Веселый Роджер

Вик поймал момент, когда страсть и похоть побеждают эстетическую потребность запечатлеть красоту. Наверное, эта борьба происходит внутри него каждый раз, когда он работает в студии. Сильная фотография о приоритетах, выборе, наконец о признании поражения. В реальной жизни все иначе: в ней Белов так легко не проигрывает собственным демонам. Фальшивая фотография, и идея ее – пустая, глупая.

Бежевый диван у противоположной стены, в зоне гостиной, завален купленными Верой веселенькими подушками, большой рабочий стол, расположенный ближе к центру просторной комнаты, – набросками и папками с чертежами. Шкаф, комод, небольшая горка с телевизором, пожалуй, на этом всё. Типичная берлога холостяка, почему-то ставшая родным домом находящейся на грани нервного срыва обычной, запуганной до смерти девушке.

На ум приходит первое в ее жизни решение, принятое не по указке родителей. Когда Вера училась в седьмом классе, неожиданно прямо на уроке от сердечного приступа умер учитель физики. Добрый, остроумный дядька, который проработал в школе более тридцати лет, учил еще Верину маму. Он запомнился тем, что с легкостью мог часами болтать на разные темы, – от черных дыр в космосе до американских ситкомов – ставить единицы, радостной улыбкой встречая детские слезы, дремать во время контрольных. В общем, всем, кроме как самой физикой. Родители решили, что Вере не за чем прощаться с бывшим педагогом, сразу после школы ей следовало бежать домой. Будут ведь сниться кошмары – зачем портить детскую психику? Но она все равно пошла. Принесла цветы, помолчала у открытого гроба. Кошмары не преследовали, слезы не душили. От этого дня сейчас хочется оттолкнуться.

Веру всегда считали слишком слабой для потрясений и поступков, берегли. И ни за что бы не отпустили в Москву, если бы не двоюродный брат, уехавший десять лет назад в Санкт-Петербург и сделавший там успешную карьеру. Едва ли не каждый вечер мама с упоением рассказывала, какой он молодец, талантливый, смелый, умный… Но когда Вера заявила, что тоже хочет испытать себя, над ней лишь посмеялись.

«Все будет хорошо, мама», – собирая вещи, монотонно бубнила она в ответ на причитания о том, что большой город ее погубит. Провожали Веру со слезами на глазах, как в последний путь. И весь первый год ждали, что сломается, вернется, испугается. Не испугалась.

Периодами нападали тоска под руку с тем самым мерзким страхом, путающим мысли, подталкивающим к легким решениям, о которых потом жалеешь спустя годы, но Вера ни разу не пожаловалась и не попросила больше ежемесячно выделяемых денег. Потому что намного тяжелее было бы вернуться домой и каждый день слушать рассказы о других, более талантливых и рискованных людях. Поначалу она делала карьеру как будто назло родителям, но одним обыкновенным вечером, возвращаясь с работы по знакомому маршруту, вдруг поняла, что живет именно так, как ей нравится, и просыпается утром для себя любимой. А сомнения друзей и родственников лишь подстегивают действовать активнее, но не более того. Осознание уже достигнутого и предстоящего радужного воодушевило, породив новые, более смелые цели. Через месяц после того неожиданно судьбоносного вечера Веру взяли на новую работу, а еще через год – в «Веранду».

Неуверенность в себе – хорошо ей знакомое, перманентно давящее чувство, то и дело порождающее внутри сомнения, что Вера прошла естественный отбор случайно, каким-то чудом урвала право на жизнь, а уж успех точно не дается таким жалким и хилым. Они с Виком абсолютно разные и одновременно поразительно похожи. Их отличающиеся вплоть до мелочей внутренние миры как будто выкроены по единому шаблону. Они оба предпочитают молчать, скрывая, как много сил уходит на внутренние сражения.

