готовила пищу и стирала. Баба Маша в их нужды не вникала и не помогала. У молодых разногласий в отношении совместных перспектив не было. Они хотели сначала зарегистрировать брак и сыграть свадьбу, потом думать о детях. Невеста предлагала все это сделать, как можно, скорее. Жених тянул. Он опять впадал в размышления. Он все еще опасался молодости и неопытности своей невесты. Не исключал, что она изменит решение и найдет себе достойного жениха из числа студентов.

Была у него и другая причина. Ректор и парткомитетчики сделают все возможное для недопущения этого брака. Очередных ошибок он не хотел делать. В противном случае основной жертвой будет Лариса. Круглая сирота. За себя он не боялся. Он привык к жизненным передрягам и партийным угрозам. Своими откровенными мыслями он неоднократно пытался с нею поделиться. Пытался, но не делал. Он не хотел рушить ее счастье, которое она обрела, живя вместе с ним. Его мечты и желания Лариса понимала без всяких слов. Ей страшно хотелось, чтобы ее любимый был не только знаменитым человеком, но и приносил больше денег. Она, прочитав совершенно случайно в общероссийской газете, что в соседней области в одном из институтов объявлен конкурс на замещение вакантной должности доцента кафедры истории КПСС, тотчас же ему об этом сообщила. Чурсин сначала обрадовался, но ненадолго. Он еще раз прочитал требования конкурса. У него все были намази, кроме одного – партийной характеристики. Увидев непонимающий взгляд Ларисы, он очень тихо пробурчал:

– У партии все и везде схвачено. Собрать документы на конкурс для меня нет проблем… Нет положительной характеристики – сливай воду… – Потом со вздохом добавил. – Мне надо искать другой выход…

И этот выход, казалось, через месяц он нашел. После окончания заседания кафедры Левин вытащил из своего дипломата небольшую папочку. Затем привстал со стула и громко объявил:

– Уважаемые коллеги! Областной комитет партии выделил для нас одну вакантную должность в университете среднеазиатской республики… – Опустившись на стул, он с большой напыщенностью добавил. – Наша родная партия никогда не забывает о своих идейных проводниках и оказывает им большое доверие… Кто хочет оправдать это доверие – должен заполнить анкету…

На этом его информация закончилась. Он небрежно бросил папочку на стол и тут же вышел. Оставшиеся с большим интересом, согласно ранжиру, рассматривали документы. Никто каких-либо эмоций не выражал. Все молчали, словно воды в рот набрали. Чурсин папочку получил последним, на кафедре никого уже не было. Он неспеша начал читать бумаги. От того, что было в них написано, у него мгновенно перехватило дух, радостно забилось сердце. Он еще раз все перечитал и с силой ударил кулаком по столу. При этом громко воскликнул:

– Слава Богу и нашей партии родной! Слава Богу! Я вскоре покину старый амбар, в котором живут одни бездари…

Через пару минут он постучался в дверь профсоюзного комитета, где стояла копировальная машина. Ему повезло. Секретарша стояла перед дверью, чтобы уйти домой. Она быстренько сделала ему копию двух листов. Он на радостях чмокнул в щечку пожилую женщину и рысью побежал на остановку.

Егор Чурсин и Лариса Сидорова в этот вечер легли спать очень поздно. Все размышляли. В успешном варианте никто из них не сомневался. Вывод напрашивался сам по себе. Кооперативный институт в областном центре только один, кафедра истории КПСС тоже одна. Претендентов на замещение вакантной должности заведующего кафедрой из историков «кооператива» не было, за исключением одного – кандидата исторических наук Чурсина. Левин и дряхлые доценты ни за какие деньги не поедут на чужбину. Все они имеют в Помурино прекрасные квартиры. Бывшие политработники Советской Армии в счет не брались… Не брался в счет и доцент Волков. Защита его докторской диссертации была перенесена на неопределенное время. Одна из ведущих организаций, куда он послал автореферат, настоятельно рекомендовала соискателю переработать теоретический раздел.

После длительного раздумья Чурсин решил не торопиться, занял выжидательную позицию. На следующий день после окончания занятий, он, как обычно, зашел на кафедру и положил журнал на полку. Затем мельком взглянул на стол заведующего кафедрой. Папочка лежала на прежнем месте. Недолго думая, он опустился на этаж ниже, в методический кабинет кафедры истории КПСС. В кабинете студентов не было. Была только Антонида Николаевна, дежурная, которая работала на полставки. Пенсионерка часто кимарила в кабинете, спала она и на этот раз. Чурсин, чтобы ее не разбудить, очень осторожно присел за последний стол и стал рассматривать свежий номер журнала «Огонек». Что-либо запоминать из прочитанного, он не хотел. Посмотрел на часы. Было половина пятого. Он вновь поднялся наверх и открыл дверь. Стремительно подошел к столу и с замиранием сердца открыл папочку. Анкета была пустая. Он с облегчением вздохнул и вышел вон.

Прошла неделя. Кандидатов на замещение вакантной должности не было… Чурсин стал собирать необходимые документы. Через три дня все было готово. Не было лишь партийной характеристики… Но и ее, как он считал, по указке сверху ему выдадут. Она будет только положительной. Через две недели он внес свою фамилию и все необходимые данные на стандартный лист бумаги. Через день состоялось заседание кафедры. Кадровый вопрос значился в повестке дня первым, потом следовали еще девять вопросов. Заседание длилось четыре часа. По продолжительности оно побило все рекорды. Девять человек сидели на стульях и без единого перерыва обсуждали вопрос – утвердить или не утвердить кандидата исторических наук Чурсина на вакантную должность заведующего кафедрой истории КПСС государственного университета среднеазиатской республики. Какой республики, какого университета, спорящим было неведомо. Мнение же у них было одно – кандидатуру Чурсина не утвердить.

Обсуждение было очень бурным. Управлял упряжкой борзых, как и раньше, Левин. Чурсин в этой упряжке отсутствовал. Особое усердие вновь проявил Тарасов. На этот раз у него инфаркта не случилось, но воды из графина он выпил много. После всех выступил кандидат на профессорскую должность. На этот раз он был очень спокоен, даже равнодушен ко всему происходящему. Он вышел на середину комнаты, и скрестив руки на груди, с улыбкой произнес:

– Уважаемые коллеги… В принципе я ожидал ход такого обсуждения, если быть точным, партийного собрания. Хотите исключить меня из списка – исключайте. Честно говоря, я и не очень переживаю… У меня еще есть резервы, как в возрасте, так и в науке…

Его умозаключение вызвало неописуемое возмущение у Тарасова. Отставник пару раз провел тощей ладонью по своей плешивой голове, словно проверил ее наличие, и затем с гневом прошипел:

– Товарищ Левин! Посмотрите, что творит этот наглец… Я и мои коллеги не могут не видеть, что он явно метит в мой адрес…

Неожиданно раздался смех, что несколько приободрило Чурсина. Он, словно и ничего не произошло, спокойно продолжал:

– Свою фамилию я из списка не вычеркну… – Потом улыбнулся и с лукавинкой добавил. – Давайте внесем еще одну, а то две или три кандидатуры, затем честно их обсудим… Вот, например, я вношу кандидатуру нашего заведующего кафедрой Левина Олега Ивановича…

Чурсин сел на стул и стал пристально рассматривать своих коллег. Все они сидели с поникшими головами. В такой же позе сидел и Левин. Аналогичную реакцию престарелых историков Чурсин предвидел еще заранее. Мертвая тишина, царившая в помещении, его вдохновила. Он вновь встал и очень громко произнес:

– Товарищи коллеги, товарищи коммунисты… Не думайте, что я никогда не понимал Ваших шкурных интересов в этой партии… Я ни отрицаю, что я молодой изгой в этой небольшой группе престарелых… Как и не отрицаю, что я никогда не буду плясать под дудку бездарных…