«Борись, мой хороший, самый сильный, смелый, надежный. Я буду рядом в беде и радости, держать тебя за руку, как ты меня всегда раньше. Знаю, что возьмешь на себя каждую мою проблему, как только скинешь гнет своих. Ты должен справиться сам, но если тебе, любимый, нужен стимул, то я вот она, рядом, посмотри и поверь наконец. Если ты считаешь себя проклятым, то я такая же».

Вера вновь осматривает комнату, думая о том, что их мир создавался здесь и когда они вместе, ничто не сможет помешать продолжить его обустраивать.

* * *

Ожидание, в конце концов, заканчивается, Белов открывает глаза. Переворачивается на спину, смотрит по сторонам, моргает, облизывает сухие губы. Вера тянется и подает бутылку воды, отвечает улыбкой на благодарный кивок.

– Дома, – делает он очевидный вывод и заметно расслабляется. Ощупывая лицо, шепчет беззвучно, но она почему-то понимает смысл сказанного и то, что в данный момент это важно.

– Привет, – говорит ему.

Белов долго пьет, потом вытирает губы тыльной стороной ладони.

– Привет, – отвечает, слегка улыбаясь в обычной манере, дескать, рад видеть.

Всегда рад ее видеть, и это тоже важно, но уже для Веры. Вик дышит медленно и тяжело, будто с трудом. Смотрит в потолок, хмурится. Одна из лампочек перегорела – нужно заменить. Оставшиеся дарят мягкий, настраивающий на отдых свет, создавая в просторной комнате иллюзию приближения ночи, прохлады, тишины. Какой смысл в середине дня опускать жалюзи и тратить электричество? Как в пещере спрятались.

– Я тебя ждала.

– Долго?

– Не знаю, часами. Там толпа на кухне. Прости, пожалуйста, я всем позвонила. Вообще всем. Так испугалась и не знала, что делать. Я тебя очень люблю.

– По уши, – подмигивает он. Потом меняется в лице, начинает подниматься: – Ты в порядке? Этот урод не вернулся после того, как выдал мне билет в нирвану?

Услышав привычное «по уши», Вера выдыхает с облегчением. Почему-то боялась, что, очнувшись, Вик не узнает ее. Вот дура. Но он задал вопрос, нужно ответить. Она отрицательно качает головой:

– Ты лежи, всё нормально. Я никого не видела, кроме тебя. – И мысленно добавляет: «На полу, не отвечающего на крики, схватившегося за голову, шепчущего несусветную чушь». – А кто это был, как думаешь?

– Есть одна идея. Мне нужен телефон, подай, пожалуйста. И скажи, чем вы меня накачали? Симптоматика смутно знакомая. Понимаю, что мне войну объявили, а хочется смеяться и мультики смотреть.

Вик едва не помер на ее глазах от фантомной боли, сейчас лежит в кровати – наголо выбритый, бледный, моргает, глаза огромные, не может до конца осознать сквозь наркотики, что происходит, а Вере хочется только одного: нажаловаться.

Рассказать в подробностях, как кинулась на шею к Полине Сергеевне, едва та переступила порог два часа назад, и что случилось после.

* * *

– Верочка, что произошло? – простой вопрос матери, которой сообщили, что ребенок в беде. – Вик в порядке?

– Кажется, да. Он с врачом сейчас.

– На тебе лица нет. Ты здорова?

– Просто… я очень сильно люблю вашего сына.

Нелепый ответ, но что еще сказать, когда Платон Игоревич, психотерапевт Вика, осматривает его в комнате, и пока неизвестно, чего им будет стоить этот эпизод.

Приступ купировали быстро, но нужно было ждать, не придет ли вторая волна. Так иногда бывает. Платон Игоревич привез машинку для волос, и они с Верой первым делом побрили Вику голову, а затем Вера протерла его кожу подсолнечным маслом и мыльной водой, иначе было не избавиться от стойкого запаха бензина. Комнату хорошо проветрили.