Боясь наговорить каких-либо пошлостей, он сильно сжал кулаки и скрипнул зубами. Из его нижней губы мгновенно прыснула кровь. Он быстро вытащил из кармана носовой платок и вытер кровь. Затем вновь спокойно продолжил:

– И еще хочу сказать очень просто, по-мужски… Кончайте этот балаган…

Потом он неспеша приставил стул к столу, возле которого сидел, и также неспеша вышел из комнаты…

О полнейшем провале своей кандидатуры, Ларисе он ничего не сказал. Наоборот, он ей солгал. Сказал, что его без всяких проблем утвердили. От радости она заплакала. Этой ночью она была очень страстной к своему жениху, как никогда. Утром она его очень нежно поцеловала в губы и тихо прошептала:

– Егорушка, мой любимый… Я хочу стать матерью нашего будущего ребенка… Ты, мой любимый, слушишь меня?

Чурсин в ответ ей ничего не сказал. Он только нежно поцеловал ее груди. Из его глаз текли слезы…

Кандидатуру Егора Николаевича Чурсина на партийном комитете института все-таки утвердили. Его лично самого на экстренное заседание не пригласили. Утвердили и на заседании бюро райкома партии. Об этом он узнал совершенно случайно, когда оказался в кабинете секретаря райкома партии Торшина. После того злопамятного разговора, когда самый главный партийный вожак района влип с квартирными махинациями, и когда однокашники по науке чуть ли сильно не повздорили, не так уже и много воды утекло.

У Андрея все сложилось хорошо. Он не попал ни в какие сети передряг. Его шеф также вышел чистым из воды. Никаких партийных комиссий ни с верхов, не говоря уже, о низах, не было. Молоков лично сам пригласил всех ответственных работников райкома и с очень серьезной миной зачитал информацию за подписью первого секретаря горкома партии. Всем стало предельно ясно. Их вожак никогда дополнительную жилплощадь не получал, а то, что газеты написали, была сплошная дезинформация. Виновые понесли заслуженные наказания. Торшин один из первых выскочил из кабинета и сразу же бросился к себе. Плотно закрыв за собою дверь, он включил вентилятор и стал жадно вдыхать воздух. Затем вслух тихо произнес:

– Слава Богу, пронесло… Слава Богу, пронесло…

Что-либо еще говорить в честь Всевысшнего он не мог. У него не было сил. Они ушли на ночные переживания, когда он вместе с женой раскладывал всевозможные варианты своей предстоящей работы. Он соглашался вновь идти в «кооператив», лишь бы ему оставили жилье…

Торшин раньше никогда не звонил своему коллеге по родственной кафедре. Не хотел, чтобы кто-либо из институтских сотрудников знал об его дружеских связях с именитым склочником. На этот раз он не вытерпел и впервые ему позвонил. К его счастью, тот на кафедре был один, что его обрадовало. Он, словно мальчишка, рассмеялся в трубку и по-озорному произнес:

– Гошка, я хочу тебя обрадовать… Скоро ты станешь целым профессором… Одним словом, разговор не для телефона, прибегай ко мне, как можно, скорее…

Чурсин стремительно покинул кафедру и вскоре был в райкоме. Едва он открыл дверь знакомого кабинета, как навстречу ему вышел Торшин и крепко пожал его руку. Затем он с радостью произнес:

– Сегодня была оперативка у первого секретаря… Он не против твоей кандидатуры, хотя твои идейные единоверцы написали на тебя целую прокламацию… С ней тебе и психушки мало…

Непринужденный разговор между мужчинами на этот раз затянулся. На прощание они долго тискали себя в объятиях. Каких-либо слов благодарности в адрес своего товарища, Чурсин не сказал. Его глаза заполонил туман. Торшин, понимая его нервное состояние, по-дружески похлопал его по плечу и на полном серьезе сказал:

– Егорка, держись и не ломай больше дров… Все это бесполезно… Пойми меня правильно, мой Дон Кихот…