– Я не могу жить без него. Если с ним что-то случится, не представляю, что со мной будет. Вы поймите меня, нас, я не хотела, чтобы так сложилось. И он не хотел.

– Знаю, дочка. Никогда в этом не сомневалась. – Полина Сергеевна, как и в прежние времена, по-матерински погладила Веру по голове, говорила ласково, с легкой теплой улыбкой. – Все будет хорошо. Артёму важна твоя поддержка, он должен скоро приехать. Но расскажи толком, что с Виком? По телефону я практически ничего не поняла.

Вера отстранилась, не сразу сообразив, о чем говорит Полина Сергеевна, несколько раз моргнула, потом приоткрыла рот от удивления, понимая, как сильно они с Беловым запутались сами и запутали остальных. Заперлись в его квартире от мира, спрятались под проклятым флагом, не думая о чувствах других. Поставили на первый план свои, изодранные на лоскуты, как после сильного шторма. Залечивали раны, влюблялись сильно, страстно в души и тела друг друга.

– Другого сына, Полина Сергеевна! – горячо заявила она. Аж сердце заболело, так много эмоций и любви вложила в эти слова. Как эта женщина не догадалась сама? Вера у Вика дома, в его футболке, позвонила с его сотового, попросив о помощи. – Я про Белова вам говорю. – И снова быстро, будто в последний раз обняла Полину Сергеевну, прежде чем та успела отойти от шока и что-нибудь сказать.

Руки Кустовой опустились, тело напряглось, словно Верины объятия ей стали неприятны.

Затем прибыли Арина с Артёмом. Вик оказался прав: Арина знала о местонахождении брата, но скрывала. Кустовы топтались на кухне, почти все в сборе, перепуганные, как тогда, после аварии Вика на годовщину свадьбы Полины Сергеевны и дяди Коли. К счастью, Платон Игоревич вышел практически сразу, дал знак Вере идти к Вику, остальным сказал ждать.

Врач ростом под два метра, широченный в плечах мужик лет сорока с чисто выбритым лицом и проницательными светлыми глазами, занял собой весь коридор. Седой, как старик, хотя кожа на лице гладкая, да и осанка говорит о недюжинной силе. Никто не рискнул спорить, даже Артём притих и отступил к стене. Платон Игоревич, видимо, давно знал всех присутствующих, поэтому с ходу завел неторопливую беседу.

Оказавшись в комнате, Вера пододвинула кресло ближе к кровати, забралась в него с ногами. Теребила волосы, рассматривала кончики, выискивая посеченные, параллельно отвечала на сообщения Софии, которой тоже успела написать.

Живой, и ладно. Но какой же смешной Белов без волос: череп ровный, гладкий, кожа на несколько тонов бледнее, чем на лице, слегка блестит от местами плохо стертого масла. Вик ощупывает голову, несколько раз проводит ладонью по гладкой коже.

– А я-то думаю, почему холодно.

– Пока ты лежал без сознания, мы с Платоном Игоревичем отрывались. Еще и ногти тебе накрасили.

Он, конечно, не верит, но бросает быстрый взгляд на руки-ноги, которые высовывает из-под одеяла. Вика пришлось раздеть, потому что частицы бензина, казалось, намертво въелись даже в ту одежду, на которую не попала едкая жидкость.

Белов улыбается уголками губ, оценив шутку.

– Вик, может, полицию нужно вызвать? Я так и не поняла, что случилось. Кто это сделал? Он облил тебя, да?

– И без полиции очевидно, что за клоун. Проверим. Судя по голосам, вся семья в сборе?

Вера обреченно опускает голову:

– Я еще и скорую вызвала, но Платон Игоревич приехал раньше и попросил отменить бригаду. Ты как?

– Штормит. У нас самолет скоро.

– Улетел уже.

– Трындец. Вер, где телефон, мать его? – повышает голос Вик, выбираясь из-под одеяла, встает. Затем садится, давит на виски, давая себе передохнуть. Смягчается. – Прости, родная, что срываюсь на тебе. Неадекват. Не хотел грубить. Принеси, пожалуйста, гребаный мобильный.

Она кивает, направляется на поиски телефона. Встречается в коридоре с Платоном Игоревичем, чувствующим себя здесь как дома. Вероятно, нередкий гость. Но едва Вера заходит, дверь позади закрывается и Артём начинает кричать. Негромко и сквозь зубы, как умеет только он:

– Что вы сделали? Это ты сделала с ним? Я же говорил, что ему нельзя. Ты хоть представляешь, как тяжело обходятся эти откаты в траханое прошлое?!

– Я? – ахает Вера.

Видеть Артёма страшно, еще и такого агрессивного. Не зажили многочисленные засосы на шее, плечах и груди, синяки на руках. Воспоминания о медвежьей силище, скалой навалившейся на нее, рождают очередной приступ паники, но Вера чувствует себя дома, а значит, увереннее. Она не бежит, вместо этого шагает вперед и прищуривается:

– А может, это ты решил добить брата? Ты ведь один из немногих знаешь о его слабостях, вот и решил воспользоваться. Лицом к лицу слабо встретиться? Какая же ты сволочь! Клянусь, когда Вик придет в себя, я не буду даже пытаться за тебя заступиться! Как ты вообще посмел явиться сюда как ни в чем не бывало?!

– Он мой брат, а ты кто такая? Он из-за тебя рискнул и снова на транках? Ты стоишь этого, сама-то как думаешь?

– Что здесь происходит? – Полина Сергеевна вскакивает со стула и встает между ними. – Вы что несете оба?!

– Вера, Тёма здесь ни при чем. – Арина берет Веру за руку, ободряюще кивает. – Мы втроем, с ним и Марком, кофе пили, когда мама позвонила. Но что случилось-то?

– Вера нам сейчас все подробно расскажет, – медленно произносит Полина Сергеевна, оглядывая невестку с ног до головы. Оценивая с какой-то новой, известной только ей точки зрения.

Хорошо, что Вера натянула шорты. Врача она так и вовсе встретила в одной футболке и трусах: боялась отойти от Белова, оставить даже на минуту.

В квартире резко становится жарко и тесно, хочется встать ближе к сплиту, хотя бы сунуть под него голову. Вик попал в беду, но, кажется, на Верин зов о помощи прибыли новые враги.

Рассказывать о проблемах больше не хочется. Присутствующие давят, любое слово рискует прозвучать оправданием.

– Мама, я в курсе об этой сладкой парочке твикс, всё в порядке. Этот вопрос мы закрыли. Никаких обид, – говорит Артём и выразительно смотрит на Веру.

Дверь на кухню открывается, Белов в спортивном костюме, но без носков. Держится за косяк, смотрит слегка рассеянно, старается сфокусировать взгляд на лице каждого по очереди.

– Так, помощники, давайте тише. Вера, быстро в комнату и жди меня там.

Он тормозит маму и сестру, пытающихся его обнять, что-то спросить, подходит к столу, не отрывая внимательного взгляда от Артёма. Он словно ожидает начала драки в любую секунду. Берет со стола мобильный. Артём в это время стартует с места и скрывается в коридоре, следом хлопает входная дверь.

– Сука, сбежал опять, – как будто с досадой, но скорее безэмоционально проговаривает Вик. – Вера, тебя там Платон Игоревич ждет, – кивает ей в сторону комнаты.

Вера наконец уходит, слыша его спокойный голос:

– Просто очередной откат, всё в порядке, высплюсь, и нормально будет. Езжайте домой, я позвоню завтра. Мам, хорошо все у меня, не реви опять только. Тошно.

Глава 37

Отчеты непотопляемого пирата. Запись 19

К виску приставляют револьвер, холодное кольцо дула вдавливается в кожу, вычерчивая след-вмятину. Замираешь, зажмуриваешься, а через секунду после сухого щелчка курка открываешь глаза, понимая, что живой. И чувствуешь, спорю, то же, что и пробудившись после срабатывания триггера. Я ведь думал, что горю по-настоящему. Стоило столько месяцев избегать касаний желанной женщины, чтобы потом из-за чьей-то мести оказаться перед ней на полу жалким, потонувшим в болоте надуманных ощущений? Обливший хотел пошутить? Заставить паниковать?

Пусть захлебнется ожиданиями.

Но это ж надо, бензином прямо в лицо! Даже Чердак никогда не трогал голову, а тут дали понять, что церемониться не станут. Хотели бы – подожгли, никто не мешал бросить следом спичку. Значит, цели другие.

Стараюсь рассуждать логически, но в итоге каждый раз оказываюсь в ванне с лейкой душа в обнимку. Не думал, что когда-нибудь кошмар быть сожженным заживо снова перекочует из липких снов в траханую реальность, становясь физически опасным. Но теперь-то я не испуганный до смерти связанный подросток – значит, и шансов выжить значительно больше.

* * *

Следующим утром после моего отката, собравшего на кухне толпу любопытных родственников, в Сочи улетает Джей-Ви. Не хотелось к нему обращаться за помощью, но «Трахельки» находятся на грани, а деньги на банковском счете сами по себе размножаться не умеют. Вот в чем минусы фриланса: если вы не в строю, то никто за это платить не станет.

Для этого отчета у меня припасены сразу две важные новости: плохая и хорошая. Итак, по порядку?

Плохая заключается в том, что Прорывную приходится ловить и глушить по три раза на дню. Торчу, другими словами, как гребаный наркоман. Хей, не спешите меня списывать, не в первый раз.

Хорошая новость: количество Вериных вещей в моей квартире не уменьшается. В данный момент она бегает от шкафа к зеркалу в новых босоножках, юбке и лифчике, пытаясь подобрать подходящую кофту. Критически осматривает свое отражение.

– Вер, ты красивая такая, назло мне наряжаешься, да? – говорю ей, наблюдая, как собирается на работу. – Хочется тебя потискать. Как насчет второго октября? Какие у тебя планы на эту дату?

– Белов, успокойся, с побритой головой ты мне ни капли не нравишься. Вот отрастут волосы, там посмотрим, – подмигивает она. – В октябре вряд ли, но подумаю. Если только в шляпе будешь.

– Пиратской?

– И тельняшке.

– Всегда знал, что есть в тебе нечто такое… развратное, – усмехаюсь.

Вера показывает мне язык и наконец останавливает выбор на одной из алых маек. Натягивает ее на себя.

– Ключи от машины возьми и, как доберешься, напиши, пожалуйста. Может, тебя на парковке кто из коллег встретит и проводит?

Она замирает в проходе, смотрит недоуменно. Я пожимаю плечами:

– Мало ли.

Вера медленно кивает и уходит. Лучше бы ее отвезти, конечно, но я пока не готов к таким подвигам. Попробую настроиться на то, чтобы забрать вечером.

* * *

Марат Эльдарович в телефонном разговоре делает вид, что мы не знакомы, долго и безуспешно пытается вспомнить, кто я такой. Его подручный, напротив, узнает и начинает сочувствовать. Елейным голоском желает скорейшего выздоровления, причем ни с того ни с сего, сам я не жаловался.

Пытаясь найти хоть какой-то выход и чувствуя себя подопытной крысой, с которой можно творить, что хочешь, безнаказанно, – ох, как это злит – решаю связаться с отцом Джей-Ви, Евгением Жоркиным. Мы с Виталиком ходили в одну художественную школу, поэтому его родителей я знаю, можно сказать, с детства.

Встречу назначаем в ближайшем кабаке, путь до которого запоминается с трудом. Всю дорогу смотрю под ноги, стараясь не шататься от львиной дозы успокоительных. Без шуток, двигаюсь на одном энтузиазме. Кожа зудит, хотя перед выходом я все тело намазал толстым слоем специальной мази. Оно как будто на самом деле заживает после ожогов. На последней стадии: когда уже не больно, а жить мешает по-прежнему…

Прохлада и полумрак заведения слегка успокаивают нервы, и хотя я понимаю, что спирт в бутылках на полках горит не хуже бензина, без устали уговариваю себя, что не станут меня поджигать в середине дня у всех на глазах. Заказываю воду со льдом, грызу ледяные кубики. Они противно хрустят на зубах, вызывая неприятные ощущения между лопатками.

– Паршиво выглядишь, Белов. Виталик сказал, ты, как обычно, в *опе.

– Рад вас видеть, Евгений Борисович, – улыбаюсь я.

Этот мужчина – один из немногих, кто восемь лет назад безоговорочно встал на мою сторону, буквально запрещая говорить со следователем, пока не разработаем стратегию спасения. Не поверил Насте. Вы же помните, что меня вдобавок еще и за решетку упечь хотели? Дочка Чердака долго стояла на своем, пока отец жив был, выгораживала его, таких ужасов про меня нарассказывала… Но об этом позже.

– Спасибо, что уделили время.

С этим умным, хитрым, вечно занятым бизнесменом мы почти три часа беседуем на разные темы. Он осторожно, медленно и ненавязчиво, минута за минутой вправляет мне мозги, терпеливо объясняя разницу между трусостью и здравым смыслом. По его словам, необходимо иной раз подумать головой и составить многоходовку, пусть даже первое в ней движение – назад.

– Но не убьют ведь? У меня здесь сестра, мать, девушка – как защитить? Что делать-то посоветуете?

– Не убьют, времена сейчас не те. Но на место поставят. Красиво. В назидание другим. Твой Марат Эльдарович не из тех, для кого все средства хороши, я с ним вел когда-то бизнес. Нормальный он, не психопат. Да и твои брыкания его больше раздражают, чем досаждают. Задел ты его как-то. Не знаю… Понравился, может? Бросил ему вызов, они нашли индивидуальный подход. Признай, что осознал, одумался, готов пойти навстречу. Эй, Белов, посмотри на меня. Нос не вороти, ты не за Родину бьешься, не за женщину и даже не за идею. А за бизнес идиота, который тебя подставил. Где Костиков сейчас? В Англии? В Штатах?

– Конец-то этому будет когда-нибудь? Я им звонил, сам искал встречи – ощущение, что не нужен больше. Но и точку никто не поставил.

– Чему конец? Конфликту вашему? Суд когда? А вообще, подумай-ка о переезде, мой тебе совет. Хотя бы на время.

О переезде? А с Верой что делать? Она согласится уволиться из своего ресторана ради меня? Да даже если и согласится, найти нас будет легко: слишком большая семья. Куда я, блин, денусь? Но как-то нужно на передний план выйти, чтобы близким из-за меня не прилетело. Прятаться – не мой вариант.

* * *

Хожу по квартире, грызу зубочистки – обдумываю, что делать дальше и как выбраться из бредовой ситуации, в которой оказался. Удобный я враг: даже бить не надо, руки марать. Сам себя доведу, вытащи из кармана зажигалку.

Достаю на балконе сигареты, пытаюсь прикурить, чиркаю спичкой. Сука, при виде огня руки трясутся. Не могу к лицу поднести, еще чувствую на нем горючую жидкость – вдруг вспыхнет. Держу в руке долго, настраиваюсь, сердце колотится. Я ощущаю его где-то в горле, без шуток. Повторяю про себя, что не трус, справлюсь, смогу. Будь мужиком, Белов, мать твою, это просто свернутая бумага, забитая табаком. Давай, ну же!

Пальцы жжет, роняю, тушу голой ступней, морщусь от неприятных ощущений и возвращаюсь в комнату.

Пока еще не курю. Рано. Надо ждать еще.

* * *

Мама заявляется в половине пятого. Спорю, умышленно выбрала день, когда Вера на работе. Без предупреждения пришла, как обычно, когда хочет застать меня дома. И хотя я теперь смотрю в глазок каждый раз, прежде чем открыть кому-то, впускаю ее.

Мама и раньше не любила ко мне ходить, потому что повсюду в комнатах висят фотографии обнаженных барышень – ее это смущает, а после того, как в мое отсутствие встретила здесь девицу, с которой я спал пару лет назад и которая поговорила с ней вызывающе грубо, и вовсе перестала, обиделась.

Мама неторопливо проходит на кухню, где долго рассматривает Верину фотографию и осуждающе цокает языком, пока я готовлю бутерброды с мягким сыром, луком и зеленью – новая страсть, рукола осточертела. Параллельно отвечаю на сообщения Джей-Ви, который советуется со мной по каждой мелочи.

– Моя работа, – заявляю с показушной гордостью, ткнув пальцем в Верин левый сосок.

– Да поняла уже. Тебе помочь чем-нибудь, сынок?

Интересно, это она о бутербродах или о моей гребаной, опять катящейся в ад жизни? Пожимаю плечами и на первый, и на второй вариант.

«Соглашайся уже на любые уступки, пусть только деньги перечислят», – пишу я Виталику, затем бросаю несколько раз «да» на уточняющие вопросы. Он занимается закупкой материалов и каждую плитку, кирпич, мешок с цементом фотографирует и шлет мне, прежде чем включить в смету.

– Нормально всё, – произношу вслух, – не в первый раз и не в последний. Вера ничего подобного не видела, вот и навела панику, перепугалась.

Посвящать маму в то, что миллионер, хозяин крупной сети отелей, теперь мой личный заклятый враг, не хочется. Лишних вопросов она не задает, видимо считая, что перемкнуло меня из-за Веры. Пока не решил, говорить ли правду.

На редкость не вовремя звонит отец. Мать вздрагивает, впиваясь взглядом в экран оставленного на столе мобильного: надпись «ПАПА» мгновенно выводит ее из равновесия, заставляя ерзать на стуле, заламывать пальцы, теребить салфетки. А когда-то давно нам было хорошо втроем. Правда, я этого не помню.

– Извини. – Встаю из-за стола, выхожу в коридор, прикрываю дверь.

Даже намек на то, что я продолжаю общаться с отцом, может испортить маме настроение. Причем с каждым годом их вражда только набирает обороты, а с каждым моим новым приступом – выходит на новый уровень.

– Да, пап? – уже в трубку.

– Ты как, Витя?

– Хорошо, а ты?

– Да я-то что, вот в саду теплицу чиню, накренилась. Соня цветы пересаживает. Девочки мочат вампиров и мумий в какой-то новой компьютерной игре.

Я уважительно присвистываю:

– Хоть кто-то из вас занят полезным делом.

– Наглые стали обе, ничего по дому не хотят делать. Лишь бы в компьютер уткнуться или телефон. Но я им устрою, с первого сентября обе как миленькие начнут учиться, прикрою лавочку. Как Вера?

– Вроде бы не пакует вещи, – хмыкаю я. – Но ее паспорт на всякий случай припрятан среди носков.

– Ну что ты такое говоришь, она хорошая девушка и любит тебя по-настоящему. – Отец тяжело вздыхает, будто мешкает, а потом выдает: – Витя, а помнишь аварию под Мурманском? Чуть не погибли все, левый двигатель сдох, не садились, а парили. А как шасси не убралось на взлете из Сочи? А ЮКАС, ты помнишь? Я тебе рассказывал, как горел самолет, мы вытаскивали пассажиров. Всех не успели, меня капитан оттащил, иначе сгорел бы тоже.